Воспитание чувств

Не помяну любви добром Я не нашел её ни в ком. Гийом Аквитанский, XII век Во дворцах всегда холодно. Изабелла узнала это ещё в младенчестве, испытала на себе сполна. Большая часть её детства прошла на острове Сите, ветер с реки был таким сырым и пронизывающим, что зимой приходилось спать под двумя меховыми покрывалами, а в камин клали целое дерево, чтобы протопить комнату. Золы набиралось столько, что она разметывалась сквозняком за каминный бордюр, припорашивая пол, как черный снег. Однажды Изабелла вымазала в ней лицо и руки, превратившись в настоящего мавра, притаилась за портьерой и выскочила из-за неё со смехом и воплями, когда в спальню вошла служанка. Бедная женщина едва не лишилась чувств от ужаса, а Изабелле повезло, что та не нажаловалась кому-нибудь из ее воспитателей, те могли донести о шалости принцессы королю, и уж тогда бы ей стало не до смеха. Только как бы ни топили, всё было без пользы. Каменная кладка словно всасывала в себя, съедала жар сгоревшего дерева. Иногда Изабелла вставала по ночам и просовывала руку под один из висевших на стене гобеленов, ей казалось, что камень должен был быть раскаленным, но он оставался ледяным под её ладонью, сколько бы дров ни полыхало в очаге. Ей случалось думать, что в нищей крестьянской лачуге должно быть теплее и уютнее, чем в её пышно обставленных роскошных покоях с коврами, и обитой вышитым шелком мебелью, и золочеными решетками на высоких узких окнах, похожих на бойницы крепости. Бедняки ютятся кучками и спят вповалку, грея друг друга дыханием и телами. Она же лежала в своей большой постели совсем одна, крошечная девочка на кровати, огромной, будто палуба корабля, и ждала, когда же та отнесет её в страну сладких снов. Но грезы обычно запаздывали, и Изабелла ворочалась с боку на бок, чувствуя на себе удушливую тяжесть мехов и мечтая о том, чтобы кто-то мог бы разделить её ночное бдение, чтобы её уложили хотя бы с младшими братьями, коли уж нельзя почивать рядом с его и её королевскими величествами. Его королевское величество, её королевское величество, когда они восседали на тронах в своих коронах и подбитых горностаем мантиях, Изабелла не до конца узнавала их лица, такими далекими и чужими они казались… Даже когда она была совсем крошкой, родители не брали её в свою опочивальню. Принцессы спят одни, никто не должен делить с ней постель, пока она не выйдет замуж, отец и мать – это государь и государыня, они проводят ночи наедине со своим величием, и сны короля полны забот о судьбе Франции, о благе всей страны. У короля, во всяком случае, был такой вид, будто он и во сне думает о своём долге. - Скажи, Теофания, - обращалась принцесса к своей кормилице, - приходит ли твой сын Жанно к тебе в постель, если испугается ночью грозы, или увидит кошмар, или померещится ему, будто сам дьявол притаился в его комнате, протягивая к нему когтистые лапы, вылезающие из-за дверцы шкафа? - Приходит, ваше высочество, - отвечала та. – Как не придти? К кому же идти испуганному дитятке, как не к родной матери? Изабелла вздыхала печально и старалась не допустить недостойных её завистливых мыслей. Но не всегда могла сдержать их, поэтому пребольно дергала Жанно за волосы или щипала его, когда они играли вместе тайком. Их забавы приходилось скрывать, негоже было дочери государя проводить время в обществе низкородного мальчишки, пусть даже молочного брата принцессы. Теофания, хоть и не поощряя, смотрела на их развлечения сквозь пальцы. Но однажды Людовик, тогда ещё просто Луи, старший из братьев Изабеллы, увидел, как сестрица несется за Жанно по коридору, запыхавшись и раскрасневшись, будто босоногая крестьянская девчонка, пытаясь догнать его и осалить, и оба весело и громко хохочут, словно гоняются друг за другом на рыбном рынке, а не в королевском дворце. Мерзкий братец тут же доложил обо всем отцу, и тот запретил Изабелле встречаться с Жанно. - Но, батюшка, он же мой лучший друг! – не сдержалась она, хоть и всегда покорялась отцовским решениям. – Мы не делаем ничего дурного, только играем и слушаем, как Теофания читает истории про королей и рыцарей. Я не понимаю, разве есть в этом что-то плохое? - В этом нет ничего плохого, дочь моя, - ответил король