Дождь не смоет всех грехов...

Шаг за шагом дорога до винокурни вилась изящной лентой, огибая рослые деревья, валуны, озера, подобия холмов. Дальше от города она петляла все сильнее, словно след огромной змеи, уводя путника в чащу, то сужаясь, то расширяясь, и, не спрашивая его мнения, заставляла сомневаться в правильности пути, свернуть в лес и больше не вернуться, навечно затерявшись в темноте. Но Кэйа знал эти места. Чёрные ветви над головой заземляли, листья прятали капитана от луны и её света, а грязь под ногами въедалась в подошвы сапог, затягивая куда-то под землю, не прекращая попыток запереть его здесь. Лес был жив, он дышал в спину, хватал корявыми ветвями, выл ветром и волками, обещая разодрать на куски, однако Кэйа бежал не различая дороги, ведь лес только казался страшным и темным — на деле из него можно было выйти даже слепому, двигаясь интуитивно, а найти путь к винокурне по заезженной повозками дороге было делом еще более простым. Ещё пара шагов, и Кэйа обещает себе остановиться. Обещает, но снова врёт. Ноги несли его, он был не властен над ними, не властен над судьбой и будущим, поэтому продолжал плыть — в его случае бежать — по течению; не напрягаясь, бежать, пока ноги не откажут и он не свалится здесь замертво. К слову, у леса были другие планы. Поваленный недавним ураганом ствол массивного дуба перегородил дорогу поперек, притворяясь серьёзным препятствием — тщетная попытка остановить или хотя бы замедлить, с которой капитан справится и глазом не моргнув. Ноги сами легко и без особых усилий с разбегу перебросили его через бревно, мягко опустив на другой стороне. Перемахнул, конечно, легко, вот только силу не рассчитал и, поскользнувшись на свежей земляной каше, почти угодил в лужу, вовремя зацепившись за какой-то сук на этом же зло-бревне. — Ну и дела, — выдохнул Кэйа, выпрямляясь. Ноги больше не гнали его в неизвестность, а значит, мозг мог заняться своими прямыми обязанностями — думать. Первым делом, попутно разминая уже готовящиеся к новому забегу конечности, капитан осмотрелся. Это определённо лес. Прийти к какому-либо другому выводу было бы сложно, но мало ли. Кэйа предпочитал если не проговаривать, то хотя бы обдумывать порой очевидные мысли. Чтож, итак, он был в лесу. Полезные сведения, но капитан не картограф. За плечами около трети пути, а, судя по луне, подглядывающей в прореху от упавшего дерева, ночь только-только начала набирать обороты, близясь к трем часам — «жаворонки» ещё не встали, а засидевшиеся как раз уходят на покой. Через пару часов начнет светать. На винокурне с таким темпом он будет к шести, что для истинной «совы» — мастера Рагнвиндра — определённо рановато. Кэйа, конечно, не уверен, что его привычки остались прежними, однако проверять гнев разбуженного человека на своей шкуре был не намерен. Оставалось лишь найти занятие на ближайшие пару часов, и ответ приходит сам — Бенни пропал после разговора с Дилюком и знает о винокурне, значит, вероятнее, он выбрал бы это направление; треть пути до чужой усадьбы — максимальное расстояние, которое пройдет ребёнок его возраста и упорства, не утомившись слишком сильно; дерево — хороший ориентир и место для отдыха. Кэйа достаточно времени провел с Беннетом, чтобы понимать его, а еще многому научил сиротку сам — к примеру, всегда искать ориентир и оставлять после себя пометки, чтобы не заблудиться. Соответственно, если Бенни шёл в этом направлении, где-то должны были быть его следы или другие признаки пребывания, а значит, время можно потратить на то, чтобы прошерстить тут все. Капитан не сомневался, что Беннет помнил его советы и, хоть ни разу не был в лесу до этого, воспользуется всем, что знает. Прежде, чем Кэйа успевает начать поиски, в сантиметре от его уха стремительно проносится стрела, втыкаясь в лужу в метре-двух от него. Глаз Бога на бедре загорается раньше, чем его хозяин успевает хоть что-то понять, и радуется близкой крио-энергии. Он ярко сияет короткими вспышками, пока Кэйа не проводит по нему рукой, стабилизируя. А после, смерив суровым взглядом стрелу, почти наполовину ушедшую в землю, заливается смехом. Все же ему повезло: Розария злилась не настолько сильно, чтобы убить его на месте, но достаточно, чтобы припугнуть. Со стороны могло показаться, что это чудное оружие — и впрямь стрела, на деле же — маленькое ледяное копье, ведь Розария не признавала ничего, кроме древковых. Обычно их остов покрывали лозы с шипами и нежные, но не менее смертоносные ледяные розы; четырехгранный наконечник накрепко входил в землю или плоть, вмиг обрастая льдом, не позволяя вырвать себя без желания самой Розарии. Эта «стрела» была точной копией привычного оружия монахини, столь же грамотно и изысканно оно оплеталось лозами и заякоривалось в земле, вот только она не предназначалось для драк, а использовалось для связи: тихо, быстро, улик не оставляет, стоит пиро-зельем полить, да и поиздеваться, как было сейчас, можно. В любом случае Розария не любила послания, она называла это «лишней морокой», ведь каждый отвечает сам за себя, однако она любила припугивать капитана, метясь копьем ему в голову, и любила щедрые вознаграждения, в коих Альберих никогда не отказывал, если они были заслужены. Кэйа подходит к уже замерзшей луже с копьем в центре, усмехаясь. Медленно начинает накрапывать дождь, элементальный лед светится изнутри, впитывая каждую каплю и делая ее своей частью. Колено, пробивая лед, с громким всплеском опускается в лужу. Ткань брюк пропитывается грязью и водой, предвещая еще большее недовольство со стороны Рагнвиндра. Такого мокрого и грязного Кэйю он не впустит в свой дом никогда в жизни, и это к лучшему. Пальцы руки обдает легким хладом, ласкающим и рвущим, прорастающим вглубь кожи. Кэйа, недолго думая, вырывает копье из грязи, разворачивая шмоток кожи, плотно прилегающий к основанию. Записка из чего-то, что раньше, похоже, принадлежало похитителям сокровищ, лишь слегка была запятнана чем-то черным. Капитан трет по пятну пальцем, после поднося его глазам и рассматривая еле видимую красную полосу. Сведения, судя по всему, дались Розарии с боем. На коже, неаккуратно вырезанные, значатся лишь два слова:

«Не они»

Капитан пробегает по записке взглядом снова и снова, ощупывает большим пальцем ребристые слова, не понимая, рад он или разочарован. Теперь Кэйа уверен, что Беннет ушел по своей воле. Аккуратно скрученная кожа отправляется в один из карманов жилета, чтобы после предъявить ее Розарии с вопросом. (У него не так много осведомителей, чтобы она резала кого-то из них!). Тем не менее кое-что можно было сказать точно: первое — Розария очень зла, раз справилась с работой за считанный час, а от лагерей похитителей сокровищ и камня на камне скорее всего не осталось; и второе — стоимость вина за эту просьбу превысит его аванс. Капитан избавляется от льда под ногами. Выливая остатки пиро-зелья. Он бросает в центр копье и наблюдает, как нечто прекрасное погибает в жаре, стирая с собой все улики. Он надеется, что до покупки нового зелья использовать крио не придётся. А лёд все плавится под горячей жидкостью, тонкой струйкой пара растворяясь в воздухе. Крио-копье оставило после себя только жгучую, все еще бурлящую от температуры лужу воды. Над головой, привлекая внимание, раздается крик сокола, Кэйа поднимает голову, наблюдая за птицей, которая — само изящество — опускается на ветку рядом, рассматривая капитана в ответ. Секунду они поддерживают зрительный контакт, пока птица не издает странный звук, похожий на крик. По-умному склонив голову на бок, сокол медленно моргает и явно не боится Кэйи, точно прирученный. Кто-то выпустил птицу «погулять», но что тогда она забыла здесь — ночью посреди леса? — Чего тебе, пташка? — смеётся Кэйа, на что уязвленная птица вновь кричит и, взмахивая крыльями, за секунду пикирует на его голову. Она хватается когтями за пышную прическу, не переставая кричать и махать крыльями, словно пытаясь поднять капитана в воздух и отнести к себе в гнездо. Острые когти впиваются в кожу головы и плеч, удерживая без малого крупную птицу, но она, как назло, постоянно сползает, вновь перебирая ногами. — Глупая птица! Кто ж учил тебя на голову садиться! Все попытки скинуть незваного гостя (или гостью) с головы оказались напрасны. Своими действиями Кэйа только больше раззадорил сокола: теперь когти пытались не только удержаться за его волосы, но и, судя по всему, содрать скальп. — Вот погоди, сниму тебя, и в суп полетишь, как миленький! — ругается Альберих и подставляет руку к голове в надежде, что птица догадается пересесть. И, о чудо, она действительно грациозно соскакивает на подставленную руку! Взъерошенный капитан хмуро сверлит её секунду-другую взглядом и выдыхает. — Мало мне проблем в жизни, хах, — он осторожно поглаживает птицу по груди, — вот тебя боги ко мне послали, видимо, от хорошей жизни. Венесса постаралась? Чем же я насолил ей? Правнучка обидел? Конечно, все это было лишь глупыми шутками. Никакой это не божий посланник, а обычная вредная птица, не пойми что забывшая в лесу. На вопросы сокол только постукивает клювом, издавая звуки, напоминающие ехидный смех. Сидя на чужой руке, подставляясь под тёплые поглаживания, сокол выглядел слишком ручным и до боли знакомым. Не та ли это птица, что-то ищущая на городских крышах пару дней назад? Возможно, а возможно и нет. В Мондштадте многие заводили себе экзотических питомцев, показывая статус этим дорогим удовольствием. Вот только выглядели они всегда измученными, недолюбленными. Такие свободолюбивые птицы в неволе задыхаются, но этот сокол был не таким. Здоровый, гордый и ласковый, кажется, его