you're lying to yourself,
you're slowly dying, you're denying,
your health is declining
with your self esteem,
you're crying out for help..
Это началось давно, до знакомства с Киром, до получения своей аудитории, может, в школе, а, может, так было всю жизнь. Серёжа всегда любил красивых людей, но себя таковым не считал. Он думал, что всё в нём было не таким, непривлекательным, болезненным, уродливым: от кончиков пальцев до последних миллиметров черных волос, кстати, покрашенных в попытке отогнать гнетущие мысли и усовершенствоваться, пускай это и тщетно. Он хотел спрятаться от людей, от себя самого. Отрастил чёлку, старательно избегая любого возможного зрительного контакта с кем-либо. Он максимально уменьшил вероятность видеть себя в отражающих поверхностях, категорически отказывался фотографироваться или сниматься в видео. Он усердно закутывался в чёрную мешковатую одежду с ног до головы даже в тридцатиградусную жару, поверх надевая маску (даже две). Он превратился в тёмное пятно. Чёрный цвет казался траурным, оттенял его глаза и старил лицо. Он был похож на предвестника смерти. Но он улыбался. Смеялся всегда и везде, ежедневно, стоило только выйти в люди или встретиться с друзьями. Он казался каждому новому человеку в компании бесконечно счастливым, весёлым и забавным, как принято говорить — душой компании. Акума прекрасно понимал, что грустных не любят, что ими не интересуются, что ими не дорожат. Все любят энергичных, живых, умеющих разбавить шуткой любую напряжённую ситуацию, развлекающих. И парень понял это слишком поздно, уже после девятого класса, когда перешёл в новую школу. Прошлую вспоминал очень часто. В ней остались неудачные попытки завести дружбу, последняя из которых успехом не увенчалась. Там остались слёзы и переживания, порезы и ссадины, драки и порванные тетради.so why in the world do I feel so alone?
nobody but me, I'm on my own
is there anyone out there who feels the way I feel?
if there is, then lend me an ear
just so I know that I'm not the only one
Только в новом коллективе он понял, когда стоит промолчать, а когда наоборот. Понял, как правильно приспосабливаться, изучая поведение других людей и копируя его. Серёжа стал немного увереннее: голос громче, осанка ровнее, движения размашистее. Он научился игнорировать идиотов и отвечать на агрессию улыбкой, научился правильно выстраивать общение и дружбу. Он был тем самым человеком, который особо не учится, но имеет хорошие отношения с учителями, соответственно, и хорошие оценки. Он был серым кардиналом. Он был Филом Коннорсом, попавшим во временную петлю. Хотя и пытался переосмыслить жизнь и отношение к ней, но не вышло, а время неумолимо тянулось вперёд, даже не думая остановиться ни на миг. Закончилась школа, началась самостоятельная жизнь. Акума переехал в другой город, в столицу Украины — солнечную, живую, принимающую гостей абсолютно любыми. Теперь у него своя квартира на Софиевской Борщаговке с огромной кроватью, личным балконом, где можно курить, не боясь быть пойманным. На кухне в холодильнике — любимое красное полусладкое и готовая еда, купленная на неделю вперед в ближайшем супермаркете (хотя он вряд ли к ней притронется). У него всегда уютная темень: зашторенные окна, закрытые двери, завешенные зеркала. Свободное, всегда идеально убранное рабочее место. Рабочее, потому что стримы — его единственная работа, и Акуму это устраивает, более чем. Заложник своей роли. В стыде, в смущении, в борьбе с самим собой, Серёжа не замечает, как маска клоуна буквально прирастает к его лицу слишком крепко. После каждого стрима он идёт в ванную, скидывая с зеркала ткань, и обмакивает пальцы в холодную воду, растирая виски. А потом и всё лицо, в наваждение хаотично мажет руками, как будто пытается смыть с себя грим. Но его нет. И Серёжа понимает это, пусть и не до конца осознает. Парень стоит перед зеркалом ещё долго, рассматривая себя со всех сторон, и с каждым разом находит всё больше недостатков.is anybody out there?
it feels like I'm talkin' to myself
no one seems to know my struggle
and everything I've come from
can anybody hear me?