мягко, и его губы тронула легкая улыбка. – Но этот мальчик – простолюдин, а ты – принцесса. У тебя должны быть другие друзья подходящего звания, сыновья и дочери самых знатных дворян Франции. - Я не хочу других друзей! – вспыхнула Изабелла, топнув сердито ножкой. – Я хочу Жанно! А ежели я не могу с ним играть, то не желаю быть принцессой. - Никогда не говорите так больше, ваше высочество, - Филипп перешел на суровый наставительный тон и церемонное обращение. – Приучайтесь ценить то место, на которое поставил вас по праву рождения всеведущий Господь. Ваш удел в этом мире – быть дочерью монарха, служить Богу и своему происхождению подобно тому, как ваша челядь служит вам. Вы не принадлежите себе и своим желаниям. Когда отец становился таким, говорить с ним делалось страшно. Казалось, что он, и без того почти великан, становился ещё выше ростом, поднимался до далеких сводов потолка, откуда весь мир должен был видеться ему маленьким. Его голос приобретал ту особенную торжественность, что была похожа на музыку, возвещающую о его со свитой прибытии в город, или даже на пение церковных колоколов, призывающих прославлять небесное, отрекаясь от земного. Но удивительнее всего, и страшнее всего, и одновременно отчего-то – прекраснее всего становились его большие неподвижные глаза, взор которых действовал на всех людей. Под ним гнулись спины и опускались головы, под ним сознавались в преступлениях и начинали молить о пощаде. Много лет спустя Изабелла узнала, что его называли Железным королем и говорили, что пусть нет во всем свете никого красивее Филиппа, нет под солнцем и никого беспощаднее. Изабелле пришлось смирить трепет, чтобы спросить робко и едва слышно: - Кому же я принадлежу, ваше величество? - Короне, - ответил Филипп, и слово прозвучало в его устах громовым раскатом. Не отводя глаз, он заставил её выдержать свой тяжелый немигающий взгляд, заставил окунуться в скованные льдом озера, пойти на самое дно, и вмерзнуть, и застыть, и сделать так, чтобы спина никогда не сгибалась, а голова была всегда приподнята, и впервые отец заставил её понять, что она – не имеет значения. Он воспитывал её со знанием, что первейшее из чувств для неё – чувство долга, и она приехала, чтобы его исполнить. Отец должен гордиться ею. Отец, быть может, и гордится, братья же наверняка ненавидят. Она вернулась во Францию только для того, чтобы разоблачить своих золовок-прелюбодеек, Маргариту, Жанну и Бланку, и теперь братья её будут ославлены на весь мир как рогоносцы, и не смогут вступить в новые браки, если Рим откажется расторгнуть их старые союзы, и у них не будет детей, ни одна из принцесс не успела родить сыновей супругам, а, даже если бы и успели, побежали бы слухи о законности их происхождения, вот что принес исполненный долг, восстановив честь семьи и разрушив её до основания. Король не колебался ни секунды, отдавая приказы, Изабелла старалась подражать ему во всем, ею двигала только воля, никакой жалости, никаких сомнений, “женщина, которая пала, должна быть навечно отлучена от королевского ложа. И кара, постигшая ее, должна быть всенародной, дабы каждый знал, что преступление, совершенное супругой или дочерью короля, наказуется более сурово, чем преступление, совершенное женой вассала”. Эти слова произнес не отец, а она. Изабелла слышит иногда, как перешептываются привезенные ею из Англии слуги: - Вы заметили, что французский король смотрит всегда, не моргая? Человек ли он вовсе? Существо ли из плоти и крови? Что же говорят сейчас люди о ней? Она снова лежит по ночам в пустой постели, кутаясь в тяжелые меха, и видя вылетающий изо рта парок от дыхания, будто маленькие кусочки души сходят с губ и отправляются на поиски радости, не отыскав у неё внутри. Она одна всегда, замужество, которое могло это изменить, не принесло ей счастья, ложе по-прежнему слишком велико, она взяла бы на него своего младенца-сына, но делать так нельзя, принц должен приучаться спать без матери. На дворе – ещё не сбросившая до конца снежные одежды ранняя весна, и слабое солнце едва успевает прогреть днем воздух, а ночи все ещё похожи на зиму, отец похож на зиму, Изабелла похожа на зиму, она не плачет, принцессы никогда не плачут, а уж тем паче, королевы. Её