Найди меня, как только проснёшься.

Вечерний июльский ветер задувает в открытые окна машины, и салон наполняется ароматом моря. Мы едем слишком быстро по шоссе вдоль лазурного побережья. Из колонок льются аккорды бас-гитары одной из песен Queen. Я завороженно наблюдаю за тем, как Лотти ловит рукой потоки воздуха, выставив её наружу. Она улыбается, и сидящий рядом с ней Мэтт тоже, не забывая поглядывать время от времени на дорогу. — Лу-лу, подпевай, у тебя ведь хорошо получается! — она оборачивается, и я отвечаю ей своей самой широкой улыбкой, ведь так называет меня только она. Мы все начинаем подпевать в один голос: какие-то слова песни забываются, от чего Мэтт смеётся, но продолжает ударять по рулю в такт мелодии, не пропуская ни одну сильную долю. Мы разгоняемся, когда впереди не видно ни одной машины. Адреналин, вырабатывающийся организмом, заставляет пульс перестроиться на бешеный ритм, при этом абсолютно не давая контролировать своё тело. Прохладный ветер задевает волосы Шарлотты, они тут же разлетаются в сторону и бьют мне по лицу, когда я двигаюсь к ней навстречу, чуть вперёд, на заднем сидении. Наш громкий смех смешивается с морским запахом и самой безудержной свободой, когда скорость автомобиля превышает 150 км/ч и мы мчимся навстречу ветру. Всё происходящее прекращается в одно мгновение, когда со встречной полосы в нас влетает легковая машина. Этого мгновения не хватает, чтобы затормозить, и Мэтт резко сворачивает. Наша машина летит куда-то в сторону. Куда-то вниз, но рядом с дорогой. Всё это занимает лишь мгновение: все звуки тут же замолкают, не слышно даже собственный крик. Я впиваюсь взглядом в Лотти, пытаясь в спешке ей что-то сказать, но все попытки тщетны, при этом я пытаюсь удержаться за что-то с каждым новым ударом. Машина катится вниз, моя голова бьётся об передние сидения и крышу. На своих руках я нахожу кровь, в ушах звенит. Моё тело невольно расслабляется, и чувство усталости, головокружения заставляет меня легко закрыть глаза. Когда этот сумасшедший круговорот прекращается, мои веки, чуть подрагивая, приоткрываются, и через пелену, совсем смутно, я вижу море… Его ласковые волны задевают мою ногу, я медленно и с трудом встаю, когда чувствую пронзительную боль где-то в районе рёбер — я падаю обратно на песок, не удержавшись на собственных ослабших руках. Мне нужно к ней, мне нужно вызвать скорую. Я оборачиваюсь, но не вижу нашей машины. Моя одежда изорвана, на моих руках и теле кровь, много крови, но никакой машины нет. Её здесь нет. Шарлотты нет. Я медленно ползу к обрыву, и песок впивается в мои совсем свежие раны. — Луи… — я оборачиваюсь на голос, что на фоне морского прибоя звучит очень тихо. Его причёска растрёпанная, белоснежная рубашка выбилась из пояса бежевых брюк, на ноге большое кровавое пятно. Мистер Стайлс здесь, его нога окровавлена, точно так же, как и в тот злополучный вечер. Он смотрит на меня каким-то понимающим, но в то же время печальным взглядом — я тихо начинаю плакать. Мои щёки слишком быстро становятся влажными, но я не могу к ним прикоснуться, ведь мои руки всё ещё песке. Когда я начинаю медленно ползти в его сторону, меня что-то удерживает. Я не могу пошевелиться, и на дюйм песок затягивает меня, моё дыхание учащается. Меня накрывает паника. Мы встречаемся взглядами. Стайлс протягивает в мою сторону руку, но я не могу к ней прикоснуться — он слишком далеко. Его ноги тоже скрылись под крупицами этого бесконечного песка. — Гарри…! — я открываю глаза и практически кричу, но оказываюсь в своей кровати, весь в поту. Мои глаза полны слёз, за эти годы я впервые сталкиваюсь с таким — я вижу смерть Лотти во сне. Это был лишь сон, очередной сон. Мне нужно поговорить с ним, мне обязательно нужно узнать, что же произошло в тот злосчастный вечер. *** Tom Odell — Heal — Доброе утро, мам… Всё хорошо? — я аккуратно кладу руку на её плечо, когда спускаюсь на кухню и нахожу её сидящей за столом и взявшейся за голову. Она поднимает на меня уставший взгляд, и слабая улыбка появляется на её