Тихая гавань

Так прошел еще один год. С Ниной мы утрясли нашу новогоднюю недомолвку, хотя ничего специально для этого не делали — просто больше ни разу не подняли этой темы. Оно и к лучшему, потому что Куратов счел своим долгом доложить мне, что у Нины с его закадычным другом Серегой все-таки было. Узнал он это, собственно, от самого Сереги, у которого даже ничего не пришлось выпытывать — сам прихвастнул. От Нины я такого не ожидал. С одной стороны, расстроился, с другой — почувствовал себя чуть меньшей сволочью, но быть оной не перестал. По крайней мере, наши отношения стали вписываться в четкие рамки, границы которых мы не нарушали. Я часто ночевал у Нины, она у меня — практически никогда. Совместных вылазок у нас тоже стало намного меньше, выходные, чаще, мы проводили раздельно. Однажды только съездили в ее родной Серпухов, показаться родителям. Меня они приняли как потенциального зятя, но мы с Ниной договорились на берегу, что это ничего не значит, и она просто хотела утешить стариков, что не прозябает в столице старой девой. Я согласился на этот спектакль. По Динке я втайне тосковал. Порой ловил на прохожих барышнях ее парфюм, и в жар бросало от воспоминаний. Даже Нине такой подарил на восьмое марта, случайно консультант подсунула в магазине. Я не устоял. Дина все-таки вышла за Габриэля, об этом мне поведала ее мама, которую я однажды встретил на улице. Она даже дорогу перешла, чтобы ко мне подойти и снова начать благодарить, не переставая, за операцию ее дочери полугодовой давности. Передал через нее Дине привет. Надеюсь, она его получила. На работе все по-старому. Я оперирую, больные выздоравливают, Степанюга ворчит. Ничего нового. Разве что, Ковалец подкинула мне мороки: не смог отвертеться от группы студентов, которую она мне заботливо подсунула. От этого я с самого утра пребываю в бешенстве. Завтра эта тупая белая биомасса явится в больницу и начнет портить мне жизнь, к которой я привык. Эксперимент у них какой-то, шесть часов практики в день! Якобы расширенная программа, бла-бла-бла. Бред какой-то. У меня будет свой эксперимент: не поубивать их всех в первый же день. Студентов я ненавижу. И из-за того случая, и не только из-за него. Сам был студентом когда-то. Поэтому и знаю, что такое практика. Нашу практику я отлично помню, слонялись по больнице, как неприкаянные, только шум создавали. Мы с Куратовым еще активно вечерами устраивали общажные тусовки, после которых на утро голову с подушки едва поднять можно было, не то, чтобы лечить кого-то. Короче, я не в восторге от предстоящего мне геморроя. Я брел домой по февральскому морозу, когда у меня зазвонил мобильный. Нина. Зовет к себе. Я прикинул, что дома в холодильнике у меня шаром покати… В общем, пошел, потому что захотел поесть нормальной еды, а не привычно-сосисочного безобразия. Нина, ожидаемо, встретила меня с вкуснейшим ужином и бокалом вина. Я расслабился, наелся, немного поворчал на Ковалец и студентов, осушил бокал. Потом был душ, секс, быстрый и будничный, сигарета. Нина уснула моментально, а я все гонял мысли по кругу. Луна еще светила мне прямо в глаз, отчего сон был какой-то урывистый и тревожный. Утром я вскочил с первыми петухами. До будильника оставалось еще два часа, а у меня сна ни в одном глазу. Со скуки решил сварганить нам с Ниной завтрак, на ходу пытаясь придумать, чем мне сегодня занять студентов. Ничего не придумал, к своему стыду и, должно быть, к их ужасу. Буду импровизировать. А когда я импровизирую, я нервный. Надо сказать, предчувствия меня не обманули. Честно говоря, я втайне надеялся, что ошибусь и реальность окажется хоть немного, но лучше ожиданий. Если я и был в чем-то неправ, так это в том, что я буду рисковать здоровьем пациентов ради гипотетически-статистического обрубка со скальпелем. Из этой группы не то, чтобы обрубку, из нее вообще никому скальпель в руки взять не светит. Одна в юбке шерстяной в отделение пожаловала, вторая вообще без какой-либо юбки, третий поварской колпак напялил, еще один спит беспробудно, а второй