***
Бард играл свои песни в одиночестве в укромном месте у самого барьера. Сюда никто никогда не ходил: все боялись подходить слишком близко к ветряной стене, что было на руку юному дарованию. Раньше к нему иногда заглядывала Амос, чтобы послушать музыку, но теперь — после той ссоры — девушка его избегала. Объятый тоской, Бард запутался в струнах, и лира печально загудела. Юноша вздохнул. Рядом выл ветряной поток барьера, но город был погружен в безмолвие: в полдень по указу Хозяина Башни никто не выходил из дома. Отложив лиру, Бард обернулся на возвышающуюся башню. Там, наверху, сейчас наверняка стоял Декарабиан и взирал на свой опустевший город, зная, что в домах прячутся запертые им в клетке жители. Они знают, как холоден и жесток их Архонт, но головы поднять боятся, ведь неповиновение наказуемо. Забывшись, Бард стал напевать под нос песню, которую сочинил совсем недавно — «Плач узника». Тоскливая песня текла меж деревьев, сливаясь с гулом ветра. Но вдруг, заметив краем глаза какое-то движение, Бард замолчал. Что-то промелькнуло, прячась за камень. Сердце юноши ухнуло вниз: если кто-то его слышал, ему точно конец. Может, это Амос отправила кого-то по его душу? — Э-эй! — позвал Бард ломающимся голосом. — Выходи, я тебя видел! Юноша никогда не имел при себе оружия и единственное, чем он мог бы сейчас дать отпор — его лира. Да и та, скорее всего, сломается после первого удара. Тем не менее, он решил предупредить недоброжелателя: — Я без боя не сдамся! — И выставил лиру перед собой. Иногда, выбирая между жизнью и музыкой, лучше пожертвовать последним. Некто — нечто? — боязливо выглянул из-за камня. Бард, чувствуя в душе смесь веселья и облегчения, сполз на колени, прикрыл рот ладонью и затрясся от беззвучного хохота. На него, хлопая большими глазами, смотрел напуганный кроха-элементаль. Отсмеявшись, Бард вытер слезы с лица. — Здравствуй, — сказал он, махнув элементалю, который тут же вновь нырнул в свое укрытие. — Подожди! Не прячься, я тебя не обижу. Но существо, созданное самой магией, так и осталось прятаться за камнем. Бард задумался и, озаренный внезапной идеей, принялся перебирать струны. Лира, едва не ставшая орудием самозащиты, охотно запела балладу о птицах, покидающих родные края. Элементаль, привлеченный музыкой, вновь показался Барду, однако теперь тот не обращал на него внимания — он опустил голову и весь погрузился в мелодию. А кроха подлетал все ближе и ближе, будто зачарованный песней Барда. Когда лира замолчала, элементаль вился уже совсем рядом, стоило только руку протянуть. Он боязливо вздрогнул, когда Бард поднял голову и посмотрел прямо на него, но не улетел и не спрятался. — Приятно познакомится, мой благодарный слушатель, — произнес Бард с улыбкой.***
Каждый в Мондштадте знал Амос как умелую лучницу, способную «со ста шагов попасть белке в глаз». Эту нелепую историю — произошедшую совершенно случайно — воспел в своих глупых балладах мальчишка-бард, и, неожиданно для самой Амос, мондштадтцы ее радостно подхватили. «Лучница Амос выходит стрелять; белки по норам — их не видать». Пусть это и шло против правил, установленных Правителем, иногда Амос уходила в полдень на окраину города, чтобы пострелять. Она ужасно не любила, когда кто-то мешал ее тренировкам. Этот день был одним из таких: накинув на голову капюшон, Амос тенью выскользнула из дома. Мондштадт замер в безмолвии, только неумолкающий ветряной купол пел свою монотонную песню. Держась ближе к стенам, избегая открытых полян и тропинок, Амос добралась до привычного места тренировок. И — шутка ли? — по пути ей не встретилось ни одной белки. Девушка покачала головой, решив, что придает слишком много значения бардовским песенкам. Держа рукоять лука в правой руке, левой она, зажав между пальцами оперение стрелы, натянула тетиву. Стоит только разжать пальцы, и стрела полетит, разрезая воздух. Эти звуки — натяжение тетивы, рывок стрелы и то, как звонко она врезается в землю — музыка для Амос, то единственное, что всегда ее успокаивало. Но сегодня покой нарушен: стрела едва не попадает в ногу мужчины, появившегося будто из ниоткуда. Острие воткнулось в паре дюймов от носка его сапога. — Поразительная меткость, — произнес мужчина, и от звучания его низкого, хрипловатого голоса у Амос закружилась голова. Она знала этот голос, слышала его каждый день и ни за что бы не спутала ни с чьим другим. Перед ней был сам Анемо Архонт, Хозяин Башни, правитель Мондштадта Декарабиан. А Амос не только нарушила его указ, покинув дом, но и едва не подстрелила своего Правителя. Вся жизнь пронеслась перед ее глазами, когда, склонив голову, девушка упала на колени. Матушка всегда говорила, что