А потом в Серёжиной жизни появился Кир. Внезапно, как гроза посреди летнего солнечного дня, в этот скромный, неказистый четырехугольный мирок кто-то ворвался. Высокий, неуклюжий, безалаберный, с копной цветных волос и хитрой лисьей улыбкой — он заполнил его целиком, сделал бескрайним и бесконечным. Тем же вечером, когда они увиделись впервые, пошли гулять по городу. Раскуривали одну сигарету на двоих и говорили ни о чём. Всё было хорошо, ровно до того момента, пока Курсед не выдал: «Знаешь, я хочу, чтобы ты искренне улыбнулся». Это не было претензией, скорее, просто интерес или шутка. Серёжа так и не понял. Он редко чего-то боялся, но никто ещё не смог его раскусить. Кир оказался слишком понимающим, слишком умным, а Акума — слишком непредсказуемым. Он расплакался на месте, осознавая, что кому-то таки удалось его пробить, кому-то таки удалось забраться под его маску. Кареглазый ничего не сказал, только слушал и бросал озадаченные взгляды. Кир сидел рядом, своими руками согревая чужие. Грубо говоря, стал подушкой для слёз. После тех откровений Курсед думал, что они больше не увидятся, но ошибся. Серёжа смеялся от абсурдности того, в чём он погряз. Теперь они виделись чаще: много гуляли, болтали (к счастью, Кир не стал вспоминать тот случай, делал вид, что ничего не произошло, и обоих это устраивало. До поры, до времени); они стримили вместе, и каждый раз, когда Акума видел в чате «оффай рыгло» или «иди нахуй», непроизвольно дергался, но чувствовал на своем колене руку с татуировкой, и это успокаивало. Курсед прекрасно видел, как зеленоглазый пытается скрыть, что его задели за живое. А после окончания очередной трансляции Серёжа прятался от всего дерьма в спасительных объятиях Кира. Он прятался от самого себя.the euphoria bursts through the veins
my heart is burning can you hear it beat
streams of pleasant warmth run down my hands
i cleanse my face covered my own decaying blood
Время шло. Акума всё чаще приезжал к Киру на ночёвки. Всё больше рассказывал о себе: про детство и то, как любит маму, про школу и то, как он пришёл к своему образу клоуна, про свою жизнь и то, как гугл помог ему понять в чём проблема. Тогда Курсед впервые услышал слово «Дисморфофобия» и многое понял. А Серёжа всё говорил и говорил. Так много и то, что не доводилось слышать никому. О том, как сложно постоянно смеяться, как тяжело не выходить из роли, и как страшно путаться, где ты настоящий, а где маска. Черноволосый после этого ещё долго извинялся за свою откровенность, но Кир эти извинения не принимал. Порой он был надоедливым и чрезмерно пытливым, но отрезвляющим в нужные моменты и готовым прийти в трудную минуту, стать спасательным кругом. Сначала было стыдно и неловко, их отношения казались неправильными. А потом оказалось, что Кир из тех людей, для которых флирт — форма общения. Каждая шутка и касания стали привычными. Когда они впервые поцеловались, Серёжа выпал из реальности, на долгую минуту замкнулся в себе и начал паниковать, когда руки Кира оглаживали его щёки, а его глаза рассматривали лицо, не скрывая любопытства. Когда они впервые переспали, Акума был готов на всё, лишь бы тот выключил ебучий свет. Мозг зеленоглазого стал его собственным врагом, нагоняя на душу тоску, а в голову воспоминания. Он словил паничку, но это было привычным делом. Парень сел, выпрямился, прикрываясь одеялом, и рефлекторно вдохнул глубже. Стараясь совладать со своим телом, он вцепился пальцами правой руки в своё левое запястье. Буквально сдирал кожу ногтями, но паника отступала. Ему стало легче, потому что было больно. Легче, потому что чувствовать боль — значит чувствовать хоть что-нибудь.***
Курсед не хочет оставлять его одного. Серёжа соглашается переехать.***