лице: — Доброе, милый. Да, всё хорошо. Но я не верю её словам, ведь я знаю этот взгляд и этот тон. Не подавая вида, я произношу совсем непринуждённо. — Ты принимаешь те лекарства? Как ты себя чувствуешь? — её лицо меняется, оно сразу же становится каким-то грустным. Мама начинает рассеянно кидать на меня взгляды, будто бы боясь заглянуть в глаза. — Я прекратила их пить в конце августа, ведь мне полегчало. Мне стало лучше… — она вздыхает, будто находит самое лучшее решение для себя — больше не притворяться и не врать. — Мне, правда, полегчало. Но… Неделю назад всё снова началось… От этих слов мне не становится лучше, скорее только хуже. Я сажусь рядом с ней за стол и слегка приобнимаю. Моя голова касается её плеча, но я балансирую, ведь знаю, что ей и так тяжело. — Ты сказала об этом папе? Она наконец находит силы посмотреть в мои глаза, когда размеренно гладит меня по голове. — Пока ещё нет… — с этими словами мама вздыхает, что указывает на отчаяние, либо я просто не в силах ничего разобрать, но мне кажется, что она что-то недоговаривает. — Мам? — …Да, милый? Я поднимаю голову и со всем своим понимаем смотрю на её: — Ты что-то недоговариваешь. И я это чувствую… Она пытается возразить, но я останавливаю её жестом. — Пожалуйста, не стоит скрывать, ты ведь понимаешь, что нам в любом случае будет тяжело. Это ведь началось ещё раньше? Ты была в клинике? Она какое-то время молчит, подбирая слова, и моё сердце начинает болезненно стучать. Я в замешательстве. Мне хочется, а может и не хочется знать ответ. — Да… — она тяжело выдыхает, и от этого жеста её грудная клетка чуть подрагивает, поднимаясь и тут же медленно опускаясь, будто она готова заплакать. Но от этого мне чертовски не легче, я сам едва сдерживаю слёзы и до конца не признаю тот факт, что так яростно отрицаю. Что так яростно не признавал все эти полгода. Тот факт, что полгода назад у неё обнаружили лейкоз. Чёртову лейкемию… От этой мысли мои руки начинают дрожать, я аккуратно заправляю прядь волос ей за ухо. Мама обнимает меня в ответ, и мне становится чуточку спокойнее. — Что они сказали? — мой голос дрожит, готовый сорваться на плач, но я держусь стойко. Я не могу заплакать. Я не могу поддаться эмоциям. Я должен быть сильным. Я должен быть сильным для неё, ведь больше всего сейчас маме нужна эта поддержка. — Он прогрессирует, он перешёл в активную, развернутую стадию… *** — Найл, подай скальпель. Начнём? — Элеонор звучит устало, когда мы втроём встаем вокруг совсем синего тела. В комнате витает запах формалина, и я почти задыхаюсь от него, а, возможно, и от переизбытка эмоций, ведь это наше контрольное вскрытие в этом семестре. Мы по три группы из трёх человек, находимся в этом очень холодном помещении. Где-то в углу, за столом, сидит Мистер Джексон и наблюдает за каждым нашим движением, отмечая что-то в своём блокноте, в секунду готовый указать на каждую погрешность, совершенную студентами. Мы с Хораном киваем, и Элеонор приставляет скальпель к коже рядом с яремной впадиной. На самом деле, нам с Найлом повезло, ведь мы учимся на другом профиле, на другую профессию и нам не нужно будет заниматься этим в будущем, поэтому Элеонор, как будущий патологоанатом, берёт всё в свои руки и большая часть работы ложится именно на неё. Когда Колдер плавно надавливает на кожу, та с лёгкостью поддаётся и кровь тонкой струей начинает стекать по этому уже беззащитному телу. Это женщина, которая вряд ли как-то возразила бы сейчас на счёт этого действия, раскрывается как бутон розы, когда Элеонор медленно ведёт скальпель вниз, разрезая каждый слой тканей. «Обширный рак мозга» — кажется, так было написано в тех бумагах, что лежат на столе рядом с Джексоном. Предварительный отчёт, который мы должны подтвердить, и заключение, которое, я думаю, никогда не хотела бы слышать эта женщина. Когда Элеонор ведёт по слою подкожного жира, меня начинает мутить. В голове самопроизвольно всплывают слова матери, сказанные этим утром. Странное ощущение, наподобие надрыва, образуется в районе моей груди