«Кто ты? Что с тобой? Почему?»
«Кто сделал тебя таким? Превратил тебя в это?»
У Дилюка просто не было слов. Голову заполняли мысли, с каждой секундой все больше, но он не мог вымолвить ни слова. Действительно. Что тут скажешь? Что нужно было сказать в этой ситуации? Что он должен был сказать? Он даже не может сказать, что конкретно думает. Счастлив? Был бы, будь Кэйа всё тем же, но он другой. Не такой, каким должен быть. Хотя… откуда Дилюк знает, каким он должен быть? Он не знает… Теперь он его совсем не знает и, видимо, не знал никогда. Все та же смуглая кожа, все те же голубые глаза, теперь уже глаз (что же случилось?) и сухие волосы, но он другой. Определённо другой. — Кажется, великий мастер Дилюк Рагнвиндр не рад новым посетителям? Какая жалость! А ведь я даже подарок к возвращению приобрёл! Он смеётся… В этой ситуации… Как он смеет смеяться? Его будто подменили. Это не Кэйа Альберих. Не его Кэйа уж точно.«Ты сделал его таким…»
Скрипя, закрылись чувства от людей.
Опечален? Вряд ли… разве что слегка. Хотя здесь больше подходит слово разочарован. В ком же вы разочарованы, мастер Рагнвиндр? В себе не меньше чем в Кэйе. Столько лет грезить непонятно о ком, сбежать, поджав хвост, ради чего? Видимо, чтобы вернуться и увидеть «это». Понять, что тогда ошибся слишком сильно. Ему больно видеть, во что превратился некогда самый близкий человек. Дилюк уже почти не сомневался, что все слова рыцарей были правдой. По взгляду, позе, повадкам. Он видит его всего несколько секунд с их прошлой встречи почти пять лет назад, но уже и так все понял. Перед ним совершенно чужой человек. Он странный, и он ему не нравится. Он не хочет знать Кэйю с этой стороны, а, быть может, он не хочет знать его вовсе? Быть может, это он настоящий? — В чужих подачках не нуждаюсь. Не стойте на проходе: либо уходите, либо занимайте свободное место и делайте заказ. Вазу оставьте при себе, — уже по привычке, хоть и вежливо, но несколько раздраженно отвечает Дилюк, но он все ещё в потоке мыслей, даже в чужие глаза не смотрит, поэтому выглядит гораздо холоднее обычного. Холоднее? Он и правда стал молчаливее за эти годы, а сейчас у Дилюка даже не возникло какого-либо интереса к новой личности того, кого так хотел увидеть! С ним точно что-то не так, но он все ещё не заметил этого. Просто привык. Привык к тому, что ничего не чувствует. Но он и не должен. Разве обязан испытывать влечение к незнакомцу? Или скучать по старому другу? Но… Вдруг все же Кэйа сейчас лжет? Вдруг глубоко внутри он все еще его мечта? — Ну что вы, мастер Дилюк! Это вовсе не подачки! Просто дружеский жест от вашего горячо любимого младшего братца! Вы же меня знаете, я бы никогда… «То, что делали мы, не похоже на поведение братьев», — хочет огрызнуться Дилюк, но понимает, что в этом нет смысла. Младшего это не волновало ни тогда, ни сейчас. Да и ушей вокруг слишком много. — Мы вовсе не друзья и уж тем более не братья, и я Вас, очевидно, совсем не знаю. Он не сказал ничего неправильного. Он сказал правду. Друзья не поступают так, как поступали они, братья тоже. Друг о друге им сейчас известно разве что имя. На секунду Дилюк подмечает, что чужие уголки губ, растянутые в улыбке, слегка дрогнули, будто собираясь наконец опустится. Глупости. Ему просто показалось. Очередная фальшь. — Как грубо, а ведь я выбирал эту вазу специально для вас, не желаете узнать, чем она так хороша? Рагнвиндру кажется, будто его раздевают взглядом. Уже второй раз за день. Он видит, как глаз напротив разглядывает его, в попытках запомнить форму, вновь и вновь скользит, изредка цепляясь за что-то, обычно — за лицо. Кэйа лишь в глаза не смотрит, избегает. Наконец, Альберих сдвигается со своего места по направлению к Дилюку. Пол под его ногами звучно скрипит, каблуки постукивают ему в такт, а винодел невольно задумывается: «Неужто Кэйа и сражается в подобной одежде?». Архонты с его каблуками, они не такие уж и высокие (признаться, Дилюк и сам натренировался атаковать в подобном), но другая одежда… Если старший не любил плотную одежду, то младший вечно противился всему яркому и ляпистому: старые сапоги, удобные штаны и простая широкая белая рубашка, на крайний случай чёрный бадлон под доспехи — его вечный выбор. Никаких мехов, никаких побрякушек, ни вырезов, ни клепок, без всякой многослойности и узкости, стесняющей движения. Не красота, а практичность. Про нынешнего Альбериха