Give me love and comfort

      Желтоватый, тусклый свет сочился из керосиновой лампы. На пустых листах, лёгким каллиграфическим почерком, вырисовывались буквы собирающиеся в слова, а затем и в предложения. Свежий воздух струился из приоткрытого окна. В комнате, казалось бы, было так безмятежно. Но в их квартире этого просто не может быть.       Фёдор страдает от головных болей. Он не заметил когда это началось, да и не помнит, кончалось ли. Кажется, эти муки заключили с ним контракт, который гласил о вечном союзе. Сколько бы пачки таблеток не опустошались, лучше не становилось.       Все письма, посвящённые Гоголю знаменовали просьбы: «Найди что-то по-сильнее, то что сможет облегчить боль, хотя бы на этот раз…». Всё тщетно. Ничего не помогает.       Куда ещё хуже? А ведь можно. Квартира будто бы пропиталась несчастьями. Осаму вторую неделю страдает от бессонницы. Если и удается заснуть, то лицезреет он, лишь отвратительные кошмары. Весь ужас этих чёртовых снов в том, что они до жути реалистичны. Дазай не был пугливым, отнюдь, но всё увиденное невозможно переварить и отпустить.       Их жизнь, могла бы стать кромешным адом, но у Достоевского есть Дазай и наоборот. Они находят утешение друг в друге.       Боли уже не кажутся такими невыносимыми, когда Осаму нежно целует лоб и поглаживает по голове, перебирая каждую прядь волос. Глупые слова вроде: «У собачки боли, у кошечки боли, а у Феденьки не боли», вызывали ели заметную, но столь добрую улыбку.       Кошмары становятся всё менее страшными, когда Федор ласково прижимает слегка дрожащее, бинтованное тело. Спокойным и бархатным голосом вновь говорит: «Всё в порядке, я здесь, ты в безопасности». Обнимая такого родного, некогда соперника: тьма отступает, сердцебиение возвращается в норму, а мысли выстраиваются по полочкам.       Слегка прохладные, обвитые бинтами руки, аккуратно укладываются, на плечи. Достоевский отрывается от письма, делая небольшой оборот, ловит уставший и замученный взгляд, который как бы говорит: «Снова и снова, как же меня всё достало». Он, без лишних слов перехватывает перебинтованную руку, мягко целует и отводит её обратно, вновь принимаясь за дело. — Я так устал, — ноющим голосом произносит Осаму, усаживаясь на рядом стоящий табурет — почему это происходит с нами? — Однажды, грешники должны расплатиться за то, что сотворили. — монотонно говорит Фёдор.       А ведь и правда, они грешники. Сколько жизней было уничтожено ими? Сколько людей пострадало из-за их вражды? Соперники не считали, да и зачем, ведь одержимость превосходства брала верх. — Жизнь бумеранг, а карма не щадит никого. — всё так же грустно продолжал Дазай. — Признаться честно — я ненавижу это. — спокойный голос становился грубее.       Он знал лучше всех, то насколько провинился. Тот ужас, что испытали жертвы вернулся к ним же. Да в мире есть справедливость, но какой же ценой приходится платить. Достоевский ненавидит это, головные боли просто невыносимы, а наблюдать за тем, как твой любимый человек просыпается в холодном поту, всё его тело бьёт дрожь и на глазах временами выступают слёзы — самое отвратительное, что можно себе представить. — Но знаешь, Фёдор, мы вместе, — выдержав паузу сказал Осаму, нежно целуя еле тёплую щёку — это немного тешит. — Пожалуй единственное, что у нас есть это мы.       Как же так вышло, они потеряли всё. Сейчас они способны лишь на нейтральные разговоры, дабы не возобновлять в памяти всё то, что так терзает сердце. — Мечтаю чтобы всё закончилось, — слова летят в пустоту, но Достоевский понимает, что это адресовано ему — тогда возможно, заживём как обычные люди.  — Думаешь, после всего содеянного, у нас есть шанс? — подхватывает разговор он. — Не знаю, но мечтать не вредно, — поднимая глаза, их взгляды пересекаются и Дазай спрашивает — а о чём мечтаешь ты, Федор? — Свобода, покой…       Вопрос пронзает сердце и душу, заставляя копаться в себе, разобраться, а чего же он всё-таки желает? Мечты? Это что-то настолько непостижимо для Достоевского. Стоит задуматься, как нахлынет головная боль, а имеет ли это смысл, ведь они всё равно не дотянуться до своих мечт.       Он кривится от очередного приступа, ему снова плохо и о чём может идти речь, когда его состояние, такое удручающее. — Эй Федя? Федь ты как? Боже, прошу, потерпи немного.       Тревога охватывает с ног до головы, Осаму резко подскакивает. Карие глаза, бегают из угла в угол, в попытке найти заветный пузырёк, чтобы в последствии наполнить чайную ложку двадцатью каплями обезболивающего. Вот он!       Парень без промедления хватает лекарство, ловко открывая, капает нужное количество в ложечку.       Одна… вторая, мысли путаются. Подобные приступы у Достоевского не редкость, но от этого Дазая будоражит не меньше. Хотя это вполне нормальное явление, ведь все переживают за тех кого любят, только никто не хочет волноваться так часто. — Вот, тихо-тихо. Посмотри на меня, так открой рот и глотай       Содержимое оказывается в ротовой полости, после чего нехотя проглатывается. Он готов вынести эти несколько секунд омерзения, ведь вскоре станет легче, пусть самую малость, но даже сей «малости» более, чем хватает. Осаму откладывает столовый прибор в сторону. Он осторожно касается щёк любимого, устремляя свой взгляд в пурпурные глаза, кажущиеся такими холодными и стеклянными. Зрительный контакт держится ещё пару секунд, затем одной рукой, Дазай, убирает прядь волос и легко почти невесомо чмокает Фёдора в лоб.       Отстранившись он двигает табурет ближе, принимает сидячее положение и прижимает такого близкого человека, так что одна рука аккуратно придерживает голову, а вторая ласково гладить спину. Достоевский старается сидеть смирно, вот только тело не хочет слушаться, слабые конвульсии ещё бьют его. Пытаясь зацепиться за тоненькую ниточку уюта, он утыкается носом в ключицу любимого, ластится словно котёнок, насколько же беспомощно сейчас выглядит гениальный преступник. Он всё ещё тяжело дышит, да и дрожь не прекращается, но сейчас рядом с ним тот, кто помогает лишь одним присутствием, каждое прикосновение Дазая можно было сравнить с чем-то мягким, тёплым и сладким одновременно. Даже сейчас, в моменты когда Федора мучают приступы несносной боли, он хочет только утонуть в нежности.

В помещении воцаряется мнимый покой. — Я пойду заварю чай — шепчет Осаму — Давай посидим так ещё пять минут