Paints on your body

      Всё изменилось спустя месяц после смерти Фло.       Находясь в одиночестве, Софи старательно уничтожала внутри себя всё то, что было построено её подругой. Она просто не понимала: как можно чувствовать скорбь и отвращение одновременно? Но обе эти причины заставили её лишь сильнее закрыться в себе, стать абсолютно нелюдимым призраком, ещё более бледной тенью себя прежней.       Она презирала Фло. Не могла её простить. Но также ярко ощущала её нехватку в своём сердце: одна ошибка наложила тёмный след на их совместное прошлое, но вовсе не перечеркнула его.       Она совершенно запуталась в своих чувствах. И решила, что проще просто забыть этот шантаж. Забыть весь пережитый ужас. Забыть все изменения в себе. И ненавидеть себя ещё больше. Ненавидеть так, словно она сама во всём виновата. В этом и была вся Софи.       Раз в неделю, по субботам, ровно в десять вечера она приходила на кладбище и молча стояла у могилы. Сначала минут по десять, потом меньше, ещё меньше… ей было нечего говорить Фло, как и нечего спрашивать. Лишь в тот день, дрожа от декабрьского мороза, она сухо буркнула: «Смотри, какая я стала одинокая…» и ушла, в этот раз не оставив около незаметного монумента два бледно-желтых нарцисса, как это бывало раньше.       Тогда было очень холодно. Настолько, что пар от тяжелого дыхания из её рта больше походил на маленький сгусток тумана. И руки покраснели, отдавая уже нездоровой синевой. А слёзы так и застыли в её глазах маленькими льдинками: Софи снова жалела себя, яростно ненавидя собственную слабость и притуплённую ненависть. Как же это тяжело — жить без какого-либо смысла.       А, придя домой, она вновь наденет на себя маску счастливого безразличия, тепло и немного грустно улыбнется брату, обнимет отца, поцелует мать в щеку. И они сделают вид, что все хорошо. Лишь переглянутся, когда она уйдёт, и грустно покачают головами. Нет, они её не исправят. Софи должна сама всё понять. Им она больше не верит.       — Софи, — её окликнул отдалённо знакомый голос. — Ты… ты в порядке?       Она подняла взгляд, и впервые за последние дни в её глазах промелькнуло что-то новое. Удивление, какой-то детский восторг, отражённые на радужке их воспоминания о былой нежности. Лишь на секунду. Потом они выражали лишь её обиду и крайнее раздражение. Прозвучало только сухое:       — Давно тебя не видела, Хаку.       Казалось, что прошло гораздо больше, чем полтора месяца. В его собранных в пучок иссиня-черных волосах, в аляповатой парке цвета хаки с коричневым мехом на капюшоне, в этих странных штанах, испачканных в разноцветных красках, она увидела нечто новое. С ним тоже что-то произошло.       — Софи, я знаю, что ты думаешь, — подойдя, взял её за ледяные руки, потирая пальцами покрасневшие костяшки. — Что я тебя бросил. Что это было просто… наваждение. Но это не так. Ты… ты настоящее произведение искусства. Я не устану это повторять вновь и вновь.       — И поэтому ты пропал, когда был так нужен мне, — нервно закусила губу, но руки не отняла. — Поэтому даже не пытался узнать обо мне ничего. Как же это похоже на еще одну насмешку от судьбы…       — Ты не права. Меня пригласили съездить в компании на природу, порисовать. Я не знал, что это так надолго… и что нельзя брать с собой ни одно электронное устройство. Только природа и я. А потом… я честно искал тебя. Твой телефон был недоступен, квартира продана, ни записки, ни звонка, ничего. Мне пришлось очень долго искать, где ты работала и где теперь ты живёшь. Поэтому я здесь. У твоего дома. — И почему это звучит как отмазка? — с недовольством закатила глаза, сжимая при этом его пальцы. Но телефон она разбила в тот же день, что умерла Фло. А жить одна, как бы не хотела, она больше просто не могла.       Почему-то сейчас, злая на него и абсолютно потерянная, она вспомнила, как эти пальцы касались её тела в тех местах, которые ещё не были доступны никому. Удивилась осознанию того, что ей не хватало человеческого тепла. Его тепла.       Хаку был окончательно смущен. Опустил глаза на землю, прикрытую толстым слоем снега, покраснел ещё гуще, но уже не от холода. Её слова ранили, а руки любили. Он совершенно не понимал её. Видимо, девочка и сама запуталась в себе и своих чувствах.       — Думать тебе, Софи. Я просто хотел сказать, что ты мне нужна. Другой вопрос: нужен ли я тебе? Просто скажи. Я отдам тебе, что хотел, и уйду из твоей жизни, если ты пожелаешь меня больше не видеть. Решись на выбор.       — Выбор. Знал бы ты, насколько это сложно.       Рука выскользнула из его пальцев. В задумчивости Софи отошла, разбрасывая снег ботинками. И снова сердце разделилось на две части: одна так сильно скучала по Хаку, что была готова согласиться на что угодно, чтобы он просто остался рядом с ней; а вторая таила жгучую обиду на такое долгое отсутсвие, никак не могла его простить, довериться вновь, довериться хоть кому-то ещё после Фло.       — Просто позволь мне узнать.       Она обернулась. Удивительно, как в Хаку смешались робость и смущение с уверенным желанием ей помочь. В этот момент он показался Софи таким… нужным. Тем, кто бы мог помочь ей обрести гармонию с собой. Научить переживать жизненные трудности. Да просто стать близким человеком. Все же, он искал её и нашёл. Не случайно ведь.       — Я больше никому не могу доверять, — сломленная, она лишь растроенно поджала губы. — И прощать… так тяжело прощать тех, кто хоть раз сделал больно.       — Ты и не должна, — сделал неловкий шаг навстречу. — Кого бы то ни было. За одним только исключением. Доверься себе. Прости себя. Прошу.       Она хлюпнула носом, утирая глаза замёрзшими руками. Слёзы хлынули ручьём, а она больше не нашла в себе сил, чтобы их сдержать. И не надо было. Хаку тут же притянул её к себе, такой высокий и заботливый, позволяя разреветься в широкую грудь. Сейчас он показался Софи невероятно похожим на большого плюшевого мишку, который мог принять в себя все её печали. И она отпустила их в момент. Без остатка.       Всё плакала и плакала под его мерные поглаживания по растрепавшимся волосам. Себе она казалась глупой и противной, ему — искренней и нуждающейся в любви. Хаку не понимал, как она могла подумать, что он её бросил, оставил такую беззащитную в этом огромном мире, полном ужасов и разочарований. Ведь именно с ней он мог быть настоящим. Не героем, конечно, но тем, кто подарит ей нежность и уют. По крайней мере, он бы этого хотел.       Когда она подняла взгляд, Хаку покраснел лишь ещё гуще, и его щёки стали тронуты розовиной уже вовсе не от мороза. Что-то было в этом взгляде. Словно Софи наконец поняла, кто она такая и как ей быть. Словно вдруг проникнулась всего лишь этими несколькими словами, осознала, что этот человек не хочет причинять ей боль.       — Я бы хотела попытаться. Честно, — непоседливо шмыгнула носом. — Попробуем? Вместе. С самого начала.       Он ничего не отчетил. Лишь смущенно улыбнулся и, осторожно обхватив её ладонь руками, оставил на ней невесомый поцелуй. Софи закусила губу и опустила взгляд. «Такой милый…» — удивлялась собственным мыслям и поспешному решению, но в то же время ликовала от восторга где-то внутри. А в слух ненавязчиво протянула:       — Что же мы на холоде стоим. Пойдем… домой.       — А как же твои родители? — растерянно почесал затылок.       — Ничего. Они будут рады, что я привела друга. Пока что. Не бойся, не укусят.       — Тогда… пока мы с тобой одни. Я бы хотел кое-что тебе отдать. Когда увидел эти цветы, сразу подумал о тебе, решил изобразить в надежде, что ты будешь носить кулон и он убережёт тебя от грусти.       Из кармана Хаку вытащил небольшой свёрток, защищённый крафтовой бумагой. Дрожащими руками Софи вскрыла его и ахнула. Ровный овальный кусочек дерева, окаймлённый бугристой корой и заполненный кольцами жизни разных оттенков, от бежевого до бордово-коричневого. А на нем тонкой кисточкой и яркими красками изображена ветвь акации распустившейся нежно-розового цвета с явно выделявшимися малиновыми цветами и сочной зелёной листвой. Через маленькое отверстие на верхушке амулета была продета тонкая частая медная цепочка.       Лицо Софи выражало нескрываемый восторг. Она еще долго любовалась маленьким шедевром, стараясь уделить внимание каждой его детали. Наконец, она спрятала подарок в кармане куртки.       — Спасибо. Надену его дома. И буду носить с собой. Всегда.       Впервые после долгих двух месяцев угнетающей скорби и несдерживаемой злости на губах Софи заиграла искренняя светлая улыбка счастья.