и говорить не стоит… Но, если уж честно, Дилюку кажется, что и это подходит капитану. Как выразился много лет назад: «Кэйе к лицу абсолютно все». В этом винодел точно лгать не станет, да и не хочет — Кэйа очень красив, даже слишком, и испортить его красоту не могут ни слегка потухший от усталости глаз, ни редкие морщинки, ни развязное поведение и манера речи. Впервые Дилюк невольно подумал, что все же в Кэйе что-то да осталось от того самого смышлёного маленького мальчика, которого старший по случайности нашел в лесу. Где-то в глубине чарующих глаз, звёздного неба и глубокого океана, плещется просьба о помощи, желание все вернуть. Правда или снова видение? Дилюк запутался. Слишком различается то, что он видит, с тем, что он слышит и с тем, что чувствует. В голове туман. Думать ни о чем уже не хочется, руки невольно опускаются, оставляя бутылку на столе, а перед глазами — желанная картинка.✧✧✧
Ночь и небо полное звёзд. Звуки порхающих над виноградниками бабочек, звук чужого дыхания, трепещущего сердца и темноты. Мало кто знает, но у темноты и впрямь есть собственный звук, как и у тишины, и у всего, что их окружает. По крайней мере, так считает Дилюк. Это звуки ночи, а старший слушает их, не перебивая. Слушает, разглядывая город в темноте у горизонта, его башни и статую, лес и озеро вокруг, небо и звезды сверху. И он дышит свободой земель, на которых родился и вырос, земель, что подарили ему все, что у него есть. Сбоку что-то заворочалось, привлекая к себе внимание. Точно. Не будь здесь Кэйи, эта ночь не была бы столь прекрасной. Одним своим присутствием он делает её в разы лучше, и им не обязательно говорить или смотреть друг на друга, чтобы почувствовать это. Дилюку просто спокойнее от того, что младший рядом, что он здесь, близко — только руку протяни, и схватишь. И Рагнвиндру действительно нравится это, нравится просто сидеть в тишине. Сидеть с самым близким человеком. Дилюк поворачивает голову и сталкивается с чужими огромными глазами. Кэйа пару секунд сидит без движения, после слегка дергается, отводит глаза и часто моргает, что заставляет старшего улыбнуться. Он сумел поймать Кэйю на подглядываниях — в груди зреет теплое чувство победы и чего-то ещё, что охарактеризовать пока что просто невозможно. В конце концов младший нервно сглатывает, видимо, пытаясь придумать стоящее оправдание своему поступку, но выдаёт лишь глупое: — Здесь красиво, верно? Его губы расплываются в мягкой улыбке, настолько наивной и прекрасной, будто говорящей «сделай вид, что ничего не заметил», что Дилюк готов был вечность смотреть на нее. Пускай сейчас он в лёгком недоумении, но не подыграть младшему не может, также как не может себе позволить, чтобы Кэйа расстроился. — Верно, вот только знаю кое-что гораздо прекраснее… — тихо и несколько смущённо отвечает Дилюк, но сам не знает что конкретно имеет ввиду: улыбку, саму эту глупую ситуацию или Кэйю целиком. Скорее всего последнее, но пока что он точно не признается себе в этом. — Правда? Не верю, что существует что-то прекраснее этого момента! — ещё шире (куда уж шире?) распахивает глаза Кэйа, ещё и неосознанно повышает голос так, что их скорее всего было слышно даже в погребе. Но им повезло — ночь милосердна и любопытна: пока не узнает концовку — их никто не услышит. — Это… кхм, я отведу тебя как-нибудь. С той точки весь город видно, — бубнит старший, поняв какую глупость только что сказал, смутившись еще сильнее. Но в секретное место Кэйю действительно пора сводить. В попытке спрятать глаза, Дилюк на секунду скашивает их вниз на черепицу, быстро возвращая взгляд к синеве. Разве имеет он право прятаться? Рыцари, тем более капитаны, так не поступают. Он уже и сам не помнит, когда успел приблизится к чужим губам настолько близко и что конкретно хотел сделать, выговаривая лишь нечто почти невнятное, но младший его будто и не слушает вовсе. Дилюк, не отодвигаясь, водит глазами вокруг в поисках идеального решения: отстраниться — значит сбежать, сделать что-то не то — напугать Кэйю. Он в тупике, здесь нет верного решения. Так ему думается, пока на глаза не попадается потрёпанная сумка, лежащая на чужих коленях. Вот оно! Спасение. — Не желаешь выпить? — говорит он громче, чтобы Кэйа, наконец, услышал его, и тот благо просыпается. — Вы… выпить? Ты говоришь про алкоголь? — его голос чуть хрипит, а Дилюка обдает теплым дыханием, и от этого сразу