Найди меня, как только проснёшься.

Я стою перед дверью из светлого дерева. Вокруг длинный коридор, в котором больше ничего нет. Лишь бежевые стены, уходящие куда-то вверх овалом и единственная дверь, перед которой я стою. Пальцами провожу по извилистой, лакированной поверхности. Мне нужно войти или уйти. Я выбираю дверь. Холодная ручка сразу поддаётся, и я вхожу со слабым скрипом. Полумрак заполняет комнату, растворяя в себе нотки цитрусовых. Комнату освещает лишь ночник, который стоит на столе в левом углу, на нём же покоятся и апельсины в деревянной ёмкости. Справа на кровати лежит Тина. Я медленно прохожу к ней, не понимая, как я оказался в её студенческой комнате. Через окно напротив меня, рядом с кроватью, порывами задувает приятный осенний ветер. Тюль каждый раз подрагивает, когда потоки воздуха задевают его. Я медленно подхожу к кровати, всеми мыслями пытаясь запомнить и дополнить каждую деталь, ведь не понимаю, реальность это или очередной сон. Тина размеренно дышит, от этого её грудь спокойно приподнимается и опускается. Пшеничные, волнистые волосы девушки разбросаны по подушке, и их подчеркивает сорочка молочного цвета. Одна рука покоится на животе, другая закинута на подушку. И я снова нахожу россыпь родинок на внутренней стороне этой утонченной руки. Одеяло чуть-чуть сползло на пол, и, когда я осторожно накрываю девушку им, Тина открывает глаза и смотрит на меня. Взгляд её глубоко карих глаз выражает тепло и радость, но вот скулы чуть напряжены. — Тина… — шепчу я, всё ещё стоя в согнутом положении над ней. Мои руки находят её аккуратную и хрупкую кисть. Я преподношу запястье подруги к своей щеке, при этом нежно поглаживая. — Луи… — будто проглатывая моё имя, произносит она. Тина приподнимается, тут же садится и уже обеими руками гладит моё лицо. Её глаза тонут в слезах. Она снова произносит моё имя: — Лу… — громкий всхлип не позволяет ей произнести последнюю букву. Слёзы быстро покрывают алые щёки, скатываясь одна за другой, не щадя даже одежду, ведь там, где образовалось мокрое пятно, сорочка становится прозрачной. — Тина, скажи мне. Пожалуйста, скажи мне, что произошло? Я лихорадочно глажу её волосы, пытаясь вытереть слезы кончиками пальцев. Она смотрит прямо мне в глаза, будто пытается заглянуть глубже. Куда-то в душу, ближе к сердцу, к желудку. — Я не хотела, Луи, я не хотела… И она повторяет это снова: — Я не хотела, я не хотела, Лу… И снова. — Я не хотела, Луи, я не… Я не хотела, Лу… Её голос сбивается, но каждое слово звучит более отчётливо. Мы одновременно встаём и подходим к окну. Я не понимаю, почему я это делаю, но чувствую, что должен это делать. Будто так и должно быть. Я встаю на подоконник и помогаю ей туда же залезть. Ночной студенческий двор проглатывает всё, что находится на земле, поэтому рассмотреть какие-либо детали невозможно, будто мы смотрим вниз не с седьмого этажа, а с тридцатого. Деревья, скамейки, забор, фонари — всё размыто и будто не имеет значения. — Я не хотела… Её голос звучит спокойно и смиренно. Будто больше нет никаких терзаний и забот. Я снова смотрю на неё, пытаясь как можно чётче в своей голове запомнить её профиль лица и тонкую шею в этой призрачной темноте. Тина крепко сжимает мою руку, и мы синхронно делаем шаг вперёд. Чувство контроля над чем-либо пропадает, и не получается даже сделать вдох. Ветер будто плавно несёт тебя вниз, контролируя каждый нейрон внутри организма. И лишь когда ко мне приходит осознание того, что мы сейчас ударимся