Потеря аппетита, апатия, бессонница, тревожность, страх будущего, потеря сил, не чёткость речи, нарушение памяти, вспышки агрессии, неспособность самостоятельно принимать решения, недоверие, сдерживание эмоций, суицидальные мысли, чувство пустоты, зависимость от чужого мнения, постоянное чувство голода, булимия, селфхарм, комплексы — всё это чертовски касалось Серёжи, но он никогда не поднимал эти темы. Ни разу за те два года, которые встречался с Киром. Он и сам не понимал до конца, как и почему всё так сложилось. Сегодня он впервые за долгое время одним своим вопросом смог поставить Курседа в тупик. — Ты правда считаешь меня красивым? — черноволосый появился в дверном проёме, как вспышка молнии — так отчаянно и бесконтрольно. Стыд и чувство вины тлели внутри, вырываясь наружу, и от этого на его глаза наворачивались слезы. Мысли метались от одной к другой, сталкиваясь и спутываясь между собой. Всё без слов, но в этом молчании нет натянутости или недосказанности, лишь немое непонимание: Акума не знает, что будет дальше. — Что ты делаешь? — спрашивает зеленоглазый, когда Кир в гробовой тишине подходит к нему и берёт за руку. — Веду тебя к зеркалу, — слишком внезапно, и права отказать нет совсем. Сам же начал. Для Серёжи видеть себя в отражении чего-либо — ужасно ненавистно. А кареглазый каждый раз упорно повторяет, что он очень красив и осыпает всеми комплиментами мира. Для Серёжи видеть себя в зеркале — это выйти из зоны комфорта, что потом обязательно отразится на нём кровавыми полосами и шрамами, украшающими все самые уродливые (по его субъективному мнению) места.before I start this song, man
i just wanna thank everybody for being so patient
and bearing with me over these last couple of years
while I figure this shit out
Из мыслей Акуму выводят лёгкие ненавязчивые касания: это Курсед поглаживает его ладони. Он говорит тихо, шепчет что-то успокаивающее, кончиками пальцев оглаживает чёткую линию подбородка черноволосого, тем самым заставляя смотреть себе в глаза. Акуме думалось, что в любопытстве сплитового было что-то неприличное, что-то мешающее сосредоточиться, как будто он умел читать мысли. — Серёж, рано или поздно это должно было произойти, тебе пришлось бы столкнуться с этим, но пойми, что ты не один. Я с тобой и искренне хочу тебе помочь. У тебя есть возможность хотя бы попытаться сделать шаг вперёд. Я всегда рядом и готов протянуть руку помощи, выслушать, дать совет. Я понимаю, что ты переживаешь и боишься, даже когда ты говоришь, что всё идеально. Глупо, но Акума, казалось, не только утратил способность выражать свои мысли, томившиеся в голове столько времени, но и начисто позабыл всё, что хотел сказать. Он несколько недель готовился к этому разговору, и парню ни разу в голову не пришло, что для такого потребуется не только желание, а ещё и мужество со смелостью. «Просто перенести диалог из головы в реальную жизнь» оказалось совсем не просто. Внутри царапало неприятное чувство, что он делает шаг навстречу неизвестности, которая хватает его своими цепкими когтями и больше не отпускает. Сердце трепыхалось в грудной клетке, словно раненая птица. — Самое трудное — это начать. Серёж, слышишь меня? Зеленоглазый, закрывавший лицо руками, (как будто ладони смогли бы уберечь его от сказанных слов) вдруг резко убрал их, прошептав что-то невнятное. Он выровнял спину, повернувшись к зеркалу, и спиной опёрся о Кира. Несмотря на свою беспомощность, отчужденность и сомнительность. Акума немного успокоился, когда ощутил спокойствие в голосе Курседа. Он не злился, его лицо было беспокойным и уставшим, будто после тяжёлого рабочего дня, тень от его ресниц мрачным отпечатком ложилась на его глаза. Кир боялся за него, настолько, что аж внутри всё холодело. Тишина наполняла душу тревогой. Кареглазый неспешно убрал спавшие