«Этот голос…».
Кэйа ни с чем его не спутает. Ещё ни разу в жизни он не был так счастлив и печален одновременно.«Он так прекрасен…».
Приоткрытая дверь громким ударом возвращается на место. С того вечера Кэйа больше ничего не запомнил, осознал всё, только когда уже находился в казарме. Дилюк вернулся в город, а он позорно сбежал, даже не поздоровавшись. Хотя, наверное, это и к лучшему. Сейчас он точно не хочет его видеть. Той ночью Кэйа так и не смог уснуть.✧✧✧
Дилюк наконец-то был дома. Стены и полы, двери и окна теперь уже его, а не отцовской, винокурни были так знакомы — он, правда, скучал по этому месту. Виноградники вокруг поместья уже давно отцвели: должно быть, с них собрали налившиеся грозди спелых ягод. Прекрасная усадьба! Многие бы даже назвали её раем. Только этот дом таковым не являлся, по крайней мере, для его хозяина. Винокурня «Рассвет» … С ней связаны почти все воспоминания Дилюка. О чём бы он ни думал, каждый раз снова и снова это место всплывало в памяти. Сейчас он сидел в кресле на небольшом балкончике, наблюдая, как работники ухаживают за виноградниками, а горничные наводят порядок, подметая мощеную камнем дорожку вокруг дома — все заняты делом. У Рагнвиндра младшего их теперь тоже было нескончаемое множество. Сейчас он наслаждается последним летним днём, чтобы завтра, полным сил, приступить к горам документов. Дилюку пришлось рано повзрослеть: в один день он потерял и отца, и брата, и лучшего друга в его лице. Оставаться в Мондштадте он больше не мог — исчез через несколько дней после трагедии и вернулся лишь сейчас, спустя четыре года. — Здесь всё так изменилось, — он бросает печальный взгляд на сады вокруг, а воспоминания уже готовы ворваться в его мысли. Сами собой возникают образы: вот они с Кэйей ловят кристальных бабочек; тогда его лицо украшала настоящая улыбка, та, которая так нравилась старшему (в какой же момент она начала меняться?). Картина перед глазами преобразуется, и теперь они, уже в подростковом возрасте, шуточно фехтуют. Дилюк помнит этот день — они ещё юны и наивны, радуются, что смогли сдать вступительные экзамены на рыцарей. Их отец, мастер Крепус, тогда ужасно гордился сыновьями… Такие тёплые воспоминания, и все они связаны с одним человеком. Невольно дворянин вновь возвращается к тому милому сердцу образу из прошлого. Сухие синие волосы развеваются по ветру, лишь одна прядь была длинной и опускалась чуть ниже плеча. Она так красиво оттеняла смуглые скулы, смотрелась так естественно, была к лицу Кэйе, хотя… по мнению Дилюка, Кэйе к лицу абсолютно всё. Лёгким движением ещё юный рыцарь убирает прядь со спины вперёд, чуть теребя её, оборачивается к брату. — Мне так нравится это место! — они стоят на краю одной из башенок собора Барбатоса. Улыбка не сходит с лица мальчугана, она настоящая. Непослушная прядка от резкого оборота снова улетает с плеча назад — Дилюк знает, как с ней неудобно, ведь у него точно такая же. — Конечно, оно прекрасно, — «Так же, как ты…», — думает он, но молчит. — Будь осторожен. Будто противясь секундой заботе, Кэйа садится на край камня, свешивает ноги вниз и рассматривает маленьких людей. Дилюк молча наблюдает, ловит взглядом каждое движение, каждый вздох. Его кожа уже обветрилась, губы потрескались на морозе, кудрявые огненные волосы выбились из хвоста, но он покорно ждёт, пока Кэйа не налюбуется видами Мондштадта. Тихий вздох. Сейчас Дилюк не там, сейчас он на своей винокурне, с прошлыми обидами, не моргая, смотрит вдаль, где за многими километрами виднеются те самые мондштадтские башни.«Он счастлив?».
