***
Вкрадчивый поцелуй, подаренный, словно он будет не последним, лишь даёт надежды. Те, которые не хочется просто оставить в воспоминаниях. Они запоминаются надолго, навсегда. Вспоминая первую встречу, хочется скорее рассмеяться, попросить больше не напоминать, ибо сгореть от стыда ещё никто не хотел всерьёз. Первый поцелуй, подаренный, как букет роз на день рождения. Тот подарок, который ты знаешь, что обязательно получишь, но рад каждый раз одинаково. Без всякой там неестественности или наигранности. Всё последующее время, проведённое вместе, становится чем-то большим, выходящим за рамки этого самого времени. В такие моменты его хочется остановить. И считать не приходится количество любви, просто не сосчитать. Дилан в удачу или совпадения никогда не верил. В первое особенно, рядом с парнем такое понятие как удача не водилось никогда. Каждый раз невезение нагоняло с новой силой, укрывая волнами всё больше, словно тягучая жижа, засасывала, не давая и шанса на благоприятный исход. И вроде стоит свыкнуться, но не получается от слова совсем. Терпеть только если. Удача, играя только по своим правилам, делала лишь как пожелает. И Дилану та светила лишь изредка, в мелочах и совсем неясно. Лишь однажды сыграв действительно значительную роль. Тогда, когда Лениви попал в лагерь. Когда встретил человека, заменившего, кажется, если не весь мир, то большую его часть точно. Но у всего свой срок действия. Только не у любви Дилана. И понять это получается только при виде Райана, стоящего с лёгкой улыбкой на лице, где-то под рёбрами импульсы раздаются, а сердце сжимается то ли от беспросветных чувств, то ли от понимания, что эти самые чувства у кого-то другого давно могли потухнуть. Как огонёк от свечи, как мотылёк, попавший в костёр. И Лениви первое время лишь редкие взгляды бросает, получая каждый такой раз ответ, отворачивается, когда на него смотрят. Старается слушать, о чём рассказывает Кейтлин, как её монолог поддерживают рядом сидящие Джейкоб и Эмма. Правда пытается, но от глаз чужих оторваться не может. От чувств, которые алкоголь, влитый в организм, так старается перебить. Но безуспешно. А Дилан просто сдался давно. Перестал в момент отрицать, ведь последние месяцы, если не годы, в голове только одно имя «Райан» сидит, повесив на сердце табличку «Вход воспрещён». Но вот он, сидит прямо перед Лениви, внимательно слушает остальных, и лишь изредко дарит Дилану так сейчас нужное внимание, какое-то особенное, от других отличающееся. Улыбка словно ярче выглядит, а слова звучат правдивее и ласковее. Хочется утонуть в собственных чувствах, и, по-хорошему, — утопиться в них с концами. Думать здраво не получается, Дилан не верит в свою то ли удачу, то ли наивность, которая так явно подкрадывается. Прошло так много времени, Райан давно мог разлюбить его, если любил вообще, мог просто найти другого или другую, забыть о том, что с ними было в лагере. Забыть то, что было между ними. И единственное, что сейчас вполне разумное в голову приходит — проветриться. В помещении как-то по-особенному душно становится, а улица сейчас кажется единственным спасением. Таким холодным и морозным, но спасением. Просто выбора не то чтобы не остаётся, Дилан сам себе лишь один вариант оставляет. И он не собирается планы менять. Просто без слов — из-за стола с тёмным деревом, кое-где побитым — поднимается. Цепляется за край, но быстро отходит от общей компании, на что особо никто внимания не обращает. В особенности пьяные до невозможного Джейкоб с Ником, бурно обсуждающие что-то между собой, громко смеясь, да так, что, кажется, на всё помещение смех эхом разносится, в слух врезается и бьёт по и так пьяной голове, та гудит ещё больше, ещё пагубнее. И Лениви предпочтёт побыть один. Отдохнуть даже от тех, по кому так скучал и много думал. Вёл счёт дней до встречи и не верил каждый раз, как слышал голоса чужие. Но счёт секунд он вёл именно до встречи с одним единственным человеком, с тем, кто во снах парня стал гостем постоянным, кто никогда и более из головы не выходил, Дилан думал, думает и будет думать много. И в своих раздумиях лбом бьётся о стеклянную дверь балкона, которая выход на улицу открывает. Лениви трёт переносицу и чуть покрасневший от удара лоб, неприятная боль на фоне других ощущений не сильно выделяется, скорее смешивается и вполне гармонично вписывается, сливается со всеми другими чувствами. А сейчас не хочется чувствовать абсолютно ничего. Просто забыться. Просто принять возможный факт того, что всё, что было в лагере, там и осталось. Всё, кроме чувств Дилана. Надежд таких детских и наивных настолько, что хочется смеяться. Над собой и всем, что связано. Думать о чём угодно, но только не о том, что действительно лезет в голову. Словно паразит подкрадывается и оставляет последствия, те, которые проявятся только через время, но в полной мере, может, хуже. Ступив аккуратно на бетонную поверхность, с не меньшей осторожностью сделав пару шагов, перед Диланом открывается картина неба открытого, залитого звёздами яркими совсем, каждую такую можно в узор собрать, придумать свою фигуру. Кажется, мгновение, только протяни руку и сможешь коснуться огонька. Лениви не старается даже, не пытается более. Он чуть улыбается себе и своим мыслям. Свежий воздух в какой-то мере трезвит, хоть и гул в голове не прекращается