массивная корона, которую она захватила во Францию с собой среди немногих своих, не отобранных мужем, ценностей, лежит на туалетном столике на небольшой бархатной подушечке. Ажурные зубцы в виде лепестков лилий сверкают россыпью бриллиантов, а обод венца украшен крупными голубыми сапфирами под цвет её глаз. Это царственное украшение прислал ей в подарок отец ко дню её коронации в Англии, состоявшейся вскорости после свадьбы с Эдуардом. Супруг, конечно же, не преподносил ей подобных даров, корона остается единственной у Изабеллы, она давит на виски, от неё побаливает голова, обруч словно заключает её в тюрьму, и каждый раз, надевая её, Изабелла думает, что любой металл – это тяжесть, будь то простое железо или золото самой чистой и высокой пробы. - Это не важно, - убеждает она себя, - зато я королева. Королева, женщина королевской крови, дочь короля, жена короля, сестра будущего короля, мать наследника престола, королева, Изабелла Несчастная, дочь Филиппа Красивого… На столике горит толстая оплывающая свеча, которую она приказала зажечь, чтобы почитать перед сном, но так и не притронулась к книге от переполняющих, беспокойно снующих мыслей. Огонек трепещет от кружащего по комнате настырного сквозняка, сапфиры кажутся в вялом свете темными, как остывшие уголья, но на солнце все выглядит иначе, о, как блестит корона в чудесных волосах королевы Англии, ах, сколько величественности придает, в ней Изабелла и сама почти не чувствует себя слепленным из плоти и пропитанным кровью человеком, а лишь озаренным блеском символом, будто знамя, или скипетр, или трон, или что-то ещё – мертвое. В этом ощущении есть известный покой, и ей чудится: она – броня, она – доспехи, она – Франция, соединившаяся в супружеском союзе с Англией, она – целое государство, она – истинная дочь своего отца, вы довольны, батюшка, вы довольны? Изабелла дрожит, сколько ни сдерживает свою дрожь королева. Два косматых жарких меховых покрывала, шумно и непочтительно к королевским раздумьям трещащие в камине поленья, а молодой, покинутой мужем женщине по-прежнему холодно. Лувр, Сите, Вестминстер, замок Мобюиссон сейчас, из чего вы сделаны, что от вас кровь стынет в жилах? - Это не важно, - шепчет она, - зато я королева… Затем она прибавляет: - И я дома. Дом… Скромный, похожий на раздавшийся купеческий домишко черно-белый Мобюиссон недалеко от Понтуаза, Филипп вот уже много лет предпочитает это место шумному Парижу. В те редкие дни, когда он мыслит о себе как о живом существе, король говорит, что замок дарит ему покой, и тут ему лучше думается. Давным-давно Изабелла жила здесь вместе с ним и матушкой, гуляла в хранящем заброшенный вид парке, исследовала окрестности, и рядом с нею всегда было множество людей, но даже тогда никто из них не разбавлял её одиночества, ибо все они – от кухарок до графских сыновей – были её слугами, как сама она была и остается служанкой короны. И все же то были счастливые времена, и она тоскует по ним в унылой, блеклой, как выцветший ковер, льющей дождливые слезы Англии, где так редки ясные дни, и где супруг в любой момент готов променять её общество на любого смазливого каменщика, возящегося в грязи бесконечно перестраиваемого Вестминстера, отец знает об этом, знал и тогда, когда только начинал вести переговоры с Эдуардом, когда выдавал Францию за Англию, как я несчастна, батюшка, как несчастна, неужели у вас не найдется для меня хоть одного ласкового слова, неужели вы не утешите меня ничем, кроме речей о долге, из какого металла сделано ваше сердце?.. Устав метаться на постели, заледенев и измучившись, Изабелла кличет свою служанку и приказывает принести ей горячего вина с пряностями. Быть может, приличнее было бы ограничиться молоком с медом или ромашковым настоем, но ей нужно снотворное покрепче, и вот она уже греет ладони о кубок, пригубливая терпкий напиток с гранатом, розмарином и какими-то ещё неизвестными ей травами. В Англии используют для приготовления горячего питья другие, и Изабелла осознает, что уже успела забыть многие домашние обычаи. До своего нынешнего визита она была в последний раз во Франции восемь лет назад, на похоронах своей матери. Королева Жанна умерла так же, как и жила, тихо и без