Красный шторм

      Еще раз, пожалуйста, Самсон, сказал Маддокс. Примерно в сотый раз или около того. Он сбился со счета.       Она жглась, прошитая лириумом броня, жглась почти как раньше, и Самсон с тоской вспоминал то время, когда они с волшебным доспехом наконец притерлись друг к другу. Славные были деньки. На стальной пластине нагрудника теперь слабо проступали новые линии — пока только самые основные из сложного чертежа; плетение было еще далеко от завершения, и доспех отзывался совсем не так, как надо. Но Маддоксу приходилось работать очень осторожно, чтобы зачарование получилось правильно, в его мастерской скопилась уже уйма испорченных пробных пластин: изменения в настоящей, уже сросшейся с лириумом, нужно было сверять наживую, пока новые руны еще можно было поправить. Самсон терпел — куда было деваться.       Застегнуть ремни, воззвать к лириуму. Переждать красное марево перед глазами. Нет, Мэдди, что-то не так. Спасибо, Самсон. Постарайся не двигаться.       Лириумный щуп даже не касался стали нагрудника, а руны с внутренней стороны пластины пробуждались, точно от магии, горячо въедались в кожу. Когда Маддокс только начал работу над зачарованием по новому чертежу, этим обычно всё и заканчивалось, но теперь уже нет. Теперь что-то внутри Самсона отзывалось им тоже, как будто струна дрожала неслышным гулом. Маддокс называл это магическим резонансом, а Самсон едва мог представить, во что превратится этот резонанс, когда доспех будет готов.       Раньше он мог зачерпнуть алое море в кулак, обрушить его силу на противника неостановимой волной — и волна сметала всё на своём пути. Но когда в броне просыпались новые руны, гул пронизывал весь мир, от его сердца до спящего за Завесой безвременья. В такие минуты казалось: он мог бы удержать одной только своей волей целую армию; мог бы собрать силу, способную расколоть вечный камень, в своем клинке. Он мог бы пробудить не волну — пылающий красный шторм.       Рыцари говорили, порой его было слышно в другом крыле Суледина: поющий тон, которому невозможно не отозваться.       Самсон глубоко вдохнул и медленно, медленно выдохнул. Лириумные видения — старые тени, неразборчивые голоса из коридоров, выстеленных забытой магией — отступили к темным углам. Маддокс держал его за плечо и что-то говорил, пристально вглядываясь в его лицо; очертания усмиренного сейчас казались почти болезненно острыми, слишком четкими, слишком…       — Сейчас, — прошептал Самсон, не в силах разобрать ни слова, — я почти…       — …мой голос, Самсон. Это не сон. Ты здесь, в крепости Суледин. Ты реален.       Это не сон, слышишь меня? Ты реален, ты здесь, со мной, это просто твоя магия дурит тебе голову, но ты сильнее ее, слышишь? Выдохни ее, как тебя учил мастер Орсино, я ее погашу, давай, раз, два…       Самсон мотнул головой, усилием выдергивая себя из транса. Маддокс не почувствовал, как развеялась сила, но понял — прочел по его лицу, по прояснившемуся взгляду, или, может, по разом потускневшему лириумному щупу в его руке. Отпустив его плечо, усмиренный отступил на полшага.       — Мои извинения, Самсон. Я не подумал, что неоконченное зачарование может нарушить твой контроль над силой лириума.       — Всё в порядке, — хрипло отозвался Самсон. Выныривать в этот раз было трудно. Он запоздало усмехнулся, но усмешка тоже далась с трудом, и Маддокс, конечно, заметил. — Чтобы я не выбрался, лириума нужно побольше.       У исписанного бумажного листа на рабочем столе едва-едва трепетал уголок — точно от сквозняка. Маддокс аккуратно прижал его к столу ладонью, и, когда он отнял руку, лист послушно замер на месте.       Самсон моргнул. Такое он тоже видел раньше.       