Слёзы Дракона

Служитель сёгуна, который заинтересовался в лисице встретил её на балконе, когда та медитировала по рекомендации Лин Ганя. Увибами нигде не было видно. Парень до сих пор не мог поверить, что древнее божество проснулось и оставило после себя огромную трещину Эико повернулась, увидев за собой самурая в красном кимоно. – Здравствуйте, – глубоко поклонился он. Эико встала и также поклонилась. - Прошу прощения, но я нашёл вашу вещицу. – Мужчина вытащил из рукава салфетку, Эико приняла её и приветливо улыбнулась. – Спасибо. – Эико всунула салфетку в рукав и выпрямила руки. - Ацуко Эико, кицунэ. - Снова поклонилась девушка. – Хидеки Тадао, самурай, тэнгу, к вашим услугам, – глубоко поклонился Тадао. – Вы живёте во дворце сегуна, Тадао-сан? – заинтересованно улыбнувшись и выпустив наружу два хвоста, спросила девушка. Тэнгу никак не отреагировал на проявление у молодой лисицы второго хвоста. Природа выросших у почти доходящих до божеств ёкаев поражала не только недавно нашедшего в себе способности к фехтованию с помощью длинного носа, но и самого сёгуна, который по природе был Оками. – Да, Эико-сан. Я живу во дворце сегуна, потому что я его приёмный сын. Однако я ношу фамилию Хидеки и не вижу причины менять на Огайо. Я должен оставить себе имя и фамилию, данные родителями. Вы ведь ученица Лин Ганя? – Да, вы правы, он мой сэнсей, – улыбнулась Эико. – Шин, мой доси, не спускает глаз с его наследницы. Боюсь, что это плохо кончится. – Сэнсей пытается выдать Мин-Мин замуж. Однако достойных нет, и Мин-Мин привередлива: ей нужен тот, кто и семью создаст и в дом славу приносить будет. И есть её невкусный рис и сладкие данго. – Видимо, Шина стоит предупредить, что это действительно плохо кончится. – Почему? – Шин славы не имеет, если его разозлить – заставит работать лучше, но это никому не понравится. А есть он любит... Мин-Мин-сан разочаруется, если Шин не изменится. – Возможно, он бы был единственным, кому бы понравился её рис. – Вероятно, Эико-сан. Разговор прервала Мин-Мин, держа в руке синий веер. При виде мужчины она поклонилась, назвала своё имя, скрыла улыбку за веером и улыбнулась подруге, намекнув, что ей понравился один из пришедших воинов сегуна. Эико знала жесты Мин-Мин в совершенстве, и чтобы Тадао ничего не заподозрил, лишь прикрыла и открыла глаза. – Отец приглашает вас на чай, Эико, Тадао-сан. Шин-сан уже ждёт вас в чайной комнате, пройдёмте. – Мин-Мин развернулась, и ёкаи последовали за ней. Дом Тэсуке был хорошо убран. Даже без служанок здесь царит чистота и порядок, а в воздухе источал запах юдзу. Находись бы у даймё ничего не знающий гость, он бы заблудился и в конечном итоге бы вышел на задний двор, прямиком к храму его погибшей жены и предков красных рогатых óни. Сам Тэсуке неоднократно говорил, что с людоедами их связывает общая раса – ёкаи, а похороненный óни – дедушка его жены. И несмотря на ужасную гибель от клыков людоеда, Тэсуке продолжает чтить память родственников жены. В чайной комнате внимание Тадао привлекли катаны: возможно, уважаемый самурай Кубо Изаму подарил их даймё на память. Тэсуке готовил своих сыновей ко вступлению в армию Одадаки до тех пор, пока Изаму не сломал ногу, не заболел лихорадкой и вовсе не оставил титул умному племяннику, единственному, кто остался в его семье целым и невредимым. Тэсуке обещал усыновить мальчика после смерти Кубо и отправить в дворец Одадаки, чтобы тот стал самураем. – Катаны есть... Кабуто тоже? – уточнил Тадао у Мин-Мин, посчитав деревенского самурая за «сёгунского». – Кабуто он потерял! Огайо не злился, но Изаму наш со стыда горел, и щёки у него были красные, как помидор. Государственный подарок умудрился потерять на Катаяме. – Спасибо... Я понял. – Тадао не думал, что Мин-Мин такая раскрепощённая на разговоры с мужчинами. – А здесь первая маска Куники, óни, который в деревне людей не ел, а кур и рис воровал. Отец сам сорвал с него маску, сказал, что безобразнее Куники он никого не