мучений, не доставив никаких хлопот окружающим. Изабелла прибыла в Париж, где её никто не встречал у городских ворот, отец и братья были заняты приготовлениями к погребению. Она явилась во дворец одна, проследовала в большой зал и обомлела, увидев короля впервые за столько лет своего отсутствия во Франции. Филипп, облаченный в белые траурные одежды, восседал на троне в окружении сыновей, неподалеку стояли его братья Людовик д'Эвре и Карл Валуа, но остальных Изабелла даже не заметила поначалу, настолько затмевал их Филипп. Он показался ей не постаревшим ни на день, в его густых, вьющихся локонами золотистых волосах не пробилось серебро седины, и резкие морщины не исполосовали его лица, словно источавшего свой собственный свет, как на изображениях ангелов. Он все так же поражал, почти подавлял своей красотой, приобретшей с возрастом скульптурную законченность, ведь время оттачивает или сглаживает человека в зависимости от того, что есть его душа – разящий меч или мягкая пуховая перина. - Благополучным ли было ваше путешествие? – осведомился Филипп у дочери после многолетней разлуки тем же тоном, каким разговаривал с любым из своих подданных. Словно они расстались только вчера. Изабелла замерла, но всего на миг, чтобы собраться с духом и отринуть все надежды на иное обращение. - Да, ваше величество, - ответила она спокойно, слегка склонившись в приветствии, - вполне, благодарю вас. Если отец и скорбел от потери любимой жены, то ничем не выдал этого. Позже она беседовала с братьями. - Как поживает ваш венценосный английский супруг? – поинтересовался Людовик, прибавив злорадно: - Все так же проводит дни в обществе своего милого друга детства графа Корнуолла? Вся Европа судачит об этом. Говорят, Гавестон правит страной, правда ли это? - Помолчите, Людовик, - бросил ему король, и тот скукожился в ту же секунду, сжался и втиснулся в резную спинку кресла, будто пытался туда сбежать. Этой фразой Филипп обращался к своему старшему сыну и наследнику с самого детства, и когда-то Изабелла считала, что отец слишком строг к нему. Но Людовик был из тех мальчишек, что мучают кошек и тиранят беспричинно слуг, он дурно учился, соглашался читать только из-под палки, так и не овладел в совершенстве наукой письма, и вырос вздорным, капризным, жестоким и глупым, совершенно не готовым к тому, чтобы править. Нелегко придется Франции, когда прозванный Сварливым принц займет престол. - А вы все хорошеете, сестрица, - произнес Филипп, средний брат Изабеллы, с благожелательной вежливостью незнакомца. – Я рад видеть вас, хоть и свели нас самые горестные обстоятельства для встречи. Он неловко поджимал свои длинные, как у цапли, ноги, торчащие из кресла, и его движения ещё отличались неуклюжестью, но взгляд был умным, проницательным и равнодушным, словно он смотрел на чужого человека или был слишком занят обдумыванием каких-то собственных личных дел. Филипп не плакал, даже когда был ребенком, не стоило ожидать от него слез и сейчас. Лишь у младшего, юного Карла, глаза были покрасневшими и опухшими, и он воскликнул высоким ломающимся голосом, не сдерживая всхлипа: - Изабелла, наша матушка умерла! Как мы будем теперь без неё? После этого он разразился надрывными рыданиями. Карл был похож на отца лицом, как две капли воды, но это было размытое отражение, бледная копия, разбавленное водой вино без его крепости и силы, и, взглянув искоса на бесстрастного короля, Изабелла почувствовала невольное раздражение, ей захотелось влепить брату пощечину за то, что тот не может вести себя подобающе в присутствии придворных. - Все мы смертны, - сказала она, слегка склонив в сторону Карла голову, - рано или поздно Господь приберет каждого из нас, и мы можем лишь смиренно молить его об избежании адских мук для души. Как ни сильна печаль, держите себя в руках, братец. Помните, что вы принц, и люди на вас смотрят. Отец, поглаживающий по голове своего любимого пса, посмотрел на неё одобрительно, и это, из всей своей тогдашней поездки во Францию, она запомнила едва ли ни лучше, чем церемонию материнских похорон. Накануне своего отъезда, вечером, когда все разошлись после ужина, Изабелла пришла к отцу, чтобы вручить ему приготовленный подарок – великолепный