ВЕЛИКИЙ

Одна из черных ночей поздней осени, когда холод в Йокогаме был особенно жесток и пробирал до костей, затопила город. Пахло дегтем и прелым морем. Густой лиловый туман разлился по улицам, размывая мигающие неоновые вывески баров и тусклые огни зеленоватых фонарей. Порт беспокойно ворочался, и рокот ледяного моря был слышен даже здесь, в переплетении кривых и грязных старых переулков города. В тумане медленно плыл красный огонек сигареты. Через несколько мгновений из лиловатого мрака появились две фигуры: шляпа позволяла правой сравняться в росте со своим спутником. Вскоре можно было расслышать голоса. — Мне кажется, сегодня твоя очередь представлять отчет, Чуя, — хрипловатый женский голос звучал устало, но весело. — А мне вот что-то так не кажется, — выдохнув дым, угрюмо ответил спутник в шляпе. — Что-то ты совсем не рад тому, что мы спасли Йокогаму от ужа-а-асной смерти в огне, — явно подражая кому-то, ответила девушка. — Черт бы побрал этот поезд, — в ответ проворчал Чуя, глубоко затягиваясь, — если бы не эти идиоты, сидели бы сейчас в «Рубиновой Змее». Там сегодня как раз каждый третий коктейль бесплатно. — Так и поверила, — хохотнула спутница, — сегодня смена Дазая, там бы ты всю ночь и ошивался. — Твою мать, Гин… — прошипел Чуя. Накахара Чуя был одним из лучших исполнителей Портовой Мафии. Настоящий профессионал, перфекционист, говорят, он идеально выполнял самые сложные задания. В стрельбе и слежке ему не было равных, к тому же, он знал каждый переулок Йокогамы, как свои пять пальцев. Из заведомо патовых ситуаций и, казалось бы, смертельных ловушек, Чуя выбирался, блестяще выполняя поставленные задачи, и каждый раз упрямо выживал. Недаром он работал с самим Дазаем Осаму. Впрочем, Гин втайне была уверена, что тот специально отправлял Чую в самые сложные миссии, чтобы избавиться от надоедливого напарника. Дазай не был зол или мстителен, нет. Ему просто не нужен был напарник. Как бы ни был хорош Чуя, он никогда не сравнился бы с ним. Дазай Осаму был совершенством. В своих стратегиях, методах, запасных вариантах. Каждый его план был идеально продуманной шахматной партией, и другим оставалось только быть фигурами. Он в одиночку мог бы заменить всю портовую мафию, и изменилось бы только одно: количество ошибок, вызванных перенапряжением, усталостью, неаккуратностью людей. Оно упало бы до нуля. Несовершенства, вызванные человеческим фактором обезумевших от количества работы исполнителей, были единственным, что могло нарушить безупречные планы Дазая. Все дела мафии, а значит, и ночной Йокогамы, проходили через его руки. Он знал все о поставках, трафиках, расчетах, нелегальных въездах и выездах, наркотиках, преступности, о порте и городе. И виртуозно пользовался всем, что знал. Количество убитых мафией сократилось в полтора раза. Не потому что Дазай был милосерден, нет. Просто он находил виновных до того, как всех причастных успевали запытать до смерти. Главная ошибка врагов мафии заключалась в том, что они становились врагами Дазая. За все время в мафии Чуя работал со своим напарником всего пару раз, и в каждый из них Дазай слишком очевидно использовал его как грубую силу, бесцеремонно бросая на самые неприглядные части работы: потушить склад, прикрыть тыл, убрать трупы. «С таким мог справиться даже какой-нибудь портовый щенок», — с нескрываемой обидой повторял Чуя после пары коктейлей в «Рубиновой Змее». Тогда Гин предложила работать вместе, пока Дазаю не понадобится напарник. Время шло, но Дазай не проявлял никаких признаков беспокойства — напротив, он все чаще сам отправлял их на задания вдвоем, вдвоем вызывал для докладов и вскоре не оставил ни малейшего повода думать, что ему когда-нибудь пригодится теперь уже бывший напарник. Гин и Чуя сработались. Они очень естественно делили обязанности, при этом оставаясь в деле на равных — кажется, они идеально подходили друг другу. Гин так и не поняла, в какой момент они стали лучшими друзьями. Вскоре она узнала, что пожирало Чую изнутри. Удивительно, но это был Дазай. Ей хватило тактичности не сочувствовать. Да что там, они высмеивали друг друга на каждом шагу, при этом понимая с полуслова, улавливая малейшие перемены настроения. Они прятали человечность за циничными шутками, искусно маскируя разговоры о чем-то глупом, сентиментальном и одновременно невероятно важном под ироничные издевательства, и это была самая прекрасная дружба за всю жизнь Гин. — А все же, ты ведь сегодня герой, задание выполнено, да и болтаешь ты хорошо, Дазай будет рад посмаковать свой прекрасный план еще раз, — Гин пустила в ход самый сильный аргумент. — Ладно… — ответил Чуя, всеми силами пытаясь скрыть радость от того, что о такой крупной удаче Дазаю скажет именно он. — К тому же… единственный провал тут был у меня. Не говори про мальчишку, — уже другим тоном добавила она. — Ага, — ответил Чуя, — Гин знала, что он прикроет ее даже перед Дазаем, она никогда бы не признала, но ей очень льстило это, — Но ты бы сделала так еще раз? — помолчав, спросил он. — Дай, — Гин вынула сигарету из пальцев Чуи и глубоко затянулась, — конечно, и, если бы это повторилось, все равно делала бы так же — каждый раз, — не сдержав какой-то странной улыбки, ответила она. *** … когда