видел. Это гордость нашего дома, Тадао-сан, ведь после такого позора Куника больше в нашу деревню не прибегал. Эико и Тадао переглянулись: они устали от болтовни девушки, но делать ей замечания не могли. Не получив ответа, Мин-Мин наконец замолчала и села на подушку рядом с отцом, поодаль сидели близнецы и смотрели на Тадао с нескрываемым интересом: перед ними стоял настоящий самурай сегуна. На котацу стоял горячий чайник, семь чашек и ваза с лилиями. Тадао и Эико помыли руки и сели на подушки. Рядом с Тэсуке сидела Увибами в новом кимоно с заколотыми волосами и забинтованными руками. Не нарушая традиций, она надела носки и сандалии, невзирая на неудобства и большой размер ноги. Тэсуке разлил каждому по чаю, помолился будде и, дождавшись, когда другие откроют глаза после молитвы, взял в руки свою чашку и чуть отпил. В комнате было тихо. Тишина Увибами привычней, она даже посчитала, что всё ещё спит, а не бодрствует в доме Цуру. Братья Мин-Мин даже не дрались и не смотрели друг на друга, Тэсуке, на удивление, молчал, Шин в этот раз не был голоден. Эико подняла голову на Тэсуке, который снова закрыл глаза. Однако почувствовав на себе взгляд, он пришёл в себя и отставил кружку. – Тадао-сан, Шин-сан, произошло что-то серьёзное, что уважаемый сегун направил вас сюда? - обратился мужчина к самураям. – Я думал, что до деревень дошли слухи о войне с людьми. Оказывается, она кончилась на короткий срок, чтобы люди смогли приготовить оружия и застать ёкаев врасплох, - ответил Шин. Увибами помрачнела. Какой раз за день она слышит о войне и людях, погубивших её детей и сдерживает гнев, чтобы не принять ипостась и не уничтожить людей. – Первое, что сделают люди – взойдут на Катаяму и уничтожат ваше сердце, – обратился Шину к Увибами. – Затем они сожгут деревни, вырубят лес, в котором вы спали, утопят маленьких ёкаев и присвоят территорию себе. Сегун о вашем пробуждении не знает. Более того, он клялся защитить Катаяму от набегов, а ваше сердце от клинков. – Хватит ли у людей смелости пройти через врата? – подумала Увибами и отставила кружку. – Они погибнут, если пойдут напролом. Я думаю, им в лёгкую найти обходной путь. – Обходной путь через лес с моим тигром и óни. Против них не справится целая орава: это те, кто яростно защищает Катаяму и души моих погибших детей от чужих рук. Испокон веку в этом лесу находили тысячи мертвецов. – Этот лес – Шибито? – уточнил Шин. – В нём больше съеденных тигром, чем самоубийц. Эико знала о Шибито куда меньше, чем самураи и Увибами. В Шибито привозили больных детей и стариков, которых не могли прокормить и вылечить, убитых женщин и мужчин на съедение грозному тигру, а грешные ёкаи, которые не в силах искупить свою вину перед Увибами и Буддой, уходили в лес и сводили счёты с жизнью, думая, что таким образом они прекратят свои мучения. Туда отвезли её умерших от тифа родителей, там погибла мать Тадао и совершил сэппуку старший брат Тэсуке. – А вы, Тадао, принадлежите к знатному роду? – будто бы заподозрив что-то, поинтересовалась Ками. – Я... – запнулся Тадао. – Я приёмный сын сёгуна. – Мне следовало извиниться за этот вопрос... – постыдилась Увибами, подумав, что поставила Тадао в неловкое положение. – Как же так вышло, Тадао-сан? – спросила Мин-Мин. – Когда я был юн, мой отец совершил сэппуку, в котором я принимал участие. Честь отца была запятнана. В последний день мы выпили с ним чая, я преподнёс ему кусунгобу и сдерживая слёзы смотрел, как он вспарывает себе живот и напоследок улыбается мне. Сегун, узнав о его самоубийстве и скорейшей смерти матери в Шибито забрал меня к себе во дворец. За неделю я потерял обоих родителей. Рос я у сегуна довольно долго. Он говорил, что я ему как сын. Наложницы, которые беременели от него вскоре покидали дворец с девочками на руках. Сёгуну нужны наследники. – Ты, приёмный сын Одадаки, имеешь возможность унаследовать престол? Но есть же у наложниц сыновья? – спросила Ацуко. – Во дворце сегуна было