Французские мужчины целуются так

Эммануэль расценивает, насколько лишним был последний шот водки. Лишним для тела, конечно. Его голове это только на пользу. Когда перестают щелкать затворы камер, когда не мелькают вспышки, когда он может снять галстук и просто говорить. В ресторане уже нет наушников, но с ними все еще синхронист, позволяющий не задумываться о том, как сказать, что хочешь. С английским у Эммануэля проблем нет, но Владимиру требуется больше времени, чтобы понять его. И порой не хватает запаса слов выразить мысли. В их беседе один на один он не раз сталкивался с тем, что Владимир замолкал, словно ища глазами слово, пролетающее в воздухе мимо. Эммануэля забавляют паузы между тем, как он скажет какую-нибудь шутку, и переводчик донесет ее смысл до него. Как Владимир улыбнется уголками губ и посмотрит ему в глаза, кивая в знак того, что оценил его юмор. Обычно такие встречи не проходят без первых леди и официальных представителей, но сейчас из них только телохранители в отдалении, между вип-зоной и верхним залом. Водка спасает. От мыслей, от скованности, от трепета. Это было всегда, есть и теперь. Владимир Путин. Позади каждого наверху стоят большие люди с толстыми нитями, пронизывающими каждую мышцу, связывающими каждую конечность. Ты не можешь принять решение лично, пока они не дернут за нужную. Эммануэлю это знакомо очень хорошо, он чувствует эти нити, даже когда не видит. А впереди — союзные договоренности, федерализм и голосования. Владимир производит впечатление человека, который решает все сам. Диктатор? Если угодно. В нем сочетается восхитительное спокойствие в лице с энергичностью и живостью, заставляющими непоседливо двигаться ноги. Эммануэль обратил на это внимание еще годы назад. Что-то человеческое, пробивающееся сквозь восковую маску. Что там под ней? Кто принимает такие большие решения? Мозг в окружении плоти и крови, или механизм, так искусно спрятанный под человеческой кожей? Эммануэль помнит, как коснулся ее впервые. Владимира это озадачило и заинтересовало. Все предпочитают уважительное расстояние, но Эммануэль не знает, что такое расстояние. Ему нравится дотрагиваться, вторгаться в личное пространство, заставляя чувствовать себя. Свою близость, свою искренность, свой интерес. — Это великолепно. У нас бы сюда добавили чесночный соус, — замечает он, откладывая вилку. Владимир ждет, когда переводчик закончит. На его лице эмоцией нет, но в глазах уверенность и спокойствие. — Как же после чеснока целоваться? — переводит синхронист и поджимает губы, стараясь не улыбнуться. — А кого мне целовать? Моей жены здесь нет, — парирует Эммануэль. Но он знает, кого бы здесь поцеловал. Эммануэль помнит, как коснулся этих губ впервые. Какой-то из этих вопросов: «А правда ли, что в России мужчины целуются при встрече», — смех Бриджит и сухой поцелуй-шлепок после коньяка. И очень, очень горячий поцелуй после. Шелест бархатных тяжелых штор, полумрак и вновь смех. — Французские мужчины целуются так, — сказал тогда Эммануэль по-английски и рассмеялся. А после встал на колени и показал, как французские мужчины сосут член. Эммануэль смотрит сквозь кристально прозрачную водку, разглядывая лежащий рядом с салфеткой нож для рыбы, и вспоминает детали. А помнит ли Владимир? Владимир поднимает взгляд. Конечно, он помнит. Не может не помнить. А что еще в его голове, кроме воспоминаний? Он никогда не говорил о чувствах, поэтому в этом Владимир не лжет. Какие здесь могут быть чувства? Кроме одержимости. Эммануэль упивается каждым прикосновением, каждым словом. Дотрагивается до монумента и восторгается внутри. Далекий и холодный, Владимир остается загадкой. И для него, и для мира. Его помыслы. Его действия. Его хочется выводить из себя, задавать провокационные вопросы, видеть, как он выворачивается из сложной ситуации. Сколько правды в том, что он говорит о себе? Сколько правды в том, что говорят о нем другие? Кто его знает.