в подмерзающей луже под ногами напарников отразилась мигающая неоновая вывеска бара «Люпин», было около четырех утра. В баре было тепло и накурено. В приглушенном свете медленно плавали клубы дыма, и Гин готова была поклясться, что узнает по запаху сигарет всех, кто находился в баре. Действительно, за стойкой сидели почти все члены Высшего Круга, не хватало только Дазая. Гин с наслаждением упала на стул рядом с Чуей, только сейчас понимая, как же она устала и замерзла за эту ночь. Напарник оживленно спорил о чем-то с Каджи, и, судя по бурной жестикуляции и крайней заинтересованности второго, речь шла о заложенной в поезде взрывчатке. Чуя ругал горе-подрывников с перерывами на текилу, а Каджи восторженно сыпал какими-то химическими нюансами, от возбуждения чуть не перевернув стакан своего безалкогольного пойла. Этот «юный гений» был детищем подпольных наркотических лабораторий, и до вступления в мафию — дня, когда лабораторию, принадлежащую одному криминальному авторитету, не подчинявшемуся мафии, накрыли и предложили выбрать ничего не соображавшему от страха и эйфории Кажди между расстрелом и работой — виртуозно варил все, что требовалось Йокогаме. Впрочем, ему было все равно, чем заниматься: наркотики, бомбы, испытания лекарств, производство стирального порошка — все, связанное с химией, радовало его одинаково. В остальном Каджи был абсолютно беспомощен, не мог запомнить карту города и не брал в рот ничего крепче воды, потому что «я это ни в жизнь пить не стану: уксусный альдегид, попадая в организм человека…» Внезапно Чуя умолк на полуслове. Гин знала, что это значило. Дверь бара распахнулась, и из желтоватого тумана появилась высокая, не в меру худая фигура человека, прячущего руки в карманах плаща. На фоне тлеющей в рассвете улицы она казалась абсолютно черной, словно вырезанной из темного картона. Дазай прошел к ждущим его членам Высшего Круга и занял пустовавшее центральное место за стойкой. Походка его была твердой и властной, но Гин знала, что он держится за стены, когда думает, что его никто не видит. В баре повисла напряженная тишина, но, казалось, Дазай не заметил этого: он спокойно достал из кармана пачку сигарет — белая рубашка, белоснежные бинты на неестественно тонком запястье — взял со стойки спички с логотипом бара, не спеша чиркнул, на минуту загляделся на коробок, видимо, вспомнив что-то или кого-то. Глубоко затянувшись, он посмотрел в сторону Чуи. У Дазая было красивое лицо, но красивое какой-то тревожной и дисгармоничной красотой: такие лица бывают у поэтов-декадентов и демонов на дорогих картинах. Желтая кожа, обтягивающая выступающие скулы, серые тени под глазами — и сами глаза. Гин знала, что никогда не привыкнет к этому в Дазае. Абсолютно черные, ничего не выражающие, в них не было границы между зрачком и радужкой. Казалось, это были сквозные пулевые, колодцы, на дне которых плескалась темнота и гнилая вода. Гин старалась не смотреть в них –появлялось такое же чувство тошноты, как при взгляде вниз с крыши высотного здания. Холод, головокружение и непонятно откуда взявшееся желание прыгнуть. Ловя на себе их беглый взгляд, Гин каждый раз испытывала непонятно откуда взявшийся липкий страх. «И как ты мог влюбиться в это? Хотя только в это и мог: ты ведь идиот, да еще и поэт» — в очередной раз подумала она. — Чуя, говорят, ты сегодня спас Йокогаму от ужасной смерти в огне. Расскажешь об этом? Это было второй странностью Дазая, к которой невозможно было привыкнуть. Он говорил без всякого выражения, совершенно не интонируя, как будто читал бегущую строку. Все вопросы звучали как утверждения, и это усиливало впечатление, что Дазай заранее знает ответ. Ему невозможно было ни соврать, ни отказать. Наверное, даже говорить с ним было бесполезно. Но даже если Дазай и знал заранее все, о чем спрашивал, Гин была готова поклясться: ему нравилось слушать истории Чуи, потому что тот был прекрасным рассказчиком. Даже отчеты о будничных заданиях превращались в красочные истории, интригующие и захватывающие, при этом очень детальные. Вряд ли Дазая интересовала красота рассказа, но вот заботливо сбереженные подробности воплощения плана… Как ребенок, Гин сама ждала историй Чуи, в которых все проделанное с напарником пару часов назад превращалось в эпос, а она сама — из исполнительницы мафии, пусть неплохой, но далеко не лучшей, девчонки без семьи, после войны подрабатывавшей медсестрой в полуподпольных операционных доктора Мори, — в героиню шпионского фильма в черной маске под красной луной. Сейчас Гин заметила, как Чуя сжал кулаки под стойкой — после неизбежно останутся царапины от ногтей на ладонях. Он очень нервничал, как всегда, когда говорил с Дазаем, при этом мастерски скрывал это. Впрочем, Гин знала, что стоит ему начать рассказывать — и он сам погрузится в историю так, что забудет о волнении и даже о самом Дазае, прожигающем его взглядом своих странных глаз. — Информаторы были правы, — как можно более спокойно и отстраненно начал Чуя. Как обычно, он начинал безэмоционально, постепенно добавляя все больше экспрессии. Вскоре Гин так увлеклась рассказом, что закрыла глаза, и под аккомпанемент голоса напарника стала вспоминать события сегодняшней ночи. *** Они уже битый