Никуда и некуда

      Сообщение Кейтлин застаёт его в десять сорок три: за пять минут до этого она допивает стакан крепкого кофе со сливками из ближайшего «Старбакса», выпотрошив вдоль и поперёк мистера Ривера в компании Линдси Грейсон. Линдси хорошо её понимала, потому что так же нехорошо, как и Кейтлин, понимала математику. Поэтому у Кейтлин почти-не-брюзжащее настроение, когда она устраивается в тени раскидистого сандала на едва пригретой солнцем траве. В метре от него стоит скамья, но от неё сильно пахнет свежей краской, и Кейтлин боится остаться без новых брюк.       Кейтлин пишет: «Я ненавижу сраную математику» и ставит скучающий смайлик.       Дилан читает его только в десять пятьдесят пять, когда вышедшая из подсобки Тина подменяет его на кассе. Сегодня она одета под юную Аврил Лавин: в узкой чёрной футболке и низко посаженных джинсах. Тина подносит к лиловым губам пластинку вишнёвого баблгама, на её запястье чёрный напульсник, на ногтях облупившийся чёрный лак, и глаза её — та же чернота, к концу дня неизбежно скатанная на веках.       — Не скажешь Сидни, что я опоздала, и с меня не убудет, — говорит она, и Дилан недвусмысленно опускает взгляд на её проколотый пупок. — Ещё чего, Дили-бой: уходишь на полчаса раньше и, если будешь хорошим парнем, пообедаешь кофе и сэндвичем из «Хат Чикенс» за мой счёт.       — Ты уже торчишь мне две смены, подруга, даже и не надейся, что жирные сэндвичи Билли и кофе из автомата компенсируют мои страдания, — отвечает он, и Тина складывает руки на груди, вздыхая:       — Только не говори, что с утра опять притащился чудак Джо.       — Да, именно это он и сделал, — скорбный тон заставляет Тину сочувственно покачать головой. — И мы битый час сверяли, в какой из двух энциклопедий источники авторитетней.       — Жаль, что я всё пропустила, — улыбается она с издёвкой.       — Жаль, что я пропущу, как ты два дня подряд будешь искать ему тот самый роман, который он читал в средней школе, но так и не вспомнил название, — не без издёвки улыбается Дилан в ответ.       — Твоя взяла, Дили-бой, — глаза её страшно закатываются.       До телефона Дилан добирается не сразу: на пути к подсобке его останавливает девчонка с крупными веснушками, робко пытаясь спросить, есть ли у них комиксы и манга, и Дилан провожает её на второй этаж. Там же он замечает Генри Торо, лежащего у раздела «садоводство», и не без раздражения возвращается обратно. Тина, стоящая за кассой, выдувает жвачный пузырь и злобно скалит зубы, на секунду сверкнув металлическим резцом.       Историю Дилан узнал на третий день знакомства: Тина и её бойфренд Томми решили смотаться в Нью-Йорк на концерт «Блэк Саббат», и в безумном рейве под легендарную «Параноид» Томми, резко и неаккуратно вывернув локоть, заехал Тине прямо в челюсть и выбил зуб, чтобы в ту же секунду перестать быть её бойфрендом. Тина же решила, что нужно брать от жизни всё, и вместо скучной попсы предпочла хеви-метал — ну, коронку из металла.       Дилан хохотал над ней ровно до того, как она не спросила:       «А что у тебя за история, Дили-бой?» — и перевела взгляд на его левую руку.       Дилан этот вопрос ненавидел, но на искренность привык отвечать тем же, поэтому совершенно спокойно сказал:       «Всё просто: меня укусил оборотень, и, чтобы не обратиться в безмозглую кровожадную тушу, пришлось резать её в ту же секунду. Бензопилой. Только представь, как мне было больно».       Тина выглядела не впечатлённой и лишь закатила глаза, раскрутив намотанную на палец прядь.       «Да, конечно, в таком случае на школьном выпускном я танцевала с Тимоти Шаламе».       «Я был бы не прочь станцевать на школьном выпускном с Тимоти Шаламе, — отметил Дилан. — Но пришлось танцевать с Эми из параллельного класса, а от неё, знаешь, жутко несло морской свежестью, какой обычно пахнет в туалете торгового центра».       «Не заговаривай мне зубы, ответь на вопрос», — отрезала она.       Но он уже ответил, так что пришлось соврать так, как он врал обычно:       «В общем, есть такая дыра — Норт-Крик, и недалеко от него, глубоко в лесах, существует детский лагерь „Хэкеттс Куори“. Вернее, существовал, ведь после того случая его закрыли. Этим летом я был вожатым, и как-то в выходной мы с ребятами пошли в лес, потому что нас убедили в том, что ничего страшнее разъярённой белки в этих краях нет. Но мы наткнулись на медведя, и так уж получилось, что встретил его именно я, ну, и… — Дилан посмотрел на затаившую дыхание Тину. — Короче, он вцепился мне в руку, а когда подоспела помощь, то спасать было нечего. Так что я теперь вроде Рика Аллена, только не играю на ударных».       «Охренеть, Дили-бой, ты не прикалываешься? — и это был первый и последний раз, когда в глазах Тины мелькнул отблеск жалости. — Мне кажется, будто я слышала про всю эту историю по телеку».       «Ещё бы ты не слышала, — согласился Дилан. — Это же было по всем местным новостям».       «Так это там тот мужик, ну, который всем заправлял, сбежал в тот же момент, когда понял, что ему влепят срок?»       В этом вопросе не было ничего плохого, и всё же от него Дилану сделалось не по себе.       «Да-а, Тина, так и было, — поэтому разговор был окончен. — Я бы и рад ещё поболтать о том, как мне отхерачило руку, а жизнь завернула в беспросветную жопу, но нам нужно работать, окей?».       «Как скажешь», — отмахнулась она.       Звякает дверной колокольчик — и Дилана рвёт из мыслей. Он, замерший у полок с классической литературой, запоздало отставляет Генри Торо на положенное место, чтобы наконец уйти на перерыв.       В подсобке пахнет фиалками — дёшево-спиртными и сладкими — так сильно, будто Тина перед выходом решила вылить на себя полфлакона. Дилан накидывает на плечи джинсовку и тянет из кармана чужой косухи пачку «Лаки Страйк» — обычно Дилан не курит, но утро с чудаком Джо выматывает не хуже, чем день в шахте.       Уже на улице закурить, не выругавшись, не получается: приходится помогать себе зубами, зажимать губами фильтр, укрывать неловкой ладонью пламя от юркого ветра. Та больше ни для чего и не годится — кукольно-силиконовая, с аккуратными пластмассовыми ногтями. То есть, иногда он пытается: переставлять ею книги, держаться за поручень, цеплять телефон, но выходит через раз — привыкнуть к ощущению и силе хвата оказывается сложнее, чем кажется. Или привыкать не хочется вовсе, потому что дурацкая мысль о том, что однажды у него всё-таки отрастёт новая здоровая кисть, никак не выходит из головы. Из серии — стоит лишь очень-очень захотеть.       Горький дым течёт по горлу, раздувает лёгкие, и Дилан прижимается лопатками к холодному шлакоблоку. Дилан знает, как первая сигарета, выкуренная натощак, сбивает с ног. С той же прытью выкуривает загнанной лисой из норы мысли. Но мгновением позже всё как прежде: с норой, лисой и едва — загнанностью. Он ловит тающие перед глазами серые вихры, сбивает пепел и затягивается в последний раз, прежде чем достать телефон.       В итоге Кейтлин он отвечает в одиннадцать ноль пять — с улыбкой и странной нежностью, как это обычно и бывает. Дилан пишет:       «я, честно, дал бы тебе пару уроков, но ты в мичигане, а я хуй пойми где».       А после добавляет:       «сегодня опять припёрся тот странный чел, о котором я тебе рассказывал, и мы реально сверяли источники в энциклопедиях. вот бы кто открыл ему интернет или хотя бы википедию».       