Подконтрольный.

У Сенатора — глупая кличка, никакой он, к чёрту, не сенатор, просто пижон в костюме, — странный дресс-код для тех, кто работает на него: строгие костюмы-тройки с классическими рубашками и галстуками. Как будто в детстве, когда все ребята играли во дворе, он до дыр засматривал «Крёстного отца» и мечтал построить свою преступную империю. Никто из них не знает, так это или нет, но все видят: если это и была его мечта, то она сбылась. Сэма это смешит до тех пор, пока в их рядах не появляется первая женщина. Французский акцент, томный взгляд, напускная — он уверен в этом, — холодность. Сенатор затягивает её в чёрное платье в пол, и Сэм сходит с ума в ту же секунду, когда на совместном задании она разрезает ножом подол платья до бедра, чтобы было удобнее. Он профессионал и, вообще-то, взрослый человек, и такие вещи, как оголённые женские ноги, не должны отвлекать его, будто он тринадцатилетний мальчишка в самом разгаре переходного возраста, ещё ни разу не трогавший женщину, но она — о, она выше его установок. Он чувствует это. В иерархии «семьи» они находятся на одной ступени, потому что иерархия проста до безумия: наверху — Сенатор, под ним — все остальные, без ранжирования, потому что их здесь не так много, чтобы выстраивать нудные долгие цепочки и выяснять, кто кому подчиняется. К тому же, Родригезу льстит мысль о том, что он не подчиняется никому. У него свой кодекс чести — Сандаунер иногда пошучивает, что это кодекс истинного самурая, — и своё представление о том, что нужно делать. Он не плетёт интриги за спиной кого-либо из тех, с кем работает, но и не видит смысла подчиняться вслепую каждому слову и жесту. У мафии нет какой-то глубокой и благородной цели, хотя Армстронг и распинается раз в несколько месяцев о том, что они строят свою Империю, обязательно с заглавной буквы. «Десперадо» — прототип светлого будущего, локальный мир для сильных, который обязательно потом охватит всю планету. В идеальном мире Армстронга нет места слабости и ошибкам, а каждый его житель — неутомимый работник, машина на бесконечной силе воли. По крайней мере, такая картина складывается из его слов. Когда Мистраль впервые попадает на эту лекцию, Сэм не может отказать себе в удовольствии проследить за её реакцией, но она не выказывает совершенно никаких эмоций, будто только что прослушала самую скучную историю в своей жизни. В этот момент он чувствует, что готов отдать этой женщине должное за стойкость. Позже он узнаёт, что у Мистраль тоже есть свой, особенный кодекс чести. Не самурайский, но достаточно интересный. Сэм наблюдает за ней на заданиях, когда выдаётся возможность, отмечает про себя абсолютную безжалостность и любовь к представлениям. Движения Мистраль — гибкие и лёгкие, натренированные, иногда, когда ей хочется покрасоваться, даже нарочито небрежные. Она позволяет себе несколько ужимок, которые были бы неуместны, если бы их не исполняла она. Она любит картинность и красиво обставленные сцены, а ещё ненавидит, когда кто-то вмешивается в её работу — это Родригез узнаёт в тот момент, когда один из её мелких роботизированных помощников оказывается безжалостно растоптан просто за тот факт, что он выкатывается на пол перед ней, пока женщина истязает свою жертву. Когда каблуки безжалостно растаптывают в щепки осколки углепластиковой оболочки, что-то внутри самого Сэма сладко сжимается. Она хороша. Настоящее искусство. Они почти не пересекаются, но он ловит её внимательные взгляды на себе во время собраний или инструктажа. Будь он мальчишкой, может, позволил бы себе какую-то глупость, подмигнул ей, попытался заговорить после собрания, но у Родригеза достаточный опыт общения за плечами. Он знает женщин, подобных ей. Знает, как безжалостно холодны они могут быть, если позволить им почувствовать хотя бы на секунду, что ты готов отдать в её руки всего себя, и знает, как опасно быть рядом с ними, будто держишь ядовитую изворотливую змею голыми руками, не зная, в какой момент она укусит тебя. Секс с такими женщинами, кстати, находится в списке его любимых вещей. После очередного задания Самуэль возвращается в штаб-квартиру хорошо измотанным. В округе никому не приходит в голову спросить, почему к чёртовому высотному зданию, стоящему на отшибе города, так часто летает частный вертолёт, потому что все знают ответ. Здание «Десперадо» — издевательски лёгкая мишень, глыба из тонированного стекла и метала, и кто угодно мог бы завалиться сюда или просто прострелить окна, чтобы избавиться от всей мафиозной «империи» разом, но почему-то никто этого не делает. Они