час торчали посреди перегона. Гин сидела на насыпи, смирившись с тем, что черная одежда испачкается белой галькой, Чуя ходил кругами, бросая бычки под откос и следом поджигая новую сигарету. Он даже успел посидеть на рельсах — словно доказывая кому-то, как глупо было выбирать для поезда со взрывчаткой этот маршрут, настолько пустой, что шансы быть сбитым поездом на нем, даже если заснешь на рельсах, меньше, чем в городском парке аттракционов. Запрокинув голову, Гин разглядывала созвездия. На небе не было ни облачка, и морозные белые точки звезд, словно сотни глаз, смотрели на нее. Она не могла отделаться от ощущения, что сверху за ней кто-то наблюдает, но легкий холодок, бегущий по спине от этого чувства, почему-то приводил ее в восторг. «Какая я дура, — одернула она себя, — нашла, о чем думать перед заданием, дались мне эти звезды». Она поискала взглядом напарника — тот ушел довольно далеко вдоль рельсов и теперь возвращался, мигающий огонек сигареты подсвечивал его лицо, а тень от шляпы придавала ему что-то самурайское — словно на нем была каса, скрывающая половину лица, а катану за поясом маскировал нелепо сидящий, все еще великоватый плащ. За спиной Чуи виднелся мост — тот самый, с которого напарник предлагал уронить поезд. Но Дазай, составлявший план, сразу забраковал идею, еще и высмеяв незадачливого бывшего напарника: «Неужели твоя выручка за миссии настолько велика, что ты готов оплатить восстановление моста, соединяющего порт с нашими складами, м?» Гин оглянулась — вдалеке рассыпались дрожащие огни порта, основной причины существования Йокогамы. Вдруг она заметила какое-то движение, словно одна из светящихся точек отделилась от порта и поплыла вперед. Рельсы еще не дрожали, но Гин была уверена: это то, чего они ждали. — Чуя, — тихо сказала она, не оборачиваясь, словно спиной почувствовала приближение напарника, — поезд. Чуя присел рядом с ней, наклонился к рельсам и прислушался — далекая вибрация теперь отдавалась и здесь. — Спасибо, капитан очевидность, — Чуя затушил сигарету и бросил окурок в траву под откосом. Старая стрелка поддалась не сразу. Может быть, все потому, что рельсы, на которые она вела, сгнили и деформировались, а может быть, — она просто не была предназначена для поворота на такой угол, который неизбежно уронит проходящий поезд под откос. А он был уже совсем близко. Гин почувствовала, как сердце забилось быстрее — «старый добрый адреналин». Но она ясно видела, как огромная масса состава неслась прямо на нее. Оставалось только перебежать пути и прыгнуть с невысокой насыпи в траву, чтобы не попасть под сходящий с рельсов поезд. Оцарапав обо что-то руку, Гин наконец легла удобнее в сухую желтую траву под насыпью. Чуя пристроился рядом, намереваясь, видимо, снова закурить, но, лежа в таком положении посреди сухой травы, сделать это было слишком сложно. Земля была очень холодной, а сердце было готово вырваться из груди, но к страху примешивалась какая-то неправильная радость разрушения. «Да, в жизни тебе определенно нужно хоть раз разрушить что-нибудь масштабное, например, как-нибудь уронить поезд со взрывчаткой с рельсов» — подумала Гин, но через мгновение все мысли заглушил вой ветра, звон стекла и грохот — состав повалился с насыпи. Гин бы очень хотелось посмотреть — но для этого надо было занять позицию для наблюдения получше, чем овраг вдоль путей, из которого хорошо просматривался только поросший травой косогор и край черной воронки неба. А занять позицию получше, например, устроиться на полюбившемся напарнику мосту — вряд ли было возможно — хоть, как упрямо пытался доказать Чуя, за время наблюдения по рельсам не прошло ни одного состава, допустить падение другого поезда в овраг из-за слишком рано переведенной стрелки было нельзя. Наконец, все смолкло, и слышно было только как тонкой струйкой сыплется разбитое стекло, от удара превратившееся в песок. Чуя отряхнул свой черный плащ, смахнув прилипшие травинки, и напарники пошли к месту крушения. Облако ржавой пыли рассеивалось. Вагоны лежал на боку, словно пространство сделало кульбит и повернулось на 90 градусов. Это был странный поезд. Товарные, контейнеры и пара цистерн, все ржавые и полусгнившие — где только такие взяли — но в довершение всего — белые осколки спиралей изоляторов, видимо, разбившихся при падении. Пара таких штук раскрошилась при падении и теперь тонкой струей белого песка ссыпалась из вагона. Теперь осталось самое неприятное — осмотреть поезд. Не потому что эта работа занимала несколько часов, нет — пикантности ситуации добавляло, что напарники не знали, была ли еще взрывчатка в поезде и, если была, как на нее повлияло падение поезда с откоса. Можно было надеяться на своих, но специалист мафии по взрывчатым веществам Каджи, как обычно, ответил уклончиво: «Если вам повезет, неудачники, Наука вам поможет». Чуя и Гин разделились: Гин начала свой обход с кабины машиниста, а Чуя с хвоста поезда. На все еще освещенном стекле Гин заметила кровь. Заглянув внутрь, она увидела и сам труп машиниста. «Дазай предупреждал» — подумала она, но по спине как всегда прошел холодок. Она знала, что это был за человек, как его звали — информаторы добыли и это. В следующем вагоне — старый товарный — пахло какой-то