«Нарциссизм, всё-таки почитай, — это болезнь».

«Нарциссизм, всё-таки почитай, — это болезнь». И если это правда, то он давно и безнадёжно болен. Арсений не помнил, когда именно у него это проявилось во всей красе, но знал точно — это та самая любовь, про которую говорят «одна и на всю жизнь». В детстве ты ждёшь того самого человека, про которого взрослые говорят «бабочки в животе», но вот мы здесь. Где-то в старшей школе, когда ты ещё недостаточно взрослый, чтобы встречаться, но достаточно — чтобы любить, Арсению посчастливилось влюбиться взаимно. И неважно, что это был он сам. Нет, ему нравились девушки: они совершенно очаровательные. Их большие глаза, пухлые губы, мягкая грудь и округлая попка могли затмить всё, но иногда, совсем изредка, хотелось не того. Другого. Он считал это ненормальным и порочным и поклялся никому никогда не говорить о странном влечении к самому себе. Проходя мимо витрин, он на долю секунды замирал взглядом на светлой коже, про которую кто-то когда-то сказал «пломбир с шоколадной крошкой», на идеальной причёске. На хитрых глазах. Завлекающих. Иногда от зеркала можно было оторваться, только когда в замочной скважине проворачивался ключ и родители или сестра возвращались домой. Ничего пошлого. Только цепкий взгляд, который скользил по длинным ногам, узкому тазу, впалому животу с еле заметными кубиками пресса, поднимаясь до маленьких сосков, широких плеч и трогательно беззащитной шеи. А ключицы? Арсений их просто обожал. Про лицо вообще говорить нечего. Он мог, казалось, часами разглядывать это богатство, которое так просто досталось ему. Арсений часто думал, усмехаясь: «Мама с папой хорошо постарались». При этом Арсений объективен. Ему прекрасно известно о своих недостатках. В некоторые дни в голову невзначай, да и забредали мысли, что нос какой-то не такой, да и целиком Арсений слишком длинный и худой, хотя другие парни его роста вообще на жердь походили, и, если так посмотреть, то не такой уж он и красивый, а местами вообще непонятно, как может кому-то нравиться. Но со временем Арсений научился справляться с упадническим настроением: надо пойти поспать и поутру снова посмотреть в чистые голубые глаза. В которых так и будет читаться насмешливое «И ты всё ещё думаешь, что некрасив? Разве ты не хочешь этого красавчика?» И признавался себе, что хотел. Безумно. Был поразительный в своей силе соблазн изобрести машину, которая создаёт клонов, чтобы наконец суметь впиться в эти губы, искривленные в усмешке. Он всегда любил смеяться. Периоды беззаботной школы давно канули в прошлом, и Арсений научился любить не только себя, но и остальных. Приносить удовольствие красивым барышням в постели так, что они аж кричали, он умел мастерски. Ему нравилось дарить ласковые поцелуи и забавные подарки-безделушки, красиво ухаживать и говорить комплименты, но на подсознании никогда не утихал насмешливый голосок, мол, мы оба знаем, кого ты любишь больше всего. И Арсений не умел врать самому себе. Даря неземное наслаждение любым способом, он всегда слышал своё эго, довольно урчавшее в груди: чем больше отдаёшь, тем большую любовь получаешь. Становишься богом в чьих-то глазах. Но вообще он был обычным человеком. Страдал из-за высыпаний на лице, злился на слишком дорогие продукты в магазинах, радовался найденной крупной купюре и всё в таком ключе. Экспериментировал с собой. Всё-таки что-то эдакое в длинных волосах было. Платил за квартиру, играл в театре, путая иногда тексты, встречался с девушками, раздумывал о будущем, переезжал в Питер. Встречал ту самую. У них было много хорошего и много плохого в моментах, разделённых на двоих. О ней Арсений всегда вспоминал, как о чём-то хорошем, но только в прошлом. Потому они и расстались: настоящее уже было не тем сладким и нежным чувством, каким было в начале. И даже она не выдержала его гнёта. Говорила, что он слишком давит, даже не прилагая усилий. Укоряла, что когда он расслабляется, то негативные черты становятся просто ужасными. Спрашивала, зачем он специально, как сквозь увеличительное стекло, показывает свою тёмную сторону. А Арсений никогда ничего не мог ответить. «Извини, потому что я такой и есть»? Глупо звучит. У них родилась чудесная девочка, которую хотелось защитить от всего плохого в мире. И от себя, в том числе. Арсений любил себя. Обожал. Боготворил. Оставаясь галантным человеком со