умничает почем зря. Вдобавок староста верещит под ухом, еще двое нагло опоздали, но венцом всего этого безобразия стал сынок Лобова, решивший, что его фамилия гарантирует ему зачет, почет и уважение, и что он может дышать своим перегаром на моих пациентов. Нет уж, увольте. Увольте меня, пожалуйста! Иначе я кого-нибудь сегодня убью. Кандидатов в жертву у меня прибавлялось с каждой минутой, как только я пустил этих козлов в огород. Мне приходилось утешать пациентов и отвечать на идиотские вопросы этих недоделанных врачей. К середине дня я уже кипел от злости. Ковалец перехватила меня в ординаторской и убедительно попросила быть сдержаннее. Видите ли, в этой группе дети главврача. Дети? У Лобова, оказывается, есть еще и дочь. Ну, вовсе не удивительно, что ею оказалась та самая нагло опоздавшая студентка. Видимо, в их семье дисциплина — дело второе. Кстати, она, кажется, единственная, кто еще не пожаловал ко мне в ординаторскую с каким-нибудь недалеким вопросом. Например, с какой стороны у больного сердце или что-то в этом роде. Тут еще старый приятель Игорек позвонил. Хочет, чтобы я по телефону его отцу диагноз поставил. Мне иногда кажется, что меня поместили в какой-то сюрреализм. Может мне еще и прооперировать его по телефону? Терпеливо, насколько у меня было на это сил, ответил, чтобы привозил отца к нам. Выдохнул. В ординаторскую ворвалась та самая дочь Лобова. С нетерпением выслушиваю, что у нее за важный случай? Больной чихнул? Выдала мне про состояние больного Игнатьева. Я что-то даже опешил от ее, на удивление, грамотной оценки ситуации. На секунду замешкался, но быстро взял себя в руки и направился к больному. Она оказалась права. Я с ужасом подумал, что могло бы случиться, не окажись она здесь и не сложив два плюс два. За всеми пациентами Степанюги не уследишь. Как он гепатит в анамнезе мог упустить? Времени у меня не было, но я успел находу похвалить студентку, чего сам от себя не ожидал. Мы успели. Ну, Сенечка, только встреться мне… В конце дня собрал группу в учебке и выслушивал их успехи, едва не отбив себе лицо ладонью. Я точно не в детском саду? Занятию помешали. В класс ворвался взбалмошный мужчина в спортивном костюме, следом за которым появился Лобов-старший. Начался какой-то балаган, и я попросил объяснений. Мужчина стал кидать гневные проклятия в сторону моей студентки, дочери Лобова. Ребра она ему сломала что ли. Видимо, пыталась оказать первую помощь. Мужчина продолжал свою тираду, но я прервал его. На эту студентку гневаться могу только я, другим не позволю. Она сегодня Игнатьеву, можно сказать, жизнь спасла. И этому мужику хотя бы попыталась. В общем, ситуацию разрулили. Отпустив горемычных студентов, я стоял на крыльце и пригрелся на солнце, пытаясь успокоиться и прийти в себя после этого безумного дня. Давненько я так не стрессовал на работе, обычно дни шли по накатанной колее. Меня вырвал из раздумий голос все той же студентки Лобовой. Зачем она подошла? Решила, что мне тоже нужна ее неотложная помощь? Внезапно поблагодарила меня. Да, впрочем, не за что. Она правда молодец. Плохо, конечно, что не смогла анафилактический шок от сердечного приступа отличить… При всех я ей этого говорить не стал, но лично озвучил. Улыбнулась. Красивая улыбка, да и сама она красивая. Ее карий взгляд будто прожигал насквозь. В машине у крыльца свою дочь ждал Олег Викторович. Я не стал задерживать ее, сославшись на то, что ее ждет папа. Назвал ее доктором Лобовой, а она медным голосом вдруг выдала, что ее фамилия — Чехова. Я растерялся, но не знал, что сказать, поэтому не сказал ничего. У меня в голове до конца рабочего дня крутилась эта ситуация. Вечером выведал у всезнающей Тертель, как так вышло, что у дочери главврача другая фамилия. Галина Алексеевна рассказала мне об аварии, о том, что Лобов взял в семью Валерию и ее брата. Я запоздало осекся и понял, что мои слова на крыльце были крайне бестактны. Надо будет завтра выкрасть момент и извиниться. Если, конечно, ее одногруппники не доведут меня до самоубийства.