дрянью, а темнота внутри многозначительно обещала хорошую гору взрывчатки, но, когда Гин посветила внутрь, она увидела корявую надпись — буквы, написанные зеленой краской из баллончика, плясали, как будто их вывел ребенок. «Превет неудачники! Я ее забрал XDDD». Последнее «D» было повернуто не в ту сторону. «Каджи, — тепло усмехнулась Гин, — совсем как ребенок». В некоторых вагонах, видимо, на месте взрывчатки, тоже были следы зеленой краски -- пятна, линии, но никаких отпечатков, по которым хоть как-то можно было установить автора. Так работала мафия -- даже такие откровенные послания никогда бы не привели к исполнителю и организации. Наконец, Гин дошла до вагона, из которого высыпались стеклянные спирали. Как инопланетные раковины, они были разбросаны вокруг. «Белые спирали, белые спирали, что-то очень знакомое… Где я еще такое видела?» Дальнейшему созерцанию осколков помешало появление Чуи. Гин сообщила ему о надписях, оставленных Каджи, и о том, что ее часть работы почти выполнена, осталось осмотреть бочки. Внезапно Гин прислушалась, услышав какое-то движение. Из глубины повалившейся на бок цистерны раздался еле слышный надсадный кашель. Гин легко коснулась руки Чуи. — Стой тут, я посмотрю, — кивнул он и пошел на звук. — Нет-нет, убери зажигалку к чертовой матери, — Гин бросила Чуе маленький электрический фонарь, — ты всех нас угробишь. — Иди к черту, Гин, пары мазута тяжелее воздуха, они вытекли, когда цистерна опрокинулась, — устало пояснил он, но, поймав фонарик, все же бросил зажигалку Гин. Вскоре Чуя присел у люка цистерны и всмотрелся в сгущенную темноту. Темнота дышала, вернее, задыхалась. Рваные хриплые вдохи доносились из самой ее глубины. Он наклонил голову в люк и включил фонарик, нарисовавший на ржавом боку робко мигающий светлый круг. «И кому пришло в голову сдохнуть на дне ржавой цистерны» — подумал Чуя, но в следующее мгновение ему самому внезапно стало трудно дышать, как будто в горле встал ком из битого стекла. — Эй, — раздался крик Гин снаружи, — что с тобой? — он звучал глухо, как из-под воды — железо старой цистерны словно съедало звуки. В перерывах между приступами мучительного кашля Чуя сдавленно прошептал — голос совсем не слушался: — Твою мать, аммиак! Светлый круг метался по рыжим стенкам цистерны и наконец нашарил черный комок. Сквозь выступившие от кашля слезы, Чуя все же разглядел в нем человеческий силуэт. Когда новый приступ кашля начал раздирать горло, Чуя догадался сорвать с шеи шелковый платок — на него он спустил почти всю свою выручку с последнего дела — и замотать рот и нос. Дышать стало немного легче. «Ползти по ржавой аммиачной бочке, замотав рожу шелковым платком из коллекции «Фудзияма» — да, не так я представлял свою работу в портовой мафии» — уныло пошутил Чуя, чтобы хоть как-то собраться с мыслями и справиться с глупым страхом, вдруг навалившемся из ниоткуда. Казалось, что стенки цистерны выгибались внутрь, сдавливая пространство, а черная фигура, замершая в позе эмбриона — теперь рассмотреть ее получилось лучше: слипшиеся от крови волосы, мертвенная белизна лица, тоже испачканного кровью — казалось, была сделана из сконденсированных страданий. Чуя склонился над ней. В нос ударил отвратительный запах: кровь, рвота и еще что-то жуткое — так пахла смерть. — Гин, тут ребенок, девчонка! — хрипло крикнул Чуя. «Да, большой страшный мафиози боится маленькую полумертвую девочку», — пронеслось в голове Чуи. Невнятное «чего?» еле просочилось в цистерну. Раздался тихий шум и голос Гин раздался ближе, — кажется, она заглянула в люк: — Неси ее отсюда, и сам скорее вылезай, — только осторожно, нужно проверить, на ней может быть взрывчатка. Чуя со всей возможной осторожностью коснулся человека, который вдруг снова зашелся приступом кашля, поднял, прижал его к себе и медленно понес к выходу. Брызги крови попали на платок на лице Чуи — кашне «Фудзияма» расцвело алыми каплями сакуры. Чуя только поморщился. За время работы в мафии и не к такому привыкнешь. — Осторожно! Давай сюда. Ага, и руку. Несколько секунд Гин просто смотрела на Чую, — лицо замотано испачканным в крови платком, тем самым, про который она чуть ли не песню сложила, издеваясь над тратами напарника, которому после покупки еще пару недель приходилось питаться только лапшой быстрого приготовления и элитным виски из собственной коллекции. Потом поспешно отвернулась и склонилась над распластанным на выжженной траве телом. — Теперь понял, зачем ты носишь маску, — попытался пошутить Чуя. — Сними платок. — сказала, не оборачиваясь, Гин голосом, не терпящим возражений. Сейчас она снова была военной медсестрой, а когда она пребывала в этом состоянии, даже Чуе не стоило лезть под руку. Никакой взрывчатки не было. Лицо было закрыто слипшимися от крови волосами, подросток, точно не больше пятнадцати, очень тощий, — Гин отмечала это фоном, измеряя пульс, осматривая раны, диагностируя повреждения. Отравление аммиаком. Левая нога сломана, как и три ребра, возможно, судя по дыханию, осколком одного из них пробито легкое. — Эй, девчонка, на кого ты работаешь? — спросил Чуя, наклонившись над телом. Измаранный кровью платок упал на шею. Злость в голосе была какой-то истерической. Вдруг лежавший на траве