перстень с огромным рубином столь насыщенного, густого и глубокого цвета, что он был похож на переспелую вишню, истомленную солнцем на исходе лета. Камень обошелся ей в целое состояние, но ей хотелось оставить память о себе, ибо она не была уверена в том, что отец о ней думает. В дверях она столкнулась с первым королевским помощником Ангерраном Мариньи, согнувшимся перед ней в нижайшем поклоне. Только Филипп мог приблизить к себе человека, чей род не был дворянским, и поставить его выше любого вельможи знатнейшей фамилии. Он ценил в людях ум, способности и преданность, а не старинное происхождение и гордое имя. Она застала короля за письменным столом с пером в руке, зарывшимся в бумаги, как судейский стряпчий. Он работал, должно быть, больше всех своих чиновников, вместе взятых. Заговорив с ним, Изабелла почувствовала волнение и робость, словно она была просительницей, пришедшей к нему за милостью или ходатайством по своему делу. Приняв перстень, он не выразил восторга, но поблагодарил её любезнее обычного. - Красивая вещица, - сказал король и прибавил шутливо: - Камень до того велик, что этот перстень – ни столько украшение, сколько ноша, подобно монаршему венцу. Но я обещаю вам носить его. - Будете ли вы, хотя бы глядя на него, вспоминать меня? – вырвалось у Изабеллы. Филипп застыл, а затем вперил в неё внимательный, изучающий взгляд, не холодный и не гневный, а будто озаренный внезапной мыслью. - Я всегда помню о вас, - ответил он, и голос его прозвучал глухо. – Разве вы не знаете этого, дочь моя? Её сердце сжалось, и в горле появился какой-то колючий комок, ещё немного, и она расплакалась бы, как её несдержанный младший брат, и чтобы скрыть свой порыв, склонилась и поцеловала отцовскую руку, крепко прижавшись к ней губами. Ей почудилось, что Филипп поднял лежавшую на коленях вторую руку и протянул её, будто собираясь коснуться её головы и провести по волосам, но уже через несколько мгновений королева Англии узнала, что таких ласк от него могут дождаться лишь гончие его своры. - Благодарю вас ещё раз за превосходный дар, - произнес Филипп, давая понять, что аудиенция окончена. – Желаю вам доброй ночи. Ступайте, а мне нужно поработать еще перед сном. Добрая ночь не наступила, ночи Изабеллы злы, как волки, и терзают её в своих пастях. Она осушает кубок до дна. Вино, наконец, согрело её. Ужин был легким, и подавали его давно, на пустой, тоскующий желудок она, уставшая за день, охмелела от одного бокала, но это ощущение приятно, и хмель бродит в крови, бередя чувства и желания, которые ей пришлось спрятать в сундук, повесив на него замок. За все годы замужества Эдуард навещал её спальню считанные разы, да и то лишь тогда, когда календарь и королевский астролог на пару соглашались в том, что нынешней ночью королева может зачать. Сколько лет Изабелла считала себя безобразной, отталкивающей для мужчин. Сколько гадала, что же, какой её физический недостаток может отвращать мужа, которого она так старалась полюбить, которому была такой нежной, заботливой, внимательной женой. Она боялась, что от неё исходит какой-то не ощущаемый ею гадкий запах, поэтому принимала ванну каждый вечер, натирая тело и волосы душистыми маслами. Она разглядывала свое отражение и портреты с одержимой настойчивостью стареющей кокетки, выискивающей на коже новые морщины, лопнувшие сосуды и красные пятна. Но зеркала и картины не показывали ей ничего подобного, придворные поэты слагали стихи о её красоте, да и с детства все твердили ей, как сильно она похожа на отца, те же глаза, те же волосы, те же черты, ставшие уже легендарными. Когда Изабелла узнала правду о своем супруге, она была потрясена, но и почувствовала невольное облегчение. Значит, дело было не в ней, а в нём! В его богопротивном пороке, за который мужеложец будет гореть в аду. Когда Эдуард понял, что ей всё известно, он перестал скрывать от неё свои склонности, демонстрируя их неприкрыто, с наглым вызовом обнимая и целуя при ней своего дружка Гавестона. Прав был тогда Людовик: граф Корнуольский, а не король английский правил державой. Но теперь Изабелла вспоминает о человеке, которому муж отдал все, подаренные ей на свадьбу, драгоценности едва ли ни с сожалением. Потеряв