И стоит ещё пару минут, дыша студёным осенним воздухом, приминая подошвой присыпанный подгнивающими жёлтыми листьями асфальт. Кейтлин обычно отвечает сразу же, но не сегодня, и Дилану ничего не остаётся, кроме как вернуться к работе.       Это и правильно, ведь сообщение Кейтлин даже не видит: телефон её лежит в рюкзаке, а сама она гонит мяч по дощатому полу спортзала, пасует Уитни Колфилд, и вместе они чудом закрывают второй тайм с перевесом в одно очко.       — Кейт, отличный пас, так держать! — улыбается Уитни, подлетев к ней, тянет ладонь, и не отбить ей «пять» кажется неправильным.       — Я знаю, — заносчиво отвечает Кейтлин, обтирает пот со лба предплечьем. — И не зови меня «Кейт», я этого терпеть не могу.       Уитни не смущается, её губы всё ещё растянуты в улыбке, она бросает быстрое «поняла» и возвращается в центр поля.       — Отлично, девочки, продолжаем! — голос её гулко отражается от стен.       Уитни Колфилд была чокнутой в своей страсти к игре, но Кейтлин это даже нравилось. В конце концов, именно Уитни пригласила её попробовать себя в сборную университета, несмотря на рост, и отказываться было глупо — в отличие от математики, баскетбол Кейтлин понимала и даже любила. Энергии в ней было море — сильной, затаённой, и её с лихвой хватало на то, чтобы часами петлять от кольца к кольцу. А после чувствовать себя пустой и лёгкой, с едва дрожащими от напряжения бёдрами и пальцами.       Теми же пальцами она держит вилку, подхватывая дольку черри из тарелки, расположившись у окна кафетерия. Кейтлин бы пошла в забегаловку через дорогу, но слишком долго отмывала потёкшую от жаркой кожи и влажности душевой тушь.       Поэтому телефон она достаёт только сейчас, пережёвывая кислый, щедро заправленный лимонным соком, салат. Дилан ответил ей два часа тому назад, и следом за ним написал Джейк: отправил фото мустанга восемьдесят второго года выпуска и добавил: «Зацени, какую детку подогнали, совсем не пашет, так что работы жопой жуй».       Кейтлин улыбается. К автомобилям она всегда относилась равнодушно, но неравнодушен был Джейкоб, и ей, по правде, важно было знать, что он справляется и всё так же радуется мелочам. И если эта мелочь — пригнанная в их с отцом автосервис раритетная тачка, она точно разделит с ним восторг:       «Круто, Джейк, может быть, владелец даже разрешит тебе на ней прокатиться. Ну, если ты всё-таки поставишь её на колёса», — но, конечно, не без ехидства.       А затем она пишет Дилану, и пишет удачно, ведь у Дилана обед в «Хат Чикенс»: жирный сэндвич от шефа Билли, который он только доел, и пятнадцать минут свободного времени. Он сидит безмолвно и скучающе, пьёт сладкий кофе из автомата, пока Тина напротив придирчиво тянет из своего сэндвича ломти индейки. Тина вроде-веган, но это только тогда, как у неё есть на это настроение.       В закусочной душно, пахнет маслом, беконом и жареной курицей, играет безвокальное инди на фоне — безвкусное и приторное, как из какой-нибудь рекламы по телеку, где все щерят зубы и очень рады новому пылесосу в рассрочку. Поэтому Дилан почти счастлив, когда лежащий на столе телефон дзинькает уведомлением. Читает с экрана:       «Всё время забываю, что за своим весёлым беззаботным лицом ты скрываешь ботана со стажем. Было бы классно, если бы ты был где-то неподалёку» с улыбающимся смайликом в конце.       И:       «Может, этот чел запал на тебя?»       А ещё:       «Побежала на унылую лекцию по искусству, напишу вечерком, как прикончу эссе. Не скучай!»       — Ну у тебя и лицо, — говорит Тина. — Такое счастливое, что хочется сблевать.       Она тянет из трубочки спрайт и привычно скалит зубы.       — Жаль, что у тебя такого не бывает, — язвит Дилан. — На твою вечно пресную рожу уже нет сил смотреть.       — Так не смотри, Дили-бой, — лёд позвякивает о стекло, когда она отставляет стакан в сторону. — Колись уже, кто тебе пишет?       Дилан, успев отправить только короткое: «эй, этому челу под семьдесят» и «не помри со скуки, удачи с эссе!» убирает телефон в карман джинсовки и переводит взгляд за широкое окно.       — Кейтлин, я же рассказывал.       Вид был непримечательный: парковка с одиноко стоящим на ней красным пикапом Билли, кирпичное здание типографии по другую сторону дороги, увитая плющом изгородь, уходящая за оконную раму.       — И вы встречаетесь? — Тина тащит из потрёпанного бумажника несколько долларов, суёт руки в рукава косухи и встаёт из-за стола.       — Что? — Дилан встаёт следом, оправляет рукой волосы. — Твоё гетеронормативное видение мира так удручает, Тина. Мы просто разнополые друзья, представь себе, так бывает.       Она, выходя на улицу, закатывает глаза. Ветер обдувает лицо, путается в листьях рыжего клёна, шурша. Они сворачивают за угол, идут по переулку, и Тина тянет ему сигарету, помогает подкурить.       — Не могу поверить, что ты правда это сказал, — выдыхает она слова-дым, обнимает себя за плечи, зябко поёжившись. — Я к тому, что у тебя слишком счастливое лицо, значит, она как минимум тебе нравится.       — Конечно, нравится, — Дилан подносит сигарету ко рту и щурит глаза. — Как подруга. Слушай, мы вместе прошли через то ещё дерьмо, и я просто ценю её присутствие в моей жизни, окей?       — Звучишь как жалкий неудачник, которому просто ничего не светит, но будем считать, что всё так, как ты и сказал.       Они переглядываются, и Дилан не говорит ничего.       — Ну, а кто тебе в таком случае нравится не как подруга? — не унимается Тина, когда они стоят у подсобного входа.       — Какое тебе до этого дело? — устало отзывается Дилан, бычкуя окурок о жестяной бок мусорного контейнера. — Или ты так неумело и доставуче пытаешься флиртовать?       Тина, едва не поперхнувшись дымом, морщит нос и смеётся.       — Боже упаси, Дили-бой, — помада на её губах съелась вместе с сэндвичем и теперь лежит блеклой рваной сиренью. — Я просто люблю совать нос в чужие дела.       — Мне никто не нравится, — чеканит Дилан, но выходит неуверенно, и Тина, словно чёрная мамба, дёргает шеей, цепляет взглядом, не упуская это из виду. — Пойдём, пока Сидни не надрала нам зад.       Едва ли Сидни могла это сделать, но больше говорить было не о чем. Тина, конечно, та ещё язва, и порой ляпнет что-то бездумно и резко, но не со зла, — только Дилана задевает, и задевает крепко.       Нет, дело не в том, что ему всё-таки нравится Кейтлин. Дилану не нравится ни Кейтлин, ни Тина, ни Эми из параллельного класса — вообще-то, по правде говоря, в старшей школе ему нравился Чарли Нельсон из футбольной команды «Львов», и это не было чем-то из ряда вон — скорее, наоборот, и Дилану хватило сил это признать.       Дело просто — в Кейтлин. В её каждодневных сообщениях, звонках время от времени, совместном просмотре «Полицейской академии» в дискорде на уикенд. Дело в том, что Кейтлин единственная, кто может понять. Но у Кейтлин — студенчество, знакомства-приятельства, свобода, выбор и время — куда пойти вечером, с кем разделить ланч, взять ли факультатив, о чём подумать — о семинаре или тренировке по баскетболу?       А у Дилана чудом найденная работа в книжном, путь до дома по тридцать пятому маршруту, те же лица и те же взгляды — с сочувствием, жалостью и непониманием, и так по кругу — безразрывно и безвыходно. Это, конечно, не навсегда, и Дилан это знает, но не всегда справляется, а иногда не справляется вовсе.       