вздрогнул, и, задыхаясь, еле слышно прошептал: — Я… не… дев… — кашель не дал договорить, и теперь лицо Гин забрызгала кровь. — Ого, ты можешь говорить с пробитым легким, — значит, расскажешь нам… Отодвинув слипшиеся от крови пряди, Гин наконец смогла рассмотреть лицо. Тонкий нос, белая кожа, еле заметный шрам морщинки на лбу. У Гин перехватило дыхание. «Нет, это не ты… Это не можешь быть ты… Ты ведь умер» — Чуя. Отойди, — она сказала это совершенно спокойно, но в голосе было что-то такое, что заставило напарника подчиниться. — Эй, — Гин коснулась лица, — как тебя зовут? — она старалась не показывать волнения, но голос все равно предательски дрожал. Подросток слегка помотал головой. — Не хочешь говорить? Я не причиню тебе зла, но мне нужно узнать имя, чтобы помочь тебе. Мы поедем в больницу. Но что-то в глазах парня говорило, что он прекрасно знает, что умирает. Гин тоже знала это. Да, конечно, она отвезет его в больницу. Но такие повреждения… Опыт подсказывал, что это несовместимо с жизнью, но он же и говорил: нет ничего невозможного, стоит хотя бы попытаться. «Нет-нет-нет, ты не умрешь. Ты никогда больше не умрешь у меня на руках», — подумала она. — Да, — продолжила Гин, — лучше не говори пока, это будет быть больно. Мне кажется, я знаю, что ты хочешь сказать, — да, вот он первый урок военной медсестры: «разговаривай с ними, разговаривай о чем угодно, но не позволяй отключаться — это не спасет от смерти всех, но кого-то может», — в общем, если с тобой что-то случится, ты больше никогда не вернешься туда, где с тобой произошло — все это, — Гин неопределенно мотнула головой. — Нет… имени… — У тебя нет имени? Можно, я назову тебя… — Гин подняла глаза вверх, там, над головой, мерцало высокими ледяными звездами небо. Да, конечно, это было тем ответом, который она боялась и надеялась услышать. Ей был дан шанс. — …. Рюноске Акутагава, — грустно она, с какой-то странной тоской и нежностью, так не свойственными ей, глядя в лицо подростка, уже находившегося на грани бреда. На мгновение ее словно захлестнула волна теплого света. «Это ты, это снова ты… с возвращением…». «Я полжизни борюсь с возвращениями, и, наверно, это одна из немногих вещей, которую я могу назвать важной, но так рада сейчас, потому что верю в то, с чем боролась — подумала она, — но ведь так не бывает. Так за что и с кем я борюсь? Нет-нет, я не борюсь. Я боюсь». Она помотала головой, прогоняя эти несвязные мысли. — Чуя, давай в больницу. — Не проще бросить? — но он уже подогнал байк, явно собираясь выполнить просьбу напарницы. *** В регистратуре Гин сказала, что мальчишка важный свидетель в одном из дел мафии, что, в общем, было почти правдой. После того, как Акутагаву-второго отнесли в палату, Гин позволила себе перекинуться парой слов со старыми знакомыми из больницы. — Чуя, я секунду, подожди меня у ларька, ладно? Рыжий напарник с радостью ретировался — все больничное, как знала Гин, вызывало у него примерно такой же эффект, как отчет о миссии перед Дазаем, за исключением отсутствия всякой романтики и желания напиться в дрова после. — Йосано, — Гин окликнула хрупкую девушку с каре, спешащую куда-то по коридору, — скажешь потом… — Время смерти, причина смерти, последние слова, — закончила за Гин обернувшаяся на мгновение девушка. — Эй, — Гин поймала ее за руку, — ты спала? Йосано посмотрела на Гин более осмысленно, возвращаясь на мгновение из своих мыслей, и растеряно помотала головой. — Хоть ела? Девушка кивнула. — Береги себя, Йо, — Гин чуть крепче сжала на прощанье запястье собеседницы. — И ты, — ответила девушка, и, кивнув, направилась дальше по коридору. *** Когда Гин вышла из больницы, темные облака заполнили почти все небо, и от крапчатого узора звезд, разбросанного над упавшим с насыпи товарным поездом, умирающим пареньком, распластанным на траве — не осталось ничего. Как всегда, острый укол совести Гин почувствовала, когда перешла дорогу и, остановившись у киоска, оглянулась на зеленоватый свет в матовых окнах больницы. Возможно, она была гораздо нужнее здесь. Ведь можно было тогда остаться, как Йосано, или вернуться сейчас. Всего один разговор с Мори — давно отрепетированный в голове, проигранный сотни раз в бессонные ночи: «Мори-сан, мне кажется, я была бы нужнее в больнице — убивать я умею хуже, чем… в мафии мне быстро найдется замена». Он бы точно отпустил: все равно работать на него, да и нашел он ее в военном госпитале — как, в общем-то, большинство персонала своих полуподпольных больниц. «Лучше военных врачей — врачей нет». Впрочем, Мори никогда не допускал ее к «подпольной части» работы. Было в этом что-то джентельменское: он дал ей честную работу — самые «белые» деньги — разве что в Йокогаме, где после войны царил хаос, такое вообще было возможно. — Эй, опять думаешь вернуться в больницу? — вырвал ее из размышлений голос Чуи. Гин на секунду задумалась, выбирая ироничный ответ, но в мыслях как назло была абсолютная пустота, и Чуя кивнул, словно соглашаясь за нее. — Мальборо форест мист, две пачки, пожалуйста, — сказала Гин в окошко киоска, — надо было заполнить чем-то неловкую паузу, да и сигареты кончились. Расплатившись, Гин достала две сигареты, протянув одну из них напарнику. — Это аванс, Гин? — усмехнулся