Марни на пути к морю

      Пока мне, воспитательнице и смотрительнице обрабатывали царапины, слух успел разлететься по всему пансиону. Вернувшись в комнату, я поймала на себя девять любопытствующих взглядов. Они осмотрели мои исцарапанные руки и лицо (чуть не лишилась глаза — осколок прочертил по носу и скользнул под веком), но ничего не сказали.       На следующее утро, сидя за столом со своей комнатой, я поймала на себе взгляд Деборы. Она незаметно улыбнулась и показала большой палец. Я покрутила пальцами жемчужину, спрятанную в переднике, и невольно улыбнулась ей в ответ.       Если часть про жемчужину — правда, значит, и всё остальное тоже правда. Значит, я ведьма, и все воспитанницы ведьмы. Значит, у нас есть что-то, кроме стен пансиона и вещей, про которые нам всё время напоминают: чужое.       Дни снова потекли своей чередой. Я заметила, что за мной пристально следят воспитательницы, поэтому училась не сильно беспокоиться о жемчужине и вести себя максимально естественно. Однажды мою кровать обыскивали, и я спрятала жемчужину за щекой.       И всё бы шло как обычно до следующего вызова от Деборы, но в один день во время завтрака наша воспитательница вошла в столовую, держа за ухо Дору Обжору. Над столами постепенно стихли все разговоры. Дождавшись абсолютной тишины, воспитательница прочистила горло и громко сказала:       — Эта воспитанница, ваша бывшая подруга, была поймана в деревне за покупкой запрещённых книг. Мало того, что она покинула пансион, она покинула его для того, чтобы добыть греховные книги и греховные символы. Она будет наказана изгнанием из пансиона сегодня вечером.       Я не услышала — это было невозможно услышать, — но почувствовала, как над столовой пронёсся коллективный выдох. Дора стояла возле воспитательницы, вернее, перебирала ногами, подпрыгивая на цыпочках, чтобы не сильно тянуло ухо, бледная, с лихорадочно горящими глазами и по привычке ровной осанкой.       Весь день девочки из нашей комнаты проходили, как в воду опущенные. Дору к нам больше не подпускали. Пришли воспитательницы, собрали её вещи и отнесли к чулану, где она сидела всё это время. Я сидела за углом и ждала, когда Обжору будут уводить, чтобы успеть с ней попрощаться. Но вот наступил отбой, и меня утащили в комнату, а её всё ещё не увели.       В комнате кто-то плакал.       — Простите, я не хотела! — пищала Мэг.       — Это она, — прошипела Чарли, — я видела, как Мэг уговаривала Обжору сходить до деревни. Она не нашла никакого посредника для ярмарки в этом году, но уже наобещала девочкам всякого! И решила всё разрулить чужими руками!       — Ты заставила Дору идти? — ровно спросила я, обессиленная настолько, что уже не было сил даже злиться.       — Я не заставляла! Она сама попёрлась, как только услышала, что там будут сладости, — умоляюще зашептала Мэг, — ты же знаешь, какая она дурочка…       Чарли потрясла её за плечи:       — Дурочка? Ах ты дрянь, ты ещё и обвиняешь её!       Мэг снова заплакала. Я машинально осмотрела постель Доры в поисках любых подсказок, которые, может быть, смогли бы всё разрешить. Крошки, огрызки, запасной гребень. Больше ничего.       Скандал постепенно утих. Мэг сидела и всхлипывала на своей кровати, успокаиваясь. Остальные как будто обросли углами — невозможно ходить по комнате, говорить без того, чтобы натолкнуться на острый взгляд или слово. Дора не была всеобщей подругой. Но её непривычное отсутствие странно действовало на нервы.       Поздно ночью я выбралась из комнаты.       — Эй, — сказала Жизель, подняв голову на своей койке со второго этажа, — передай Доре, что мы её не забудем.       Комната согласно промолчала. Я кивнула и пошла. Изгнание из пансиона так напоминало смерть в каком-то смысле — больше никаких связей с человеком, словно он навсегда исчез, умер для нас. Раньше меня это не касалось. Изгоняли довольно редко, потому что совершить нарушения, достаточные для этого, было сложно. Дебору бы изгнали, узнай воспитательницы о том, что она проворачивает. Но они не знали, и пока Дебора была в безопасности. А Дору раскрыли. Скрытно побродив по пансиону, я увидела у задней двери двуколку. Значит, за Дорой приехали.       Со всех ног я припустила туда. В двуколке уже сидел кучер. Доры ещё не было. Вскоре её вывели с заднего хода двое незнакомых мне мужчин, вывели, посадили в транспорт — и вместе с кучером пошли курить. Я подобралась к Обжоре (та сидела, машинально двигая челюстями) и шёпотом позвала её.       — А? — подскочила она, и я зашипела, чтобы она замолчала. — Это ты, Марни?       Глаза у неё горели, словно освещали тьму, как кошачьи. Руки нервно вцепились в подол.       — Что ты делала в деревне?! Почему попалась? — начала было я и поняла, что это совсем не то, что следовало бы сказать сейчас. — Прости… куда тебя увозят?       — Марни, я слышала в деревне, — быстро и неразборчиво прошептала Обжора, — они говорили, что наш пансионат — змеиное гнездо, ведьминский замок, когда они узнали, что я — оттуда, чуть не растерзали… Когда меня забрали, они кричали, что так мне и надо, что сейчас я получу по заслугам. Что это значит, Марни? Меня везут убивать? Не надо, я не хочу…       Она подскочила, но в это время мужчины докурили и пошли обратно. Я нырнула за забор и наблюдала за тем, как Дора плачет. Хлестнули лошадей — повозка укатила во тьму. Я спохватилась, что не передала послание Жизель, но было уже поздно. Страх от слов Доры постепенно распространялся у меня в сердце. Что, если меня поймают сейчас, изгонят? Что будет со мной там, во внешнем мире? Нужно бежать в комнату. Обратно. Скорей!       Я тщательно вытерла ноги травой, влетела в комнату, забралась в кровать и накрылась с головой одеялом. Все спали. Дору увозили куда-то по тёмной ночной дороге.