об асфальт, меня одолевает цепенящий страх и паника. Я пытаюсь открыть глаза — получается с трудом. Спустя пару мгновений, поворачиваю голову и не нахожу Тину рядом. Я смотрю вниз и, где-то очень далеко, вижу, что она лежит на асфальте. Её сорочка окрасилась в красный, кроваво-красный, а из тонких кистей рук торчат поломанные кости. Моё сердце начинает колотиться со скоростью света, намереваясь разорваться. Я закрываю глаза, пытаясь стереть эту картину из памяти. Снова и снова. Красная сорочка, переломанные конечности… — А-аа-аа! — я кричу, но из-за ветра даже не слышу собственного голоса. Я ударяюсь об асфальт и открываю глаза. Хватаюсь за простыни, за сердце, снова и снова глубоко вдыхая и выдыхая. Это был сон. Всего лишь сон. Но я всё ещё держусь за сердце. Под моей ладонью оно бьётся в сумасшедшем ритме. А из-за пота, меня начинает бросать в дрожь. — Ты не хотела… Эти слова на повторе крутятся в моей голове, пока я снова не проваливаюсь в сон. *** Chris Garneau — Things She Said Я стою перед огромным зеркалом в своей комнате: справа от меня висит черный смокинг и черная рубашка, идеально выглаженная мамой. Вокруг бегает Клиффорд и, кажется, он единственный, кто не понимает, что происходит. Я беру рубашку, надеваю её и медленно застёгиваю пуговицы, стараясь как можно дальше оттянуть момент. Момент, когда мне нужно будет спуститься по лестнице и вместе с семьёй поехать на кладбище. С того дня прошла неделя. Неделя безрезультатных поисков причины смерти. Неделя вскрытий, экспертиз, допросов. Ничего не найдено — это был суицид… Это было самоубийство… Даже Гарри Стайлс, на которого пало подозрение, был не причастен к этому. Никаких доказательств. Он был чист.. Или… У него было железное алиби. В конце концов, я доверяю работе своего отца и его людей и даже работе частных детективов. В итоге, нам всем пришлось проглотить это заключение — «самоубийство»… Я заправляю рубашку в брюки и затягиваю ремень. Следом накидываю пиджак, аккуратно поправляя его за ворот. Беру с комода расчёску и аккуратно укладываю волосы вбок. Я должен выглядеть хорошо для неё. Я должен достойно проститься с ней, пока её тело не примет земля. Мы едем в папином старом Volkswagen Polo. Тишина окутывает нас, и лишь мама пытается разрядить обстановку, сидя на заднем сидении и бросая всякие незамысловатые фразы, вроде: «Сегодня тепло», «Она была хорошей девочкой», «Всё будет хорошо». Я сжимаю свёрток листа, который написал вчера ночью. Свою речь. Я хочу, чтобы она слышала это всё. Всё, что я не успел сказать ей лично. Мы все стоим рядом с гробом, в котором лежит Тина. Здесь довольно ветрено, ведь местом прощания выбрана открытая местность. Стальные ворота то и дело поскрипывают, до нас лишь доносится неприятный скрежет с другого конца кладбища. Каждый подходит к ней и прощается, по желанию целуя в лоб. И когда подходит моя очередь, ноги в мгновение немеют, в горле пересыхает, но я двигаюсь медленно в её сторону. Тина лежит юная и прекрасная. Её бледная кожа просвечивает тоненькие венки на веках и щеках, лёгкая улыбка покоится на пухлых розовых губах. Волосы девушки аккуратно завиты и уложены на плечи, руки мирно лежат на животе. И мне кажется, что сейчас она вот-вот улыбнется, откроет глаза и скажет, что всё это шутка, но я слышу плач её матери позади меня, и жестокая реальность берёт верх. Она не откроет глаза, и не улыбнется, и, более того, ничего не скажет. Я смотрю на неё ещё несколько минут, слабо улыбаюсь и целую в лоб. После