Порой просто хочется куда-то деться хотя бы от мыслей, но деться — некуда.       Поэтому Дилан, заткнув ухо наушником, принимается разбирать привезенную накануне партию свеженапечатанных юных бестселлеров. Из вкладыша пронзительно надрываются «Кисс», и методичное перекладывание укутанных в полиэтилен книг из коробки на выставочный стенд отпускает достаточно, чтобы вяло подпевать себе под нос. Сидни выходит из крохи-офиса, чтобы что-то сказать Тине, кидает взгляд на него исподлобья — строгий, но тёплый. Сидни смахивает на Дану Скалли рыжим каре и выразительным носом, и уже за одно это нравится Дилану. Она не снимает узкие вытянутые очки на серебряной цепочке, носит крупные серьги из бирюзы и перетянутые поясом лёгкие шифоновые платья в пол.       — Ты справляешься, Дилан? — спрашивает она. — Тина всё равно болтается без дела, ты только скажи.       Тина вздыхает, но глаза не закатывает, смотрит за стёкла витрин, поджав блеклые губы.       — Не, всё супер, я сам, — отзывается Дилан.       Сидни кивает, оглядывает зал, а затем неспешно возвращается к себе. Сидни клёвая хотя бы потому, что держит свой магазин, воспитывает сына, каждые выходные катается в Нью-Йорк на сомнительные тренинги личностного роста и совсем не жалеет Дилана. На собеседовании она, кажется, даже ни разу и не взглянула на его левую руку, только спросила, уверен ли он, что хочет у неё работать, а Дилан уверен не был, но деваться было некуда.       Некуда — во всём Уотертауне. Так и было: ему говорят, ты важен и нужен, а затем говорят — дружище, ты же понимаешь, работа кропотливая, тут нужна ловкость рук. Или хотя бы просто — руки. Две. Дилан этим похвастаться не мог.       К пяти двадцати он заканчивает с работой. Тина даёт ему пять минут на сборы, иначе предложение уйти пораньше аннулируется, на что Дилан справедливо припоминает две смены — и Тина не говорит ничего, пока он не выходит из подсобки, на ходу закидывая на спину рюкзак.       — Я скажу Сидни, не парься, — бросает она не глядя, водя взглядом по страницам старого выпуска «Альтернативной Прессы». — Ты знал, что Энтони Кидис как-то прыгнул с крыши и промазал мимо бассейна, сломав себе позвоночник?       — Теперь знаю, — отвечает Дилан. — Надеюсь, ты продержишься без меня хотя бы полчаса?       — Сгинь уже, — закатывает глаза Тина.       Дилан, махнув ей рукой на прощание, тянет в ухо наушник, когда у самой двери его окликают:       — Эй, Дили-бой, у меня такое чувство, будто я тебя чем-то обидела, и от этого тошно, — лицо у неё сложное, слова через-сильные: — Но я ничего дурного в виду не имела, ты же знаешь.       Дилан смотрит на неё с секунду, а затем присвистывает.       — Ты что, головой ударилась, когда доставала журнал? — и получает в ответ средний палец. — Со мной всё окей, но спасибо. Увидимся.       И для верности — мягко улыбается.       — Ага-а, — тянет Тина в ответ и смотрит недоверчиво, но больше не говорит ничего.       Улица встречает Дилана гвалтом, ветром, колко лизнувшим в щёки, и грузным небом — на горизонте держалась масляно-рыжая полоса заката, но над ней висели пасмурные тучи. Он выпрастывает из-под джинсовки капюшон худи, затыкает уши наушниками и идёт к остановке.       Глаза цепляют щербатый серый асфальт, пятна ветровок-курток, пятна лиц — смазанных, стремительных, неважных.       И всё как всегда: вечерний сумрак, несмело загорающиеся огни фонарей, сильный запах кофе на неоновом углу переулка, взгляд на остановке — осторожный, изучающий, через секунду — стыдливо-смущённый.       