и горла. Лицо этой женщины в какой-то степени напоминает лицо моей матери. Мои глаза снова перемещаются на скальпель в руках Элеонор, в этой медицинской маске я почти не дышу. Мой взгляд снова опускается на голову женщины, и теперь мне отчётливо мерещится моя мать. Я закрываю и открываю глаза, беспрерывно моргая, при этом стараясь глубоко дышать, но маска прилипает к губам и носу. — Подай щипцы, — просит Найл, но выглядит встревоженно и озадаченно, когда видит моё, скорее всего, побледневшее лицо. Я быстро беру их с металлического столика и передаю ему, теперь он начинает помогать Элеонор. Через какое-то время меня снова начинает мутить, но с каждым мгновением всё сильнее и сильнее. Я отшатываюсь. Это заставляет всех одарить меня встревоженными взглядами. Моя рука ложится на столик на колесиках, когда я теряю равновесие и он чуть отъезжает, какие-то инструменты с грохотом соскальзывают с него. Где-то позади слышны шаги приближающегося преподавателя. Я поворачиваюсь и врезаюсь в Джексона. Он грозно глядит на меня, когда я сдираю с себя маску и быстрым шагом иду к выходу. Мне нужно срочно покинуть это помещение… *** Шаги Миссис Смит отзываются постукиванием тонкой шпильки об плитку пола, когда она заходит в аудиторию. Я нахожусь в каком-то замешательстве, наверное, как и все в этом помещении, ведь это лекция Мистера Стайлса, но вместе него зашла она. — Добрый день, сегодня я буду заменять Мистера Стайлса. По личным причинам он не сможет вести сегодня лекцию, — её голос звучит спокойно и она с грохотом кладёт свои книги, журналы, блокнот и планшет на стол. Этот жест меня безумно раздражает, ведь это стол Гарри. А дальше я не вслушиваюсь в то, что она рассказывает, периодически подкрепляя это чертежами на доске. Это совсем не то. Это совсем не Гарри. Она не рассказывает и не преподносит информацию так, как это делает профессор. Её лекция не сравнится с его занятиями. И я отвлекаюсь на телефон. Это пугает рядом стоящего Хорана и Колдер, ведь они, как и я, прекрасно знают, что Смит чрезвычайно строгая, но мне плевать, здесь должен был быть он, а не она. И я впадаю в свои размышления. Слова Найла, сказанные им вчера, о том, что я где-то в восемь вечера исчез с вечеринки, не дают меня покоя. Это не даёт мне покоя потому, что они находились там до часу ночи и я не отвечал на звонки Найла, но хуже всего то, что я не помню, когда и при каких обстоятельствах вернулся домой. Я не могу спросить у мамы или отца и уточнить это, ведь их как-то может озадачить мой вопрос… Вдруг я вернулся поздно? Тогда, где я был? Ведь я совершенно не помню дорогу домой. Но ужаснее всего то, что Стайлс был там, на стене Гаспара… И хоть я убедил своего лучшего друга в том, что он оказался там по чистой случайности — тогда почему его нет сегодня на паре? Что значит это «по личным причинам, которое так ядовито вылетело изо рта Миссис Смит? Что произошло в тот вечер, когда пуля попала в ногу Стайлса? Моё обмякшее и совершенно уставшее тело потихоньку сползает по стулу, и я укладываю голову на руки перед собой, аккуратно расположившись на столе. Абсолютно плевать, если мне сделают замечание. Это должен быть чёртов Мистер Стайлс, с которым я должен поговорить насчёт всего произошедшего и увиденного, а не стервозная Миссис Смит… Гарри, который по «личным причинам» решил не явиться сегодня на пару, оставив меня со всем этим хаосом, что творится в моей голове. *** У порога меня встретил Клиффорд, самый верный и ласковый пёс: — Привет, дружище…! — я чешу его за ушком, и он облизывает мои скулы. Погладив его, я снимаю свои заношенные, но такие любимые кроссовки. В гостиной стоит запах вкусного ужина, но на кухне никого нет. Когда я отказываюсь у лестницы, дверь в комнату Гаспара оказывается приоткрыта, прямо как в тот вечер. И едва коснувшись первой ступеньки, я решаю заглянуть и всё-таки прочесть то, что находится в той папке. Так сказать, завершить начатое. Клифф, приученный к самым лучшим манерам, садится у лестницы и ожидает меня. Свет в комнате не горит — теперь