пряди чёрных волос с его лица, пальцами прошёлся по вискам, огладил скулы, задел губы. Серёжа чуть подался вперёд, когда холодные ладони остановились на щеках. Курсед цепким взглядом осмотрел его лицо через зеркало, целуя парня в макушку, пропустил его волосы сквозь пальцы и завязал ему хвостик. Акума встретился с его глазами на долю секунды и резко отвёл свои, хаотично рассматривая вещи в комнате. Кир поцеловал его снова. — Ты прекрасен, — шепчет сплитовый. Он искренне не понимает, почему Серёжа так сильно парится насчёт своей внешности. С ним хотят быть все двенадцатилетние девочки и порой даже старше. Черноволосый кажется ему таким хрупким: одно неверное движение — и он сломается. Курсед выдыхает ему в шею, и по телу Акумы проходит волна мурашек. Самыми кончиками пальцев Кир касается чужой талии, поддевая края домашнего худи, но не торопится его снимать. Зеленоглазый уже рефлекторно вскидывает руки кверху, намереваясь предупредить парня. А потом, цепляясь за пальцы, помогает снять мешающую вещь. И инстинктивно закрывает глаза. На него накатывает чудовищной силы тревога. Он с трудом заставляет себя дышать ровно и глубоко, потому что горло стиснуло, и дыхание зашлось. Начали дрожать руки, сердце заколотилось так сильно, что закололо в груди, зато в голове враз опустело. Никаких мыслей, сомнений, решений. Только ласковый голос, твердящий, что всё хорошо, и Акума безоговорочно верил ему. С трудом размыкая веки, он вдруг почувствовал, что ужасно устал от всего: страха, глупых мыслей и постоянного поиска выхода. Он слишком затянул с этим и ощущал себя загнанным в угол. Кир когда-то даже смог уговорить его записаться к психологу. И Серёжа правда пытался, вытерпел около пяти сеансов по два часа, но, как только увидел в глазах врача усталость от очередного проблемного пациента, решил, что рассказывать людям о своих проблемах — бред и бессмыслица. Он помнит, как тот говорил что-то про коморбидность и возможность обсессивно-компульсивного синдрома, про синдром зеркала, синдром Ван Гога, фотографии, излишнее увлечение «дефектами» и прочее. Вспоминая этот ужас, парень хватается своими руками за руки Курседа, как будто за спасательный круг. Именно он всё это время не давал уйти в свои мысли, полностью погрязнуть и утонуть в этом бесконечном мраке. Он оставался островком спокойствия в этой пучине хаоса. Он был непоколебим в самом эпицентре неизменно надвигающейся бури. Он просто не позволял захватить себя, поэтому всегда был способен ясно мыслить. — Я люблю тебя, — Кир шепчет тихо, едва касаясь своими губами чужой шеи. Ладонями гладит парня по спине, легонько постукивая подушечками пальцев по выпирающим позвонкам. Кареглазый очень боится навредить, спугнуть или сделать больно, хочет лишь того, чтобы его потерявшийся в жизненной пучине котёнок ощутил любовь, ласку и заботу. Акума закидывает голову наверх, заглядывая в глаза Курседу. На секунду закрывает свои, и под опущенными веками в темноте плывут пульсирующие удары сердца. А Кир смотрит на него с отчаянной нежностью, неожиданно ему хочется превратиться в маленького мальчика и побегать босиком по траве, оставить позади все свои заботы, нелепо плясать, держась за руки. Кареглазый устремляет свой взгляд на зеркало напротив. Пальцами осторожно касается чужой талии, так плавно и не спеша, будто Серёжа китайская ваза династии Мин. Медленно ведёт руками по рёбрам. Акума внезапно чувствует ужасную слабость в ногах, тело не слушалось, его бил озноб, голова чуть закружилась, а к горлу подступила тошнота. Мир покачнулся. Время словно пошло вспять, вывернувшись наизнанку. К нему стали возвращаться образы, тревожные образы. Они следовали вместе с ним всегда, подобно духам. Оказывались то сбоку, то впереди, то сзади, потом окружали его