неповиновение карается, и прямо сейчас покарают ее. Родители будут убиты горем, когда на весь Мондштадт Правитель объявит Амос преступницей, а затем жестокие вихри разорвут ее тело на глазах горожан. — Подними голову, охотница, — произнес Декарабиан. — И назови свое имя. Амос последовала приказу и увидела, что Архонт смотрит прямо на нее, а в руках у него стрела, которой она едва в него не попала. — Меня зовут Амос. — Кто учил тебя стрелять, Амос? Девушка мгновение молчала, терзаемая вопросами. Можно ли отвечать? Не навлечет ли она беду на свою семью? Почему Правитель спрашивает ее об этом? Но игнорировать его вопросы нельзя, поэтому Амос ответила: — Мой отец. Правитель ничего не сказал. Подойдя к Амос, — девушка взгляда не могла оторвать от его сапог, представляя, сколько оружия можно купить на одну только пряжку — он протянул ей стрелу. — Мою душу согревает знание, что среди моих подданных есть люди такие преданные и талантливые, как ты и твой отец. Амос посмотрела в глаза Правителю, и сердце ее застыло. Он подал девушке руку, чтобы помочь подняться с земли. В тот день Амос стала одной из немногих смертных, кто когда-либо касался Бога Бурь.***
После ссоры с Бардом, Амос не находила себе места. Она перестала приходить слушать его песни, стала избегать юношу, стыдясь своих слов. Я сдам тебя! Конечно, это было ложью. Конечно, она никому ничего не сказала. Да и не смогла бы она так поступить. Не с ним — смелым юношей, чье желание вырваться из клетки находило отражение и в ее душе. Амос тоже хотела свободы, тоже хотела увидеть птиц и бескрайнее звездное небо. Она верила, — надеялась — что Декарабиан поймет ее желание, найдет способ вернуть свободу своему народу. Но он оставался глух, к ним и к ней. Амос тосковала по музыке Барда, но гордость — и стыд — не позволяла прийти к нему с извинениями. А между тем настроение горожан все больше ее тревожило. Мондштадтцы все больше сомневались в своем Правителе, все чаще в городе можно было услышать шепотки — тихо, украдкой — о куполе, о ветрах, о «мире за стеной». Амос любила Мондштадт, любила его людей, но любила и Декарабиана. Она встретилась с ним под покровом ночи. Под купол не пробивался лунный свет, поэтому тьму разбивали лишь городские фонари. — Здравствуй, Амос. — Правитель вышел из тени. — Здравствуй, — ответила девушка, все еще страшась называть его по имени. — Что заставило тебя хотеть встречи со мной. «Я всегда хочу встречи с тобой», — подумала Амос, но сказала другое: — В городе неспокойно. Я хочу поговорить. Декарабиан махнул рукой. — Говори. Я слушаю тебя. Она сжала ладони в кулаки и собрала по кусочкам всю свою смелость. — Горожане устали сидеть в клетке, устали не видеть, они хотят свободы, хотят вырваться во внешний мир. Я знаю, что твои намерения благие, но… — Амос посмотрела в его глаза и с ужасом не нашла в них понимания, потому голос ее, прежде такой решительный, дрогнул: — Ты не видишь? Они боятся твоего гнева, поэтому голов не поднимают. Пожалуйста, — она прерывисто вздохнула, — Декарабиан, сними барьер. Он долго молчал, а когда заговорил, надежда в сердце девушки потухла. — Мой народ уважает меня, верит в меня и любит меня так же, как и я его. Твои речи опасны, Амос, они вводят в заблуждение и сеют смуту. От кого ты их услышала? Пусть он и сказал, что «слушает ее», на деле совсем ничего не услышал. Их разделяли лишь несколько шагов, но Амос вдруг ощутила, что он от нее бесконечно далек. И как бы она ни тянулась, сколько бы миль ни прошла навстречу, они останутся так же далеки друг от друга. Едва сдерживая слезы, Амос покачала головой. — Ни от кого, — ее голос был настолько тих, что почти терялся в ветре. — Это мои мысли и больше ничьи. Услышь меня, прошу. Я люблю тебя. Ни один мускул не дрогнул на лице Декарабиана. Он взирал на девушку так холодно, будто она была лишь пылью под подошвами его сапог. — Я услышал тебя, охотница. Но не могу, и не стану, снимать барьер. Ради блага моего народа. Разбившись от отчаяния, ее сердце вместе с тем наполнилось решимостью. Амос в последний раз поклонилась своему Правителю, развернулась и ушла. Лишь оказавшись от него так далеко, как только могла, она дала волю слезам. К утру душа ее успокоится, боль притупится, а жажда свободы вспыхнет ярче самого свирепого пламени. Пусть на поле боя, но она заставит его открыть глаза.***