часто отправляли погулять и расправить крылья. — Ну? Отдохнул? — птица вопросительно склоняет голову. — Лети дальше по своим птичьим делам, а я по своим — человеческим. Кэйа дёргает рукой вверх, подталкивая к полёту, но когти на его предплечье сжимаются сильнее. Птица отчаянно не хочет улетать, лишь машет крыльями и кричит, высказывая все свое недовольство. В конце концов терпение обоих сторон кончается, но сокол действует быстрее, ущипнув капитана за палец. — Почему же ты не хочешь улетать?! — гневно вопит Кэйа и обводит птицу беглым взглядом — уж не побитый ли он какой — зацепившись за какие-то нитки, обвязанные вокруг лапки этой глупой курицы. Приглядевшись получше, капитан подцепляет ее пальцем и легко стягивает обрывок красного платка. Предмет, очевидно, повязывали второпях и не очень умело. От красного почти ничего и не осталось — весь в грязи, разодранный так, что по краю торчат нити от разрыва, которые в начале и заприметил Кэйа, некогда вручную расшитый край небрежно подпален. Пока капитан разглядывал странный аксессуар сокола, тот вновь ущипнул его за палец. — Ты за этим меня донимаешь? — птица больше не казалась ему глупой. Поднапрягшись, из памяти все же удалось выудить этот потрепанный клочок ткани и то, кому он принадлежал. Сейчас грязная тряпка, но тогда — платок, который Беннет всегда повязывал на руку или просто носил с собой в кармане — подарок от Эмбер. Кэйа уж и не вспомнит, в чем была причина такой щедрости, но знает точно, что Бенни никогда бы не расстался с дорогой сердцу вещью так просто. Смеряя сокола взглядом, Кэйа шепчет «веди», и ему остается только поспевать за мчащейся вглубь леса птицей. Уже спустя несколько минут ноги приводят к разворошенному лагерю. От «ночлежки», как про себя окрестил пристанище Кэйа, остался только давно потухший костер, а рядом с крепким бревном — разорванный рюкзак. Вещи из него были раскиданы по всей поляне и втоптаны в грязь чем-то огромным. Веревка, складной ножик, разбитая бутылка, компас, огниво, какие-то шестеренки, и прочий хлам, смешанный с грязью, заставлял сердце в груди капитана заходиться в страхе. Чем больше он смотрел, тем хуже становилось, но он продолжал успокаивать себя тем, что здесь не пахло кровью. Пахло лишь мокрой землей, дождем и… ржавчиной? За те короткие пару секунд, что Кэйа осматривал место происшествия, сокол успел испариться, оставляя капитана наедине со своими мыслями. Дождь только усиливался, мешая увидеть больше, а скопившаяся в ямах вода искрилась и сверкала, как заряженная, отчего воздух начал пахнуть озоном. Теперь Кэйа стоял под настоящим ливнем и все не мог понять — что же не так? Почему же его сердце так сильно бьется и почему ноги рвутся бежать? Все внутри буквально вопило о том, что не стоит оставаться здесь надолго, но ему ведь нужно все осмотреть. Покоя не давали эти странные электро-частицы и жуткие ямы, будто… Шестое чувство не подвело. Кэйа, сгруппировавшись, откатился в сторону от лужи, к которой совсем недавно присел, и в ту же секунду в полуметре от его плеча в земле образовался кратер. На месте этой жженой земли сейчас мог лежать его подпаленный труп, но смертоносный луч лишь слегка зацепил его предплечье, оставляя новый ожог. Ливень скрывал многие шумы, но кто бы мог подумать, что он спрячет что-то настолько шумное, как страж руин! Видимо, он и стал причиной того, что Беннет так быстро ретировался из своего лагеря, побросав все вещи. Что ж, для