моё любопытство разгорается еще сильнее. Я точно должен узнать обо всем, что находится в папке, ведь это сможет объяснить мне присутствие фотографии Стайлса на той стене. Медленно открываю дверь, и она неприятно скрипит. Внутри я сразу же сталкиваюсь с вопросительным взглядом детектива, сидящего за тем самым столиком перед окном. Он повернут ко мне вполоборота, на нём домашняя одежда. Я застываю на пороге, невинно и испуганно глядя в ответ… Но никто так и не произносит ни слова, и тогда я придумываю самое банальное оправдание для себя: — Добрый вечер, Гаспар. (Он кивает.) Вы бы не могли мне помочь.? Возможно, из-за дрожащего голоса моя просьба звучит коряво, но это хотя бы не выдаст меня. Он наконец поворачивается обратно к окну и произносит мягким голосом: — Чем я могу помочь? Я несколько минут стою у двери, переминаюсь с ноги на ногу, как бы собираясь и боясь войти, но Гаспар легким жестом руки приглашает меня. Мои шаги почти не слышны, когда я иду по ковру, а взгляд невольно цепляется за ту фотографию, что находится в левом углу стены. Моё сердце начинает бешено стучать. И прежде чем подойти близко к детективу, я делаю глубокий и беззвучный вдох. — По психологии нам задали сделать психологический анализ любого преступника, я не знаю, кого выбрать… Я дрожу, когда хватаюсь плавно за край его стола, и он переводит на меня свои холодные голубые глаза: — Можно так же выбрать и персонажа книги, фильма или сериала, то есть кого-то вымышленного… — добавляю я и, наверное, улыбаюсь своей самой фальшивой улыбкой. Он всё так же молчит, его глаза бегают туда-сюда, когда он исподлобья смотрит на меня, будто готов разоблачить в любую секунду. — Бери Кевина из «Один дома». Он снова переводит своё внимание на бумаги на столе, а я в недоумении стою здесь, рядом с ним, совершенно ничего не понимая. — Но почему его? — я даже смеюсь, ведь это всего лишь ребёнок, который пытался защищаться от грабителей. Он снова смотрит на меня как на провинившегося котёнка (Даже не знаю, почему в голове именно это сравнение всплыло) и начинает объяснять своим мягким голосом, растягивая слова: — Ребёнок с садистскими наклонностями. (Будто он произносит что-то очевидное) Вместо того, чтобы вызвать полицию, либо обратиться к соседям, он решил устроить различные ловушки и немыслимые вещи, тем самым обрекая противников на мучения. Оригинально и со смыслом. Он снова отворачивается к своим бумагам, а я ему киваю, безмолвно соглашаясь, но беру эту идею на заметку. Когда я бессмысленно вглядываюсь в его бумаги и стою уже дольше пяти минут, он снова вопросительно кивает. — Спасибо… Я учту Ваше предложение. Это всё, что я произношу, прежде чем быстро покинуть его кабинет и оказаться в своей комнате. *** Я приземляюсь на свою кровать, оставив рюкзак где-то рядом с дверью. Моё сорванное дыхание учащается, я мог попасться. Мог попасться. Ульель мог что-то заподозрить. Он точно что-то заподозрил. Но… Мне нужно узнать, что было в той папке. Я должен узнать это любым способом. И едва я теряю какую-либо надежду, как понимаю, что в Интернете может быть информация об этом. Подрываюсь с мягкой постели, бегу к рюкзаку и вытаскиваю свой ноутбук. Мне хватает меньше трёх минут, чтобы включить его и вбить в поисковике запомнившееся название: «Убийство на Чёрном озере». Всплывает множество ссылок, я теряюсь в них, не зная, какую открыть: «Убийство в Париже», «Убийство в Святом парке», «Мальчик в позе йоги», «Кровавая Сена». И я открываю одну за другой, находя всё новую и новую информацию: «1 февраля 2016 года в Париже было совершено самоубийство. В Святом парке около Чёрного озера, известного своей черной и мутной водной, в 16:45 было найдено тело молодого человека Джозефа Моро — сына, знаменитого владельца ресторанов La Seine, Алена Моро». «1 февраля 2016 года в Святом парке, было обнаружено тело 19-летнего Джозефа Моро, сына известного основателя сети ресторанов La Seine Алена Моро. Тело молодого Джозефа застыло навсегда в позе йоги рядом с Чёрным озером». »… тело Джозефа