От тоскливого одиночество юного Барда спасал его новый элементальный друг. Маленький сгусток первородной магии, рожденный ветрами, казалось, был счастлив каждый день слушать песни о небе и птицах, о богах и людях, о заключенных в темницах и танцующих на открытых лугах феях. Многие считали элементалей неразумными, но Бард чувствовал, что этот кроха все понимал. Малыш подолгу смотрел в сторону Башни и было в его виде что-то невыразимо печальное. Однажды Бард признался ему, что больше всего на свете хотел бы увидеть настоящих птиц, и после этого элементаль стал каким-то обеспокоенным. Как и в любой другой день, он тайком играл в своем секретном месте, элементаль уже привычно вился вокруг, будто кружась в танце, но вдруг позади хрустнула ветка. Бард рывком поднялся на ноги и обернулся, кроха бросился вперед, будто надеясь закрыть его собой. Перед ними стояла Амос. — Здравствуй. — Ее глаза были красными и опухшими. — Прости меня. Ты был прав, он меня совсем не слышит. Бард смотрел на нее, как на привидение, а элементаль в любой момент был готов броситься в бой. Амос не обращала на кроху внимания. Она обняла себя за плечи, и следующие ее слова повисли в воздухе: — Давай освободим Мондштадт.***
Сегодня слушателей у него было трое: элементаль по-прежнему не пропускал ни одной его песни, хотя теперь парил совсем рядом с лирой, будто не желая делиться ее звучанием ни с кем другим; Амос снова приходила послушать запретную музыку и даже привела Рыцаря с алыми волосами, который присоединился к их крошечному мятежному войску. И вот они нашли друг друга: маленький дух, бард, охотница и рыцарь. — Твоя музыка поведет нас в бой, — сказала Амос. — Мы поднимемся в Башню и свергнем тирана. — И город наконец освободится, — добавил Рыцарь. Бард улыбался, полный уверенности, что у них обязательно все получится. Барьер рухнет, над головой разольется синева неба, и среди деревьев запоют свои песни птицы. Амос ошиблась. Музыка Барда повела в бой не только их четверых (включая элементаля, которого юноша пытался отговорить идти на поле битвы, но тот его совсем не слушал), но и весь город. Жители, уставшие от гнета ветряной клетки, восстали против своего Архонта. «Что бы ни случилось, — думал Бард, когда они вчетвером бежали к Башне, — об этом дне кто-то сложит баллады и нас не забудут». Чем выше они поднимались, тем яснее угадывалось небо за куполом и тем ярче горела в их сердцах надежда. Когда они забрались достаточно высоко, Амос вдруг остановилась. — Бегите вперед, я буду стрелять отсюда! Трое обернулись на нее. — Вперед, я сказала! И двое побежали, оставив ее позади. Кроха подлетел к Амос, вблизи стало видно, что руки ее дрожат. Но она улыбнулась ему как никогда тепло. — Лети за ним, маленький ревнивец. Что же ты, всегда вился рядом с ним, а теперь решил бросить? Элементаль замотал головой, сетуя про себя на глупую лучницу. Он дважды облетел ее, и мягкий свет на мгновение окутал лук Амос. «Теперь ничто не помешает тебе попасть в цель». И хотя он был безмолвен, Амос, казалось, все поняла. — Спасибо. А теперь лети, без тебя у них ничего не получится. Элементаль закивал и ринулся было за Бардом и Рыцарем, как вдруг его вниманием завладела крохотная брешь в барьере. Наверняка она появилась из-за того, что Декарабиан ослаб, тратя все силы на битву со своим же народом. И через эту брешь, узкую настолько, что протиснуться в нее мог только элементаль, маленький даже среди себе подобных, проглядывался разве что кусочек неба. А в нем вспышкой промелькнуло крыло. Игнорируя крик Амос, — «Стой! Куда ты?» — он погнался за орлом. Сейчас он быстро слетает, туда и обратно, и непременно вернется в битву, и они непременно победят, и тогда он торжественно вручит мальчику, мечтающему о птицах, главный трофей — настоящее орлиное перо. Но он опоздал. Ему пришлось сразиться с орлом, не пожелавшим отдать свое перо на благое дело, поэтому он вернулся побитый, усталый и бесконечно собою довольный. Но он не успел. Амос, так и не сумевшую докричаться до своего возлюбленного, разорвали вихри. Ее лук, обагренный кровью, лежал на траве. Но он не должен был гнаться за птицей. Ведь тогда, использовав всю свою магию, уничтожив себя, он смог бы спасти храброго Барда, пронзенного стрелами. Только аловолосый Рыцарь остался в живых и в молчаливой скорби держал за плечи мертвого Барда. Грохот заставил Мондштадт содрогнуться. Башня, осыпаясь вековым камнем, начала падать. И только кроха-элементаль видел, как Бог Бурь Декарабиан, собрав последние силы, окружил Башню ветряным барьером, не дав ей рухнуть на испуганных, раненых жителей. Внешний купол рассеялся, а ледяные ветра за ним стихли. Борею были безразличны люди, он жаждал крови одного лишь Декарабиана. И в то мгновение всевидящие боги Селестии избрали нового Анемо Архонта, у которого было лишь два желания: «я хочу сделать Мондштадт свободным» и «я хочу навсегда сохранить память об одном человеке без имени». Так Барбатос обрел свое человеческое воплощение.