своего любимца, захваченного в плен и казненного мятежными баронами, Эдуард принялся мстить жене за ту ненависть, которую она питала к Гавестону. Вестминстер наводнили, наверное, все английские шлюхи мужского пола, а король принялся бродить по борделям и портовым притонам, напиваясь там с матросами и устраивая вместо рыцарских турниров кулачные бои, в которых соперничает в силе с окружающей его чернью, с последними прохвостами, негодяями и шутами, развлекающими его величество непристойными песенками, школьными выходками и сальными анекдотами. А Диспенсеры! Думая о них, Изабелла сжимает в бессильной ярости кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони. Хьюго Диспенсер, любовник её мужа, и его папаша барон Диспенсер, старый сморщенный потаскун, льстец, сводник, готовый подложить каждого члена своей проклятой продажной семейки под любого, кто заплатит подороже! Эти люди отняли у неё все, посмеялись над нею, лишили остатков достоинства и гордости, они унижают её каждый день, превратили для неё дворец в острог, где все за нею шпионят, и она завидует последней прачке с натруженными и распухшими, разъеденными щелоком красными руками, если той повезло быть любимой своим мужем. - Я бы задушила их сама, - шипит Изабелла, проклиная свою судьбу и женскую слабость, - я бы разорвала их на части, четвертовала бы, как Гавестона, и смеялась бы при этом от счастья, Бог мне свидетель! О, пусть они берегутся, пусть берегутся, если настанет тот день, когда у меня будет такая возможность! Гнев разливается в груди, как кипящее смоляное варево, которое Изабелла с удовольствием пролила бы на головы и Диспенсеров, и своего дорогого муженька, дошедшего до того, что заставляет её терпеть присутствие Хьюго в постели, чтобы суметь исполнить своей супружеский долг. Теперь прикосновения Эдуарда, в которого она была даже немного влюблена поначалу, вызывают у неё тошноту, и неизвестно ещё, для кого это испытание на ложе тяжелее, Эдуарда, по крайней мере, ублажает его ненаглядный, а что остается Изабелле, что?! Терпеть, смиренно принимать свою участь и страдать до конца своих дней? Её тело никому не нужно, её губы никому не нужны, её лоно требуется лишь для продолжения рода, словно она племенная кобыла или породистая сука, отправленная на вязку, её руки годятся лишь для того, чтобы листать страницы, перебирать четки и колоть их иголками за вышиванием, она закричала бы сейчас от отчаяния, закричала бы так громко, чтобы отец услышал, и испугался бы за неё, и прибежал бы, и спас бы, как благородный рыцарь их тех романов, что читала им с Жанно кормилица Теофания, пожалейте же меня, батюшка, смилуйтесь надо мной, заберите меня обратно… В спальне так тихо, что она слышит, как колотится её сердце. Филипп один сейчас в своих покоях, и Изабелла одна, зачем же им быть одинокими, если бы они могли быть друг у друга, зачем тосковать в пустых постелях, если?.. У отца не было ни одной женщины с тех пор, как умерла мать, он хранит целомудрие, но неужели оно не тяготит его, неужели он настолько усмирил свои страсти, что они не властны над ним более ни в чем? Неужели и впрямь перестал быть человеком, сделавшись этой прекрасной мраморной статуей, в которой не осталось никаких желаний? Однажды у короля далекой Венгрии умерла жена, завещавшая ему жениться лишь на той, кто будет на неё похожа, и не было никого, кто был бы похож на покойную королеву больше, чем дочь её Жои... Теофания читала им с Жанно историю о безрукой принцессе, сбежавшей от грозившего ей кровосмесительного брака в непогоду в утлой лодчонке навстречу новым опасностям, горестям и страхам, ведь мир жесток и беспощаден, но зачем же бежать в него, коли можно укрыться в самых надежных на свете объятиях? Я не похожа на вашу жену, батюшка, но я похожа на вас, а, значит, я хороша… В ужасе, осознав свои мысли, Изабелла зажимает рукой себе рот, давя вскрик. Эдуард будет гореть в аду, а она очутится рядом с ним, только за совсем другой грех. - Господи, помилуй меня, Господи, прости, - бормочет она, будто в бреду или горячке, - не введи нас во искушение, не введи, не введи, избавь… Поджав ноги, как ребенок, свернувшись в комочек, она вздрагивает от сухих рыданий и повторяет, и повторяет, и