странным хороводом, оплетали тройным кольцом. Он почти видел их, слышал приглушенные голоса чистилища. После каждого приёма пищи один и тот же ритуал: со щёткой в руках в ванную комнату. Громкий звук стекающей воды и уже привычное опустошение желудка без лишних зазрений совести. Слезы бесшумно скатываются по щекам. Никакого страха, боли, все эмоции перекрыла ненависть к себе. Его организм был настолько истощён, что вот-вот сдался бы и больше не проснулся. Каждый день — самосуд. Каждый день — сплошная рутина ненависти к себе и пустоты. Серёжа уже и не помнит как давно это началось и когда закончилось, но сейчас видит результат этого. Смятение — точно взрывом — внезапно вызывает стыдливый прилив тепла внутри. Глаза Кира, светящиеся могильным светом, осматривали тело напротив. Болезненно худое. Выступающие кости, тонкая кожа, рёбра можно пересчитать, даже не напрягаясь. Акума ненавидел себя за такую одержимость и желание быть красивым, видеть это, осязать. Память Серёжи пахла, звенела и шуршала, неся в себе запахи и ощущения. Она простиралась слишком далеко — до раннего детства, он помнил почти всё. — Кир, я, — двух неуверенных слов оказалось достаточно, чтобы Курсед поднёс свою ладонь к чужой и переплёл холодные пальцы со своими тёплыми. Секунда, показавшаяся маленькой вечностью, и Серёжа ощутил, как кареглазый провел длинную линию от запястья и до локтя. Почувствовал, как подушечки пальцев проходятся по каждой борозде и шраму, которые Акума оставлял лично, ещё много лет назад, а некоторые — совсем недавно. Он боялся увидеть в чужих глазах презрение, но Кир чуть нагнулся и поцеловал его запястье, словно пытаясь забрать призрачную боль прошлого. Он вспоминает, как сидел в ванной на леденящем кафеле, трясясь от бессилия и безысходности, как буквально задыхался от ненависти к себе, как боялся оставаться один на один со своими мыслями, но каждый раз самостоятельно доводил себя до истерики. Как он тонул в океане ненависти к себе, и вода затягивала его всё глубже и глубже. Все проблемы яростно тянули его на дно. И если жизнь утопающих — дело рук самих утопающих, то Серёжа справлялся из ряда вон хуёво, задыхаясь от отчаяния и нехватки воздуха. Каждая вещь в доме рождала море воспоминаний, которых зеленоглазый пытался разделить с Киром. Для того чтобы справиться с моральной болью, он причинял себе физическую. Потому что каждый порез помогает забыться, потому что боль — это отрезвитель, а кровь помогает прийти в себя, помогает рационально реагировать на всё происходящее. Но вскоре это перестаёт работать, и на замену добровольному оставлению стигмат на своём же теле приходят более действенные методы. Сигареты, алкоголь, до наркотиков, слава Богу, не дошло. За то дошло до того, что он каждый день не мог нормально уснуть, рыдая в подушку, без возможности сделать и полноценного вдоха. Голова ужасно болела от недосыпа, руки начали трястись, синяки под глазами стали больше, из-за постоянного стресса иммунитет улетел в бездну. Акума поднял глаза, лицо покрылось испариной, сердце стучало так, будто сейчас взорвётся. Побитое существо в зеркале отражало абсолютно каждое, даже самое малейшее движение, и парню вдруг стало неловко и за себя, и за него. Для него прошлое ещё не отболело, а всё прошедшее время казалось грубо сжатым и исковерканным. По внутренним часам он был где-то в седьмом классе, и такой быстротечности времени противился не только мозг, но и Серёжа запрещал себе думать об этом. Он всегда держал свои чувства за железной стеной, и последнее, что он хотел бы сделать — это развести мыльную оперу, но слезинки одна за другой катились по щекам. Если перед смертью люди изливают душу в потоке своих чувств, они знают, что стыдно им никогда не будет, ведь они умрут. А зеленоглазый