капитана такой враг не проблема, тем более в дождь. За спиной раздается характерный звук машины, трущихся шестерней и трескающихся деревьев. Страж двигается грубо, напролом к своей цели, которой, судя по всему, сейчас является Альберих. Электро-частицы, скопившиеся у его единственного «глаза», периодически дают разряд тока, отчего автоматон на секунду замирает, дергается, роняя шестерни, а после продолжает невозмутимо двигаться на капитана. Кэйа вскакивает на ноги, уворачиваясь от очередного луча. Призванный меч холодит рукоятью ладонь, знакомый вес придает капитану сил и уверенности. Всего лишь капля льда, и враг навечно замрет. Нужно лишь подгадать верный момент и поразить так, чтобы механизм замерз изнутри. И он видит его. Альберих подпускает врага ближе, выжидая. Раз. Он ловко уворачивается от огромной руки, оставившей на месте потухшего костра еще одну яму. Два. Автоматон вновь промахивается, используя уже обе руки. Кэйа скользит по грязи, легко уходя от чужих атак. Ударить в уязвимое место. Нужно лишь подождать, пока… Три. Ливень и электро-частицы дают разряд, автоматон замирает на считанные секунды, но этого достаточно для капитана. Он проскальзывает под железным монстром, столь же молниеносно взбираясь ему на спину. Капитан держится за голову стража, упираясь ногами в его плечи. Рука ноет, помня об утренней травме, но все же слушается, подтягивая Альбериха вверх. Теперь, стоя на еще не побежденном противнике, он готовится нанести последний удар. Кэйа легко вонзит меч в уязвимое место на спине и заморозит врага изнутри. Он замахивается, чувствуя под ногами, как машина начинает возвращать себе контроль. Легче и не придумаешь. Осталось лишь это. Он уложит стража одним выпадом, мгновенно обездвижив, и пойдет дальше по своим делам. Такой был план. Автоматон выпрямляется. Кэйа слышит его характерную «речь» на древнекхаэнрийском и, не понимая ни слова, с размаху вонзает меч в ядро энергии на металлической спине. Оружие входит по самую рукоять, но шестерни внутри прочнее старого клинка. Если ничего не предпринять, они перемелют его в щепки, а после — и самого Альбериха. Ну уж на это он точно не согласен! Кэйа использует Глаз Бога, чувствуя, как пальцы обдает приятной прохладой. От дождя волосы липнут к лицу, зубы сводит от холода, а конечности — от боли. Внутри машины что-то переклинивает, и страж приходит в ярость, начав пытаться избавиться от капитана на своей шее. Кэйю мотают из стороны в сторону, как тряпичную куклу, пытаясь сбросить, вот только он крепко обхватил противника ногами. Обе руки на эфесе продолжают вводить клинок глубже, но автоматон не перестает буйствовать. — Давай же… ну! Почему не отключаешься?! — Кэйа полностью сосредоточен на том, чтобы вливать энергию крио через меч прямо внутрь, и это становится ошибкой. Механизм разворачивается и с огромной силой впечатывается в ближайшее дерево, заставляя Альбериха разжать пальцы и отпустить меч. Капитан ничего не слышит, лишь чувствует волну боли, расползающуюся от его спины и затылка. Голова пульсирует, картинка перед глазами куда-то плывет. Одна из железных рук с грохотом, что немного отрезвляет, падает в грязь — страж больше никогда не сможет ей воспользоваться. Кэйа все еще не понимает, что только что произошло, но у него нет времени разбираться. Ему повезло, что удар, который нанес страж руин, временно вывел из строя не только капитана. Кэйа, держась за голову, медленно поднимается.