знают ответ — потому что их боятся; потому что никто точно не знает о составе «Десперадо» и о том, что они за люди; потому что Армстронг из тех заноз в заднице, которые даже из могилы встанут, чтобы отомстить тем, кто разрушил дело их жизни. Он поднимается на самую верхушку, к залу для собраний, не думая никуда сворачивать по пути. В такое время зал должен пустовать. Круглый зал с панорамным окном, позволяющим наблюдать за городом, — идеальное место для вечера после тяжёлого дня, в который ты снова остаёшься живым только чудом и Божьими молитвами. А ещё Сенатор прячет где-то бутылку хорошего техасского бурбона, и, в целом, Сэм направляется туда именно за ней. Толкнув глянцевую дверь в комнату, Сэм собирается щёлкнуть выключателем, но останавливается — странно, но кресло Сенатора повёрнуто к окну. А ещё в воздухе пахнет лилиями. Он точно знает, чей парфюм так пахнет. — Не спится? — он хмыкает, закрывая за собой дверь, но свет всё же не включает. Кресло медленно разворачивается, и силуэт Мистраль на мгновение тонет в лунном свете, пробивающемся через окна. Ему сложно сказать, улыбается она ему или нет, но она точно даже не думает подняться и поприветствовать его. — Я думала, здесь можно открыть окно, — в темноте видно, как отблески света с улицы переливаются на шёлковой ткани платья, когда она наклоняется вперёд и ставит локти на стол. Соединив ладони, Мистраль ставит на них подбородок и щурится, улыбаясь только уголками губ. Почему-то в эту секунду Сэм чувствует себя пойманным в паутину. — Иногда не хватает ощущения холодного ветра в спокойные ночи. Ты же понимаешь это чувство, верно? Родригез коротко встряхивает головой, будто пытаясь отогнать наваждение, и распахивает дверцы ящика с бутылкой бурбона и пятью стаканами. Он выуживает бутылку и один из стаканов, затем, немного подумав, достаёт второй, просто на всякий случай. Тяжело опускается в кожаное кресло у противоположного края и ослабляет галстук, затем открывает бутылку и наливает себе бурбон. Он чувствует внимательный взгляд на себе и не игнорирует его — просто выпивка сейчас в приоритете. Бурбон опаляет горло, Сэм выдыхает и жмурится несколько мгновений, дожидаясь, пока волна тепла прокатится от горла к желудку, а оттуда — по всему телу, оставаясь приятным покалыванием на кончиках пальцев. Он вопросительно кивает на второй стакан, молча предлагая, и Мистраль коротко качает головой. — Я предпочитаю вино и шампанское, — она улыбается, продолжая изучать взглядом слабо освещённую лунным светом фигуру. Она не рассчитывала на компанию этим вечером, но точно знала, что в этом здании есть только один человек, чьё присутствие рядом её устроило бы даже в этих условиях. На её счастье, ожидания совпадают с реальностью. Мистраль поднимается с места плавным движением и подходит к Родригезу, опуская ладонь на его плечо. — Если хочешь перегрызть мне глотку, учти, здесь камеры, — он хрипло смеётся, но накрывает её ладонь своей, мягко сжимает точёные пальцы в своих и оглаживает их подушечкой большого пальца. Он блефует, само собой: никаких камер в этом кабинете нет и в помине. Сенатор не доверяет никому запись того, что происходит здесь, и в своей параноидальности доходит до того, что иногда, перед особо важными миссиями, проводит проверки каждого из членов «Десперадо» на наличие каких-либо записывающих устройств. Почему-то ему кажется, что Мистраль чувствует его ложь. Она улыбается уголком губ и долго смотрит ему в глаза, кажется, даже не мигая, а затем вырывает ладонь из его хватки. Пальцы скользят ниже, их холод чувствуется через ткань рубашки, и Родригез хмыкает, когда они останавливаются на пряжке ремня. — А если не хочу, то что мне нужно учесть? — Что в любое время сюда могут заявиться остальные. — Тем же лучше. Впервые в жизни кто-то заставляет его пожалеть о сказанном. Мистраль расстёгивает его брюки, скользит ладонью под пояс. Холёные пальцы залезают под резинку белья и накрывают член. От холодного касания вдоль позвоночника предательски бегут мурашки: он выдаёт, что ему не наплевать на то, что она делает. Родригез знает: для таких женщин твоя реакция — это красная тряпка. — А выглядел так, будто совсем против того, что я тебе скрасила вечер, — горячее дыхание опаляет ухо, воображение рисует ему, как её губы чётко произносят каждый слог. В плохих, очевидно дешёвых фильмах роковые женщины красят губы красной помадой, и Сэм готов благодарить небеса за то, что Мистраль, видимо, сошла с экрана какого-то артхаусного шедевра, выверенного со всех сторон. Просто ему кажется, что отпечаток её розовой помады