становится жарко. Невыносимо жарко, настолько, что лицо окрашивается в красный под стать волосам. Ближайшие пару секунд он не дышит вовсе, в итоге закашливается и отворачивается, что дает ценное время для успокоения. — Да, — наконец выпрямляется старший, прокашлявшись, — я одолжил у отца одну бутылку вина… Подумал, что нам стоит отпраздновать… Глаза младшего в удивлении поднялись, а речь заметно ускорилась: — Одолжил? Бутылку вина? Святые Архонты! Да я ушам своим не верю! Ты что, стащил её? ТЫ? СТАЩИЛ БУТЫЛКУ ВИНА У СОБСТВЕННОГО ОТЦА? — рассмеялся он. — Не стащил, а одолжил! — Взял без спросу, — парировал Кэйа. — Твоя правда. — Неужто капитанство стоило того? — Мы празднуем не только это, — Дилюк забрал сумку с чужих коленей и, нашарив внутри бутылку, достал её. — Правда? Что же ещё? — Твоё вице-капитанство, — спокойно отвечает Рагнвиндр, после чего осматривает бутылку, слегка взболтнув ее. Выгравированный на горле феникс отражает лунный свет, отчего его очертания делаются гораздо чётче. Не бутылка — а произведение искусства. — Ничего страшного, если вино будет с привкусом пепла? — Нет, конечно нет, но… ты уверен, что стоит? Ни я, ни ты никогда не пробовали алкоголь, да и малы мы ещё для этого… Я к тому, что… — Кэйа, — Дилюк одной рукой держал бутыль за горлышко, второй осторожно надавливал пальцем сверху, сжигая пробку, которая уже задымилась — старший использовал Глаз Бога, — прошу, я имею право хоть раз в жизни повести себя не как сын семьи Рагнвиндр или рыцарь, а как обычный подросток? — Имеешь, просто… — Пожалуйста, — Дилюк и сам не знал, почему ему сейчас так хочется этого. Возможность нарушать правила часто привлекала его, но он всегда мастерски справлялся с этим. Но сейчас… В конце концов один такой проступок, даже если их поймают, воды не попортит. Очевидно, он сумел разжалобить младшего, так что тот, спокойно выдохнув, кивнул, давая свое согласие на эту маленькую шалость. Пробка, наконец, окончательно рассыпалась, выбрасывая в воздух последние искры вместе с пеплом, который частично тут же был унесен порывом майского ветра. Остатки серости опустились на поверхность бордовой жидкости, и Дилюк ещё раз описал кистью окружность, слегка взболтнув вино. — Попробуешь первым? — он протянул Кэйе бутылку, но тот лишь лукаво усмехнулся. — Хочешь весь пепел мне отдать? И не стыдно вам, мастер Дилюк Рагнвиндр? — Прекрати меня так звать, на совесть давишь, — закатывает он глаза. — Да бросьте, мастер, я же в шутку! — Кэйа забирает бутылку из чужих рук и поднимает над головой так, чтобы лунный свет проходил прямо через вино. — Еще больше пепла напустить не мог? — Не жалуйся, и так сделал все, что в моих силах. Не нравится — верни. Сам глотну. Не успел Дилюк что-то добавить, как Альберих уже прислонил горлышко к губам, делая крупный глоток и, не отстраняясь, следом за ним второй. — Ух, на вкус просто ужасно. Я понять не могу: это из-за пепла горчит, или оно само по себе такое невкусное? — Кэйа, закашлявшись так, что у него аж заслезились глаза, возвратил бутылку владельцу и играючи изобразил абсолютное отвращение, чем только позабавил старшего. — Да не может такого быть! Это лучшее вино отца, оно просто не может быть горьким! Уф, похоже ты прав, — моментально скривился Дилюк, стоило ему сделать лишь глоток. — Может это из-за пепла? Или оно ещё не настоялось? — Или мы просто малы для того, чтобы в полной мере его распробовать, — передразнивает Альберих. — Мы уже взрослые! — Сказал вчерашний тринадцатилетка, — фыркнул Кэйа. — Мне четырнадцать… — язык уже начал потихоньку заплетаться, Дилюк и сам не ожидал, что опьянеет так быстро. — Не многим лучше. Так разговор за разговором они успели выпить почти половину бутылки. Кэйю алкоголь будто не взял вовсе: он делал уже пятый глоток, но Рагнвиндр не видел хоть каких-либо изменений в чужом поведении или внешнем виде. Чем он хуже? Дилюк просто лежал на черепичной крыше и смотрел в небо, пытаясь собраться с мыслями. Рядом Кэйа — смотрит туда же, только сидя, опираясь одной рукой позади себя, а другой накручивая слегка отросшую челку на указательный палец. — Луна и звёзды такие красивые, они нравятся тебе? — заводит разговор старший и видит, как Альберих чуть ли не подскакивает от «громких» слов, хоть те и были сказаны шёпотом. — Думаю, ты прав, мне нравятся звезды. Теперь я могу смотреть на них бесконечно долго, — все же немного пьяно