Госпожа магистр

      Последние две недели перед приёмом, затеянным матерью козла-Клетуса, выдались сумасшедшими. Принцесса бегала по Верхнему Минратосу, занимаясь последними приготовлениями, и была невыносимой. Она выказывала недовольство платьем. Она выказывала недовольство украшениями. Она выказывала недовольство причёской. Она выказывала недовольство. Когда принцесса разоралась на девушку в портновской лавке за то, что та показала ей ленты не того оттенка бирюзового, Лиам даже задержался на секунду после принцесскиного ухода, чтобы извиниться за неё. Девушка, впрочем, посмотрела на него, как на говорящего червя, и ничего не ответила. Сам Лиам следовал за принцессой неотступно и в основном помалкивал, чтобы её не разозлить. Если раньше его задачей было следить, чтобы её никто не убил, то теперь он взвалил на себя ещё одну – постараться сделать так, чтобы она не совершила самую огромную глупость в своей жизни, о которой пожалеет гораздо сильнее, чем обо всех предыдущих.       Он мог поклясться на Песни Света, что она беременна. От него. От кого ещё, не от жениха же её мразотного. Он даже догадывался, когда всё случилось – через несколько дней после их ночи в таверне. А может даже и в ту самую ночь, он слышал, что для этого вовсе и не обязательно прямо в женщину… ну… того… Но у него не было для принцессы веских доказательств, что он прав. Утренняя тошнота для неё аргументом не являлась и даже как будто особых проблем не доставляла. Зато она доставляла проблем Лиаму, который каждое утро наблюдал, как принцесса вместо завтрака грызёт дольку лимона и отправляется в Круг. А потом возвращается и за обедом съедает пару ломтиков хлеба и маленький кусочек мяса. А за ужином ест фрукты, запивая их кефиром. Ему хотелось связать принцессу, открыть ей рот и запихивать туда нормальную еду, пока она не съест дневную норму, потому что ему казалось, что она придумала изощрённый способ убить их ребёнка. Заморить его голодом.       За неделю до Дня Лета в Круге отменили занятия в честь праздников, и Лиам следовал за принцессой неотступно, зорко следя, чтобы она не свернула никуда с обычного маршрута: дом-магазины-дом. После того, как она сказала, что избавится от ребёнка в утробе, не спросив ни чьего мнения, он каждый день боялся, что следующая дверь, в которую он войдёт за принцессой, окажется дверью в лечебницу, где лекарь-психопат поможет ей выполнить эту угрозу. Но она ходила по лавкам, и в каждой новой лавке Лиам с облегчением выдыхал. Потому что, хоть он и сказал, что не позволит ей сделать это, что он в самом деле может? Это она может угрожать, приказывать, командовать, дёргать за ошейник, жечь заклинанием клеймо на его спине, если он не слушается. А он может только смиренно просить и жалостливо умолять. Так вот, оказывается, что такое настоящая несвобода. Это когда решения о том, что для тебя по-настоящему важно, принимает за тебя кто-то другой.       А для Лиама это было по-настоящему важно. Как бы принцесса ни внушала ему, что он, утратив смысл в жизни, отчаянно ищёт новый во всём подряд, сам Лиам не сомневался, что именно это и есть настоящий смысл жизни, который он против воли утратил, когда отец отдал его Церкви. Отца волновало только то, что лишний сын может составить конкуренцию старшим братьям в делёжке наследства. А то, что, став храмовником, лишний сын потеряет право на обычную человеческую жизнь, отцу, очевидно, в голову не пришло. Лиам слышал, конечно, истории о том, как храмовники получали от Церкви дозволение жениться и заводить детей, но от службы их это не освобождало. Разве же это семья?       Он никогда раньше не задумывался о том, хочет ли он семью. Ему вполне хватало похождений в увольнительных, да и у кого в юности возникнет желание променять толпу строящих глазки девчонок на серьёзные отношения с одной единственной? Но теперь, представляя будущее с женой – красавицей и умницей Алессой Саверрион, и их ребёнком, неважно, сыном или дочерью – Лиам чувствовал, что это именно то, чего он хочет. Достойная цель, к которой стоит стремиться. Осталось лишь убедить Алессу Саверрион, что это и её цель тоже. Проще простого. Как два пальца.       