Всё как всегда, и всё — не так. Дилан думает об этом уже в хвосте автобуса, неуверенно держась левой рукой за поручень. Чувствует, как в горле, за рёбрами, в мыслях — жмёт. Будто весь автобус мал, будто тело — мало́, будто мало целого мира, и нет ему в нём места.       Пожалуй, в эту самую секунду Дилан чувствует себя несчастным. И он не знает, куда от этого чувства деться. Разве что достать из кармана телефон, ткнуть в диалог, вжаться виском в холодное стекло и написать Кейтлин, ведь она наверняка поймёт.       «я так заебался, сестрица, почему всё так?» — и Кейтлин действительно поймёт, но вряд ли скажет, почему.       Кейтлин это знакомо. Временами, исподволь, набатом — она чувствует, как её настигают дурные мысли, гложут сомнения-страх: доделает ли она работу в срок? Сможет оправдать ожидания? Правильно ли сделала, что поступила именно сюда? Счастлива ли?       А ещё ей изредка снится чёрный лес, запах застоялой крови и лица — белые, как первый снег, и мёртвые. О том, что временами после она не может сомкнуть глаз до утра или пристыженно плачет, Кейтлин не говорит даже Дилану.       Но всё же Кейтлин многое по плечу, она не привыкла бежать от трудностей — она привыкла их решать. Даже если очень не хочется.       Как сейчас ей не хочется дописывать эссе по английской литературе, как ей осточертел Холден Колфилд с его нелепой охотничьей шапкой, закупоренные одуванчики в винной бутылке и нудный старик с нудным морем.       — Будешь? — спрашивает Сьюзи, протягивая пачку желейных медведей.       Кейтлин отрывает взгляд от ноутбука, пробегается по улыбке, обрамлённой густым липким блеском.       — Нет, спасибо.       — Как хочешь, — Сьюзи пожимает плечами.       Мысль — о чём она? о Хемингуэе? — ускользает, теряясь в мармеладных красках. Кейтлин злится, но Сьюзи не виновата.       Ей вообще с ней повезло — доброй, мягкой и кроткой, не сидящей со светом до полуночи, не донимающей разговорами, слушающей утреннее шоу только в наушниках, прибирающейся в комнате ровно в срок. Сьюзи была образцовой соседкой, и Кейтлин старалась соответствовать.       Правда, иногда Кейтлин ловит себя на мысли, что предпочла бы кого-то другого: громкого, яркого и живого. Кого-то вроде Дилана или Джейкоба, чтобы иной раз не чувствовать себя одиноко в комнате, в которой кто-то есть.       Но сейчас она не против, что Сьюзи сидит на своей кровати, устроив на коленях телефон, шелестит целлофаном и молча смотрит восемнадцатый сезон «Холостячки». Так проще — думать, складывать слова в предложения, стучать пальцами по клавиатуре.       Но даже когда она заканчивает, сообщение Дилана остаётся незамеченным за режимом «не беспокоить». Потому что на пороге возникает Линдси Грейсон — в коротком топе, свободных джинсах и с нетерпением на смуглом улыбчивом лице.       — Кейтлин, детка, мы успеем поужинать тем крышесносным карри из кафе на Вашингтон-стрит, если ты поторопишься, — говорит она.       И Кейтлин не отказывает — в брюхе завывает волком.       Дилан об этом уже даже и не думает. Дилан успел добраться до дома, умыть лицо и собрать в кучу мысли. Он сидит в кухне, навалившись локтями на стойку, обводит взглядом бежевость гарнитура и маминого платья. Зубы с хрустом пережёвывают кукурузные хлопья.       — Как прошёл твой день? — спрашивает мама, помешивая лопаткой шампиньоны, шипящие на сковороде.       Дилан смотрит на её лицо: немного полноватое, оттого кажущееся молодым и безморщинным. У мамы короткие кудри, выкрашенные в тёплый блонд, прямой нос и карий взгляд — всё, что Дилану от неё досталось.       — Да как всегда, разве что притащился чудак Джо с утра потрепать нервы, — говорит он, черпнув ложкой молоко. — Клянусь, однажды у меня не хватит терпения, и я прихлопну его томиком «Всемирной истории».       