хихикает Кэйа. — Только теперь? — Я плохо помню детство, но точно знаю, что звезд там, где я рос, определённо не было… Рагнвиндр хмурится, пытаясь припомнить хоть одно такое место, и в голову действительно что-то приходит, но слишком уж невозможным кажется этот вариант. — Место, где нет звёзд… Звучит очень печально, — наконец выдает он. — Верно, но сегодня ведь нельзя грустить! Лучше скажи: что ты сам думаешь о звёздах? — Кэйа меняет позу. Теперь он, пригнувшись, опирается левой рукой на согнутую в колене ногу, но правой не отпускает локон. Секунду спустя поворачивает голову, ослепляя Дилюка лучезарной улыбкой, так, что тот почти теряет дар речи. Над чужими губами горят два сияющих глаза, в которых отражается целый мир: небо со звездами, большая луна, сам Дилюк и все остальное. Не залюбоваться этим — быть слепым. Над синей макушкой пролетает еле слышимая кристальная бабочка. Она кружит вокруг головы Кэйи, будто совершенно не боясь, а в итоге садится на так удачно поставленный палец, и Альберих замирает без движения, даже не дышит. Он любуется прекрасной картиной, Дилюк тоже любуется, но отнюдь не бабочкой. Перед ним лишь одна картина — отражение бирюзы и звёзд в синей радужке. Хотелось бы продлить момент на вечность, но бабочка встряхивает крыльями и улетает в ночное небо, а Кэйа, слегка поднимая уголки губ, провожает её взглядом. — Ты не ответил на вопрос, — наконец говорит он, когда бабочка окончательно скрывается из виду, и смотрит пристально, ожидая ответа. — Ах, точно, — просыпается и мнется Дилюк. Он зеркально отражает позу Кэйи и теперь тоже сидит, опираясь рукой на подставленную ногу, — честно говоря, раньше я не любил звезды. Нет, не так. Скорее, просто не обращал на них внимания. — Раньше? А сейчас? — Альберих чуть склоняет голову в бок, задавая вопрос — глупая детская привычка. — А сейчас, ха-ха, как я могу не любить их? — выдыхая, шепчет Дилюк. — Кэйа, — взяв секундную паузу, продолжает он, — признаться, я люблю твои глаза. Они словно ночное небо. Так как, скажи мне, я могу не любить звезды? Сейчас Дилюк вообще не думал о том, что говорит. Возможно, это было его подсознание, возможно, алкоголь, он просто чувствовал, что должен это сказать здесь и сейчас. На младшего не смотрит специально, но это и не нужно. Пока что проще наблюдать за бабочками над виноградниками. Когда тишина продлилась долгие несколько минут, Дилюк наконец продолжил: — Знаешь, они такие тёмные, но, если хорошо приглядеться, то в них виден и голубой, и зеленый, и белый. Порой я задумываюсь: это снег, возможно, льдинки в море, или маленькие звёздочки? Честно, понятия не имею, но мне в любом случае очень нравится, — слегка усмехается он, вот только скорее грустно, нежели искренне весело. — Тебе стоит быть осторожнее со словами. Дилюк поднимает глаза, но Кэйа старательно избегает ответного взгляда. Очевидно, этот разговор ввёл его в ступор. На губах такая же ненастоящая улыбка, как и у самого Дилюка, а в глазах — смертная тоска. Он делает ещё два крупных глотка, проводя рукой по рту и, отставляя вино, продолжает: — Ты ошибаешься. Не могут у такого, как я, быть столь прекрасные глаза, — смеется он. — Таких глаз достоин только действительно хороший человек, коим я, к сожалению, не являюсь. Пока Рагнвиндр размышляет, что же всё-таки должен ответить (он и так не был особо сообразительным, а тут ещё и алкоголь ударил в голову), Кэйа вновь начинает крутить волосы. — Ты не плохой человек, — наконец цедит Дилюк. — Но и хорошим меня назвать нельзя. — Можно… — Разве что с большой натяжкой, — смеётся Кэйа. Проще согласиться, чем спорить. — Никогда не думал отрастить волосы? Неожиданный вопрос, кажется, загнал Альбериха в тупик. — К чему это ты? — он недоверчиво бормочет и, прищуриваясь, косится на «братца». — Тебя расслабляет играться с ними, уже не первый раз замечаю. Мои тебе тоже нравятся, да и… мне кажется тебе очень пойдёт. Кэйа задумывается на какое-то время, но всё же выдаёт ответ: — Длинные волосы будут мешаться в бою. Да и уход за ними — сущий кошмар. Понятия не имею, как ты с ними справляешься… — Вот как… Твой выбор, очень жаль, конечно… — Дилюк, слегка поникший, тянется к бутылке, намереваясь повторить то же, что недавно сделал Кэйа. — О, нет, мой горячо любимый старший братец. Кажется, тебе уже хватит на сегодня. Вон как глаза забегали! А нам ещё как-то с крыши слезать надо будет. Кэйа упрямо