Лиам посмотрел на принцессу, которую возле зеркала крутили во все стороны портнихи, используя последнюю возможность идеально посадить платье на капризной модели. Да он даже не может убедить её, что она в положении, хотя она-то должна чувствовать это гораздо острее, чем он. А он чувствовал, как бы до глупого патетично это ни звучало. Он знал, что она ждёт ребёнка, так же, как знал, что Клетус ударил её, когда они из сада удалились в её спальню. Но если он скажет принцессе, что животное чутьё говорит ему, что она беременна, она снова поднимет его на смех. Ему самому от этого смешно. И горько. И страшно. И он не знает, что хуже – если она уйдёт в глухое отрицание до самых родов, или если признает правду и пойдёт на всё, чтобы эту правду скрыть.       Портнихи ушли, и принцесса встала посреди спальни в своём роскошном платье. После ряда правок под юбкой уже бы не поместился целый отряд храмовников, но Алесса всё равно замерла, не решаясь присесть, чтобы не смять тяжёлый алый бархат, отделанный золотой тесьмой. – Тебе идёт красный, – заметил Лиам, – только не представляю, как ты в этом платье в паланкин влезешь. – С помощью Создателя и такой-то матери, – хмуро ответила принцесса, – а выталкивать меня оттуда будут, сделав рычаг из весла. – Зачем шить такое неудобное платье? – Затем, что мода безжалостна. Когда-нибудь законодателем моды у имперцев станет Антива, и я смогу прийти на аристократический приём в шёлковой ночной сорочке. Но пока мы повторяем за орлейской знатью, приходится страдать. – А вот в Ферелдене за орлейцами не повторяют, – закинул Лиам удочку на тему побега из Тевинтера и создания семьи где-нибудь в другом месте, – мы их, если честно, терпеть не можем. – Вы и магов терпеть не можете. Ферелден – тедасский оплот шовинизма и необъяснимой национальной гордости. – Почему необъяснимой? Нам есть, чем гордиться. – И чем же? – Мы прекрасные воины. Мы не держим рабов. Мы не рядим наших женщин в неудобные платья. Мы хорошие отцы. Ну, не все, конечно, – поправился он под скептическим взглядом принцессы, – мой отец – полное дерьмо. Но я буду хорошим отцом. – Откуда тебе знать, как быть хорошим отцом? – Я просто не буду повторять ошибки моего отца. – Уверена, твой отец тоже так думал. И мой. И ещё куча других отцов. И все они наделали множество ошибок в воспитании детей, которые привели к ужасающим последствиям. Может быть, даже рабство в Империи существует, потому что какой-то отец плохо воспитал своего ребёнка. – Я научу нашего ребёнка, что рабство – это отвратительно. И что в Тевинтере самые красивые женщины.       Принцесса сжала руки в кулаки, вздохнула сквозь стиснутые зубы, зажмурилась, открыла глаза и явно собралась что-то ему сказать, но в спальню, постучавшись, в сопровождении охраны вошли несколько девиц, пахнущих духами и несущих с собой уйму какого-то девчачьего барахла. Охранник откланялся, девицы тоже отвесили реверансы, аккуратно усадили принцессу на стул и принялись мучить её волосы. Лиам встал у двери, глядя, как они разбирают руками каштановые локоны, покрывая их какими-то маслами. Хоть ему и не нравилась вычурная орлейская мода, принцессе действительно шло это красное платье с пышными рукавами и широким вырезом, открывающим округлые плечи и подчёркивающим декольте. Лиам уставился на грудь сидящей к нему спиной принцесски в отражении. Ему кажется, или грудь стала чуть больше? Сколько она там беременна? Месяц? Уже пора или ещё нет? Есть какие-нибудь книжки на тевине о беременности? Если есть, ему надо почитать. Обогатить словарный запас, так сказать.       Девицы собрали обычно заплетённые в толстую косу волосы в высокий хвост, оставив пряди спереди обрамлять лицо. Лиам думал, что к платью принцесса выберет какую-нибудь хитромудрую причёску, но она решила не перебирать с помпезностью. И хоть Лиам в женских штучках не разбирался совершенно, он бы сказал, что это верный выбор. Собранные волосы открывали изящную шею и спускались крупными локонами ниже лопаток, отчего принцесса казалась выше и величественней. Закончив, девицы снова поприседали и удалились, а принцесса осталась сидеть перед зеркалом, перебирая коробочки и баночки с косметикой. – Для этого тебе специальные люди не нужны? – спросил Лиам, кивнув на стол. – Сама справлюсь, – ответила принцесса, не удостоив взглядом его отражение в зеркале.       