всеми, с собой он не мог оставаться равнодушным — в этом его проблема. «Ты никогда не получишь от такого человека нож в спину, потому что они заняты собой». И да и нет. Они переживают за окружающих, чтобы с ними не случилось ничего плохого. Ведь круг общения должен быть максимально комфортным и продуктивным, а имидж — безупречным. Это так просто. Арсений думал, что если бы все люди думали так же, как он, то подставы не существовало бы как понятия. Ему в запале кричали, что если не нравится — уходи, а он брал и уходил. И это не бегство. Он просто не хотел продолжать находиться там, или с теми, где ему некомфортно. Всего-то. Вот и с ней он взял и ушёл. Потому что они оба больше не могли существовать рядом друг с другом. Так бывает. Он хотел для них лучшего, поэтому ушёл. Он защитил их обоих, своих девочек, от себя. Но прошлое прошлому. А сейчас... Импровизация. Как много в этом слове. Как самый красочный сон. И внезапная ответственность, недоумение, а потом и злость. Артон. Как много в этом слове. Как самое жгучее бессилие. Ему нравились и нравятся тысячи влюблённых глаз и то, что их всех смешит он. Сказать мужчине, что у него нет чувства юмора, — это как сказать женщине, что она толстая. Фигура, как и юмор, — это власть. И тогда он Бог взаправду. А то, что современное поколение в лице маленьких девочек говорило ему, кого Арсений любит и кого трахает... Они не знали, как много Арсений времени провёл перед смирением с тем, что ему нравятся не просто женщины, но и один мужчина. Эти дети родились во времена почти полной свободы в вопросе сексуального образования. Почти. Они всё-таки в России. И им неведомо чувство недоумения на себя, почти презрения, пока вторая половина себя так тянется к себе же. Да, у него был любовный треугольник из одного человека, нет, он не шизофреник. Но иногда невольно задумывался: а может, он псих... Было бы логично. Арсений был бы самым логичным психом, вот такой парадокс. И этих пигалиц было всё больше. «А Антон?», «А где Антоша?», «Арс, Тоша с тобой?», «Арс...», «Арс...», «Арс...» Честно, Арсений заебался. Он поглядывал на Антона, наблюдая за реакцией, но того, как будто, это раздражало только как факт надругательства над личным пространством. Длинная худая палка. Нескладная и нелепая. Которая выросла из мальчика в мужчину. И Арсений просто отмечал про себя его изменения, не окрашивая эту информацию в какую-либо эмоцию. Просто сравнивал с собой и успокаивался: пусть Антон харизматичен, симпатичен и всё такое, но Арсений по атмосфере таинственной красоты вокруг себя давал сто очков вперёд. В век переизбытка ценится не красота обычная, но с изюминкой и, желательно, умом. А информации в его голове много. А ещё он вежливый. Так мама учила. И эта длинная нескладная шпала, которая обзавелась кудряшками и бородой, смеётся над самой нелепой Арсеньевской шуткой, повергая того в ступор. Ему не нужно одобрение большинства — он сам себе одобрение, как бы смешно и нелепо это ни звучало. К похвале других людей Арсений относится как к должному, а иногда и очень осмотрительно и опасливо: когда захваливают неоправданно — это всегда видно. А Антон сразу как-то проник под кожу. Арсения это сбивало с толку. Не то чтобы ему хотелось видеть восторг, обращённый на свою персону, в чужих глазах всё чаще, или, не приведи Господь, Арсений влюбился. Совсем нет. Он умеет различать весь спектр любви, даже малейшие признаки, и Антона в этом диапазоне не было. Что скорее странно, ведь Арсений влюбчивый. Просто всегда на первом месте был он, а второй могла быть кто угодно. Она же вторая, а не первая. Исподволь, незаметно — ну, как Арсений думал — он приближался к Антону и с недоумением подмечал, что того искренне восхищает его тщательно выверенный нарциссизм. Вот если кого угодно спросить «Ты считаешь это плохим?», то можно услышать «Да» или «Нет». А в случае с Антоном это будет искреннее недоумение: «Почему это должно быть плохим?» И этим он подкупал Арсения. Он вглядывался в парня, пытаясь понять, правда ли тот такой прозрачный, или всё куда сложнее. Со стороны этот взгляд принимали как «раздеть и трахнуть», и Арсению в какой-то момент перехотелось сопротивляться настойчивой общественности. Потому что: «а почему бы и нет?». В свободном веке живём, не так ли? Не так, но когда его ебали такие условности. Арсений полностью отдавал отчёт в том, что он