поднимает бутыль все выше и выше над головой, звонко смеясь, не давая Дилюку даже малейшей возможности дотянуться до неё. Это помогает им обоим развеяться и наконец сбросить гнетущую атмосферу. В этой маленькой перепалке они смогли отпустить все заботы. — Неужто ручки коротковаты, мастер Дилюк? — Прекрати! Ты выше меня всего на сант… санти... — смущаясь того, что не смог выговорить настолько простое слово, Дилюк раскраснелся. Он предпринимает последнюю попытку: пытается выхватить бутыль резким движением, но координация подводит его. Старший заваливается, распластавшись по черепице, а Кэйе просто некуда было деваться оттуда. — Ох, как все запущено! — он лежал, не в силах сдвинуться под весом Рагнвиндра, но бутыль держал четко над головой. — Вообще-то не просто на сантиметр, а на целый сантиметр, а тебе и правда пора прекращать. Дилюк поднимает голову, морщит нос и громко чихает (уж больно много пыли на крыше), а Кэйа на это только тихо хихикает. Он поднимает свободную руку, убирая от чужих глаз мешающуюся челку и проводя рукой дальше. Снимает резинку с волос и перебирает раскинувшиеся пряди. Кэйа делает это очень аккуратно, все же кудри слишком быстро путаются, а у Рагнвиндра были не просто кудри — это был огненный океан. Волны, то крупные, то мелкие, струящийся меж пальцев всплеск чистого пламени, водовороты и ураганы прямиком из Пепельного моря. — Думаешь мне тоже стоит подстричься? — шепчет Дилюк, прикрывая глаза и утыкаясь горячей щекой в подставленную ладонь. — Нет, конечно, нет! Никогда не смей отстригать их… — Потому что тебе нравится их перебирать? — он слегка улыбается. Сейчас Дилюк напоминает большого кота, который трется о хозяина, чтобы тот наконец его погладил. — Да, — коротко подумав, все же отвечает Кэйа, — мне нравится их перебирать. Нравится пропускать их сквозь пальцы. Нравится ощущать тепло твоей щеки на моей ладони. Нравится, как твои кудри щекочут мою шею. И нравится слышать, как бьётся твоё сердце. — Мне бы тоже понравилось такое… — Я… — рука на щеке дергается и пропадает, а Кэйа затихает, что вызывает у Дилюка уйму вопросов. Неужто он сказал что-то не то? — Прости, я правда не могу их отрастить… Старший открывает уже заспанные глаза и видит чужой нахмуренный взгляд. Голубые глаза бегают из стороны в сторону, то ли от паники, то ли в попытках найти ответ на волнующий вопрос. Но успокаивать Альбериха не понадобилось, видимо, он нашёл ответ раньше, чем Дилюк вообще успел что-то сообразить. — Ты знаешь, — начинает он, — по правде говоря, у меня есть маленькая идея. Голос неуверенный, но в его глазах нехороший блеск, который всегда притягивал старшего, манил в свои сети. Кэйа был мастером выдумок, а попасть в курьезную ситуацию для него раз плюнуть, и перед этим всегда появлялись подобные истории. Ответ один: Альберих что-то задумал. — Я в книжке как-то прочитал, что некогда в одной стране был обычай: близкие люди, чтобы связать свои души, отращивали прядь у сердца. Что-то вроде нити жизни, которыми они связывались. Так все видели их родство, их важность друг для друга, их связь. — Как в рассказе отца? Ну, про предназначенных судьбой? — Не знаю, — честно признаётся Кэйа, — но, если бы меня спросили, для кого я стал бы отращивать прядь, я бы назвал твоё имя… Так что, думаю, мы могли бы… Кэйе так и не дают договорить. Все происходит так быстро и неожиданно, что сперва он даже не сознает, что что-то случилось. Чувствует только нечто сухое и теплое у своих губ, после медленно перерастающее в нежное, осторожное и неторопливое, будто боящееся спугнуть, действие. Сначала легкое касание, затем требование дать отказ или разрешение. В первые секунды было страшно, ведь Альберих ожидал от Дилюка чего угодно, но точно не поцелуя, признаться, он и вовсе сомневался, что старший способен на подобное. Такое сокровенное, такое личное, совсем не в духе Рагнвиндра. Дилюк, что странно, не спешит — ждет, пока Кэйа догадается и примет решение: ответить или оттолкнуть. Того это только забавит, ведь старший, даже почти не соображая, умудряется быть таким… слов не подобрать, и младший не может не умилиться этому. Пускай это не в характере Дилюка, но он солжет, если скажет, что хотел бы другого исхода этого вечера. Отстранится сейчас — второй раз солгать самому себе, а Кэйа слишком хочет этого, настолько, что до того, как в полной мере осознает всю ситуацию, отвечает также робко