Он где-то просчитался…

Разбитое в щепки дерево приняло на себя большую часть удара, и лишь благодаря этому капитан все еще в сознании.

Что пошло не так?

Страж руин не подает признаков жизни: от его головы валит дым, оторванная рука распалась на несколько деталей, и сейчас автоматон, как статуя, единственным глазом смотрит точно на Кэйю. Кажется, никто из них больше не представляет опасности. Кэйа тоже одноглаз, но сейчас почти ничего не видит. Пятерня проходится по лицу и волосам, размазывая натекшую из разбитой головы кровь. Это неважно. Скоро дождем ее унесет в неизвестном направлении. Быть может, когда-нибудь он пройдет по земле, в которую впиталась его собственная кровь, и даже не вспомнит об этом. Сил стоять больше нет, ноги подкашиваются, и Кэйа без сил валится в грязь и обожженную траву. Дождь барабанит по металлическому корпусу деактивированного стража, действуя на нервы. Но хуже этого стук капель по лбу, будто настоящая пытка. Глупо, но уже второй раз за сутки он лежит под дождем, думая о всяком. Это начинает входить в привычку. — Почему ты не замерз? Голос теряется в дожде и звучит так тихо, что его не услышали бы и в двух шагах. Вскоре он повторяется чуть громче, но на вопрос некому ответить. Тут никого нет. Кэйа один. Он приподнимается на локтях и теперь снова может видеть стража. — Почему ты не замерз?! — крик сотрясает воздух, связки отдают болью, но в ответ — все тот же дождь. — Никчемное создание! Ты должен был сдохнуть пятьсот лет назад, как и вся ваша гребаная Кхаэнрия! — ком грязи прилетает стражу точно в «глаз», но тот остается все так же неподвижен. Кэйа не знал, что такого ему сделала эта железяка, но хотелось накричать на нее, хотелось превратить ее в груду металлолома, стереть с лица земли и больше никогда не вспоминать. — Бесполезный хлам! — очередной ком достигает цели, скатываясь по стеклу и падая к ногам автоматона. — Уж лучше бы и не просыпался тогда! Раз живешь так долго, мог бы сделать хоть что-то полезное! — еще один ком, на этот раз с травой, прилетает точно в цель. — А тебя даже победить оказалось так просто! Так кому ты нужен такой ни на что не годный? — пышущий яростью, он подскакивает к побежденному врагу, чтобы сказать ему это в «лицо». — НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! Горло пересохло и саднит, глаз щиплет, наверное, дождевая вода, пыль или какой другой мусор попал, руки сами собой сжимаются в кулаки. — Я ненавижу тебя! — повторяет Кэйа, заглядывая в стеклянный желто-оранжевый глаз. Оттуда на него смотрит жалкое лицо проигравшего в этой простой битве. И смотрит оно с ненавистью и стыдом, со слабостью, оно смотрит на него так, будто сожалеет о том, что он вовсе родился на этот свет. И Кэйе было бы проще, ответь ему страж хоть чем-то, но тот молчит, не двигается и выслушивает поток ненависти в чей-то адрес. Кэйа последний раз смеряет его взглядом, разворачивается и, прихрамывая, направляется прочь. Он не заберет свой меч, не будет собирать вещи Беннета — пусть этим займутся те, кому это действительно важно, ведь Кэйа явно не такой. С каждым шагом он чуть заваливается влево, отчего походка выглядит «пьяной», впрочем, увидь его сейчас кто-то, от обычного состояния и не отличил бы. Кровь из раны на голове не перестает стекать в глаз — Кэйа ее, конечно, иногда убирает ребром ладони, но это не сильно помогает делу. Ожог на руке воет от каждой капли, попадающей через разорванную рубаху, но капитан не станет прикрывать или перевязывать его чем-то. Это все пустое. Абсолютно ему ненужное. Под ногой что-то хрустит, будто снег или лед. Под отодвинутым сапогом голубым цветом горит его Глаз Бога. Кэйа мельком смотрит на свой пояс, не найдя артефакт, понимает, что чуть не оставил тут, но и это смысла уже не имеет. Божий дар всегда вернется к владельцу, потеряй он его хоть где. И Кэйа оставляет камень в грязи. Оставляет в грязи часть себя. Он продолжает идти вперед, шаг за шагом отдаляясь от того, что не один раз спасало его от смерти. А когда спасло в первый раз… он выглядел ничуть не лучше, чем сейчас. Дилюк тогда не пожалел его, с чего бы тогда Кэйе жалеть самого себя? — Я не жалок… — сам себе шепчет капитан, но, оборачиваясь, видит, что не отошел от стража даже на десяток метров. Скрученный, весь грязный и неимоверно уставший… по-другому как «жалкий» его и не описать. И он знает это. Все происходит за секунду. — Да чтоб вас всех! Ненавижу! Почему вы просто не дали мне умереть?! Почему вы разрушили мою жизнь?! — Кэйа подхватывает с земли Глаз и со всей силы, что у него осталась, швыряет в стража руин. Он ни к кому не обращался, лишь кричал бессвязные мысли, адресованные то-ли Кхаэнри’ах, то-ли самой Селестии, но его не слышали или не хотели слышать. Крио-глаз, разбив автоматону стекло, падает в грязь, жалобно пульсируя светом. И пусть ярость капитана начинает сходить на «нет», это не вернет его в прошлое и не исправит ошибок. Всю жизнь его жалеют, оставляют ненавидеть себя, не добив, и тогда хочется спросить:

Зачем?

Какой смысл сохранять ему жизнь? Но ни у кого не находится ответа. Потому что у такого, как он, не может быть смысла. И у его жизни смысла тоже нет. Глупо надеяться, но хочется, чтобы хоть кто-то хоть когда-нибудь сказал… — Ты… не жалок, Кэйа, — он обхватывает себя руками и склоняется ниже, хрипя, — ты не мусор… у тебя есть смысл жизни… ты обещал… ради Бенни, прошу… Но он сам давно не верит в это. Сквозь пелену дождя прорезается жуткий скрежет, будто металлом проходятся по старой ржавой железяке. Кэйа приподнимает голову, но у него больше нет сил как-то реагировать на это. Уже мертвый, казалось бы, страж руин вновь приходит в движение. Кэйа быстро все понял: Глаз Бога под ногами автоматона вступил в реакцию с электро, сверхпроводник усилил ток, и под таким мощным зарядом страж, можно сказать, «реанимировался». Капитан даже хихикнул слегка. А как иначе? Ведь он только что сделал то, о чем молил. Теперь его не пощадят. Страж руин медленно отмирает до конца, скрежет становится громче, какой-то механизм в глазу пытается привыкнуть к отсутствию стекла перед ним и фокусирует зрение автоматона, а Кэйа стоит, не в силах сдвинуться с места. Сердце подскакивает в груди в тот момент, когда машина наконец замечает его, а после вновь издает все тут же фразу на кхаэнрийском. Вот только на этот раз она хрипит и шипит так, что теперь понятно еще меньше, чем было. Кэйа приходит в себя в тот момент, когда страж, накопив энергию, выпускает в него луч, но промахивается. Примерно в полуметре от ноги Альбериха в который раз за день появляется кратер. Выстрел мимо из-за сбитого прицела выигрывает несколько секунд, но Кэйа не может пошевелиться.

«Беги! Шевелись! Не замирай от страха!»

Он приходит в себя от того, что ветки и дождь неумолимо хлещут по лицу. Тяжелые шаги подгоняют сзади, сейчас Кэйа медленнее себя обычного раз в десять, если не больше, но ему нельзя останавливаться! Наконец лес заканчивается, выводя его к обрыву. Кэйа не знает, в какую сторону он бежал, но, замерев на краю, не хочет думать о том, куда полетит. Какая разница, река это или озеро? У него нет выбора. Деревья за спиной раскидываются автоматоном в стороны без особых усилий — по звуку он не дальше десятка метров. Кэйа оборачивается напоследок, надеясь на другой путь отхода, но отступать некуда — перед глазами уже стоит желто-оранжевый свет. Земля под ногами торопится съехать вниз и утянуть его за собой, ветер толкает в спину, и Кэйа доверяет ему. — Прошу, Барбатос, лишь раз… — два шага, и под ногами пустота. Кэйа раскрывает планер, но ветер его не подхватывает. Кэйа падает в ледяную воду, она смыкается над его головой, и в голове лишь одно слово.

«Предатель»