Моро застыло в позе йоги навсегда. Самоотверженное и самое страшное самоубийство 19-летнего Джозефа было совершенно у Чёрного озера. Молодой и известный сын владельца ресторанов La Seine, решил покончить жизнь самоубийством с наступлением сильнейших морозов во Франции». «Тело молодого 19-летнего Джозефа Моро было найдено обмороженным и переохладившимся рядом с Чёрным озером. Температура тела мальчика опустилась до критической температуры, вследствие чего наступила смерть». От всей этой информации и статей мне в считанные секунды становится плохо, но как самоубийство человека может быть связано с Гарри? Я выхожу на крышу, чтобы покурить и возвращаюсь обратно через окно. Мои дрожащие пальцы кликают на ссылку, которую я до этого не открывал. Я читаю совершенно непонятную мне статью, которая никак не может быть связана с тем, что я читал до этого. Это всё кажется таким бессмысленным и неинтересным, пока я не натыкаюсь на до боли знакомое мне имя… «1 апреля 2017 года в Париже был совершен терракт. Вблизи реки Сена было совершен взрыв». »… заминированная бомба была взорвана в ресторане La Seine, владельцем которого является известный бизнесмен — Ален Моро». «87 погибших человек и 14 раненных, среди них присутствует известный владелец отеля Borjia и бывший коллега Моро, англичанин Гарри Стайлс». Я не нахожу себе места, когда перечитываю это снова и снова, ведь это как-то взаимосвязано. Кто такой Ален Моро и почему Гарри был его коллегой? В моей памяти всплывают слова Зейна, который говорил о том, что он приехал сюда, и противоречия Эммы, которая всяко отрицала это, утверждая то, что он живёт здесь всю жизнь. Моя голова раскалывается, и нехватка никотина настигает меня снова. Я выхожу через окно снова. На улице совсем темно и морозно. Сигарета зажигается лишь с третьего раза из-за сильного ветра и моих дрожащих рук. Мне нужно поговорить с Мистером Стайлсом. *** Я произношу уже известное всем имя, и администратор Генри стучит по кнопкам телефона своими тонкими пальцами. Это действие кажется мне до безумия знакомым, будто я когда-то видел это прежде. — Да. Хорошо, Мистер Стайлс… (Как-то строго звучит этот юноша, когда говорит со своим боссом через мононаушник с правой стороны). Вы можете подняться… Я непонимающе смотрю на него, а после перевожу взгляд на его руку, ведь он указывает мне на лифт. И я звучу слишком глупо, когда спрашиваю: — Могу я узнать, какой этаж? Он несколько секунд непонимающе смотрит на меня, будто я и без этого должен знать ответ, но вскоре произносит: — 20 этаж, простите… Я думал, Вы помните… — Извините? Я помню? — я перебиваю юношу, что немного пугает его, и он в какой-то спешке начинает перебирать бумаги за стойкой. — Да, ведь Вы были здесь пару дней назад. (Он замолкает, будто сказал что-то лишнее.) Хотя, это не моё дело. Простите. 20 этаж, кхм… Я стою перед ним ещё какое-то время до тех пор, пока не прихожу в себя. Что-то определено произошло несколько дней назад, и я это упустил. Когда лифт за считанные секунды поднимает меня на 20 этаж, я оказываюсь перед, казалось бы, такой знакомой мне дверью в этом темном длинном коридоре. Меня накрывает самое настоящее чувство дежавю. И я корю себя за то, что решил явиться сюда, ведь, возможно, у него какие-то неприятности. Он мог заболеть, с ним могло произойти что угодно — или я просто ищу оправдание, чтобы поговорить с ним. Всё это, скорее всего, нужно лишь мне одному. Два стука в дверь, и рассеянный взгляд Стайлса встречается с моим. Мелкая дрожь расползается по моему телу, когда он смотрит на меня вот так. Будто я потревожил его покой, но так и есть, ведь явился сюда слишком поздно. — Здравствуйте, Мистер Стайлс. Возможно, я не вовремя, но нам нужно поговорить… В моей голове эта фраза повторяется слишком знакомо. Он выглядывает в коридор, оглядывает его справа налево и впускает меня. Как только дверь захлопывается за нами, его теплые руки ложатся на мою спину и не подвластный своему рассудку я обнимаю его в ответ. Так, как будто нуждался в этом всю свою жизнь.