Чуя, — ведь все равно будешь стрелять у меня. — Черт, Гин, иногда такое чувство, что ты живешь в городе лет сто — немного помолчав, начал Чуя, — ты всех знаешь и тебя все знают, ну, в больнице этой, и в том твоем храме… И как ты их всех помнишь… И этих, — Чуя замолчал, вращая в руках пачку, как будто забыл с какой стороны она открывается, — ну, мертвых, тоже помнишь? — Ага, — Гин попыталась ответить безразлично, но вместо этого голос прозвучал как-то глухо. — А зачем? Ну, зачем ты их помнишь? — Просто. Так само получается. Не могу забыть. Ну, знаешь, когда долго не могу заснуть, говорю про себя все эти имена. — И помогает? — Нет, не то что бы… Просто коротаю время, утро приходит незаметно сразу, знаешь… Сознание Гин, сидящей в жарком баре, все больше начало уплывать куда-то, и она позволила себе не сопротивляться. Кажется, она довольно давно уже перестала слушать отчет Чуи, и теперь мысли перетекали от одного воспоминания к другому. Разговор у киоска, только что проигранный в голове, напомнил самый первый разговор с Чуей на эту тему. Это случилось на их втором совместном задании, несколько лет назад. Вооруженная группировка, образованная из наемников, оставшихся после войны и так и не сумевших покинуть страну, захватила пороховой склад. Был очень ветреный, солнечный и сырой день — самое начало весны, в порту было особенно грязно, по бетону, на который нанесло мусора и песка, весело текли рыжие ручейки. Ветер развевал выбившиеся из хвоста пряди, и весь мир вокруг был веселым и грязным, как щенок, извалявшийся в луже, когда Гин склонилась над мертвым солдатом. Кровь и раны не пугали ее со времен работы медсестрой в военном госпитале — поэтому оторванная рука, и кровь, вытекавшая из раны толчками, которая мешалась с веселой грязной водой и уносилась ручейком по склону бетонной плиты к берегу -- нисколько не смущали низко нагнувшуюся над мертвым Гин. — Эй, Чуя, — крикнула она. — Чего тебе? — рыжий напарник, еще совсем худой, так что пиджак болтался на нем, как на вешалке, подошел с ней. — Как его звали? — А не плевать ли тебе? Что, хочешь похоронить и не знаешь, что написать на надгробии? — Нет, Чуя, ты не понял, — спокойно сказала Гин, обернувшись к напарнику — он возвышался над ней, загораживая солнце, поджигавшее медным огнем концы рыжих прядей, — Я тебя спросила, как его зовут. — Твою мать, Гин, ты как вобьешь в голову… Кажется, это африканец, снайпер, — Чуя назвал имя. — Спасибо, — бросила Гин. Когда они возвращались, Чуя спросил: — Гин, зачем тебе эти имена? Ну правда, идиотизм какой-то. Понимаю, у всех свои странности, но… — да, в тот момент Гин еще не знала о «странностях» Чуи, вернее, о тех отвратительных способах справляться с эмоциями, которыми он не брезговал, когда работа была закончена и рядом не было никого, кто мог покрутить пальцем у виска. — Может ты их правда всех хоронишь? Или что, молишься что ли за них? –захохотал рыжий, вынимая очередную сигарету. — Ага. Молюсь. — холодно сказала Гин. — Ну, тогда и за меня помолись. Когда пойду к Дазаю докладывать о миссии, — грустно усмехнулся Чуя. Гин тогда еще не знала, что Чуя сходил по Дазаю с ума и подбрасывал ему сложенные вчетверо тетрадные страницы со стихами в пепельницу. — Ты еще не умер, — сказала Гин так же холодно, будто не понимая иронии Чуи. — Причем тут… Подожди… Ты, выходит, молишься за мертвых? И что, приходишь в храм и начинаешь, мол «помилуй господи наемников, которых я уложила на прошлой неделе?» — Заткнись, — зло сказала Гин, — хочешь поиздеваться, — поговори с Дазаем, — я работала в храме, придурок. До войны, до госпиталя и больницы… и до мафии. — Ни фига себе, тебя занесло… — пораженно протянул Чуя. — В общем, когда человек умирает, нужно вырезать на свечке его имя и зажечь. Потом прочитать сутру, — она неопределенно махнула рукой, словно не желая рассказывать детальнее, — Тогда он не вернется, — нехотя продолжила Гин. И дернул же ее черт беседовать об этом с саркастичным, как бешеный арлекин со средневековой ярмарки, рыжим. — Не… чего? Куда не вернется? — Если не зажечь свечку с именем, человек может возродиться. Если его найдет… не знаю, как сказать, властелин кукол… — Властелин кукол? Гин, что за бред… Ты как ребенок, ей-богу, все веришь в городские сказки? Может, скажешь еще, что видела Ханако-сан в туалете? — Властелин кукол ищет неупокоенные души и возвращает их. А потом управляет ими, как марионетками. И эти люди, которые вернулись… они странные, — продолжила она, как бы не слушая Чую, — они делают странные вещи… — Ага, и выглядят, как зомби в мультиках, — поддакнул Чуя, не сдерживая саркастической улыбки. — Или как Дазай, — беззлобно ухмыльнулась Гин, но тут же пожалела о своей неудачной шутке, заметив странный взгляд собеседника. Гин, сидящая в теплом баре, вспоминая эту историю, ощутила острый укол совести сквозь сладостную полусонную истому. Да, это явно входило в топ-1 вещей, которые не стоило говорить при Чуе. — Постой, это ведь, как ее… Секта в порту, про нее столько слухов городе. Они еще живут в контейнерах и рисуют на них белые спирали? Возвращенцы, извращенцы, что-то такое, — усмехнулся Чуя, — Неужели ты веришь в них, Гин? Гин устало вздохнула и помотала головой: — Нет, Чуя, я в