Он расстегнул ремни, чтобы снять нагрудник доспеха — искушать неполное зачарование ему не хотелось — и осторожно, мягко вжал в воздух «очищение». Едва ли это могло укрепить истончившуюся до прозрачности Завесу, но хотя бы скопившаяся в мастерской незримая зыбь растворилась, ушла обратно в Тень. Он понимал, что это не поможет надолго: слишком много здесь было красного лириума, к тому же, сила зачарований постоянно испытывала Завесу на прочность, но… хотя бы так.       — Тебе здесь… ничего не мешает? Можем перенести твою мастерскую в другое крыло.       Маддокс покачал головой, не оборачиваясь от своих записей и чертежей. Он мог ковать не глядя, но тонкость работы с зачарованием доспеха даже от усмиренного требовала почти всего.       — Эманации Тени не оказывают на меня влияния. Самсон, если ты позволишь, я должен сосредоточиться на работе.       Иначе я с большей вероятностью допущу ошибку, иначе в зачаровании могут оказаться изъяны, иначе я не помогу тебе так, как мог бы, если бы ты не торчал здесь без дела и не отвлекал меня. Последнего Маддокс никогда не говорил, хотя, по мнению Самсона, именно так это должно было звучать.       — Спасибо, Мэдди, — сказал он. Признательность в его голосе была искренней, и иногда ему казалось, что Маддокс в самом деле понимал. Просто не мог ответить. — Дай знать, если что понадобится.       Коридоры крепости были пронизаны шепчущим гулом, от подвалов до сторожевых башен. Красные лозы оплетали колонны в зале, ползли по стенам подземных камер, мерцали тусклой россыпью кристаллов в казармах. Их слышали даже солдаты, которые совсем недавно начали принимать лириум; это невозможно было не слышать.       Самсон не знал, выныривал ли он по-настоящему из лириумного транса хоть когда-нибудь. Или только поднимался ближе к поверхности, где его разум всё ещё оставался его собственным.       Он мог шагнуть глубже — научился, когда его тело и рассудок привыкли к новым дозам. В глубине Суледин становился другим. Имшаэль говорил, лириум впитал память, которую хранила Тень об этих местах; Самсону мерещились силуэты эльфов, одновременно похожих и непохожих на долийцев, и силуэты людей, медленно теряющих человеческие очертания. Однажды он видел Райта, соскользнувшего на ту же завесную грань, что и он сам; потянулся навстречу к знакомой силе — и дотянулся. Через всю крепость. Настоящий Райт бессонно бродил где-то в казармах, а тот, кого он видел прямо перед собой, был только лириумным призраком, отпечатком памяти, оставшимся в шепчущих кристаллах.       Сумел бы он отыскать в алом такой же призрак Франсиса, вернувшись в Теринфаль? Сумел бы различить эхо голоса или только тень, похожую на старого друга?..       Но Франсис был мертв. А мальчишка Райт, выросший в бесшумного убийцу смертоносней антиванских Воронов, был еще жив. Его люди были живы. Самсон слышал, как звенит в них песнь, отражаясь в каждом его шаге по древней крепости, в каждом ударе сердца; еще в полях Гислейна он знал, что красный в конце концов сплавит их воедино, но теперь…       Когда он говорил с рыцарями-капитанами о походе в Арборскую глушь и Источнике, когда предупреждал: армия может остаться без генерала, Кэррол не сумел скрыть смешок, точно услышал хорошую шутку, и даже Форнье только покачал головой. Не было армии без генерала. Он забирал из песни безумие, он держал ее под контролем, пусть и с помощью направляющих; ему подчинялась сила, что убила бы любого из храмовников. Если Орден был клинком милосердия, Ралей Самсон был его острием.       Сетий Амладарис сказал ему: ты изменился. Красный лириум пронизывает равно реальность и Тень, и ты несешь его в себе, где бы ты ни был. Даже на дорогах снов из твоих следов прорастает алая песнь.       Корифей должен был скоро прибыть в Суледин, он и его ученица; Самсон не мог точно вспомнить, сколько ночей назад они говорили в последний раз. Лириум забирал усталость, храмовники под красным могли сражаться часами без перерыва, могли идти маршем целые сутки напролет и не нуждаться в отдыхе. Суледин редко спал. После того разговора он распорядился обустроить комнату в дальнем крыле, том, которое меньше всего затронул расползающийся по крепости лириум. Наверное, чары Корифея должны были защитить его и Кальпернию, но рисковать не хотелось: Самсон уже давно запомнил, что красный делает с магами.       