Мама смеётся, сбавляет напор газа, прикрывает грибы крышкой.       — Папа с утра собирается к Киту, всё не может уняться, кажется ему, что двигатель барахлит, — она вздыхает, устало качнув шеей. — Может подбросить тебя до работы.       — Круто, — отзывается Дилан, скребнув ложкой о пустую миску. — Лучшее утро, в котором есть всё, что нужно: бесплатный проезд на машине, ворчание папы и «Дюран Дюран» на всю катушку.       — Ты обожал «Дюран Дюран», — замечает мама, уголки её отдающих рыжинцой губ тянутся в улыбку.       — Мне было шесть, окей? — бросает Дилан прежде, чем съехать со стула. — Не смей меня осуждать.       Мама поднимает ладони в смиренном жесте и улыбается ещё раз — ярче и шире.       Дилан минует гостиную — папа, сидящий в кресле, увлеченно смотрит репортаж по «Си-эн-эн». Лицо у него насупившееся, руки под мышками, нога на ногу — тапок покачивается на носке. Тревожить его не хочется, да и без толку, поэтому Дилан молча поднимается на второй этаж.       Прикрыв за собой дверь, он долго и медленно тянет носом воздух. Какое-то время так и стоит на месте, смотрит на режущую полутьму комнаты полосу рыжего света из-за незашторенного окна. Потом всё же клацает по переключателю — вспыхивает на стене гирлянда, застывает ворохом цветов. Под ней плакаты — сумбурные, разношёрстные — Бритни Спирс делит место с Джейком Джилленхолом из «Донни Дарко», а над ними глянцево улыбаются «Бэкстрит Бойс». По правде, Дилан клеил на стену всё, что попадалось под руку — а попадались ему журналы, которые в средней школе выписывала мама. В общем-то, сейчас это выглядит даже ничего — с толикой иронии и стиля. Конечно, будь он в средней школе, его бы наверняка высмеяли, но он не в средней и даже не в школе.       Дилан наконец меняет джинсы на растянутые спортивные штаны, а худи — на такую же футболку с затёртым логотипом «Людей Икс». И, сев на кровать, подцепляет пальцами застёжки на предплечье, тянет его наружу.       Теперь для Дилана это лучший момент дня — момент, когда можно вслед за силиконом стянуть хлопковый чехол и ощутить кожей воздух. Должно быть, так чувствуют себя девчонки, когда, придя вечером домой, наконец снимают бюстгальтер. Дилан, конечно, не думает о том, что предпочел бы проходить весь день в бюстгальтере, а не с протезом.       Уже в ванной он стоит над раковиной, омывает взопревшую кожу мыльной водой. Делает это почти-привычно, почти-не-думая. И всё же иногда ему почти-тошно. От вида культи — зажившей, с остаточным широким бледно-розовым шрамом. Кожа на нём — мягко-бархатная и уязвимая. Выглядит нормально. Иногда берёт оторопь, берёт отвращение — от того, что неестественно, неправильно, за запястьем должна быть кисть, ладонь, должны быть и пальцы, но это только иногда.       Сейчас Дилану никак. И, водя увлажняющим кремом по коже, он в целом чувствует себя неплохо. Возможно, ему даже стыдно — за ту секундную слабость в автобусе, за сообщение Кейтлин. И, возможно, стоит сообщить ей, что всё в порядке, ведь с неё станется — распереживается и не уймётся, заведёт разговор — долгий и муторный. Но именно в этот момент за стеной бренчит уведомлением.       Дилан вздыхает, растирая остатки крема по предплечью, бодает плечом дверь, шаркает босыми ногами по ковролину. Цепляет пальцами телефон с кровати, вжав кнопку на боковой панели, и смотрит.       На экране — сообщение, но не от Кейтлин. Короткое «привет» и выразительная точка. Брови его ползут со лба к переносице, а губы приоткрываются в кратком вздохе. Ого. Вау.       На экране сообщение — «привет» и выразительная точка — от того, от кого ждать и не приходится.       «Привет» и выразительная точка от славного парня Райана из летнего лагеря «Хэкеттс Куори».