Пока она пудрилась, душилась, мазала чем-то губы, щёки и глаза, Лиам переминался с ноги на ногу и скучал. Он никогда не видел, как женщины собираются на балы, и не представлял, что это настолько долгий и утомительный процесс. Принцесса начала с утра, солнце уже клонится к закату, скоро выходить, а она ещё не пообедала. И похоже, не собирается. – Как я выгляжу? – принцесса, закончила рисовать себе лицо, встала и повернулась к Лиаму. – Сногсшибательно, – ничуть не покривив душой, ответил он, – даже обидно, что твоей парой будет Клетус. Он не заслуживает всей этой красоты. И жаль, что ты уже накрасила губы, потому что я очень хочу тебя поцеловать. – Почему ты… – принцесса осеклась, и Лиам с удивлением и неожиданным удовлетворением заметил, что её глаза наливаются слезами, – забудь.       Она отвернулась, склоняясь к прикроватной тумбе, и вытащила из выдвижного ящика коробку, обитую бархатом. Тоже алым. Положила её на стол, сняла крышку, и в лучах заходящего солнца на белом шёлке заблестели красные камни. – Это рубины? – наугад назвал Лиам единственные известные ему красные камни. – Это гранаты, – ответила принцесса, вынимая из коробки ожерелье.       Камни, нанизанные на золотую цепочку и впрямь выглядели, как зёрна граната. Маленькие, гладкие, блестящие, переливающиеся оттенками красного – от тёмно-розового до кровавого. Лиам подошёл к принцессе, вытянул ожерелье у неё из ладони и обвил им её шею. – Всё-таки решил меня придушить? – спросила она, глядя в отражении, как он застёгивает ожерелье. – Всё-таки решил тебя поцеловать, – он справился с застёжкой и прикоснулся губами к покрывшейся мурашками коже, целуя шею и обнажённое плечо, – ты очень красивая, принцесса.       Он положил руку ей на живот, который сегодня не сдавливал привычный корсет из жёсткой кожи. Вместо него в ткани платья обнаружилась какая-то твёрдая вставка, выполняющая, вероятно, ту же задачу, что и корсет. Лиам провёл рукой выше, сунул её в лиф платья, сжав грудь, и тронул пальцем напрягшийся сосок. Принцесса поморщилась. – Прекрати. Больно. – Да я вроде аккуратно, – удивился Лиам, но руку убрал, – итак, какие у нас планы на вечер? – Я загоню в угол свою мать и заставлю её поговорить со мной, – ответила принцесса, беря с белого шёлка широкий золотой ободок, отделанный теми же гранатами, что и ожерелье, – а ты будешь притворяться послушным мальчиком и следить, чтобы мне нож в спину не воткнули. – А что, если Патриция не явится на приём? – Тогда я решу, что она скоропостижно скончалась, – принцесса надела украшение на голову, и Лиам засмотрелся на то, как блеск золота и камней играет на тёмных волосах, – мама не пропускает ни одной ярмарки тщеславия в этом городе. Ведь там всегда найдётся покупатель на её увядающую красоту. – Не такая уж она увядающая, – вступился за Патрицию Лиам, – вы с ней выглядите, как сёстры. Она игривая и легкомысленная младшая сестра, а ты серьёзная и строгая старшая. – Должен же кто-то в семье быть взрослым. – Я не сказал, что ты взрослая. Может, совсем немного взрослее своей матери. – А ты даже в сравнении с моей матерью идиот малолетний, – не осталась в долгу принцесса, – если она тебе нравится, что ж ты так расстроился, когда она на тебя залезла? Порадовал бы игривую сестрицу. Ей не впервой моих парней трахать. – Мне показалось, или ты только что назвала меня своим парнем? – Тебе показалось. – Красивый… комплект? – сменил Лиам тему и указал на ожерелье. – Отец подарил? – Да. Но не мне. Матери. А она отдала мне, сказав, что у отца нет вкуса. – А по-моему красиво. – По-моему тоже. Но я никогда его не надевала. Потому что он не мой. – Но сегодня надела, чтобы задеть Патрицию? – предположил Лиам. – Угу. Буду использовать любые напоминания об отце, чтобы разозлить её и заставить высказаться, – подтвердила принцесса, заканчивая прихорашиваться у зеркала, – эти гранаты как бы говорят: "Патриция Саверрион – неблагодарная профурсетка". – Просто поразительно, до какой степени можно ненавидеть родную мать. Она тебя выносила и родила, принцесса. Прошла через всё, чего ты так боишься, чтобы мир познакомился с Региной Алессой Саверрион. И