***

К ночи становится жарче. В России в помещениях везде жарко, тепло тут не экономят. Эммануэль расстегивает пальто, в котором совершил неуверенную перебежку от дверей ресторана до дверей Ауруса. Водитель закрывает за ним дверь. Владимир уже внутри, так близко и далеко. Между ними панель столика. — Я рад, что мы продуктивно провели нашу встречу сегодня, — дежурно говорит он. Переводчика уже нет, и этот его рубленый английский. Длинные фразы больше говорят о том, что он их заготовил. — Надеюсь, с коллегами из Киева все тоже пройдет хорошо. — Надеюсь, — повторяет за ним Эммануэль, болтая коленями. Ему нравится эта машина. — Может быть, не настолько… Он успевает завершить фразу до того, как водитель займет свое место. Он не спрашивает, куда ехать, дорога привычна, все еще недалеко от центра. Приглядываясь, Эммануэль видит в отдалении черный блеск Москва-реки. Под гул снаружи Эммануэль размышляет о том, что не будь этого столика, он мог бы коснуться своим коленом колена Владимира. Дотронуться и пробудить воспоминания, спрятанные под гнетом последних лет, разделявших их. Сделать их не воспоминаниями, а реальностью. Новым фрагментом, новой деталью. Он глубоко вдыхает, закрывая глаза. Стоит протянуть руку, и он коснется одного из самых влиятельных людей, что знает. В его ладонях самая большая страна, как глина, и никто не говорит ему, что лепить. Эммануэль хочет почувствовать руки на себе. Чтобы он коснулся сам. Чтобы не было глаз водителя, блестящих в зеркале заднего вида, чтобы не было Президент-отеля так близко, чтобы дорога стала бесконечной. Его бесконечным падением в темный липкий омут. — Сергей, — обращается Владимир к водителю, прежде чем сказать ему что-то русское, краткое и непонятное. Эммануэль разобрал сложное слово «pojaluysta». Он пытался произнести его как-то, не выходило. Больше ему нравится слово «da». Что бы Владимир ни сказал, это повлекло за собой остановку машины. Эммануэль смотрит в окно, однако определить, приехали ли они, не удается. Заглушив двигатель, Сергей-водитель открывает свою дверь, выходя на улицу. Эммануэль играет с полами пальто, ожидая, что и перед ним откроют дверь, но Сергея-водителя нет ни с его стороны, ни со стороны Владимира. — Что ты ему сказал? — спрашивает он, поворачиваясь. Сердце заходится от пьяного восторга, голова пуста, а тело податливо. — Сказал, что у нас конфиденциальный разговор. Чтобы он прошелся, пока мы поговорим и обсудим некоторые детали. — И часто ты говоришь? Без свидетелей. — Нечасто. Эммануэль чувствует на своем запястье его руку, опускает взгляд, оценивая эту волнительную близость. Первый шаг принадлежит не ему, и это кружит его, как в урагане. — К черту, — шепчет Эммануэль, не уверенный, на каком языке это произнес. Точно не на русском. Он тянется к Владимиру через столик. Обнимает голову рукой, целуя в губы. Сначала по-русски, потом по-французски. Дергает плечами, стряхивая с себя пальто и пиджак. И не прервать поцелуй, перебираясь на его сторону от столика, очень сложно. Не ударившись носами, невозможно. Но боль удара смягчает возбуждение. Эммануэль нащупывает его член через брюки и мычит в поцелуе. Пол в Аурусе мягкий, как специально чтобы удобно было стоять на коленях. Эммануэль сползает вниз, дрожащими пальцами пытаясь справиться с ширинкой Владимира. Тот ведет себя, как хозяин положения — то есть как всегда: расправляет полы пиджака, раздвигает ноги. Наблюдает за ним, как за представлением в театре. Безмолвно и с ожиданием. Эммануэль вбирает его член в рот, продвигаясь губами по стволу ближе к основанию, где светлые волоски щекочут ему кончик носа. С каждым движением брать полностью становится все труднее. Он твердеет, распрямляется. Эммануэль высовывает язык и играет с головкой, смотря в лицо Владимира. На нем все еще мало эмоций, но он доволен. Эммануэль чувствует. Он хочет больше. Он перебрасывает ногу через ступню Владимира, чтобы тереться о его туфлю пахом, и мычит, когда твердый носок от неаккуратного движения больно проходится по выпуклости, которую не скрыть. Обычно Эммануэль все делает сам. Владимир не из тех, кто будет трогать мужской член. Не из тех, кто озаботится чужим удовольствием. Он доставляет его своим присутствием, собой, и этого достаточно. Рука Владимира гладит его по волосам, обходит щеку, и скулой Эммануэль чувствует прохладный ободок его кольца. Его прикосновения. Это все. Их так много и так мало. — Ты можешь трахнуть меня? — грязно спрашивает он, приподнимаясь, чтобы от взгляда было не уйти. Эммануэль бы хотел, чтобы Владимир поцеловал его, но тот лишь касается его подбородка кончиками пальцев, оставляя между ними расстояние. — Я к твоим услугам, — говорит он медленно и отклоняется назад, предоставляя себя, как и обещал. Эммануэль поднимается, опираясь о сиденье между его ног. Звенит ремень, голые ягодицы чувствуют, что в салоне не так жарко, как ему сперва чудилось. — Не знаю, как это тут оказалось, — говорит