молитвы священника, Тину накрывают крышкой гроба и аккуратно спускают в заранее выкопанную в земле яму. Я чувствую, как что-то щемит в моём сердце, будто изнутри каждый сантиметр разрывает меня на части. В памяти всплывают картины похорон моей сестры, и я нервно сглатываю, отгоняя эти мысли прочь. Когда всё наконец-то заканчивается, каждый становится на место священника и произносит прощальную речь, какие-то слова. В основном это соболезнования родителям погибшей девушки. Когда желающих больше нет, я занимаю это место и разворачиваю помятый и уже затертый мной свёрток листа. Ветер играет с ним, пытаясь унести его куда-то, и портит мою прическу, сдувая челку на лоб. Все смотрят на меня в ожидании, а я смотрю в ответ на них. Я пытаюсь говорить чётко, но ком в горле заставляет дрожать мой голос с первого сказанного слова: — Тина Куппер была очень неусидчивым ребёнком, хоть я не понимал этого тогда, но понимаю это сейчас. С первого момента, когда она зашла с наш дом с моей… — я снова сглатываю, — с моей сестрой, я понял, что мы подружимся с ней. Она всё время бегала, строила мне всякие забавные рожицы и гримасы. Она всегда дурачилась и была такой жизнерадостной, что я не мог не заразиться от неё этим. Так оно и произошло. Мы выросли вместе. Вместе поступили в один университет. И пусть мы не были лучшими друзьями, мы всё равно были близки. Она научила меня видеть и чувствовать всю радость этой, казалось бы, обыденной и серой жизни. Вещи, которые она когда-то сказала мне, навсегда останутся со мной. Однажды она сказала, что жизнь одна и её нужно прожить в своё удовольствие, прожить достойно. Тина верила, что в жизни самое главное — любовь. Она сказала мне никогда не бояться и открываться миру. Она знала, что хочет, чтобы её родители гордились ею, когда она закончит университет с красным дипломом, и так сильно, как она любит, их не любит никто... Я думаю, нам стоит помнить все эти вещи, которые она когда-то сказала мне, потому что жизнь не бесконечна. Мы не бесконечны. (…) Она была в жизни каждого из здесь присутствующих вторым маленьким солнцем, чья улыбка ежедневно грела нас. — Я быстро смахиваю слезу, которая образовалась в уголке глаза. — Тина Куппер, покойся с миром, и пусть земля тебе будет пухом… Ты навсегда останешься в наших сердцах. Спасибо тебе за всё. *** Музыка бьёт по моим ушам, а виски по моей координации. Я беру ещё один бокал чего-то крепкого и выпиваю его залпом. Блондинка, которую я уже успел забыть на лицо, тянет меня на танцпол. Я лишь помню, как после похорон взял машину отца, и прямо с кладбища уехал наматывать круги, проливая слёзы как последняя девчонка, а потом остановился у какого-то бара, выпил один стакан виски, потом второй, потом третий. В полном одиночестве. Я не хотел никого видеть и слышать, я скидывал звонки Найла и Зейна. А после и вовсе выключил телефон. Я каким-то образом оказался здесь, в этом огромном клубе, на другом конце Лондона. Мило улыбаясь, плетусь за блондинкой, она в ответ кокетливо улыбается мне, и, когда я запутываюсь в собственных ногах и падаю, под ритмично двигающихся людей на площадке, роняю свой дорогущий галстук. Он быстро скатывается с моей шеи и падает на грязный пол. Меня начинает мутить, и я быстро подбираю его, грозясь получить чьей-то ногой по руке. Я встаю. Шатаюсь. Толпа затягивает меня в себя, и, когда светомузыка меняется с зелёного на красный, я поднимаю глаза и встречаюсь сквозь толпу со знакомым взглядом изумрудно-зелёных глаз.