даже спустя минуту, другая уже ступает, а тот и не планирует стихать. Дилан так уж и быть потерпит. Парень скользит пальцами по перилам, те морозом пальцы колят — жгуче и в крайней степени неприятно — Лениви лишь вздыхает, убирает руку. Готовый скорее этими самыми руками себя обнять, только сейчас ощутив холодок, бегающий по телу. Хоть и алкоголь должен блокировать сигнал в виде мороза, тот не то чтобы хорошо справляется. Ожидаемая погода, она гожа атмосфере и всему, что на душе камнем висит. Как в смазливых фильмах или сериалах: всё условно, по сценарию. Вот и Дилану ничего не остаётся, как подтянуть к себе пластиковый стул, стоящий в самом углу балкона, усесться на него, и, невзирая на холод, продолжить вглядываться в чистоту неба. Она манящая и желанная, помогает забыть и забыться. Справляется куда лучше, чем очередная бутылка спиртного. Именно сейчас желание побыть наедине с мыслями кажется правильным и нужным. Жаль, что стеклянную дверь закрыть на замок никак не получится. Да и та, к слову, прозрачная. Заходи, кто хочет, без просу и не спрашивая чужих предпочтений. Дилан размеренно дышит, цепляясь за кислород. Холодный ветер раздувает отросшие чуть волосы, пряди которых падают на лицо, не сильно-то и мешая. Тишина. На глазах слёзы наворачиваются, одна быстрее другой по щеке катится. Дилан что-то неразборчиво шепчет, сам, кажется, не до конца понимая сути. Он боится, впервые в жизни настолько по-человечески, по-настоящему. А сердце бьётся в таком темпе бешеном, что, кажется, секунда — и остановится. Он не слушает утешения. Ему всё равно на то, что на них, возможно, смотрят другие. Он верит в счастливый финал, хоть и понимает прекрасно, что тот, вероятнее всего, уже прошёл мимо. Тишину нарушает скрип стеклянной двери. Дилан совсем не услышал этот надоедливый скрежет в первый раз. Словно в эйфории и умиротворении. Сейчас такого нет. Он не оборачивается, зная просто, что нет необходимости в этом. Ему спокойно. Лениви боковым зрением замечает кого-то, кто подошёл к перилам чуть поодаль от парня, сидящего на стуле. Тот — в одной лишь толстовке — опёрся об поверхность с толстой коркой льда, не говоря ни слова. Сделал то же, что и Дилан. Видимо, надеясь здесь найти покой. Или кого-нибудь вроде Лениви. Такого же тихого, как будто и нет вовсе. И парень уже было обрадовался, что незнакомец так и будет молчать. Он просто в лицо решил вглядеться. И знакомые черты в голову ударяют, заставляя сразу взгляд отвести и поджать губы. А ощущения того лета возвращаются с новой силой. Сердце загоняется бешеным темпом, а к горлу ком подступает, не давая и слова сказать. Хоть и говорить нечего. Ему и не надо. — Тут холодно… — словно себе самому говорит Райан, ведя монолог, будто не замечая Дилана. — Ты чего сидишь тут один? — А нет, уже замечает. Собственное имя кажется таким приятным и по-новому живым из чужих уст. Что с толку сбивает, и парень теряется, не зная, что ответить. — Я… — на этом словарный запас иссяк. Придумать весомую причину в такой ситуации не то чтобы тяжело, невозможно скорее. Любой вариант кажется бредовым и явно не подходящим. — А ты чего пришёл? — вопросом на вопрос решает всё же ответить Лениви. Райан наконец-то отходит от перил и проходит ближе к Дилану, останавливаясь так, что на парня приходится смотреть сверху вниз. Раньше такая близость казалась нормальной, сейчас — невыносимой. Лениви сглатывает нервно и на стуле назад отшатывается, приподнимая чуть голову, чтобы смотреть стоящему напротив в глаза. Уже жалеет о том, что сделал. — Тебя проведать пришёл. — с какой-то ноткой грусти отвечает Райан. В глазах читается так много, но разобрать не получается буквально ничего. А Дилан на ответ такой только чуть улыбается и явно краснеет, что, конечно, невозможно не заметить. И он замечает. Райан чуть склоняется над Лениви и, не заметив сопротивления, так и останавливается, всматриваясь в чужие, такие неспокойные глаза. — Я скучал, — шёпотом, практически не слышно говорит Дилан, всё ещё не действуя, боясь спугнуть и сделать что-то не так. В голове проносится «очень скучал», но парень не озвучивает дальнейших мыслей. Просто тех настолько много, что запутаться и потеряться можно. — Я тоже скучал. Дилан аккуратно укладывает руку на чужое плечо и медленно ведёт от ключицы до шеи, на ней же и останавливаясь. А Райан, порядком уставший от бездействия со стороны парня, сам придвигается и касается губами чужих. Такой спокойный и размеренный поцелуй. В который оба вкладывают всё, что накопилось за долгое время разлуки. То, что не смогли подарить друг другу в лагере, опомнившись лишь под конец. И сейчас, возможно, тот самый переломный момент в их жизни. Где Дилан теперь точно уверен, что ещё не всё потеряно, что у них есть шанс. А Райан, оторвавшись от чужих губ, с лёгкой улыбкой смотрит на покрасневшего от смущения парня. Но ему сейчас хорошо, как никогда раньше. Он любит и будет любить, пока такая возможность есть. — Ti amo, — Дилан шепчет неразборчиво, зная, что его не поймут. Но от того на душе спокойнее. Он привык молчать, даже сейчас. — Аnch'io ti amo, — неожиданно отвечают ему, и глаза наполняются удивлением и непониманием. Лишь после умиротворением и нескончаемой радостью.***
А я лишь знаю три слова — «Я люблю тебя», и подарил я их тебе. Запомни ты меня, пока я вновь не исчез.