смотрелся бы в основании его члена куда лучше, чем отпечаток красной. — И кто тебе сказал, что я не против? Ладонь опускается на её талию, и он чётко ощущает: это не он приобнимает её. Это она позволяет ему сделать это. От того, насколько властность Мистраль мягкая и ненавязчивая, откровенно ведёт, и Сэм думает: будь она на месте Сенатора, он бы, пожалуй, прислушивался к её указаниям чуть больше, чем к его. Но это не значит, что он бы слепо следовал указке. Мистраль мягко смеётся около его уха и опускает голову ниже, едва касаясь губами шеи. — Пока что никто. Но, думаю, скоро ты скажешь. Изящные пальцы касаются головки члена, обводят её по кругу кромкой ногтей. Сэму хочется позорно скулить и выгибаться под её рукой, толкнуться в ладонь и попросить наконец-то перестать водить его по грани и подрочить ему, но это — выше его достоинства. Он выдыхает и поворачивает голову, ловит её губы, и Мистраль не противится, принимая поцелуй. Сэм мажет языком по её губам, целует вальяжно и спокойно, подтягивает женщину вплотную к себе за талию, не заботясь о том, что отпечатки её помады останутся на его лице — ему хочется носить их с той же гордостью и самодовольством, с каким он носит свои шрамы. Мистраль будто слышит его так и не озвученную просьбу, считывает её в движениях, слизывает с кончика его языка вместе со слюной. Её пальцы обхватывают его член, тёплая ладонь скользит вниз, растирая смазку по горячей коже. Она мешает прервать ему поцелуй, прижимаясь всем телом. Тонкое шёлковое платье трётся о рубашку, Сэм ощущает тепло её тела так явственно и чётко, будто она прижимается к нему голой кожей. Она кусает его губы и язык, целует снова и снова, мягко оттесняя к стенке. Родригез поддаётся, прижимается лопатками к стене, тесно прижимает к себе Мистраль, зажимая её ладонь между их телами. В иной ситуации имело бы смысл быть осмотрительнее: зашторить окна, запереть дверь. Проверить, чтобы никто не смог прервать их. Но Сэму срывает крышу, когда кольцо пальцев сжимается у основания члена и резко скользит вверх. Мистраль церемонится с ним едва ли не меньше, чем с теми, кто становится ею целью. Она бесконечно красива и неутолимо беспощадна — оказывается, даже в сексе. Когда с губ Сэма срывается единственный хриплый стон, мир сжимается до размера атома — и в то же мгновение разлетается на куски. Сознание гаснет на доли секунды, и он слышит тяжёлое дыхание Мистраль вперемешку с собственным. В пятнадцать лет смешно спускать в ладонь девчонки, с которой целуешься. А в его возрасте — совсем нет, если тебе дрочит такая женщина. Он поворачивает голову, снова мажет своими губами по её, прикусывает свой язык, чтобы не сболтнуть саркастичную благодарность. Мистраль тоже молчит, и он не может понять, почему — то ли не знает, что сказать, то ли не может на что-то решиться. Наконец, она поднимает голову. Её глаза блестят в темноте, она поднимается на цыпочки, коротко целует его и отстраняется, до смешного деловито застёгивая его брюки чистой рукой. Родригезу хочется неуместно рассмеяться от нелепости ситуации, но он сдерживается каким-то чудом. — Может, и тебе нужна рука помощи? — он щурится с привычной толикой ехидства, поправляет брюки, на всякий случай вытирает лицо тыльной стороной ладони: сейчас нет возможности проверить, не испачкано ли оно помадой. Мистраль медлит несколько мгновений, глядя куда-то в сторону, затем отходит к углу комнаты и, вытащив из пачки листов в мусорном ведре парочку, вытирает руку. У Сэма от этой женщины однажды точно снесёт крышу. — Может, и нужна, — она вытирает каждый палец отдельно, комкает бумагу и снова выкидывает ей. Разумеется, завтра кто-то будет в ярости. Скорее всего, Сенатор. — Зайди ко мне через полчаса. Обговорим это. Он готов поклясться, что она подмигивает ему, когда выскальзывает из кабинета. Но доказывать ему нечем. В воздухе остаётся запах её духов, на теле — фантомное ощущение её тепла и прикосновений пальцев. Родригезу хочется запечатать их в памяти накрепко и сохранить при себе. Он успевает выпить пару порций бурбона прежде, чем покинуть кабинет. Коридоры пустуют — наверное, ночью это не удивительно. Когда он подходит к двери Мистраль, на несколько мгновений его дыхание замирает само по себе. Он ловит себя на этом с удивлением, затем стучит костяшками по стене рядом с дверью прежде, чем войти. Разумеется, она не заперла дверь в ожидании его. Когда он почти произносит признание в том, что совсем не против её компании в этот вечер, Мистраль затыкает его поцелуем. Однажды эта женщина сведёт его с ума. Может быть, даже сегодня.