самовыпилиться пока не планировал. Разве что на двадцать седьмом году жизни, но он вряд ли сможет найти ружье. Каждого коснулось что-то особенное и очень личное, болезненное. Давящее, рвущее ощущение в груди не было скорбью или сожалением, но оно казалось таким сильным, что могло разорвать на части. Мир вокруг стремительно рушился, он словно попал в никуда, не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни объяснить это всепоглощающее чувство. Буквально выжигающее изнутри. Происходящее вокруг казалось сном. Акума думал, что не заслуживал ни доверия, ни этих отношений, ни дружбы. Он никогда не сможет отплатить за это в полной мере, но будет пытаться столько, сколько времени у него осталось.never had much faith of love or miracles
never wanna put my heart on deny
but swimming in your world is something spiritual
Вряд ли есть что-то ужаснее испытания наблюдать, как медленно, но неуклонно разрушается жизнь любимого человека. Кир повернул лицо Серёжи на себя, смахивая проступившие слёзы. Акуму вдруг потрясла лёгкость, с которой потекли слезы. Как будто он всегда был готовым разреветься. Кир подхватил парня и посадил на столешницу, стукнувшись локтем о дверной косяк. Ему тоже было страшно и волнительно: по силе эти переживания в разы превосходили их первый поцелуй или секс. Курсед держал его за руку, не переставая глядеть в изумрудные глаза. Он думал, что черноволосый выдернет свою руку и убежит куда подальше, но тот лишь крепче схватился и потянул на себя, заставляя Кира чуть ли не упасть. А затем, не отпуская, второй рукой приблизил парня к себе и дотронулся своими холодными губами до чужих горячих. Во взгляде кареглазого была растерянность и нерешительность, но интерес, болезненная чувствительность и горячее воображение всё же заставили его пойти на эту авантюру. Он любил Серёжу любым. Грустным, меланхоличным, опустошенным, беспокойным. Счастливым, энергичным, любопытным и возбуждённым тоже. — Я могу?.. — Кир шепчет тихо, роняя рваные вздохи. Не знает, как вести себя дальше. Он изучает Акуму, словно предмет искусства. Дорогое редкое полотно, на котором изображено что-то неземное, настолько волшебное, что нужно всматриваться в каждую деталь по несколько раз. Восхищается его красотой. Глаза горят искрами интереса, щеки покрылись румянцем, а затуманенный рассудок отравляется опиумом в припадке любовного отчаяния. Им не нужен был мир вне стен этой квартиры. Они нежились в тёплых объятиях друг друга, носом утыкаясь в шею, сжимая в руке ткань одежды, прижимая к себе ближе, поглаживая по спине. — Можно. Тебе можно всё, даже больше, чем всё, — кожа бледная, почти прозрачная, каждая косточка натягивает пленку, но для Курседа Серёжа всегда будет до бесконечности очаровательным и самым любимым. Кир тянется к зеленоглазому, целует в щеку, и этого хватает для удивления обоих. Как будто девственники, как будто это не мимолётное касание губ, а первое признание в любви. До безумия дурманит. Оба улыбаются, как сумасшедшие, прижимаются друг к другу еще ближе, и Серёжа, не торопясь, опускает руки ниже, забираясь под чужое худи, и получает томный вздох, больше похожий на болезненный вскрик. Щеки краснеют до неприличия, а сердцебиение ускоряется в разы. Трогает пальцами кончики волос, что у Курседа уже почти с плеч спадают, покачиваясь волнами. Руки впиваются во влажную от пота кожу головы, и тот мурлычет, точно довольный котик, выгибается дугой навстречу касаниям. И слова сейчас не нужны абсолютно, потому что за то время, пока они вместе, уже научились понимать друг друга без них. Прикосновения лёгкие и нежные заставляют голову отключиться почти полностью. Почти что горячие пальцы Кира проходятся по плечам, заставляя их покрыться мурашками. Серёжа прикрывает глаза в приятном