повторяет одни и те же слова молитвы, пока не забывается, словно в болезни. Во сне она – собака, белоснежная гончая с шелковистой короткой шерстью и тонкими изящными лапами, её счастливый лай разносится в дворцовой галерее, и её клыков боятся все. Король Филипп гладит её по голове. -- Мелкий дождик накрапывает уныло и ритмично, как барабанная дробь. Впрочем, разразись сегодня хоть ливень с рвущей небо грозой и сотрясающим землю громом, даже буря не смела бы с улиц Герифорда сотни человек, стекшихся на площадь для того, чтобы поглазеть на казнь. Простолюдины никогда не пропускают бесплатных развлечений. До Изабеллы доносятся голоса из толпы, шуточки, издевательства над осужденным, грубый смех и кровожадные требования. Хьюго Диспенсер возбудил у англичан такую ненависть к себе, что сочувствия к нему никто не проявит, в этом народ заодно с королевой. - Эй, Хьюго, что такой бледный?! Ничего, сейчас палач-то разгорячит тебе кровь, живо румянец появится! - Вздернуть негодяя, вздернуть! Пусть попляшет в воздухе! - Сколько натерпелась из-за тебя королева! Сколько мы натерпелись, гнусный ворюга! За все сейчас поквитаешься, мерзавец! - А я говорю, нечего на него веревку тратить! Кочергу ему железную в зад за все его дела! - Кочерга в заду ему ещё может и понравиться, ха-ха-ха! Люди веселятся, словно наступил праздник. Для королевы Изабеллы он, и впрямь, наступил. Расчлененные останки Диспенсера-старшего она уже повелела скормить псам, лишь голову его насадили на пику и выставили на всеобще обозрение. Пришел черед расплатиться за все человеку, с которым её ничтожный супруг, обливаясь потоками слез, не желал расставаться даже в самом конце, прижимая его к груди и вопя: “О нет, его вы у меня не отнимите!” Она морщит презрительно нос, вспоминая омерзительную, недостойную мужчины и короля, пусть и свергаемого, сцену. Но теперь Эдуард может опозорить только самого себя. Она восседает в первом ряду на постаменте, воздвигнутым перед эшафотом. По правую руку – её сын Эдуард, которым она так гордится. Мальчик успел побывать уже на двух казнях, и королева знает, что он выдержит и третью без головокружения и дурноты. Он немного бледен, но сидит прямо, высоко вскинув голову и спокойно наблюдая за процессией, в которой тащат на жалкой низенькой лошаденке привязанного к седлу Диспенсера. Голубые глаза юного принца широко распахнуты, он смотрит, не мигая, и Изабелла возносит хвалу Господу за то, что сын пошел в неё, и молится о том, чтобы тот стал таким же великим королем, как его дед. Слева сидит Роджер Мортимер, норовящий украдкой пожать королеве руку, но она только раздраженно одергивает ладонь. Неужели он за столько лет не успел её изучить, неужели считает обычной слабохарактерной женщиной, готовой в любую минуту свалиться в обморок? Неужели не понимает, до чего отрадно для неё каждое мгновение этого зрелища? Ей не нужна сейчас мужская поддержка и вызывает злость его покровительство. Сегодня – день её торжества. Да ещё к тому утром она получила письмо от французского короля Карла IV. Дражайший братец, который выдворил её и Мортимера из страны, куда она бежала в поисках его заступничества, устав терпеть издевательства Эдуарда и боясь за свою жизнь, теперь, когда она низвергла супруга и стала владычицей Англии, рассыпается перед нею в льстивых словах и предлагает союзничество. Слабак, думает Изабелла, вновь презрительно морщась, сначала ты предал меня, а теперь униженно ищешь моей дружбы. Отец бы так никогда не поступил, если бы он принял решение, то уже стоял бы на своем. Жаль, что вслед за Людовиком умер и средний брат Филипп, он был куда более достойным королем. А ещё более жаль, что она сама не родилась мужчиной, не было бы у Железного короля лучшего наследника… Но да ничего с этим не поделаешь. Зато теперь ей принадлежит Англия, наконец, она – настоящая королева, а не по одному лишь названию. - Как жаль, что здесь нет Эдуарда, - шепчет она, склонившись к любовнику и впившись ногтями в его ладонь, когда над возведенным на эшафот раздетым Диспенсером глумится толпа. Упиваясь местью, она приказала оскопить Хьюго, выдрать ему сердце из груди, вырвать внутренности, отсечь голову, разрубить останки на четыре части и отправить