них не верю. Просто знаю, что они есть. — она произнесла это так обреченно и грустно, что Чуе стало не по себе. — Ладно, тогда это… когда я сдохну, напиши на свечке мое имя, подожги и отправь плавать в море, пусть спалит какой-нибудь африканский сухогруз. — непонятно, с иронией или грустью Чуя это произнес. Потом они еще не раз возвращались к этому разговору. Однажды, на задании… Тут сонные размышления Гин прервал голос Дазая. Это было как ведро ледяной воды, внезапно выплеснутое на голову. — Гин Акутагава, есть что добавить? — Нет, Чуя рассказал обо всем, — как можно более спокойно ответила Гин, хотя совершенно не помнила вторую часть рассказа напарника, потому что позволила себе углубиться в свои мысли и воспоминания — непростительная ошибка. — А цистерна? Сердце мгновенно рухнуло куда-то вниз. Самым неприятным было то, что Гин совершенно не помнила часть рассказа про цистерну. Нет-нет, Чуя не мог рассказать про мальчишку, но Дазай словно знал обо всем, что произошло. — В цистерне не было взрывчатки, но были обнаружены следы аммиачного загрязнения. Когда поезд сошел с рельсов, она опрокинулась. — глядя прямо перед собой ответила Гин. «Ничего особенного, ответственная исполнительница отвечает на вопрос начальника, подтверждая слова напарника — господи, надеюсь, именно так это выглядит со стороны, потому что я, черт возьми, даже не услышала те слова, которые я сейчас «подтверждаю», ага, ответственная исполнительница — выгнала бы себя из мафии за такое», — тревожно подумала Гин. Дазай кивнул, задержав на ней взгляд еще на пару секунд, а потом перешел к расспросам Каджи. Чуя легко коснулся ее, словно спрашивая: «Эй, ты в порядке?», на что Гин еле заметно кивнула. Когда собрание закончилось, на улице уже было светло — до рези в глазах обыкновенное серое утро, которое начинается обычно с похмельной головной боли и такой же серой бессонной усталости. — Эй, — Чуя окликнул Гин, поджигавшую сигарету на общем балконе, — что с тобой? — Все в порядке, просто устала. И ты иди выспись, — не найдя в себе сил улыбнуться, просто кивнула напарнику Гин. Почему-то ей было очень тревожно, странный страх заполз в нее этой ночью, когда она держала на руках тощего мальчишку по дороге в больницу, втиснувшись с ним на мотоцикл Чуи, пролетавший мимо смазанных огней сонного города. Или это произошло в том отвратительном, неправдоподобно густом тумане? Словно липкая капля мазута, этот страх пристал ко всем ее мыслям, оставив какую-то давящую боль, где-то в солнечном сплетении словно пульсировала воронка, медленно втягивающая ее в темную пустоту. *** Когда Гин очнулась от тяжелого сна, который, казалось, длился всего несколько минут и не принес ей никакого облегчения, в комнате уже плескался сероватый свет вечерних сумерек. Она села в постели, лихорадочно вспоминая события ночи, словно перелистывая полузабытую главу книги, на которой остановилась когда-то давно, и теперь собиралась продолжить читать. «Поезд. Выполнили задание, — она припомнила детали миссии, — мальчишка. Все пошло не по плану, когда я… — она со стоном встала с кровати и поплелась на кухню; заливая водой из чайника растворимый кофе и параллельно поджигая сигарету, она тревожно вспоминала, — не нужно было называть его… во всяком случае, так называть… или нужно… или нужно было сказать Дазаю сразу… интересно, как там мелкий… и кто он вообще такой, откуда взялся… все же странно — почему Дазай спросил про эту цистерну… и не менее странно, что я совсем не помню, что рассказывал Чуя — ну да, усталость, это понятно, отвлеклась, все такое, но обычно я могу повторить слово в слово то, что слышала краем уха…да, наверно, надо все же сказать Мори про больницу, не могу работать в мафии, постоянно ошибаюсь, и что-то меня сейчас очень тревожит, никак не пойму, что». Допив кофе, Гин прошла по квартире, перекладывая вещи, вытащила из шкафа черную толстовку, снова положила назад, пошла на кухню, налила воды в кружку, чтобы полить засыхающий цветок, но, отвлеченная сдавленным писком мобильного, побежала в комнату, так и забыв про воду. Она не находила себе места, мысли разбегались, и как только она пыталась проследить за какой-то из них, та тут же ускользала за край сознания. Сообщение было от Чуи. Конечно, от кого же еще. Наскоро одевшись, она направилась на общий балкон — негласное место встречи. На самом деле, этот балкон находился в неотделанной части огромного здания мафии, и обычно курить выходили на такие же общие балконы с «обитаемой» стороны. Но в этих бетонных коробках, поросших мхом и каким-то странным желтым каменным лишаем, было что-то безусловно откликающееся в душе Гин. Одна из них была выбрана перманентным местом для уединенных перекуров с Чуей. Когда она добралась до места встречи, ледяной порыв ветра набросился на нее со злостью стаи голодных бродячих собак. Гин подняла голову и увидела, что в небе медленно шевелились низкие черные тучи. Чуя переступил порог балкона так тихо, что Гин заметила его, только когда он коснулся ее плеча, и вздрогнула всем телом. — Так и знал, что я воплощение ужаса, — сказал он, даже не потрудившись добавить иронии своей интонации. Он явно был чем-то встревожен. — Много о себе думаешь, — так же напряженно ответила