восемь женщин, и у всех рождались девочки. Я, его приёмный сын, взойду на престол после двадцати семи лет. Это моя обязанность перед отцом и народом. Одадаки уверен, что я лучший претендент. – А Шин? Он самурай чистый? – Видимо, Мин-Мин понравился именно Шин. – Я бывший ронин, однако сёгун меня помиловал, и теперь я искупил вину перед своим хозяином Хенгути Мотиси. Я главный самурай, для учеников приближенной школы – сэнсей. Малыши учатся грамоте и письму, а мальчики – правильно держать в руках катану. Мин-Мин загорелась идеей подружиться с самураем, однако она не рассчитала, что своим взглядом будет только смущать мужчину. Даже его суровое лицо покрылось румянцем, руки зачесались, а пить чай вовсе пропало желание. Видимо, Шин сам подумал, что влюбился в дочь Цуру и посмотрел на друга, ища поддержки. Тадао отпил чай и никак не оценил взгляд друга. Тэсуке снова закрыл глаза, отдавшись мыслям о Будде, а его сыновья уже на грани подраться за тайяки. – Я выйду на свежий воздух. – Увибами встала изо стола, подошла к двери и сняла сэтта. – Почему вы сняли обувь? Не нравится? – спросил сын Тэсуке, держа за ухо близнеца. – Предпочитаю ходить босиком, – ответила женщина и, поклонившись, ушла. Даже спящая двухтысячным сном Ками не потеряла совесть, чтила традиции потомков и пила чай. – Я приготовил спальни для самураев. Мин-Мин покажет, где они. Благодарю вас за чаепитие. – Братья встали, поклонились медитирующему отцу и ушли, оставив дверь открытой. Мин-Мин отвела мужчин в глубину дома, открыла дверь в покои и рассказала, кто где спит, где оставить катаны и сложить кимоно, чтобы то не испачкалось и не помялось. Во временных покоях стоит ещё один котацу со вторым чайником и небольшой статуей Будды. Полы чисты, футоны выглажены, как будто Лин Гань заранее готовился к приходу уважаемых гостей и велел убрать детям весь дом. Но, как оказалось, пустая спальня всегда была предназначена для гостей, убирались в ней каждые три дня и зажигали свечи – в комнате во всю пахло виноградом. – Спасибо, Мин-Мин-сан, – поклонился Тадао и убрал катану на подставку. – Не благодарите, Тадао-сан. Прошу вас, не говорите моё имя дважды... Это папенька кличет, я просто Мин. – Прошу прощения, Мин-сан, Эико-сан зовёт вас двойным именем. Я посчитал, что так будет правильно. – Понимаю... тогда я дам ей по голове. – Мин ушла, оставив мужчин наедине. Шин сложил руки на груди, глянул на друга и покачал головой. – Увы, мой друг, с девушками мы сближаться не можем. Не смотри так на Мин-сан... – приревновал Шин. – Что? Она мне даже не нравится! Сам смотрел на неё, как на коробку с моти! – ответил Тадао. – Раз не нравится, значит я спокоен! – Шин не понял, что только что выдал себя с поличным. – Шин, нам нельзя сближаться с девушками... – пересказал фразу друга Тадао и сложил руки на боках. – Забудь, что я сказал! Мин-сан красива, как сакура, и я хочу ухаживать за ней. В конце концов, я обычный самурай, а не ронин. – Шин вспомнил про кицунэ. – А ты на лисицу смотришь, как я на Мин-сан. Понравилась хвостатая? – Дурак ты, Шин. Я приехал сюда не любовью заниматься, а ёкаев спасать. – Какой ты воинственный, Тадао. Так и вижу, как глаза бегают, когда на тебя лисица смотрит. Она хорошенькая, не спорю, но Мин-сан красивее! – Шин снял таби и улёгся на футон. – Чего встал в проходе? – Я хочу побеседовать с Эико-сан. – Ну, иди-иди, беседуй, – посмеялся над другом Шин и прикрыл глаза. Тэнгу закрыл дверь. В соседней спальне на татами с закрытыми глазами сидел один из братьев Лин Гань и медитировал, пока второй наблюдал в окно за тем, как Богиня учит лисицу танцевать. Увибами умела танцевать нихон-буё, отчего каждое неправильное движение вынуждало её бить девушку веером по рукам и направлять им голову. Она была строга к ней, как к собственному дитя, не подпускала незнакомых ёкаев и всё чаепитие наблюдала за тем, с каким наслаждением лисица ела моти и тайяки. Она знала, что за ними пристально наблюдают, но