Короткая мысль, унесённая ветром, оставляет горькое послевкусие. Он не хочет его видеть, и это взаимно. Но хоть раз… ещё хоть раз коснуться прядок, хоть раз смахнуть снежинки с одежды, пожалуйста, ещё хоть раз обнять крепко-крепко, до хруста рёбер! Уткнуться бы в тёплую шею и просто молчать, наслаждаясь моментом! Рука сама тянется к волосам и теребит обрубленный красный локон. От злости, по глупости, чтобы обидеть, задеть, растоптать, сделать больно, так же больно, как ему! Той ночью чужим клинком он отрёкся от него — бросил. Он виноват, но извиняться не пойдёт. Слишком много лет прошло, раны уже зажили и превратились в шрамы — вновь бередить их не стоит — им больше не больно. По крайней мере, Дилюку хочется в это верить. Сотни оправданий, сотни слов о том, что Кэйа вполне заслуживает ненависти — всё бесполезно. Дилюк уже и сам не верит себе; он знает, что лжёт. Завтра наступит осень, a он не видел Кэйю уже четыре с половиной года… Ему стоит прекратить думать о прошлом. Они давно пошли разными дорогами…✧✧✧
День клонился к вечеру. Огромное солнце уже завершало свой оборот и сейчас слегка касалось постепенно остывающей земли, окрашивая небо вокруг во всевозможные оттенки красного и жёлтого. Первые звезды начали проглядываться у горизонта, но они были столь блеклыми, что, чтобы различить их, приходилось изрядно напрячь глаза. Эти последние лучи так приятно пригревали кожу, ласкали её, заставляли остаться под ними ещё хоть на минуту, что уйти из-под них просто невозможно. Подставляя белые щеки, Дилюк не боялся заработать ожог, от такого нежного света они просто не могли покраснеть, поэтому он без опаски стоял прямо перед таверной, ловя каждый из закатных лучей. Наверное, он так и не сдвинулся бы с места до полного захода солнца, смакуя момент, если бы его не окликнули: — Мастер Рагнвиндр! Мы закончили с уборкой, посуду, как вы и сказали, мы не трогали, — улыбчивая горничная выглянула из-за двери, ожидая реакции дворянина. Она хоть и пыталась держать спокойное лицо, в силу юности ей это ещё не удавалось также хорошо, как, скажем, Аделинде — девушка не могла дождаться возвращения в усадьбу, чтобы обсудить с подружкой все городские новости. Дилюку ли не знать об этой её привычке сплетничать обо всем на свете: что Моко, что Хилли больно любили это дело, а запрещать… казалось слишком грубым что-ли? Винодел устало выдыхает, будь температура на улице хоть на пару градусов ниже, изо рта пошёл бы пар. В рубиновых глазах пляшут последние огоньки — солнце почти скрылось за крышами мондштадских домов. Кажется, вокруг резко похолодало, но он уже невероятно благодарен за пару минут тепла. Желать большего и не требовалось. Дилюк, наконец, опускает голову — смотреть вверх больше нет смысла — и, по привычке, подтягивает чуть сползшие дублёные перчатки. — Спасибо, Моко, можешь сказать Чарльзу, что он тоже свободен. Бери лошадей и отправляйся на винокурню, с остальным я закончу сам, — уверенный, но слегка грубый голос, как раз под стать происхождению. — А… разве вы не собираетесь домой? Может, мне стоит подождать, пока вы закончите? — девушка так и не вышла на улицу: предпочла остаться за дверью. — Аделинда ведь волноваться будет… Несколько секунд неловкого молчания: Моко не произнесла ни