и осторожно. Их первый поцелуй такой, каким и должен был быть. В укромном месте, наедине друг с другом, разве что вино было лишнее, но это мелочи. Это неловкое касание губами, что все же с натяжкой можно было назвать поцелуем, уж больно неуверенное это было действие, не было страстным или глубоким, на вкус как горькое вино, но как же оно было сладко. Мягкое и колючее от волос и потрескавшихся губ одновременно, сладкое и горькое, осторожное, но напористое — их первое проявление любви друг к другу. В этом все они: не сознавая, желают большего, но, опасаясь ранить, сдерживаются. Даже одурманенные друг другом. Даже под действием алкоголя. Всегда. Вот только, правда ли это любовь? Волосы стелются по черепице, смешиваясь в красно-синем потоке, под пологом темноты напоминая разливающееся вино. Они увлечены друг другом, даже слишком увлечены. Это почти болезнь. Один пытается отстраниться, и другой моментально следует за ним. Они не смогут сбежать даже при огромном желании. Кэйа поднимает руку и начинает перебирать чужие пряди вновь, не давая старшему места для отступления, но тот и не пытается. Это успокаивает, признаться, он очень волнуется. Очевидно даже сильнее, чем сам Дилюк, что и заварил все это. Спустя какое-то время Кэйа ловит себя на мысли, что настолько увлёкся, что не заметил чужие руки под своей головой. Запоздало подмечает, что шишка все равно останется. Как никак, а минимум пару раз с явной периодичностью он ударился о черепицу затылком. Хоть сейчас Альберих с притупленным чувством боли и туманным сознанием, но голова на утро точно будет раскалываться. Плевать, это того стоило. Вряд ли все это длилось дольше нескольких секунд, но они оба, отстранившись, чувствуют будто прошла вечность. Глубокое дыхание, мурашки по коже и жар — это отрезвляет, но только одного из них. — Что… это… было? — задыхаясь на каждом слове, через силу бормочет Кэйа. Ответ уже знает, но хочет подтверждения. Знает, что стоило молчать, ведь в таких ситуациях не говорят, но не может сдержаться. Молится лишь, чтобы Дилюк не сказал, что это было ошибкой, но тот не отвечает. Неужто все же ошибка? Может и пытался отстраниться, да Кэйа настолько потерялся, что не позволил? Старший ведь почти не соображает… Принял за кого-то другого? Просто решил попробовать? Или и впрямь алкоголь дал в голову? «Прошу, Архонты, ни один из вариантов» — тихо шепчет, даже не замечая того. Они меняют позицию: Кэйа сидит, а Дилюк, чуть ли не лёжа, пристроился между его ногами, опираясь лишь руками где-то за чужой спиной. — Ты любишь меня? Дилюк пялится в пустоту секунд пять, после чего поднимает взгляд на Альбериха, но смотрит будто мимо, расплывшимся взглядом, давит довольную улыбку, как сонный кот, прикрывает глаза и обмякает, вновь придавливая Альбериха своим весом. — Да… Как ты смеешь спать после этого! — возмущению нет предела. — Немедленно просыпайся и ответь на мой вопрос! Со злости Кэйа даже осторожно бьёт старшего по плечу, но тот лишь слегка морщится, ближе пододвигаясь и обнимая руками чужую талию, успокаивается. И умиротворенное лицо раздражает только больше. Но долго злиться на него невозможно. — Ты… — Кэйа опускает руку, которой снова хотел пытаться разбудить «братца». Гнева уже нет, он унесся вместе с ветром ввысь, к луне и звездам. Альберих поднимает голову и любуется небом, а над ним милосердная ночь. — А вы жестоки, мастер Рагнвиндр… — мягко проводит рукой по алым кудрям, зная, что не разбудит. Дилюк спит чутко, но только когда его рядом нет. Пользуясь этим, наклоняется и оставляет невесомый поцелуй на макушке. — Пусть тебе сняться хорошие сны, а я… я постерегу твой сон. Как всегда. Первая летняя ночь — лучшее время, чтобы принять давно сокрытые в глубине чувства. Да, теперь Кэйа может ответить на вечно волнующий вопрос. — Я люблю тебя, — шепчет он и продолжает любоваться звездами, а рядом опрокинутая бутыль вина, в которой осталась лишь капля.✧✧✧