отвлекаться было нельзя. Тадао не понимал, почему лисица танцевала, по её взгляду было видно, что она устала, и что попытки правильно держать веер и подкидывать его тщетны. – Я не умею танцевать как вы! – Эико остановилась, хотела бросить веер на землю, но получила оплеуху. – Учись! – Увибами забрала у девушки веер и оглядела его. – Конечно, танцуешь с сюрикэнами, точно не получится так, как ты ожидала! – Госпожа... – устало прошептала Эико. – Не быть мне танцовщицей, как вы. Я лиса. – Не говори ерунду, Эико, я тоже не человек, а дракон. Тем не менее танцую, у меня тоже не всё сразу получалось. Тебе следует отдохнуть, продолжим учиться завтра. – Эико поклонилась Ками, поправила волосы и покинула двор. Возле двери её ожидал Тадао, принявший серьёзное выражение лица. – Вы ждали меня или выйти хотели, Тадао-сан? – спросила Эико, поклонившись. – Я хотел побеседовать с вами. Могу проводить вас до спальни, – предложил Тадао, и лисица согласилась. Братья Мин-сан удивились, увидев, что самурай сегуна вовсю разговаривает с девушкой. Они думали, что это запрещено и кажется совсем забыли, что Тадао не только самурай, но и наследник сегуна. – Чем я обязана, Тадао-сан? – Войдя в другой коридор, спросила Эико. – Сегун наслышан о вас, он считает, что вы также невероятно умелы, как весь род Ацуко. Вам известно, что они сделали для Миуры, и почему сам сегун хочет показать вас общественности? – Госпожа Увибами рассказала мне, но я не знала, что мои предки сделали так много, чтобы спасти три бухты. Я даже не знаю, где они похоронены. – В жёлтом море, там и кости, это было последнее место, где они одолели морского змея. Тогда в ближайшей деревне вашу прапрапрабабушку нашли на рисовом поле, она была укутана в красную ткань, а на шее висел кулон кицунэ. С тех пор жители деревни славили Ацуко за их мужество и благородство, там родились ваши прапрабабушка, прабабушка, бабушка, мамы и вы. Болезнь, про которую говорил вам Тэсуке, оказалась не болезнью:оказалась не болезнью: вашу маму намеренно отравили, чтобы уничтожить род кицунэ, а отцу отрубили голову, посчитав, что он прямиком из Дзигоку. Сегун узнал, что натворили разбойники. Рассердился, намеривался бросить их в темницу, но те погибли. Сегун приехал в деревню и пытался отыскать дочку Ацуко, но вернуться во дворец ни с чем. Он узнал, что вы всё ещё живы и находитесь на попечении у даймё и его жены. – Я и сегун? Чепуха. Может, он просто хотел утешить меня. – У него есть для вас работа, Эико-сан. – Какая работа? – Кицунэ-би у лисы, чьи родственники по женской линии по два, а то и по три хвоста, обладает силой, равносильной клинку сегуна. На пелёнке Ацуко было написано следующее... – Тадао вытянул из кармана записку. – «Прошу вас, уважаемый даймё, принять мою дочь Эико, потомка верховных лисиц Ацуко, принёсших Миуре тишь и благодать. Моё имя Юко. Меня отравили люди, моему мужу Тэкео, óни из Токоё но Куни, через несколько минут отрубят голову. Попрошу вас обучить мою дочь и сказать, что её родители умерли от туберкулёза. Она должна узнать правду на зрелую голову. Если сёгун попытается найти мою дочь, отдайте ему вложенные в пелёнку монеты и попросите не забирать Эико до тех пор, пока ей не исполнится двадцать лет. Пусть Великий дракон дарует вам счастливую жизнь». Можете представить, Эико, насколько силён ваш род кицунэ, и почему сегун мечтает о встрече с вами? – Только из-за фамилии он мечтает о встрече со мной? – уточнила Эико, отдав самураю записку. – Великие лисы ценой собственной жизни защищали три бухты от злых людей и демонов Дзигоку. Вас готовили в армию сегуна как лисицу Ацуко. Этого не было написано, но перед смертью ваша мать настаивала, чтобы вы были допущены до сегуна без каких-либо происшествий по достижении двадцати лет. Срок подошёл. Согласны ли вы отправиться в две бухты – Агаву и Хиганбану? Эико чуть помедлила, сомневаясь в решении, но позже твёрдо кивнула. Тадао поклонился на прощание и ушёл, закрыв дверь за собой.