делает, пока слушал сбивчивые признания Антона в пустой гримёрке и перебивал того, говоря ёмкое «Только секс. Я сверху». Арсений понимал, что это не влюблённость и даже не влечение, пока ставил несколько странный ультиматум «рядом должно быть зеркало во весь рост», а Антон только глазами хлопал. Арсений размышлял, что надо бы сказать Антону сразу, что его привлекает только возможность нового опыта, пока пробегал взглядом по капелькам воды на судорожно подрагивающем чужом животе. Вот что такое самооценка: он лежит на кровати, голый полностью, и смотрит снизу вверх на нервно переминающегося Антона, которого и полотенце не спасает от наглого оценивающего взгляда. Арсений король ситуации. Всегда. Они занимались сексом не очень часто, ведь съёмки-проекты, гастроли и семьсот километров между Москвой и Питером. И когда Арсений ловил в тесноте коридора Антона, шепча на ухо «сегодня» и по-дружески улыбаясь после — и у стен есть глаза, то странное дело — он совсем не испытывал мук совести. Возраст и некоторое одиночество взрастило в нём циника, но, опять же, он не считал это чем-то плохим. Да, трахаться в квартире Антона, где тот спит со своей же девушкой, отдавало исключительным сволочизмом, но время сглаживает углы. Раз Ира выдержала ремонт и установку зеркала у кровати, — потому что Антон бурчал по поводу копеечки, в которую это дело ему влетело, — то теоретически она готова ко всему. Вот такая Арсений сучка. Но сегодня Арсений тихо сказал на ухо Антону адрес, добавив, что нашёл кое-что получше. И это было великолепием; эго потирало ручки и зловредно хихикало. Зеркальный потолок. Помимо прочих зеркал, естественно. У Арсения даже не было желания сдерживать радость, прущую из него, как пена при смешивании соды и уксуса, он поражал всю съёмочную группу редкостным послушанием и активностью, превышающей его нормальную раза в два. То есть общечеловеческую — в пять. И вот Арсений лежит абсолютно и бесстыже нагой на смятых простынях, которым только предстоит промокнуть, — у него сегодня совершенно особенная программа, — и с вожделением смотрит на отражение. Потолок, на котором изображены не все святые мира, а это неземное нечто — вот произведение искусства. Выкуси, Буонарроти. Арсений изгибается и так и эдак, жадно следя взглядом за сексуальными движениями двойника, который, кажется, живёт своей жизнью — настолько у Арсения сносит башню, и это повод задуматься. Но ему так не хочется. Дверь в ванную открывается, и Арсений поднимает голову. Вглядывается, но не на Антона, опершегося на косяк, а на ещё одну зеркальную поверхность, которая размещена аккурат рядом с проёмом. — Иди ко мне, — шепчет Арсений, с вожделением смотря в голубые глаза, вместо зелёных. Которые отвечают ему взаимностью, да-а! Не в первый раз, но ощущения запредельные, оголёнными проводами обжигают нервы. Он падает на простыни, безудержно смеясь и снова встречаясь взглядом с пронзительной синью. Он не хочет закрывать глаза. Грудная клетка с силой вздымается и опадает, Арсений краем уха слышит шаги Антона, но не придаёт им значения. Намного слаще вглядываться в двойника, который соблазнительно закусывает губы и выгибается, как самая желанная девушка мира. И которая знает, что неотразима. Кровать рядом продавливается под чужим весом, и Арсения натурально прошибает. Он садится и говорит хриплым голосом: — Поцелуй меня. — Ты же никогда… Арсений грубо берёт Антона за плечи, поворачивая так, как только ему известно. — Я сказал, поцелуй меня, — рык. Зеркало как раз за спиной Антона, и Арсений почти полностью скрыт худощавым телом. Ключевое слово — почти. Он всё ещё смотрит на себя одним глазком. Мягкие губы невесомо проходятся по его собственным, и двойник оживает, насмешливо скалясь. Арсений и без подсказок знает: мало. Очень мало. Он впивается собственническим поцелуем в доверчиво приоткрытые губы, и Антон отвечает. С яростью и долго сдерживаемым желанием. Арсений все ещё смотрит на себя со стороны, хоть это и немного неудобно, но возможность видеть, как сочные губы проминаются под неистовым напором, стоит почти всего на свете. Он целует Антона, но смотрит на себя. Арсений целует себя. Он наконец закрывает глаза и несдержанно стонет в поцелуй. Слишком много впечатлений, слишком много всего. — Слушай меня сюда, — шепчет он, отстранившись, но по-прежнему не открывая глаз. — Ты сейчас без вопросов