Воздух предгорий скользнул по коже приятной прохладой, успокаивая бьющийся внутри жар. Самсон прошел мимо равнодушных каменных статуй, в которых пока еще не проросли кристаллы, знакомой дорогой к внутреннему двору — там раздавался знакомый звон стали. Чуть ближе можно было различить и недовольные окрики: Паксли привычно гонял солдат на тренировке.       Самсон помнил того перепуганным рекрутом в Казематах, старающимся выглядеть храбро хотя бы на посту. Паксли помнил его тем незадачливым рыцарем, вылетевшим из Ордена и закончившим попрошайкой в Нижнем городе. Потом Паксли, уже лейтенант, вел переговоры с киркволльскими контрабандистами о поставках лириума, а старший рыцарь Самсон — так толком и не дослужившийся до официального звания — писал письма во все окрестные Круги и обещал своим людям не то чтобы новый мир, но хотя бы пламя, в котором сгорит старый. И теперь они были здесь. Рыцарь-капитан Паксли, которому даже магия Имшаэля не могла пообещать лишнего года, и Самсон, генерал Ордена.       Тот шутил: мы прошли долгий путь, и Самсон, как всегда, хмыкал и отвечал — кто бы мог подумать.       Паксли обернулся к нему, услышав звук шагов. Лириум проступал под его кожей темно-красными линиями вен, одна рука вместо наплечника и латной перчатки была закована в тускло мерцающий кристалл. Ему повезло больше, чем Франсису: трансформация забрала у него левую руку, хотя сам Паксли утверждал, что его главным достоинством все равно оставались усы. Усы были в полном порядке.       — Опаздываешь, — беззлобно укорил его киркволльский храмовник. Солдаты на площадке не слышали их разговора, так что уставные обращения можно было опустить.       — У Маддокса задержался. — Самсон остановился с ним рядом и скрестил руки на груди, наблюдая за тренировкой. На площадке перемешались и младшие рыцари, и те, кто был с Орденом годами; в стороне собралась кучка зевак, пытающихся сделать вид, что они на дежурстве и на самом деле заняты патрулированием двора. Всем было любопытно посмотреть на тех, кто шел в отряде генерала.       Здесь был Кэррол, увлеченно гоняющий по площадке одного из подающих надежды молодых храмовников. Райт алой тенью нырял среди заснеженных статуй чуть поодаль; его не особо заботила тренировка с младшими рыцарями. В отряде была еще Сьюзи с ее лириумными ножами, бьющими в цель с тридцати шагов, был не расстающийся с луком Андри — Имшаэль сотворил с ним какие-то свои Недозволенные чудеса, чтобы лириум снова дал тому дышать; был Паксли из Киркволла и Роллант из Гислейна, и недавно пришедшие на смену погибшим рыцарям Одрис и Тиш. Девятым раньше был Денам, его место теперь пустовало, и Самсон подумывал про Коналла — если парень пережил Сарнию, то как-нибудь переживет и всё остальное.       Можно было научить кого угодно махать мечом. Храмовников тренировали с детства; Самсон мог ткнуть пальцем в строй рыцарей наугад и почти наверняка попасть в кого-нибудь, кто достойно управлялся с оружием. Но вот выдержать разделенную на десятерых песнь, не затерявшись в ней, мог не каждый, и влить в нее свою силу так, чтобы что-то еще осталось, умел не каждый.       Самсон мог много вычерпать из себя одного, но настоящая ценность направляющего была в тех, кто пел вместе с ним. Самый лучший клинок бесполезен, если некому вложить силу в удар. Поэтому — десятка.       — Ладно, — наконец сказал он, снимая с плеча перевязь с лириумным двуручником, — хорош издеваться над рекрутами. Пошли.       — Кто десятый? — уточнил Паксли с прохладным интересом: ответ он мог без труда угадать заранее, но портить редкое веселье никуда не годилось. Самсон, ухмыльнувшись, кивнул в сторону зевак, которые всё ещё старательно изображали патрульных.       — Любого из них возьми.