кто тут неблагодарный? – Можно ли назвать родной матерью женщину, которая, едва родив, бросила меня на нянек и окунулась в светскую жизнь? Мне прислуга роднее, чем она. Агата, знаешь ли, никогда не уворачивалась от моих объятий, возмущаясь, что я помну ей платье и испорчу причёску. – Ладно, я буду благодарен Патриции за нас обоих, – сдался Лиам, – если бы не она, я бы никогда не встретил тебя, принцесса. И попал бы в рабство к зловещему старику с козлиной бородой, который сделал бы из меня чучело для своей коллекции тедасских диковинок. – Да нет, скорее, на твою красоту польстилась бы какая-нибудь другая аристократическая дщерь и купила бы тебя греть ей постель, – успокоила его принцесса, – правда, тебе бы пришлось делать то, что она прикажет, а не то, что тебе хочется. – Вот видишь, мне есть за что благодарить Патрицию Саверрион.       Разговор прервал стук в дверь, и заглянувшая в комнату Эвия сообщила, что экипаж принцесски прибыл. Очень заботливо, конечно, со стороны Клетуса, было прислать за невестой рабов с паланкином. Но вероятней всего он просто не хотел, чтобы она опозорила его, явившись на приём пешком. – Не хочу туда идти, – призналась принцесса, когда Эвия исчезла в коридоре, – если бы не необходимость застать мать в людном месте – притворилась бы больной и осталась дома. – А кто же тогда объявит дату свадьбы? – едко поинтересовался Лиам и сразу же мысленно отругал себя за длинный язык. – Клетус сам справится, – ответила принцесса, беря с туалетного столика пошитый к платью бархатный мешочек и выходя из спальни. Лиам глянул на себя в зеркало, убедившись, что он выглядит ничуть не хуже неё, хоть и не потратил весь день на всякие девчачьи штучки, и тоже вышел. – Раз уж твоя мать не пропускает ни одной вечеринки, надо было устроить вечеринку самой, – заметил он, – и идти бы никуда не пришлось. Она бы сама пришла. – Я боюсь, если в этом доме соберётся вся имперская элита, он уйдёт под землю, – принцесса остановилась и коснулась руками стены, трогая испещрённую мелкими трещинами побелку. – Поместье разваливается без ремонта. Я вчера чуть на лестнице не упала – доска под ногой зашаталась. Такое чувство, что дом буквально держался на отце. Как только его не стало – всё начало рушиться. – Гораздо вероятней, что твой отец уже давно не озадачивался ремонтом, – предположил Лиам, – дома не рушатся в одночасье. – Чего не скажешь о культе личности.       Принцесса пересекла гостиную и, пройдя мимо склонившей голову Эвии, бросила на неё короткий взгляд, значение которого осталось для Лиама загадкой. В этом взгляде было сожаление, страх и… просьба? Обещание? Что за мысли посещают голову принцессы, когда она смотрит на новоявленную сестру, которая ещё недавно была всего лишь служанкой в её доме? А до этого и вовсе рабыней её отца. Лиам себе и представить не мог, что бы он чувствовал на месте Алессы.       У ворот поместья их ждали богато украшенные крытые носилки, покрытые изумрудной краской и драпированные такого же цвета тяжёлыми шторами с золотой бахромой. Принцесса окинула себя взглядом, посмотрела на паланкин и тяжело вздохнула. На этот раз, к удивлению Лиама, её чувства были ему очевидны. Не в цвет платья. Клетус и тут опростоволосился. Даже ферелденскому храмовнику очевидно, что зелёный с красным выглядит слишком контрастно и от того раздражающе агрессивно. Ещё один аргумент в пользу того, что Клетус недостоин своей невесты.       Он придержал принцессу под локоть, помогая усесться в паланкин, и пристроился в хвосте процессии, глядя, как рабы синхронно поднимают носилки. Сколько же народу приходится содержать нормальному имперскому аристократу? Принцессу с её пешими прогулками, закрытыми комнатами в доме и одним единственным поваром можно назвать настоящим тевинтерским аскетом.       