С громким стуком перед носом Дилюка опускается расписная ваза. Пёстрая, узорчатая, аж глаза болят — долго на неё смотреть точно невозможно, поэтому Рагнвиндр даже не пытается её разглядывать. Взгляд прояснился окончательно и первое, что встаёт перед глазами — идеальная улыбка до ушей, будто цельнолитая, а над ней глаза, отнюдь не радостные. Всё соединяется в единую картинку: улыбка, тусклые глаза, ваза… это вновь капитан кавалерии. От этого становится тошно, особенно учитывая, что образ мальчишки с ночной крыши, все ещё светел в голове. Признаться, это раздражает. Дилюк не любит изменений, тем более таких. Будто стараясь ещё сильнее позлить, Альберих ухмыляется, и, лукаво подмигивая (или моргая?), хватает леденец из рядом стоящей миски. Точь-в-точь привычка прошлого, сразу вспоминаются их посиделки на кухне, когда младший также уводил из-под носа Дилюка сладости. Но сейчас это лишь концерт, затянувшаяся глупая шутка. — Неужто, по вашему мнению, я настолько прекрасен, что вы невольно загляделись, мастер Рагнвиндр? — Было бы на что смотреть… — огрызается, но ведь прав же: смотреть и правда не на что. Красивая, но пустая оболочка, не то, что раньше. Сейчас даже времени на неё жалко. — А разве не на что? Раз так, то я мог бы показать вам больше, разумеется, если примете мой скромный подарок… Альберих отпускает вазу, опираясь на стойку, наклоняется ближе. Теперь их разделяет лишь несколько сантиметров, отчего эта белозубая улыбка все сильнее бросается в глаза. Кэйа же не стоит столбом: занимает весь чужой кругозор и ведёт ладонью по и так не мало раскрытой груди, ещё больше оголяя её. Пытается соблазнить? Как же мерзко… — Мне это без надобности, — в голову лезут все нелестные эпитеты, упомянутые гостями ещё до появления Альбериха в таверне. — Значится, все сплетни о вас правда? В груди все ещё теплится почти увядшая надежда, что младший просто шутит. На секунду появляется ощущение, что Кэйа сейчас опровергнет его предположение, скажет, что это глупые разговоры из зависти, но тот вновь уходит от ответа: — Может правда, а может нет, кто бы мне сказал. Я бы не советовал задумываться над подобным, мастер Дилюк. Всё же, чем красивее человек, тем грязнее сплетни про него. — Вот только не надо тащить эту грязь ко мне в таверну, — даже договорить не даёт, — для этого есть более подходящие заведения. Разочарован? Нет… Опечален? Нет… Что же вы чувствуете, мастер Дилюк? Ничего? А может хотя бы жалость? — Как вам будет угодно, мастер, — смеётся Альберих, и кажется, что он ничуть не расстроен подобным поведением со стороны «братца». Резкое, но весьма легкое движение, и бутылка с фениксом оказывается в чужих руках. — И всё же прелестное зрелище, не находите? По какой же причине вы решили достать её сегодня? — слегка склонив голову, Кэйа крутит вино в руках и в какой-то момент, выпрямившись, начинает перебрасывать бутылку из руки в руку, что невероятно раздражает. Неужто не узнал? Не вспомнил их первую и последнюю разделенную на двоих бутыль? Не понимает её ценности? Только эта бутыль и сам Кэйа помнят события той ночи. Воспоминания Дилюка обрываются на разговоре про звезды, а вот что было дальше… Что-то точно было, иначе Альберих не смущался бы от каждого упоминания, но вот что? Он обещал, что унесёт это с собой в могилу, а сейчас хочет унести вместе с собой и напоминание о счастливом моменте? В какой-то момент они пересекаются взглядами, и Кэйа чуть ли не роняет бутыль, а Рагнвиндр замечает, что тот и сам не ожидал от себя подобного. Он чуть не разбил её, но вновь улыбается… «Испортил себя, так позволь сохранить хоть воспоминания непорчеными… Или ты настолько жесток, что хочешь лишить меня последнего?» — Что за ребячество? — сдерживаться очень тяжело. — А что? Это просто бутылка. Разобью — ну и что? Подумаешь, ценность. Мне не сложно за это заплатить, сколько бы она ни стоила. Разве ж это то, за что стоило бы беспокоиться? Что-то важное? Эта бутыль что-то значит для вас, мастер Рагнвиндр? Злорадствует или вправду не понимает? У этой бутылки нет цены. — Поставь её на стойку. Немедленно, — сказал даже жёстче, чем планировал, уже после осознавая, что случайно перешёл на «ты». Абсолютно плевать. — С чего бы? Почему я должен тебя слушать? — в чужих глазах призыв ответить, но Дилюк не поведется на это: слишком хорошо выработана привычка держать все под контролем. — Сэр Кэйа, — цедит винодел сквозь зубы, а в имени угроза. — Ты прав, это моё имя. Чем обязан? — моментально отвечает. — Поставь. Бутылку. На. Стойку. Повторять не буду, — чеканит каждое слово без капли жалости. Уже поздно что-то чувствовать. Кэйа сейчас — не более чем раздражитель, нарушающий спокойствие, Кэйа раньше — тот, кто это спокойствие даровал. Слишком разные. Старый не вернётся, а новый… Дилюку будет проще без него. Рагнвиндр вновь смотрит на Альбериха, чтобы запомнить получше и