удовольствии. Руки перешли с плеч чуть ниже, вырисовывая на руках невидимые узоры, а кареглазый привычно расплылся в улыбке, понимая, что обоим нравятся эти действия. Парень не остановился на одних плечах, потянулся к талии, плавно опуская на неё руки. Всё происходит то ли слишком быстро, то ли слишком медленно, что ощущение времени теряется, и оба не замечают, как ненужная футболка Курседа отлетает куда-то за спину. И он возвращается к тому, где начал, не спеша выцеловывая чужую шею. Поцелуи настолько сладкие, что Серёжа готов растаять под губами Кира, настойчиво углубляющими его в процесс. Он нежно обвивает руками его шею и прижимается всем телом, закрывая глаза. Иссушенные в мучительной неге губы хватали обрывками спёртый воздух вокруг.cause your sex takes me to paradise
yeah your sex takes me to paradise
and it shows, yeah, yeah, yeah
cause you make me feel like,
i’ve been locked out of heaven
Тёмные, почти чёрные глаза Кира буквально гипнотизировали. Акума видел в них своё отражение, сплошную мглу, в которую так и хотелось броситься. Раньше Серёжа старался избегать зрительного контакта с парнем, а потом понял, что ему чертовски нравятся глаза сплитового. Черноволосый готов поклясться, что это всё сон, потому что это не может быть правдой, не может быть реальностью. Но через мгновение, наплевав на всё, прикрывает веки, отдаваясь целиком. Тепло расплывается от лица до кончиков пальцев. Зеленоглазый нагинается к шее парня, руками оглаживая татуировку. Нежно целует выступающий кадык, на что Курсед закидывает голову назад, не теряя смущённости. Он чувствует, как Акума свободной рукой ведёт по ключицам, плечам, груди, спускаясь всё ниже. Оба дышат прерывисто. Разум будто растворяется. Ладонь Серёжи ложится на чужой пах, чуть надавливая. Обхватывает член через ткань домашних штанов, проводит вверх-вниз. Бёдра судорожно подрагивают, мир вокруг стремительно плывёт, мозг отключается, доверяясь ощущениям на сто процентов. Крышу срывает так, что на весь мир кричать охота. Сердце Кира буквально разрывается на кусочки при понимании, что у Серёжи на глазах застыли слёзы обиды на мир. Пальцы Акумы предательски скользят по прессу, гладят изящное тело, заставляя кожу покрыться мурашками. Парень стонет от слишком умелых касаний, сходит с ума от ласки. Внизу у двоих уже тянет от нетерпения. Азарт и адреналин пылают на щеках и глазах. Не важно, сколько времени парни проводят вместе, факт остается фактом: черноволосый непредсказуемый, а иногда неуправляемый. То, как с ним смешиваются чувства и эмоции, вызывая эйфорию. Это что-то неизведанное, неназванное и неописанное. Это доверие и покой, энергия и счастье, близость и любовь. Это трепет от ласковых касаний и возбуждение от ртутных поцелуев. Это то, чего никто никогда не сможет описать. Внутри расцветает истома, тело исцеляется, а каждая клеточка наполняется счастьем. Кир осторожно убирает руки зеленоглазого, покрывая их поцелуями. Он заставляет Серёжу обхватить свои плечи. Он вкладывал в каждый свой поцелуй и касание нежность вперемешку неведомой чувственностью. Губы мягкие и чуть пухлые целуют до ужаса бледные плечи Акумы, опускаясь к лопаткам. Он хрупкий, Курсед думает, что может сломать кости черноволосого, если случайно сожмет его в объятиях слишком сильно, но все равно ведет руками ниже, оглаживая впалый живот. Киру нравится оставлять на теле Серёжи бесконечное количество поцелуев, а Акуме нравится владеть сердцем кареглазого. Потому что одним своим присутствием он окрашивает жизнь во все цвета радуги, оставляет воспоминания, заставляет, казалось, мертвых бабочек порхать, как сумасшедших. Кир правда считает парня красивым, принимает его таким, какой он есть. Он в жизни не сможет передать словами, какой Серёжа замечательный, и сколько