Верхний Минратос, украшенный к празднованию Дня Лета выглядел полной противоположностью слову “аскеза”. Лиам уже успел насмотреться на город за последнюю неделю, пока принцесса таскала его по магазинам, но и сейчас его взгляд блуждал по украшенным цветочными гирляндами витринам. Лиам не очень разбирался в праздниках. Сослуживцы в Кинлохе рассказывали, что раньше в башне устраивали скромные празднования для храмовников и их подопечных, а перед Первым Днём даже наряжали в столовой ель. Но после восстания во время Пятого Мора правила в Круге ужесточили, и маги лишились последних радостей жизни. Про День Лета Лиам знал только, что это на этот праздник традиционно устраивают свадьбы. Но это в Ферелдене. Как оно в Тевинтере, он мог только догадываться, и в голову почему-то лезли только масштабные жертвоприношения.       Рабы свернули на мостовую, огибающую площадь, на которой на время празднований выстроили деревянные подмостки. На подмостках шёл кукольный спектакль. На фоне красной шторы разворачивалась история о драконе из папье-маше, перед величием которого эльфы Арлатана пали ниц и строем пошли в рабство к тевинтерским магистрам, осознав собственную ничтожность. Чудесная праздничная история для всей семьи, которую так приятно посмотреть и послушать, жуя булочку с клубничным вареньем, купленную тут же, на стихийно образовавшемся вокруг подмостков рынке. Стоит только подумать, что Тевинтер не так страшен, как его малюет андрастианская церковь, как он тут же показывает свой истинный облик империи хозяев и рабов.       Обойдя площадь, рабы свернули на широкую дорогу, уходящую на север, вливаясь в процессию паланкинов, в которых самые достойные люди Тевинтера торопились на самое грандиозное празднование в городе. Многие паланкины сопровождали телохранители. В основном, гибкие, юркие эльфы, вооружённые кинжалами и одетые в кожаную броню, не стесняющую движения. Больше убийцы, чем охрана. Наверное, в Тевинтере так принято – приходить на пьянку со своим убийцей, иначе коллеги не поймут. А принцесса как всегда выделилась – её телохранитель больше всех похож на телохранителя.       Конечный пункт их путешествия он заметил издалека. Сложно было не заметить острые пики высокой ограды, окружающей поместье, которое раза в три превосходило размерами дом семьи Саверрион. Так вот, значит, где живёт Клетус. И сюда переедет принцесса, когда они поженятся? Или он переедет к ней? Наверное, если он согласится на её условия и не настоит, чтобы их дети получили его фамилию, родители сами его выгонят из дома. Отец будет кричать, что младший сын опозорил семью, мать, рыдая, будет молить принцессу, чтобы та одумалась и не лишала малыша Клетуса будущего, но та будет непреклонна. Потому что она жестокая, своенравная стерва, которой плевать на чужие чувства.       Лиам моргнул и уставился на заднюю стенку паланкина, пытаясь понять, как он докатился до сочувствия к этому капризному маминому сынку. Он же сволочь. Испорченная имперская мразь, которая бьёт невесту, насилует рабынь и бреет подмышки, как девица. Но если опустить эти милые культурные особенности, он ведь и правда влюблён в Алессу. Любой другой мужчина в Минратосе уже устал бы терпеть её выходки и отменил бы свадьбу, послав эту бессердечную заразу подальше вместе со всеми её условиями. Но Клетус хочет только её и упрямо идёт к цели, пока она крутит им, как хочет, как будто и его тоже купила на невольничьем рынке.       Решётчатые ворота распахнулись пугающе бесшумно, впуская паланкин перед ними, и Лиам увидел фонтан. Большой мраморный бассейн, в который падали струи воды из многоярусной декоративной чаши, изображающей цветок с широкими лепестками. Вода в фонтане светилась изнутри красными, синими, зелёными, жёлтыми огнями, которые то вспыхивали, то медленно разгорались и затухали. Лиам сразу же определил магическое происхождение огней, и в голову снова полезли мысли о жертвоприношениях. Он потупился, проходя за паланкином принцессы мимо охраны на воротах, и почувствовал, как под кожаным ремнём на его шее проскочила искра. Какая-то проверка. Выходит, охранники – маги. Наверное, убедились, что рабский ошейник зачарован, а не надет для красоты. Мало ли кого принцесса пытается протащить в гнездо магистров под видом раба. Лиам бы на их месте тоже проверил. Паланкин опустился на землю, Лиам поднял взгляд и шагнул ближе, чтобы подать руку принцессе, когда она соберётся покинуть этот зелёный ящик для перевозки знатных особ, но его бесцеремонно толкнули плечом. – Ты как всегда пунктуальна, любовь моя.       