возьмёшь и трахнешь меня. Я готовился дома ещё, и я тебя уверяю, что твой член без проблем в меня влезет. — Хорошо. Ему показалось, или Антон в самом деле немного расстроился? Впрочем, если так уж всё плохо будет — скажет, чай не маленький. Арсений усмехается и ложится обратно. Наблюдая за лукавым двойником, ладонями оглаживая себя от шеи до самых бёдер и обратно, с силой проходясь по бледной коже. Кудрявая макушка склоняется над грудью, и ласковые губы вбирают в себя розовую горошину. Арсений стонет, поощряя Антона, и двумя пальцами теребит другой сосок, добиваясь твёрдости. Двойник повторяет все действия, выглядя при этом невероятно... Просто невероятно. С алыми губами, шальным взглядом и растрепавшейся чёлкой. Вторая рука не находит места, суетится: то перебирает русые кудряшки, то едва ощутимо пробегается по рёбрам, то гладит шею, придавливая, давая иллюзию власти над собой. Но Арсению прекрасно известно, что он никогда не мог сопротивляться своим желаниям. Он тихо постанывает, с трудом удерживаясь от того, чтобы закатить глаза, ведь ему нужно смотреть. На себя, на свою руку, которая, не удержавшись, резко дрочит член, выбивая из Арсения несдержанный вздох. Какая коварная рука. Антон отрывается от покрасневшего соска и тоже включается в игру. Теперь уже четыре руки оглаживают, надавливают, щиплют и ласкают чувствительное тело, а Арсений всё смотрит и не может поверить. Что этот обольстительный демон, выгибающийся от удовольствия — он сам. Что это его глаза поддёрнуты пеленой сумасшедшего желания, прикрытые чёрными ресницами; его бёдра неосознанно дёргаются, когда Антонова рука щекочет живот, но не касается члена, требующего хоть малейшего прикосновения; его грудь ходит ходуном, и кружится голова то ли от эмоций, то ли от недостатка свежего воздуха. Окно закрыто, чтобы не впускать холодный январский ветер, а комнату уже заволокло терпким запахом секса. Боже, Арсений обожает свой запах. Хрен его знает как, но он его чувствует. Собирает по утрам на подушке, можно ещё с носогубных складок и коленок, и это уже по-настоящему странно, но Арсению по-е-бать. А вот пряный аромат возбуждения… Его можно уловить, не напрягаясь: такой сильный и по-своему сладкий. Арсений перестаёт думать, отключая вечно занятую всякой ерундой голову. Он хочет и всё тут, попробуйте ему помешать. Он привстаёт, упираясь локтем в матрас, и хлопком по Антоновому бедру заставляет того придвинуться ближе, стать коленями на кровати. Его член подрагивает почти у самого лица Арсения, но он смотрит только в пьяные глаза отражения. И не может сопротивляться. Закрывая глаза в капитуляции, он берёт головку в рот. Сверху слышится вдох сквозь зубы и сдавленные ругательства, но Арсению плевать. Он качает головой, насаживаясь глубже. Стоны из него теперь льются постоянным потоком, лаская вибрацией ствол. Слюна, обилие которой он так не любит, стекает по подбородку, впитываясь в белую ткань. Язык ласково оглаживает головку, проходится широкими мазками, когда член почти полностью выскальзывает. И в следующий момент толкается во влажную глубину. На горловой минет Арсений не решится, но ведь рта должно хватить на прелюдию? Боже, он очень плохой мальчик, но пощади его мятежную душу: это выше его сил. С закрытыми глазами ощущения полнее, от них не укрыться, и Арсения качает на волнах блаженства. Тёплый член, так правильно скользящий по губам, солоноватый привкус смазки вместе с пряным запахом дурманят голову. Вдруг рука в волосах отстраняет его от члена, который напоследок хлопает по щеке. — Ложись на спину. Арсений уже не знает, кому принадлежит этот голос, но подчиняется ему. И снова он в отражении, константа в неправильном мире. Щёлкает крышка, и смазанные пальцы касаются ануса. Арсений морщится. — Я сам. Ему подают тюбик, и смазки решительно больше, чем нужно, но больше — не меньше, так что Арсений в несвойственной манере забивает на липкость, которая потекла по животу и руке. Палец проникает с чуть большим усилием, чем Арсений ожидал. Отвлекаясь от странноватых ощущений, он снова встречается взглядом с отражением. Член стоит колом, шаловливая ручонка разрабатывает вход, демонстрируя взору растянутое колечко мышц. Блядский разврат. Он может смотреть на это вечно. Один, второй — и вот уже три пальца свободно входят и выходят. Не сказать чтобы Арсений руководствовался разумом, когда решал, что