***

      Корифей и Кальперния прибыли в Суледин не одни: с ними шел небольшой отряд Серых Стражей. Даже не оглядываясь на крылатые гербы, тех невозможно было спутать с обычными воинами; скверна проступала в живых телах не хуже красного лириума.       Они не говорили ни слова, эти Стражи. Связывала ли их скверна или кровь, их подчинение было безукоризненным. Безусловным. Самсон знал, для чего они здесь — Корифей был бессмертен, только пока рядом оставались зараженные скверной запасные тела, в которых он мог бы возродиться, случись его собственному телу погибнуть. Так возрождались Архидемоны в моровых тварях; разве что таскать с собой гарлоков на убой было бы куда сложнее, чем людей на магическом поводке.       Не все старшие рыцари знали. Знал Форнье — тому было по большому счету плевать — и знала десятка отряда, может, еще кто-то из рыцарей-капитанов. Можно было уже и не делать из этого большого секрета: после красной могилы Сарнии что изменили бы еще несколько человек, обреченных на поганую смерть?       Только смотреть им в глаза было — как усмиренным. Хуже. Самсона передергивало каждый раз, когда он встречался взглядом с кем-то из подчиненных воле Корифея Стражей, слишком спокойные у них были глаза, без капли сомнений, без тени осознания собственного разума.       Таким сделает его Источник?..       Это говорил страх; Самсон повторял себе это раз за разом, и красный огонь внутри помогал верить в собственные обещания. Это всего лишь страх. Все храмовники знали, как избавиться от него — еще одной дозой; лириум глушил и страх, и боль, и сомнения, можно было забыться в обманчивом всемогуществе, не думать, не сожалеть. Одна жизнь за один долг, разве не славно было бы расплатиться за всё сразу и навсегда, закинуться пинтой красного у сияющей кромки Источника перед последним шагом — и пусть всё сгорит; если бы только не…       — Орден, — негромко сказал Корифей.       Самсон посмотрел на него, остановившегося рядом. Корифей тоже был одним из поющих огней в мареве красного, моровое мясо намертво срослось с лириумом — можно было и не спрашивать, как тот нашел его в лабиринте Суледина.       — Что Орден? — переспросил Самсон. На грани лириумного транса он толком не услышал начало.       — Тебе хватило бы сил взять под контроль весь Орден. Я видел рунный чертеж; никому из смертных не известны тайны Недозволенных, но на моей памяти они никогда и ничего не делали напрасно. Имшаэль не стал бы и пытаться помочь, если бы не предполагал, что ты сумеешь подчинить Источник.       Самсон тяжело моргнул. В красном дурмане всё казалось не таким, как наяву — насколько он мог вспомнить, каково это, «наяву».       Лорд Амладарис неторопливо прошелся вдоль стены, на которой еще можно было различить выцветший узор эльфийской мозаики. Вгляделся в стертый временем рисунок — тот едва-едва заметно отливал золотистым вместо пронизывающего весь Эмприз-дю-Лион алого.       — Ты знаешь, для чего маги подчиняют себе духов отчаяния и страха? — спокойно спросил он.       Нельзя доверять магам: они водят дружбу с порождениями Тени. По их слову демоны отыщут тебя во снах, подслушают твои страхи, почуют твои сомнения; от них невозможно скрыть даже самые сокровенные тайны. Магу не нужно призывать демонов через Завесу, чтобы превратить их в оружие, поскольку он будет знать, где ты уязвим.       Повторяй слово Создателя: тогда в тебе не останется страха. Верь слову Создателя, и в тебе больше не будет сомнений.       — Я двадцать лет отслужил в Ордене, — сухо хмыкнул Самсон вместо ответа. Он знал. — И что сказали тебе твои демоны?       Нельзя доверять союзнику, который не властен над своими сомнениями. Каждый из храмовников помнил об этом.       — Они сказали, что ты идешь на смерть, — ответил ему Сетий Амладарис. В его голосе не звучало ни разочарования, ни обвинения; он отвернулся от старой мозаики, чтобы взглянуть в лицо человеку, который собирался умереть за него. — Что твои люди погибнут зря. Что Церковь слишком удобна, чтобы тот, кто привык к власти, отказался от ее предложений. И даже если ты развернешь сейчас свою армию и выжжешь дотла все земли, что носят солнечные гербы, это ничего не изменит, и рано или поздно всё вернётся на круги своя.       В его голосе шептал всеведущий прибой алого моря. Самсон воззвал к звенящей струне силы внутри; это всего лишь страх, только страх и ничего больше. Его нельзя было убить навсегда, ни молитвами, ни лириумом; можно было только оставаться сильнее.       — Пообещай, что я ошибаюсь, — негромко сказал он, прямо взглянув в человечьи глаза моровой твари, носящей древние титулы. Многим в Суледине было уже нечего терять, кроме последней надежды, которую он не посмел отобрать. Они заслужили хотя бы надежду. — Пообещай мне, и я поведу Орден на смерть по твоему слову.       Корифей покачал головой.       — Я принес и нарушил уже слишком много клятв. Но я покажу тебе, как умирают страхи, храмовник Самсон. Идём.       В дальнем крыле Суледина лириумный шепот ослабевал, красные трещины не ползли по каменным стенам. Завеса по-прежнему была тоньше волоса, но всё же реальность казалась здесь чуть надежней, не соскальзывала, чуть что, в зыбкие видения. В здешних подвалах хранили припасы еды, чтобы избежать заражения, а в комнаты и залы перенесли всякое барахло, какое еще уцелело в Суледине. Венатори просили сохранить эльфийские артефакты для исследований; часть побрякушек растащили солдаты, но то, в чем еще остались следы магии, теперь находилось здесь.       Кальперния склонила голову в церемонном приветствии — уважительно и чуть осторожно. Магия, таящаяся в ней, стала строже, уверенней; таилась незримой силой в каждом ее движении.       — Сэр Самсон.       — Леди Кальперния, — в тон ей отозвался Самсон, кивнув куда менее церемонно. Он мог почуять окутывающие ее охранные чары, защищающие и от воздействия Тени, и от влияния сырого лириума. Даже с ними Кальперния никогда не решалась подойти слишком близко к красным кристаллам или к тем из храмовников, что уже прошли трансформацию: магия Корифея защищала ее, но у любой магии были пределы. Самсон остановился чуть дальше обычного, на расстоянии нескольких шагов.       — И я думала — то, что я видела в Ферелдене, невозможно, — произнесла Кальперния; ее губы дрогнули в едва заметной, почти недоверчивой улыбке. Она покачала головой, не сводя с него глаз. — Невероятно. Если бы наши зачарователи только могли…       Она остановила себя, не договорив. Самсон только мысленно хмыкнул; сопротивляемость к лириуму была врожденной, и у него, и у Кэррола, и у кого угодно, а его заслуга была разве что в том, что он не вскрыл себе глотку во время ломки и трансформации. Кальперния смотрела на него, как на диковинного зверя или магическую штуковину из груды очень древнего, очень интересного и очень эльфийского дерьма.       — Раньше тебе потребовался бы доспех, чтобы удержать в себе столько лириума, — наконец продолжила она. — Но теперь?..       Самсон пожал плечами. Со времени своей трансформации он не был в настоящем бою, где ему пришлось бы воззвать к красному всерьез, а тренировки требовали разве что больших доз. Он пил столько лириума, что хватило бы на четверых.       — Это магия Имшаэля.       — Да? — спокойно спросил лорд Амладарис. Самсон не сумел решить, было в его словах удивление, опровержение или разочарование, или ничего из этого. — Тогда посмотрим, справится ли она с магией крови. Кальперния — окажи нам честь.       Самсон моргнул и повернулся к нему.       — Что?       Кальперния колебалась точно так же, как и он сам. Без рунных зачарований ему было нечем защититься от колдовства, без вплавленного в броню лириума нечем было сбалансировать красный внутри себя; затея была безрассудной даже по меркам сумасшедших тевинтерских магистров.       — Не думай о лириумных рунах, — резко сказал Корифей, — не думай о своем доспехе. Лучшие зачарователи Империи не смогли бы создать чертеж, который Имшаэль отдал тебе безо всякой платы. Для древних служителей эванурис наши защитные чары могут оказаться не сложней детской шалости, и тогда ты останешься один против воли тех, кто ушел в Источник прежде. Не медли, Кальперния, потому что они не подарят ему ни промедления, ни пощады.       Миниатюрный кинжал скользнул в ее ладонь из спрятанных под рукавом ножен — даже среди союзников ученица магистра не расставалась с последним козырем любого мага. Самсон поймал ее взгляд, сосредоточенный, острый, точно игла. Сила Кальпернии, невероятная врожденная сила могущественного мага, была скована цепями полного контроля, в которых не было ни единого изъяна.       В ней не было ни сомнений, ни страха. Она смотрела на него с прижатым к ладони лезвием, ожидая его слова.       Самсон беззвучно вздохнул, мягко пробуждая алый внутри себя. Ладно. Всё это было глупо, неуместно, невовремя, но ладно, в словах Корифея была доля истины — он должен был знать, каково это. Если однажды у него не останется ни лириумного клинка, ни зачарованного доспеха, ни армии за спиной…       Алое море плеснулось внутри, поднимаясь всё выше, прокатилось тусклым светом по линиям вен. Самсон посмотрел на Кальпернию снова и кивнул: давай.       В этот раз с чужой волей пришла боль.       Раскаленная, как стальной клинок на кузнечной наковальне; ослепившая его в один миг, выбившая из груди весь воздух. Ее невозможно было терпеть. Он глотал красное море, не думая, может ли утонуть; каждый глоток забирал боль по осколку, по шагу, и в какой-то момент он снова сумел видеть.       Иди ко мне, сказала чужая воля, облаченная в ослепительный белый свет. Ее силуэт, безошибочно человеческий и невозможно яркий, вскрывал мутную алую темноту остального мира. Свет звал его по имени: иди ко мне, Ралей Самсон; приказывал подчиниться, и не подчиниться было…       Алая волна призывно толкнула его глубже, и он шагнул глубже, туда, где лириумные призраки сливались с явью. Кровь запела внутри, но не так, как хотел чужой приказ.       Иди ко мне, повторила воля малефикара, но в его крови звенело алое море, и не было ничего больше.       Тени прошлого расслаивались на эпохи памяти, на гордость, горечь, ненависть, гнев, гнев, гнев, гнев. Пришлось сделать шаг сквозь них, и еще шаг, и еще, и с каждым шагом алое море на мгновение накрывало его с головой так, что после он едва мог вспомнить, чьим именем зовет его чужой голос. Когда он воззвал к силе, та легла в ладонь тяжело, неохотно, потому что сложить в клинок шторм было трудней, чем волну. Какая-то часть человека, которого звали Ралей Самсон, подумала: он не удержит.       Но бьющегося в его крови гнева было так много, что он не стал слушать.       Сила вывернулась из рук, когда он вынырнул из лириумного транса. Сколько-то ушло в литанию, в Кару, но он забрал из резерва слишком много. Красный огонь выжигал ему нутро; Суледин качнулся перед глазами, Самсон едва успел подставить руки навстречу каменным плитам. Попытался подняться — и не сумел. Внутри пылала голодная звезда и сжигала сама себя.       Кто-то перехватил обезумевшую песнь, сжал его плечо, заговорил — Самсон не мог разобрать слов. Смертоносный гнев утихал с каждым вдохом, но мучительная сводящая с ума жажда не ушла никуда, так и осталась — и когда он попытался потянуться к силе снова, в ответ отозвалась только слишком знакомая боль.       Нет, нет, нет, нет, он слишком хорошо ее помнил, нет, в нем же было столько лириума, он же…       — Я помогу, — шепнул чужой голос, вплетающийся в танцующие вокруг тени, — но только в этот раз.       Он смог свободно вдохнуть спустя еще несколько мучительно долгих мгновений. Мир остановился, реальный и осязаемый, и Самсон моргнул, пытаясь собрать его воедино из разрозненных осколков.       