Гин, — что с тобой? — Все никак не привыкну к тебе без маски, — сказал Чуя, — Видимо, красота является запрещенным оружием в портовой мафии. — Если бы не знала про Дазая, врезала бы, — спокойно ответила на попытку сделать комплимент Гин, — тебе вот явно лучше без кашне «Фудзияма» на лице… — на мгновение оба улыбнулись воспоминанию, но тут же снова вернулась тревожная скованность. — Гин, я хотел спросить у тебя… Дазай знает про твои свечи?.. Ну, про то, что ты молишься за мертвых? — Не знаю. А почему он должен. Совсем не его дело, — пожала плечами Гин, пытаясь поджечь сигарету, но пальцы дрожали, а ветер все усиливался. — Дай я, — Чуя щелкнул зажигалкой, пока Гин закрывала огонек от ветра, — я не знаю, мне кажется, ему не понравится… — Но ты ведь не это спросить хотел. И психуешь не из-за этого, — сказала Гин, — давай к делу. — Да… В общем, я хотел спросить… Почему ты так носишься с этим мальчишкой? Дело ведь и так раскрыто и вряд ли он скажет нам что-то важное. Мы не бросили его в цистерне умирать, ты настояла на больнице вместо выстрела милосердия, ты понимаешь… И, знаешь, Гин, мне показалось, что ты как будто… Ну, узнала его. Гин только кивнула: — Да, мне показалось… — Что тебе показалось? — не дав договорить замявшейся Гин, Чуя взял инициативу в свои руки в прямом смысле, обхватив запястье Гин, не давая ей поднести сигарету ко рту. — Что он очень похож на одного важного для меня человека — отпусти — этот важный человек, он… давно умер. Знаешь, он был… Продолжение потонуло в оглушительном раскате грома. Ледяные капли дождя острыми иглами вонзались в лицо. Ветер выбил из рук Гин погасшую сигарету. Стараясь перекричать вой ветра, Гин попыталась сказать еще что-то, но Чуя только помотал головой и закричал в ответ: — Черт, давай внутрь скорее! Под ледяными каплями дождя Гин начала бить дрожь, но она почему-то не могла заставить себя уйти с балкона. Ее взгляд был прикован к распластанному под башней городу: дрожащие огни, за ними темнота моря, на горизонте незаметно сливавшаяся с темнотой неба. Не иначе как шестое чувство упрямо твердило ей смотреть вниз. Напарник тоже почему-то медлил, глядя туда же, куда смотрела Гин. Белая трещина молнии расколола небо. Казалось, грохот раздался сразу отовсюду. После очередной вспышки по городу, раскинувшемуся огнями внизу, начало расползаться темное пятно. Первой поняла Гин. Аварийного электричества в больнице не было. Она знала это точно. Может быть, потому что доктору Мори всегда было плевать. Может быть, потому что в не оправившемся до конца от войны городе аварийное электричество было последним, о чем стоило задуматься. Акутагава Рюноскэ умер во второй раз, не прожив и дня. Он вряд ли мог дышать сам. Больше не было никакого смыла отвечать на этот — такой личный и болезненный для нее — вопрос напарника. К счастью, раскат грома не дал завершить то глупое и теперь бессмысленное предложение. Все было кончено. «Или все же стоит рассказать? Может, просто сказать, что он умер?» Втолкнув Чую в неприветливый необитаемый коридор, Гин вбежала следом. В провале балкона небо вдруг стало белым, как бумага, а в следующую секунду гром сотряс пространство с такой силой, что стало ясно: молния ударила прямо в штаб мафии. В этом не было ничего удивительного, здание было одним из самых высоких в городе, но Гин вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. Город погрузился в темноту. В здании мафии кое-где тускло зеленели лампы аварийной сети. Тревога, накапливающаяся весь вечер, переросла в какой-то животный ужас, граничащий с безумием, и Гин, перестав контролировать себя, прижала вконец растерявшегося напарника к бетонной стене, уперев в нее мокрые ледяные ладони. Тот не оттолкнул ее, доверясь напарнице, которая запросто могла почувствовать опасность раньше, как уже много раз бывало на заданиях. Но на этот раз опасность представляла сама Гин. Она наклонилась к Чуе, чтобы он услышал ее, несмотря на оглушительные раскаты грома — здание мафии оказалось в самом эпицентре грозы. «Если рассказывать, то сейчас, пока никого нет, и я достаточно напугана, чтобы не думать о последствиях», — подумала она. Но вместо того, чтобы выразить все, о чем она думала на балконе, она вдруг поняла, что в голове нет ни одного слова, а воздуха почему-то не хватает, посмотрела на Чую широко распахнутыми от страха глазами, и, не в силах противостоять всему, что вдруг навалилось на нее, позволило хаосу завладеть ей окончательно. Первое касание было робким, губы напарника обветренными, на мгновение Гин замерла, словно остаточная часть стремительно угасавшего рассудка безуспешно пыталась прекратить это безумие, но через мгновение оно переросло в грубый поцелуй. Обезумевшая Гин, исполнительница мафии, сейчас только абсолютный хаос, и ничего не понимающий Накахара Чуя, ее лучший друг и напарник, влюбленный в Дазая Осаму, почему-то совершенно не имеющий сил оттолкнуть ее. Здесь, в продуваемом ледяным ветром коридоре, в недостроенном крыле бетонного здания мафии, в темном городе, настигнутом невозможной зимней грозой, все сместилось, смешалось, случилось так, как не должно было. — Блять… — выдохнула Гин, отстранившись; ее всю трясло, — и…извини, пожалуйста, — и бросилась к пожарной лестнице.