он для него значит. Курсед коленом раздвигает ноги Акумы, попутно опуская руки ниже. Ловкие пальцы ложатся на член Серёжи, и тот стонет, закрывая лицо ладонями. От нетерпения трясет всё тело, а Кир, как назло, двигает рукой медленно, спокойно. Вторую руку кладет на шею, обнимая. Кир сжимает руку чуть сильнее, стягивает своё белье и касается своего члена у самого основания. Новая порция возбуждения проходится по телу от ощущения полного доверия и близости. Черноволосый закусывает пальцы, пытаясь заглушить стоны, но еле выходит сдерживать себя. Он кажется Курседу таким милым и открытым, слишком уязвимым, но то, как парень толкается в чужую руку, заставляет думать об обратном. Стоны, больше похожие на скулёж, вырываются у Серёжи, когда чужие губы слегка прикусывают нежную кожу на шее, заставляя запрокинуть голову. Оба дышат так тяжело, что, кажется, сейчас задохнутся.you bring me to my knees
you make me testify
you can make sinner change his ways
Акума лишь изредка поднимает голову, чтобы отдышаться. Всё тело напряжено, как струна, от давящего возбуждения. Приходится собрать всю волю в кулак, чтоб тихо, хрипло выдавить: — Я тоже тебя люблю, — Кир заглядывает в чужие глаза, улыбаясь. Дарит короткий поцелуй в щеку. Хочется растянуть этот момент до неистовства, одновременно лезть на стену, лишь бы это горящее чувство внутри немного спало. Курсед двигается рвано, неровными движениями, и от этих нервных прерывистых ласк становится невыносимо. Где-то в глубине сознания становится стыдно от таких откровений, и Серёжа заливается краской еще сильнее, глядя в лицо улыбающегося Кира. Такого близкого и красивого, возбужденного до безумия, дрожащего и двигающего бедрами навстречу своей руке. Внутри всё переворачивается. Открытый и поддатливый, кареглазый снова тянется за поцелуем, чтобы чуть смягчить момент. Акума почти мычит, осмелев в конец. Он кладет свою ладонь поверх руки с татуировкой, направляя. Стыд уже давно пропал. Всё то пространство, что он занимал раньше, теперь наполняет желание пройтись языком по татуировке на шее, прижать к себе ближе, огладив спину. По телу разливается сильное, горящее чувство, подталкивающее действовать активнее, утолить голод. Акума понятия не имеет, насколько очарователен в глазах Курседа. Он цепляется руками за спину парня, сжимая руки так, что, наверное, оставит царапины. Тяжело выдыхает над чужим ухом и вздрагивает, почти неслышно постанывая. Столешница вмиг кажется слишком холодной, а мысли потихоньку начинают собираться воедино. Серёжа изливается в руку Кира, утыкаясь носом в шею. Слышит, как Кир спустя пару секунд облегченно стонет, приблизившись к пику. Черноволосый хочет посмотреть в глаза Курседу, понять, что сейчас творится в его голове, но не может. Несносная дрожь запуталась в каждой клеточке тела. Ватные ноги едва удерживают вес тела, колени подкашиваются, и Акума придерживает парня за талию, чтобы тот не свалился прямо на пол. Кир быстро тянется рукой к бумажным полотенцам, что стоят на полке. Окидывает взглядом влажные пятна, лёгкими движениями стирает то, чем оба запачкались. Серёжа смотрит внимательно, вздрагивая от каждого касания.***
Этот вечер, определённо, останется одним из самых ярких воспоминаний в жизни Серёжи. Эмоции, которые он получил сегодня казались настолько сильными, что вымотали его. Эта ночь оказалась одной из тех, когда тело противилось разуму. Усталость вкупе с возбуждённостью разгорались внутри. Как бы Акума не пытался остановить ураган мыслей в голове, у него не получалось. Образы всплывали в памяти стремительно, и, когда парень всё же проваливался в короткий сон, он просыпался снова. Глаза от бессоницы налились кровью, мысли в голове смешались. Он бренно лежал на смятой постели, слушая ровное дыхание Кира.