их в крупнейшие города Англии в назидание всем, кто помыслит стать её врагом. Ей пришлось ждать, ждать долгие годы, но страдания не сломили, а закалили её, и окупились теперь сторицей. В воздухе ещё стоит запах паленого мяса от щипцов, которыми палач отодрал мужскую плоть с ещё не успевшего потерять сознание Диспенсера, его срамные части сожгли на месте, и Изабелла жадно втягивает носом воздух, словно вдыхает аромат весенних цветов. Ни одни розы, нарциссы и лилии не доставили бы ей большего удовольствия. После казни среди столпившейся черни слышатся и другие выкрики. - Видали королеву? Смотрела и глазом не моргнула! Бабы-то обычно послабее характером будут, а эта – как каменная. - С Хьюго-то уж совсем жестоко обошлись, никому так из сторонников короля не досталось. Поглядим, как она с самим королем рассчитается. - Да уж, мстит-то она на славу, французская волчица! - Волчица, волчица! Нахмурившийся Мортимер кидает на неё обеспокоенные взгляды, считая, что её может задеть это прозвание. Боже, до чего глупы мужчины. Она смотрит в последний раз на эшафот с останками растерзанного тела, чтобы лучше запомнить увиденное, и поднимается с места первой среди придворных. Остальные следуют её примеру, принц направляется в сторону своего скакуна быстрым шагом, норовя поскорее покинуть место казни. Ничего, он ещё совсем молод, со временем привыкнет, и подобные вещи перестанут омрачать его дух. Изабелле поведали о том, что сказал её отец после сожжения тамплиеров, во время которого Жак де Моле проклял его и весь род Капетингов до тринадцатого колена, а казнь была столь ужасна, что женщины теряли сознание, дети рыдали, а напуганная проклятиями толпа застыла в растерянности и тревожном ожидании, испугавшись зрелища лютой смерти и того, что последние слова великого магистра могут затронуть и их. - Я совершил ошибку, - сказал король Филипп, - нужно было сначала вырвать им язык, а уж затем посылать на костер. Тогда, в Париже тоже должен был стоять запах жженого человеческого мяса… Трава под ногами влажна от мороси, и шагнув несколько раз, Изабелла досадует, что надела дорогие шелковые туфли искусной работы, они все промокнут, ведь её карета стоит довольно далеко. Хотя – пустяки. Даже если эта обувь испортится, можно сшить и другую. Она больше не ограничена в средствах, как было тогда, когда всё отбирал у неё Эдуард со своими любовниками. Сейчас у неё может быть хоть сотня туфель, платьев и корон. Только женское украшательство её мало интересует, и расходы она привыкла считать теперь иначе: плата воинам-наёмникам, лошади, фураж, раздача хлеба беднякам, чтобы не бунтовали… - Возлюбленная королева моя, - обращается к ней Мортимер, понизив голос, - нелегко женщине присутствовать при подобном. Вам следует сейчас поскорее отправиться в замок и отдохнуть. Остановивший, Изабелла смотрит на него, будто видит впервые, и остро, будто зубцы железного гребня проехались ненароком по коже, ощущает, что в эту минуту его не любит. Она вспоминает последний раз, когда почувствовала слабость, последний раз, когда видела во Франции отца, последний раз, когда он преподал ей урок. Она приехала туда, чтобы выдать ему согрешивших принцесс, опорочивших честь семьи, а вместо этого принялась поначалу жаловаться на свою горькую участь, которую у неё не было больше сил выносить. А он напомнил ей о долге, лучшим примером исполнения которого был сам, и Изабелла подумала: “Никогда, никогда я не могла бы полюбить мужчину, если бы он не походил на него, и никогда не полюблю, никогда не буду любима, ибо нет такого другого, как он”. - Любезный Мортимер, - говорит королева, - я действительно намереваюсь вернуться во дворец, но вовсе не для того, чтобы отдыхать, когда у нас ещё столько нерешенных дел. Нам надлежит отправиться поскорее в Лондон и собрать совет, на котором мы должны решить, как убедительнее заставить моего супруга отречься от короны в пользу моего сына. Поторапливайтесь же! Она смягчает милой улыбкой последние слова и, развернувшись, идет вперед. Несмотря на длинные юбки её бархатного платья со шлейфом и волочащуюся по траве подбитую мехом тяжелую мантию, Изабелла ступает так уверенно и быстро, что Мортимер едва поспевает за ней следом. Конец