Если бы не обещание самой себе постараться соблюдать приличия, Алесса бы пошла пешком. Прогулялась бы по площади, отбиваясь от торговцев, наперебой предлагающих госпоже попробовать их товар, подышала воздухом перед мучительным вечером в душной бальной зале в поместье будущих свёкров. Перебрасывалась бы с храмовником шутками всю дорогу, заглушая разговором поселившийся внутри страх. В паланкине она была одна, и долгий путь в одиночестве неизбежно привёл к тревожным мыслям, от которых у Алессы тряслись колени.       Ежемесячные кровотечения не пришли. Они должны были начаться две недели назад, почти сразу после разговора с храмовником о возможной беременности, но не начались. Она сказала себе не паниковать, ведь вариантов, почему так вышло, можно было предположить великое множество. Она испытывала очень много волнений в последнее время, она плохо ела и спала, может, её слишком сильно тряхнуло заклинанием, когда они взламывали кабинет Максимилиана, а может, её детородная функция и вовсе угасла раньше положенного времени. Такое случается.       Но, по совокупности признаков, Алесса была вынуждена признать – такое случилось не с ней. Её детородная функция в норме. Даже слишком в норме, ведь каким-то образом зачатие произошло вопреки всем заклинаниям, призванным его предотвратить. Она беременна. И, очевидно, она беременна от ферелденского храмовника. Это всё он виноват. Точно. Дело не в её детородной функции, а в его. Вдруг из-за того, что он употребляет лириум, во время их соития произошли какие-то магические колебания, которые привели к тому, что заклинания не сработали? Почему она никогда не видела исследований на эту тему? Потому что если в истории Империи и существовала вторая такая дура, залетевшая от раба-храмовника, она постеснялась написать об этом книгу.       Этот ребёнок не должен родиться. Она сказала храмовнику правду, каждый лекарь в Минратосе знает, как избавиться от нежеланного гостя в утробе. Как вытравить из чрева рабыни случайно зачатого бастарда, а то и сделать её полностью стерильной, чтобы её плодовитость не доставляла хозяину проблем. Эвия так и появилась? Отец изнасиловал рабыню, и по какой-то причине позволил ей родить? Или заставил?       Алесса думала, что знала отца. Увлечённого исследователя, обожающего свою дочь. Она считала, что он бесконечно далёк от тех имперских пороков, которые превратили Тевинтер в страшилку на ночь для всех остальных жителей Тедаса. Что это в домах по соседству тевинтерские магистры насилуют, избивают, убивают, проводят кровавые ритуалы, а в доме её отца этого нет и никогда не будет, потому что он хороший человек в плохих обстоятельствах, под которые вынужден подстраиваться, но никогда не прогнётся полностью. Но теперь она полна сомнений. Не знает, во что верить и, самое главное, не знает, что чувствовать. Если её отец совсем не такой, каким она его знала, сможет ли она любить его, как прежде? А если её любовь никуда не исчезнет, не значит ли это, что она плохой человек, который закрывает глаза на жестокие преступления просто потому что преступник – её отец? А если любовь всё же пройдёт – выходит, она такая же неблагодарная дрянь, как её мать? Неужели вся забота, внимание, ласка, которую ей давал отец, потеряет для неё ценность, когда она узнает о его мрачных секретах?       Алесса положила руку на живот, наткнувшись на плотный, вшитый в ткань корсет. У всех есть мрачные секреты. Скоро и у неё появится один. Завтра же она покончит с этим. Даст лекарю денег за молчание, а даже если он и разболтает кому-то – это неважно. Родить от раба в Империи гораздо позорней, чем устранить глупую ошибку. Не она первая, и уж точно не она последняя. Ничего страшного. Как она и сказала храмовнику, там ничего нет. Просто комочек размером с фасолину. И выглядит как фасолина. Нет ничего жестокого в том, чтобы избавить себя от лишней фасолины. Паланкин плавно опустился на землю. Алесса убрала руку с живота и прикрыла глаза, собираясь с духом. Завтра. Всё завтра. А сейчас ей нужно пережить вечер в окружении самых отвратительных рож Тедаса и пообщаться с дорогой матушкой. – Ты как всегда пунктуальна, любовь моя, – раздалось снаружи.       Алесса открыла глаза, отбросила тяжёлую штору, подала руку жениху и ступила на каменную дорожку.