***

      — Нежнее, — горячее дыхание опалило её шею, и Софи внезапно опустила руку. — Без резких движений. Почувствуй кисть. Будь с ней одним целым. Рисуй не с картинки, а от своего сердца. Твори воспоминаниями.       Она не сдержала язвительного смешка и обернулась к нему, сверкая озорным взглядом. В ответ Хаку лишь закатил глаза и вздохнул. В последнее время эта девушка казалась ему слишком игривой и непослушной. Софи действительно сильно изменилась за те пять месяцев, что они жили вместе.       — Такой серьезный бука, — ласково потрепала его за щеку, надув губки. — Ну и кто из нас профессор, а?       — Судя по поведению, не ты.       Ткнула его локтем в бок, за что оказалась в его сильных объятиях. Хаку нежно куснул её за плечо, что-то недовольно прорычав, а девушка в ответ лишь сильнее залилась радостным смехом. Меньше всего ей сейчас хотелось рисовать.       — Ну все, Соф, перестань, — снова напустил на себя крайнюю сосредоточенность и поставил её перед картиной. — Тебе завтра рассказывать о библиотеке в Праге, сама же вызвалась иллюстрировать презентацию таким необычным способом. Нужно закончить.       Сладко зевнула, оставляя на картине несколько небрежных мазков. Уже была проделана очень долгая и кропотливая работа, но вычурные своды потолков библиотеки всё ещё были мало на себя похожи. Оставалась тщательная работа с деталями, а у Софи никак не хватало терпения завершить это дело. Усталость давала о себе знать.       — В конце концов, я спала ночью несколько часов. Пока было вдохновение на эти полотна, — кивнула головой в сторону лежащих на полу изображений библиотеки снаружи и живописных видов Праги. — У меня просто нет сил на быструю работу.       — А на детские шалости есть, как я вижу, — довольно усмехнулся в ответ.       — Милый, это были ещё не шалости, — кокетливо прикусив губу, словно ненароком мазнула кисточкой по его подбородку.       — Это, значит, война, Соф.       Резво обмакнув палец в ёмкость с зелёной краской, стоящую на мольберте, он провел им по оголённой ключице девушки. Та лишь удивлённо приоткрыла рот, поражённая такой наглости с его стороны. Сама же в это время, как бы нечаянно оперевшись на мольберт, использовала уже несколько цветов. Её руки потянулись вперёд и столкнулись с щеками Хаку. Он же в ответ лишь небрежно повёл бровью и, завладев ситуацией, немедленного притянул девушку к себе. Довольно размазывая краску по его грубой коже, она прогнулась как кошка и легко коснулась его губ своими. Обхватив Софи за шею, он углубил поцелуй, делая его мало похожим на детскую игру. Обоих обуяла страсть, которой было слишком трудно противиться.       Пачкалась одежда, которую они пытались сорвать друг с друга в порыве безумства. Поцелуй продолжался, а пальцы так и танцевали на телах, оставляя следы разных цветов. Улыбнувшись Хаку в губы, она вновь подцепила краску, на этот раз ярко-оранжевую, и оставила на его груди след в виде маленького солнышка. Отстранившись, он ловко усадил её на мягкий цветной ковёр, ничуть не боясь его испортить, стянул юбку, потом ещё с большей нежностью гольфы. Оставил на нежной коже несколько невесомых поцелуев, не замечая, как она краснела и абсолютно счастливо умилялась.       