пламя по мелочам

Когда Бельфегор, несколько перебрав на очередной попойке, обнаруживает в собственной блевотине алый цветок, он мгновенно трезвеет. Протирает глаза, даже принюхивается, чтобы убедиться, что это не сон и не глюки. Едва не зовёт Франа, с поганца станется сочинить такую иллюзию, хотя Бел уже вроде бы научился видеть сквозь большинство, но вовремя вспоминает, что мелкий паршивец спит, а на его крики прибежит кто-нибудь ещё, и на следующий день вся Вария будет знать, что у Бельфегора ханахаки. Болезнь - это слабость, любовь - это слабость, нельзя. Бельфегор жмёт на смыв и минут пять матерится, затейливо, без повторов. (Стоящий, как ни странно, в очереди именно к этой уборной Луссурия смотрит на него заинтересованно, когда он выходит.) Как же он ненавидит и сраные ликорисы (ураганная, блядь, лилия, у _него_ ведь наверняка то же пламя, что и у Бела), и сраное ханахаки, и сраного братца, в которого его угораздило влюбиться. И ведь ладно бы у него был нормальный брат, ну, хотя бы терпимый, с которым можно было бы работать, у каждого свои ебаные тараканы. Тот же Луссурия - настолько эпический педик, что инцест на его фоне вообще бы никто не заметил. Но это же сраный Сиэль, который бесит Бела до алой пелены перед глазами, до дрожи в кончиках пальцев! И, самое главное, - которого он своими же руками убил. Так какого?! Получается, не убил, что ли? - Эй, Луссурия. Что означает ликорис? - спрашивает Бел за поздним завтраком. - О, Бел-тян заинтересовался языком цветов? Смерть, - хмыкает Лусс и, подумав, добавляет: - В ханатокобе - разлука. - То, с-сука, что надо, - шипит Бельфегор и вгрызается в бутерброд. Честное слово, встреть он Расиэля снова - удушил бы своими руками. Потом расчленил бы на пару десятков кусков и, наверное, трахнул каждую часть по отдельности - все равно даже офицеры стараются не ходить туда, где убивает Бел. Но пока только ликорисы выкашлянные растирает между ладонями, чтобы наверняка. И матерится, настолько изобретательно, что один раз даже Занзас, проходя мимо, не велел заткнуться, а прислушался. Долгожданная встреча происходит уже после того, как всратые вонгольские пидарасы (определение от Скуало, но Бел с ним всецело согласен) заменяются на свои ещё более всратые мелкие версии, к тому моменту, когда кашляет он настолько часто, что вся Вария уверена, что у него по крайней мере бронхит. Кажется, цветок удается скрыть. Бел бы вот прямо сейчас исполнил все свои желания, посоветовав Франу отвернуться, но Расиэль не один (никогда бы Бел не подумал, что чертов Ольгерт может стать бойцом, которого стоит принять в расчет), да и его летучие мыши неожиданно сильны, и лезть в атаку сходу нет смысла. Фран создаёт иллюзию их смертей, и Бел рычит, сжимая кулаки: будто бы он проиграл брату?! Да ни за что! Расиэля убивает его босс, и Бел одновременно готов обнять Занзаса, хотя сама эта мысль кажется абсурдной - наверняка тот первоклассно унизил братца перед тем, как добить, - и идти расчленять, потому что он сам хотел это сделать. Не получилось, впрочем. На вопрос, не хочет ли он сходить посмотреть на место смерти его брата, Бел раздражённо отвечает "нет, конечно, нахер он мне нужен", но в итоге всё-таки идёт - в одиночестве, втайне от всех. Найти место несложно, сложнее отличить осколки камня, которыми стал братец под действием занзасова лигра, от тех, которыми стал его трон, и Пипистрелло Темпеста, и Ольгерт с его слонами. Бел ходит задумчиво, рассматривая камешки, а потом находит полузасыпанный алый цветок. Ликорис. Он рассматривает его минут пять. Потом прокашливается уходит, и "дома" идёт к Луссурии: Лусс, у меня в грудной клетке сухие цветы, твоя птица может вытравить их из меня? Луссурия улыбается понимающе и активирует коробочку с Кью.