слова, потому что ждала ответа, а Дилюк просто задумался. Быть может, действительно нет смысла задерживаться в городе? Перебрать посуду и подсчитать запасы вина ведь можно и завтра, верно? Тем более нужно будет заглянуть к Джинн, лучше выглядеть свежим и отдохнувшим… Нет. Что-то было против отъезда. Где-то в глубине сознания отчётливо пробивалась мысль, что виноделу определённо стоит остаться, а он предпочитал доверять своему «шестому чувству». — Эх, чем раньше я с этим закончу, тем лучше. Дел и так невпроворот, хоть с документами и покончено, но сделать предстоит ещё немало, так что, полагаю, имеет смысл всё же начать сегодня, — о своём странном «предчувствии» Дилюк решил умолчать: мало ли что эта болтливая девица надумает. — Вы и так хорошо потрудились и только будете мне здесь мешаться. — Тогда… я сейчас сообщу Чарльзу о том, что он может идти домой, и начну собираться, — девушка чуть склонила голову, которая сразу же скользнула обратно в таверну. Дверь за ней закрылась с характерным скрипом. На заметку: на днях попросить Чарльза смазать петли. С этими мыслями он всё же вернулся в заведение, а уже через каких-то десять минут кроме него там не было ни души. — Наконец-то тишина, — неторопливым шагом поднявшись на второй этаж, Дилюк приблизился к окну. Моко хорошо постаралась, пока его мыла, поэтому каждого человека, снующего внизу, можно было рассмотреть без проблем. Рагнвиндр переводит уставший взгляд на часы — стрелка медленно приближалась к восьми. За прошедшую неделю он спал так мало, что мог отключиться прямо сейчас, но уж больно хотелось поскорее покончить со всем. Вот оно — наказание за долгое отсутствие! Интересно, работает ли Кэйа так же упорно сейчас или отлынивает, как в детстве? «Долой эти мысли. Сначала закончу дела», — он спускается обратно, для начала стоило бы закончить с пересчётом привезённого вина. Дело хоть и муторное, но без него не обойтись. Дилюк слишком поздно понял, что ему следовало попросить об этом Чарльза: тот, как никак, столько лет подобным занимался и наверняка сумел наловчиться. Для винодела эти несколько часов показались вечностью, но вот последний ящик занесён в список. Дилюк поднимается из погреба — сейчас ему жуть как хочется прилечь на тёплую кровать. Он добирается до барной стойки; в руках тряпка и стакан. Ну не может он доверить чистку приборов Моко, а Чарльз… Он весь день убирался в таверне, наверняка руки трясутся от усталости — глупая ложь самому себе, лишь бы не согласиться с тем, что это неприятное дело успокаивает. Часы на стене размеренно тикают (кажется, их стрелка уже ушла за одиннадцать), с улицы голосов давно не слышно. Дилюк отставляет стакан — он протирал его почти десять минут, поэтому начал беспокоиться, как бы не стереть резьбу. Дворянин крутит следующий в руках, проверяя на наличие сколов и трещин, за этим делом его прерывает короткое тихое постукивание по двери, словно пришедший сомневался в том, а стоило ли это в принципе делать. Речь, заготовленная ещё несколько часов назад, вылетает сама: — Извините, но таверна пока что закрыта! Ближе к концу недели она заработает, так что ждём вас позже! Чуть приоткрытая дверь захлопывается с раздражающим скрипом, и голову прошибает режущей болью.«Этот голос… он так прекрасен».