не забывать, почему избегает его, но сталкивается совсем не с тем, что ожидал. Страх. Кэйа в панике? Похороненные чувства пытаются вырваться, вытаскивая из памяти те немногочисленные моменты, когда младший и правда был в ужасе: их первая встреча, экзамен в рыцари, их битва… Кэйа почти ничего не боялся, как больно осознавать, что ты одна из главных причин его страха, верно, мастер Дилюк? Даже сейчас. Даже спустя много лет. Или это вновь игра? Точно. Не смей жалеть его. — Дилюк, я… Так сложно, оказывается, отказывать в помощи, неужто той ночью было проще? «Ты поможешь мне?» — он видит это в чужих глазах, но не поможет. У него нет сил, нет чувств… Он не хочет помогать. Вот и ответ. — Бутылка, — сухой ответ на немой вопрос, а внутри все разрывается. Дилюк ненавидит себя за это. Альберих только удивлённо моргает, но быстро смиряется. Неужели ожидал иного исхода? Ему даже не стоило об этом думать… Дилюк не отводит от него своих глаз: видит, как учащается чужое дыхание, и туманится взгляд, подмечает лёгкую дрожь пальцев и тихие перешептывания других гостей. Это не его забота. Решение все равно не изменит. Кэйа как в прострации отшатывается от стойки, но бутыль сжимает действительно крепко. А Дилюка и впрямь начинает волновать это. «Его лихорадит…» — запоздало приходит осознание, и он уже готов поступиться принципами и впрямь помочь. Это будет правильно. Он обязан, просто не может смотреть на чужие страдания, тем более на страдания Кэйи, хоть это уже и не он. До скрипа сжимает зубы и принимает решение, а Альберих вот-вот повалится без сил — только успеть подхватить, но старший не успевает даже дёрнуться. Из дальнего угла таверны раздаётся заливистый, будто детский, смех мальчишки. — Капитан, капитан, улыбнитесь! Что же это вы?! Конфета оказалась кислой? Ха-ха, вы аж скривились! На вас и впрямь лица нет! И чужой взгляд проясняется. Капитан поднимает голову в сторону источника звука, за секунду выпрямляется, прикрывает рот рукой и разряжается смехом. Где же готовый вот-вот повалиться без сил? Очередная игра? Нет… Видел же своими глазами! Видел мольбы о помощи! Точно знал: не стоило верить кхаэнрийцу… Он не мог выйти из такого состояния за доли секунды. Лжец. Предатель. Игрок. Шут. Кукловод… Рагнвиндр не следит за их разговором — не интересно. Его вновь обвели вокруг пальца. Это была проверка, и он её не прошёл, поддался эмоциям. Глупец. Ваза рядом уж больно сильно притягивает к себе внимание. Зачем он притащил её? Поиздеваться? Заставить вечность убиваться по себе? Слишком жесток. Дилюк мельком смеряет её взглядом и замечает легкое красноватое свечение. Тут и гадать не надо — внутри его Глаз Бога. А он-то интересовался, что за кошмар с его эмоциями! А тут вон в чем проблема… Чувство удивления быстро улетучивается и сменяется гневом. Как Альбериху совести хватило… призыв вернуться в рыцари? Никогда. Ему не нужно это. Забрал бы сам, а подачки от капитана кавалерии… Обойдётся и без них, у него ещё есть гордость. Альберих же, кажется, закончил свою непринуждённую беседу и вернул все внимание к Дилюку. Глаз не поднимает, но бутылку, наконец, возвращает, громким ударом о стойку. Что-что, а внимание он привлекать умеет. — Жаль, что стаканчик вы мне так и не налили, мастер Дилюк, — поднимает голову, но чуть ли не отшатывается. — Прос… Я… я не… Дилюк даже не дослушивает его слова, прикрывает глаза, схватив бутылку, убирает её подальше, опирается руками на стойку перед собой и, делая глубокий вдох, на выдохе, серо и безлико, говорит лишь одно слово: — Убирайся. Сил больше ни на что не хватает. Его предел. Кэйа разбил эту стену ещё минут десять назад. Задержится ещё хоть на минуту и целым точно не уйдет, поэтому нужно скорее его выпроводить. — Мне… Дилюк не позволит договорить. Ради его же блага. — Пошёл вон из моей таверны, — старший опускает голову и сжимает кулаки, цедя фразу сквозь зубы теперь больше похожую на приказ. Секунда молчания, прерывается тихим ласкающим голосом. — Хорошо, мастер Дилюк, — слегка улыбается и направляется в сторону двери Альберих, оставляя на стойке горстку монет. — Благодарность за прекрасный вечер, — объясняет он, открывая дверь, но оборачивается напоследок, — не забудьте про вазу и… желаю вам разделить эту бутылку вина с кем-то достойным. Чуть кланяется и под чужой шёпот покидает таверну, а вместе с ним уходит и гнев, так и похороненный где-то глубоко внутри.