Владимир, и, когда Эммануэль поднимает глаза, он видит между его пальцев презерватив. Эммануэль улыбается ему, зажимая кончик языка между зубами, и перехватывает квадратик из фольги. Раскрыть осторожно, тут же скатать упаковку в металлический шарик, отбрасывая в желобок для стакана на столике. Он крутится, как в рулетке, и Эммануэль знает, что выпадет зеро. Он хотел бы сесть на его колени лицом, но придется снимать штаны, слишком много времени и действий. Последний раз он тоже ничего не видел, перегнувшись через стол. Так давно. Эммануэль седлает его колени, раздвигая свои ноги, насколько позволяют стягивающие лодыжки брюки. Одной рукой упирается в столик, второй — пытается не залапать стекло, удерживаясь. Владимир оглаживает его сзади, и кожа под ладонью горит. Словно клеймо принадлежности. Следующее прикосновение не такое нежное. Владимир подтягивает его за живот ближе и вместе с тем нажимает на спину, заставляя прогнуться. Даже если бы они не могли говорить, этот язык — лучший язык. Когда тела сплетаются вместе, одно проникает в другое, и они превращаются в одно целое. Эммануэль ощущает принадлежность, привязанность и восторг. Член проскальзывает в него, хоть и со смазкой, но не без труда. Владимир помогает ему удержаться и не сесть махом. Ноги дрожат, мышцы бедер гудят от напряжения. Хочется замереть в этом мгновении, когда Франция и Россия соединились, и хочется пуститься в безумный пляс, метаморфозы и движения, на которые способны не страны, а простые люди. От бездомных до великих мира сего. Эммануэль откидывается затылком ему на плечо, упирается в сидение и начинает двигаться. Удовольствие накачивает его, скручивает и мнет, как мнутся брюки, на левую штанину которых он наступил. Он дрочит себе, дыша тяжело и жарко. Вот оно. То, о чем он мечтал. То, чего так хотел, звоня раз за разом. В публичных конференциях или личных интимных звонках. Сидя в своем кабинете или лежа на кушетке и слушая его голос в трубке. Или вспоминая. Как многое, многое другое. Член Владимира толстый и нужный, он делает ему так хорошо, подчиняет себе, подминает под свою власть и поднимает на вершины наслаждения. Эммануэль обнимает его за шею, закинув руку назад, подставляет губы под поцелуй и думает о том, как будет вспоминать эту встречу. Запах водки, мятые костюмы, жаркие рты. Он не знает, что чувствовать, поэтому чувствует все. Позволяет себе быть всем и быть ничем, пока оргазм не выбьет из него дух. — Черт, — сквозь зубы ругается он, потому что не все попало ему в руку. И хотя Эммануэль знает, что то, что было в Аурусе, остается в Аурусе, он ежится. Владимир ерзает под ним и протягивает сухие салфетки из отделения под столиком. — У тебя все продумано, верно? — спрашивает Эммануэль, вытирая пальцы. Владимир не отвечает. Он еще не кончил, а это не способствует пониманию других языков. Эммануэль старается не выпасть из брюк, снимаясь с него. Ощущение не из приятных, особенно на фоне эйфории, в которую погрузилось секунды назад. Или уже минуты? Владимир благосклонно принимает его действия, и рука тут же дотрагивается до головы, поглаживая. — Если ты меня поцелуешь, — со смехом говорит Эммануэль, стягивая с него презерватив и оголяя кожу. Он вновь надевается на него ртом, теперь на такой твердый, горячий и пульсирующий. Сжимает губами, помогая рукой. Самая интимная конференция. — Смотри на меня, — просит Владимир сверху, и Эммануэль подчиняется, поднимая взгляд. Они не отрывают друг от друга глаз, пока Эммануэль сосет ему член. Признаться, это одна из лучших вещей, что он делал. Держать в одной руке самое личное место самого важного человека самой большой страны. От этого кровь отливает от головы, чувствуешь панику и восторг. Эммануэль чувствует. Он не удерживается и опускает глаза, прежде чем нанизаться максимально низко. Пульсация почти стучит ему по губам, он двигается, пока она не уймется. Владимир не стонет, не жмурится. Он приоткрывает рот и выдыхает с неопределенным звуком, а потом опадает на сиденье, смотря в потолок. Еще одно лучшее ощущение. Они приводят себя в порядок. Владимир протягивает ему свой платок с вышивкой, бормоча что-то про рот. Открывает окно, потому что внутри сильно пахнет мускусом и все еще водкой. Эммануэль щурится, с подозрением смотря на белое пятнышко на сидении напротив — его или не его. Хотя уже сегодня после поездки салон, скорее всего, почистят, ему забавно. Еще он вспоминает об одноразовых салфетках, сжимая в руке его платок, мягкий, шелковистый, с тонким рельефом вышитых инициалов. Это вновь жест, и он вновь волнителен. — Я рад, что мы продуктивно провели нашу встречу, — повторяет ранее сказанную Владимиром фразу Эммануэль. Они оба смеются, а потом каждый начинает думать о своем. Возвращается Сергей-водитель. Эммануэль не знает в действительности, что ему сказал Владимир и почему тот ходил так долго. Это не то, что его сейчас беспокоит. У него много поводов для волнений. Но точно не этим вечером.