Чужая мысль! Дилюк сразу понимает это: за годы странствий подобное с ним происходило крайне редко. Он не может поверить сам себе. Человек, что предписан ему самой судьбой, послан Селестией специально для него, только что постучал в «Долю ангелов»?! Ноги сами срываются с места — он хочет знать, кто это, больше жизни хочет! Голова всё ещё болит, но уже не так сильно, в ней сотни мыслей о том, кто этот человек: незнакомец? Странник? А может, давний друг? Перед глазами возникает единственный желанный вариант. Навязчивая идея, что Дилюк хочет видеть за этой дверью лишь одного человека, затмевает всё остальное. В голове всплывают обрывки прошлого. Он и Кэйа сидят в тёплой гостиной, тихо трещит камин, на улице уже стемнело, а их отец спит, развалившись на кресле. Только что он рассказывал ещё совсем юным мальчишкам (сейчас им около десяти лет) о своих странствиях, о монстрах и богах, о странах, где побывал: Ли Юэ, Сумеру, Фонтейн и Натлан, поведал даже о Снежной и такой далёкой Инадзуме — эти рассказы ребята слушали раз за разом с замиранием сердца, словно в первый. Сегодня мастер Крепус невзначай упомянул о некоторой традиции страны природы. — В Сумеру есть много обрядов, — рассказывал он, — но один мне запомнился особенно сильно… — он оставляет несколько секунд молчания, чтобы детское любопытство захлестнуло мальчишек посильнее. — Какое? Какое же? Отец, расскажите! — вторят они в один голос, сидя перед ним у камина. — Ха-ха, — смеётся бывалый путешественник, — так знать хотите? Ну слушайте! Когда дети там становятся взрослыми, в поселении собирается большой праздник: все гуляют и веселятся, и именинник вместе с ними. Весь вечер он думает о всех своих знакомых поочерёдно: то вспомнит о старой подруге и её прекрасных волосах, то о девушке, что много лет жила по соседству — о всех, о ком только помнил, и кто был на празднике… — Зачем же это? — Кэйа, как всегда, не любит долгих предисловий. — Именинник и так видит всех знакомых, так зачем же ещё и вспоминать их? Дилюк легко толкает его в плечо и прикладывает палец к губам, чтобы тот наконец дал дослушать, а мастер Крепус смеётся. — А затем, мой юный Кэйа, чтоб остановить праздник сразу же, как только у кого-то из гостей заболит голова… Тут не выдерживает уже Рагнвиндр младший: — Глупость какая-то… — ответный толчок от Кэйи, его маленькая месть. Рассказчик продолжает. — Если у кого-то из гостей заболела голова, а именинник в этот момент думал об этом человеке, значит, они суженые — такое поверье в Сумеру, — заканчивает Крепус. — Пара выходит вперёд, и все затихают, тогда вышедшие думают о том, что их задевает друг в друге. О мягкости волос или цвете глаз, об одежде, а может о веснушках и родинках. Потом говорят о том, что слышали из чужих мыслей, и, если они сходятся, значит, в этот же момент происходит венчание, но об этом, мои дорогие дети, в другой раз. — Подождите, отец, а что значит — слышали из чужих мыслей? — Дилюк по привычке поднимает руку, чтобы задать вопрос. — Кхм, так уж устроено в нашем мире, что люди, предназначенные друг другу судьбой, иногда способны слышать мысли своего человека. Станешь старше, Люк, и тоже отыщешь такого, я уверен в этом, — наклонившись, Крепус потрепал сына по голове, разглаживая огненные волосы по его плечам. — И Кэйа, разумеется, тоже, — вторая рука уже тянется к синей макушке, но тот ловко уходит от прикосновения. — Люк… — шепчет младший, когда мастер Крепус наконец засыпает. — Что? — мальчик сидит с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом камина, так приятно греющим спину. — Лю-ю-юк… — Да? — он открывает глаза и смотрит на Кэйю. — А когда ты найдёшь своего человека… ну, как отец сказал… ты же не бросишь меня? — голос, полный волнения почти срывался, но, благодаря шёпоту, это было очень сложно заметить. — О, Кэйа, я никогда тебя не брошу, мы же братья! — Дилюк прижимается к младшему, крепко обнимая его. — А если этот «предназначенный судьбой человек» захочет забрать меня у тебя, то я его сам брошу! — смеётся дворянин. Воспоминание медленно угасает, заставляя винодела вернуться в реальность. Что если там кто-то другой? Нет, он не хочет никого другого! Пусть там будет Кэйа, пожалуйста, только бы он! Никого другого! Никого другого? Почему же? Почему он думает об этом? Почему там должен, просто обязан, быть именно Кэйа? Холодная ручка касается пальцев (он чувствует это даже сквозь перчатки), свежий воздух врывается внутрь, обдаёт щеки, и они краснеют подстать волосам. За дверью пусто. Дилюк вылетает на улицу, но стучавшего и след простыл.«Упустил…».
Мысли, наконец, встали по местам, боль ушла — осталась лишь тусклая печаль.