Пальцы Корифея разжались на его плече. Он почуял магию: безопасную, исцеляющую, но направленную на кого-то другого. Почуял другую магию: словно рядом раскрылась живая Тень. Различил в нескольких шагах от себя на полу неподвижную женщину в одеждах венатори.       Кальперния, беззвучно выдохнул Самсон. Он слишком глубоко ушел в лириумный транс, слишком отчаянно пытался вырваться, он не… не вспомнил вовремя…       — Какую-то часть твоей Кары я сумел развеять, — отозвался магистр, не оборачиваясь к нему. — Но я не ожидал такого выплеска силы. Думаю, Кальперния тоже не ожидала. Она скоро придет в себя.       Храмовник, не удержавший собственную Святую Кару. Самсон бы засмеялся, если бы не жажда, выцарапывающая из него последние силы.       — Что… со мной? — собственный голос был жестким, шершавым, как песчаный камень. Каждый вдох драл горло, будил внутри лириумную жажду, но так не могло быть, просто не могло; ломка не приходила за мгновение.       Невидимая ладонь прижалась к его груди. Он вздрогнул от прошедшей внутрь горячей магии — сырой, не скованной неуклюже-человеческим плетением чар.       — Любому огню нужна пища, чтобы гореть, — мягко сказал Имшаэль. Мгновением раньше Самсон не видел его рядом, только чуял в беспокойных колебаниях Завесы. — Твой волшебный доспех обычно служит противовесом, хотя, конечно, ты какое-то время сможешь проделывать свои фокусы и без него. Только сжигать лириум будет уже тебя. Или то, что ты дашь ему взамен.       Руки дрожали, когда он пытался добраться до своей фляжки. Несколько глотков красного — на сколько хватило небольшой запасной дозы — не успокоили жажду полностью, но стало хоть немного легче.       Он забрал слишком много, и тянуть силу мог только из себя самого. В этом не было никакой великой тайны. Самсон поднялся, с трудом заставив занывшие мышцы двигаться; он должен был понять сам, должен был удержать контроль, должен был…       Он кивнул неподвижно глядящему на него духу. Он запомнил предупреждение: это был последний раз, когда помощь досталась ему даром.       — Спасибо.       — Пожалуйста, — беспечно ответил Имшаэль. — Ну и как тебе твой красный шторм, храмовник Самсон? Нравится?       Он рассмеялся, прежде чем затеряться в отблесках факелов и движущихся тенях. Сетий Амладарис, до сих пор поддерживающий свои чары над Кальпернией, только покачал головой.       — До сих пор не понимаю, почему из всех человечьих черт, что мог принять подобный ему дух, он выбрал эти, — негромко сказал он. — Но теперь я вижу, почему он всё ещё здесь. И еще, Самсон: дракон, что кружит сейчас над Суледином, не причинит вреда твоим людям, но позаботься о том, чтобы никто из Ордена не попытался его убить. Подчинить своей воле высшего дракона нелегко, даже если в нем растет красный лириум.       Самсон прекратил пытаться понять, что произошло минуту назад, и очень внимательно вслушался в поющие алые огни Суледина.

***

      — Так это дракон Корифея, — повторил Кэррол, завороженно глядя на огромную крылатую тварь, точно сошедшую с картин о подвигах Стражей. Только на этих картинах обычно был еще и Страж, пронзающий чудовищного Архидемона сияющим мечом. И в Архидемоне не было ни капли красного лириума.       — Дракон Корифея, — хрипло вздохнул Самсон. Ему хотелось сказать еще много слов о магистре Амладарисе, его безумных затеях и причинах, по которым чокнутых магов запирали в Круги, но он был рыцарем-храмовником, он должен был держать себя в руках. Хотя бы сейчас.       — А если…       — Ни слова, — мрачно предупредил Самсон. Сегодняшний день выдался и без того достаточно непростым, и лириумная жажда до сих пор грызла его изнутри. — Ни слова о твоих проклятых краснолириумных собаках.       — Ни слова о собаках, сэр, — клятвенно пообещал Кэррол. — А если попросить лорда Корифея, он разрешит полетать на его драконе?