всё-таки стоит попробовать позицию принимающего: дискомфорт присутствует и весьма ощутимый. Но он больше никогда от такого не откажется. Ни за что. Две точки зрачков прикипели к отражению, где демон, широко разведя стройные и длинные ноги, ласкает себя. Хочется туда, за стекло, войти по самые яйца и слушать самые мелодичные стоны, вбиваться с остервенением, крепко прижимая предплечья к кровати, не давая этой красоте ни миллиметра свободы. Она только его. Антон появляется в поле зрения, и Арсений натурально рычит. Он ревнует этого демона, как бы тупо это ни было, но думать уже правда не получается. Антону же все Арсеньевы выебоны до жопы, и он в эту, собственно, жопу и входит. Арсений шипит от лёгкого жжения, но на потолке отражается нешуточная драма, от которой нельзя отрываться. Демон, непокорный и мстительный, на которого всё же нашлась управа. В него размеренно входит крепкий член, и в зеркале так хорошо видно, как неумолимо сминаются под давлением края ануса — лучшее порно нервно курит в сторонке. Вот двойник обхватывает налитый кровью член и принимается дрочить вслед толчкам, которые набирают темп. Тело, которое словно высекли из мрамора, ездит туда-сюда, кровать ходит ходуном, а финал ещё даже не близок. Арсений настолько забывает о себе, полностью погрузившись в созерцание, что особенно мощный толчок выбивает жалкий скулёж. Он опускает взгляд. Зелёные глаза горят странным огнём. — Смотри. На меня. Когда. Я. Тебя. Трахаю! Антон вгрызается поцелуем, больно кусая губы. Арсений почти в ахуе: его цепная собачка совсем берега попутала? Он едва успевает язвительно ответить, когда следующий толчок выбивает весь воздух. Антон с невероятной скоростью вбивается в него, и всё, что остаётся Арсению — запрокинуть голову и встретиться с оскалом демона, сверкающего льдистыми глазами. «Не поддавайся». Он усмехается в ответ. «Никогда». — Смотри. Сука. На меня! Чужая рука внезапно крепко сжимает шею, но Арсений на адреналине не замечает этого. Внизу живота скапливается тепло, и расплескать его очень не хочется. — На меня! Недостаток воздуха становится заметным, но Арсений так близко! Ему нужно ещё совсем чуть-чуть. Тело охватывает дрожь, ноги в судороге обхватывают чужую талию. Слишком медленно. Словно услышав его мысли, Антон начинает вколачиваться в него на предельной скорости. — Я сказал, на меня! Оргазм подкрадывается неожиданно, огненной лавиной обрушиваясь на хрупкое человеческое тело. Арсений задыхается, но жаркая волна даёт ему второе, каламбур, дыхание. Он делает последние рваные движения рукой, и кончает, выгнувшись дугой и неотрывно смотря в зеркало. Антон на периферии рычит и продолжает добирать своё удовольствие, но Арсений не выдерживает напора. Воздуха нет совсем, а сердце бьётся бешеным темпом, гоняя кровь. Глаза уже закатываются не от удовольствия, и последнее, что он видит — довольные голубые глаза дьявола. Арсений приходит в себя почти сразу, судя по обстановке. Шастун бьёт его по щекам. Неприятно. Они пробовали и такое, но сейчас не время. Он вяло отворачивается и слышит облегчённый вздох. Шастун мешком падает на подушки. — Переборщил. Извиняться не буду, — слышится щелчок зажигалки и по комнате стелется сигаретный дым. — И не надо. Голос походит на карканье полудохлой вороны, и Арсений тянется к бутылке воды у подножья кровати, которая всегда должна быть рядом. Арсений не зелёный студент, чтобы ебаться без удобств. Драгоценная влага омывает натруженное горло, капли разливаются по груди, скользя и впитываясь в многострадальные простыни. Напившись, Арсений настолько блаженно себя чувствует, что даже лень выговаривать Шастуну за курение в кровати — обычно он выгонял того курить на балкон. Разлёгшись звёздочкой, он поднимает взгляд на источник его вечной самоуверенности. На шее уродливыми чёрными пятнами остались синяки, но они только оттеняют общую картину бледного тела. По-своему красиво, но без водолазки не походишь. Его дьявол доволен. Он сладко потягивается. — Я ненавижу тот день, когда влюбился в тебя. Ненавижу тебя. Арсений не реагирует на неожиданное признание Антона. Обычно они не разговаривают, но сегодня вообще день новаторства в их личной жизни. Он игриво и томно улыбается своему отражению. — А я люблю. Антон не спрашивает «меня?», и вообще ничего не спрашивает. Тут всё кристально ясно. Его Дьявол удовлетворённо щурится.