Повалил её в шелковистый ворс, прижимая к нему за возведённые над головой руки. Лицо Хаку зависло в паре сантиметров от её губ, и он горячо шепнул, расплываясь в блаженной улыбке:       — Позволь украсить моё любимое произведение искусства новыми деталями.       Софи поняла, о чём он. Закусив губу, вся залилась краской, щёки заалели только ярче и лишь сильнее пьяня их обоих. Молча кивнула. Хаку мягко коснулся губами кончика её носа, вызывая легкий смешок и ещё большее смущение.       Пальцы скользнули в разноцветную палитру. Сначала подцепили нежно-голубую краску, обозначив часть ноги от бедра до колена. По образовавшемуся небу чуть позже поплыли курчавые облака с розово-фиолетовой дымкой. Небо слегка заалело, потом утонуло в оранжевом, словно художник передумал насчёт времени суток. От колена до ступни пошли синие волны по краям, чуть к центру сиреневые, далее розовые, оранжевые, золотые с белыми проблесками. В море опускалось ярко-рыжее солнце, похожее почему-то на свернувшегося клубком кота. На тыльной стороне стопы о золотистый песок разбивались волны, давая белую пену. По бокам выросли серые горы, которые вскоре украсили темно-зеленые деревья.       Закончив, Хаку поднял на неё глаза. Глубокие, в них так и тонула Софи, в этой невероятной нежности и искренней любви. Он действительно смотрел так, словно она была величайшим произведением искусства.       — Мне продолжить тебя украшать, — вкрадчивый бархатный голос. — Или…       — Или.       Получив столь уверенный ответ, он не сдержал улыбки. Подхватил её на руки и понес на мягкую постель под весёлый смех Софи. Пусть пачкается и мнётся белье, ничего, завтра отстирает и погладит. Главное, ловить момент, такой редкий и удачный.       Она грациозно потянулась и сдержанно зевнула, хватаясь руками за пуховое одеяло. Хаку присел рядом, провёл пальцем нежную линию от подбородка до милой ямочки над ключицей, столкнувшись с её очаровательной улыбкой. Подцепил медную цепочку и сам не смог сдержать довольной ухмылки: всегда носила амулет, не соврала тогда. Накрыл ладонью макушку Софи, насладился шелковистыми волнами её волос, ниспадающими на грудь, переместился на щёку. Она прижалась к руке, блаженно прикрыв глаза и помурлыкав, точно сытая кошка.       — Я сейчас вернусь, Соф. Только заберу кое-что из гостиной.       Тихая поступь, осторожные шаги. Влажные салфетки, лежащие на комоде возле телевизора. Красиво, конечно, но нужно её отмыть. Вернулся обратно, так и застыл в проходе, оперевшись локтем о дверной косяк.       Уснула. Такая забавная, милая и абсолютно уставшая. Тихо посапывая, обвила ногами одеяло, прижалась к нему носом, приобняла руками. Хаку не сдержал умилённой усмешки. Осторожно уселся на краешке кровати, стараясь не разбудить, начал смывать акрил. Не сразу, постепенно, но картинка блёкла, стираясь. Софи что-то забавно промычала, лишь сильнее прижимаясь к одеялу.       — Спи, спи, родная, — поцеловал её в оголённое плечо. — Всё будет хорошо.       Как только закончил, укрыл её одеялом, нежно чмокнул в висок. Даже во сне девушка улыбнулась, словно почувствовала этот ласковый жест. А Хаку, еще раз взглянув на неё, вернулся в гостиную. Поднял с ковра испачканную футболку, натянул её на себя, критичным взглядом окинул холст. Потом вздохнул и засмеялся про себя.       — Да, Соф, придётся мне всё же помочь тебе с рисунком…