***
Lucariello, Roberta Roman — Guagliun e miez a via (T4NO Version)
Капли воды в равном ритме стучали по металлической решетке, падая с проржавевшей трубы, на облезлой краске стен была видна плесень, а по углам с очаровательным писком вольготно совершали променад крысы. Это заброшенное складское помещение недалеко от Кронберри пустовало слишком долго до того, как Тео решил привезти сюда свой подарок. Или, лучше сказать, предмет бартера. Торфинна можно было назвать по-разному, но первое, что приходило на ум, — предатель. Не счесть, сколько фамилий, фактов и адресов вышло из его поганого рта, как только авроры схватили Роули около лавки «Боргин и Беркс». Пожиратели даже не успели понять, что произошло, когда Орден Феникса нагрянул по десяти местам одновременно, точно зная, кто там находится. Задержанных — в изоляторы Азкабана до суда и следствия, а Торфинн вдруг оказался в программе «защиты свидетелей». С охраной Министерства, неплохим банковским счетом и уютным домом с черепичной крышей. Без обвинений, без репараций и без подпорченной репутации. Естественно, ведь за его поступки расплатились другие. Одни из них, кстати, Паркинсоны. Даже не участвовавшие в этой войне, были «случайно» убиты при рейде, когда авроры брали старшего Розье, пытавшегося сбежать из страны. Помощь по старой дружбе вернулась к ним авадами в спину и клеймом для дочери. Отпрыск Пожирателей... Люди никогда не любили разбираться, им достаточно было просто, чтобы Министерство поставило штамп и расписалось. Оказалось, неважно, каких волшебники придерживаются взглядов, весь факультет Слизерина был проклят. Конечно, кроме мистера Роули. «Невинная душа, попавшая под плохое влияние», — убеждал всех десять лет назад «Ежедневный Пророк». Несмотря на произошедшее в Отделе тайн, у Аврората всерьез ничего не было на Роберта Нотта до того, как они получили золотой ключ в виде Торфинна. А потом, когда их свидетель поделился бесценными воспоминаниями, отцу Теодора дали двадцать лет. Девятнадцать из них не понадобилось: через год Роберт умер в тюрьме, оставив Тео с наследством, к которому сын почти не притронулся, комплексом неполноценности и чувством одиночества. Их семья находилась в состоянии холодной войны из-за присоединения Тео к Ордену, но после новостей, которые ему грубо преподнесли в двух строчках официального письма, Нотт-младший все равно ощутил потерю. Роули не просто оставил Теодора без единственного родственника, Торфинн украл у Тео возможность доказать отцу, что он не самое главное его разочарование в жизни. Нотт-старший не был приятным человеком. Он был циничен, изворотлив и до абсурда противоречив. Взять хотя бы то, с каким глубоким уважением Роберт относился к магловской вере. Иногда было интересно, как в его голове уживалось столько всякой херни одновременно: религия маглов, чистокровные догмы и снисходительность ко всем грехам мира. Может быть, Тео что-то пропустил в Священном Писании и каждое новое убийство приближало тебя на один шаг ближе к раю? Скорее всего, именно этого постулата придерживался и Кингсли. А еще Роберт был жесток. Нет, не физически. Во всяком случае, не к Тео. Ему не нужно было поднимать руку на сына, хватало лишь поджатых губ и до оскомины знакомого молчания. — Это все, на что ты способен, Теодор? Для Роберта Нотта никогда не было достаточно хорошо. Одна из лучших успеваемостей в Хогвартсе, несомненный талант в зельеварении и поведение без единого упрека. По крайней мере, ни одного зафиксированного случая, порочащего их фамилию. — Меня не интересуют неудачи других, меня интересуют твои. Никогда. Не было. Достаточно. Будто у старшего Нотта существовала своя собственная шкала измерения, где, чтобы достичь одной из верхних отметок, нужно было быть чертовым Пиноккио. Идеально выструганным самим отцом Тео четко по его стандартам. — Ты считаешь это своей заслугой? Мерлин, да Теодор даже окклюменции начал учиться, дабы впечатлить отца. Ну и чтобы Нотт-старший не видел, насколько сильно сына цепляло его неодобрение. Каким уязвимым он себя чувствовал, приезжая домой на каникулы. — Ты можешь лучше, ты просто не хочешь. Роберт не был хорошим в общепринятом смысле, но, несмотря на разницу их мнений и отношения ко многим вещам, он был его отцом. Тем, кто его взрастил, считайте, в одиночку. Дал возможности и вложил знания, тратил свое время, силы и деньги. И Тео его любил. Как любят дети, которыми никогда не гордились те, в чьей похвале они нуждались больше всего. Эта любовь была скорее потребностью. Существовало нечто отвратительное в том, как сложно сломать негативные установки, легко прививаемые в детстве. Тео, блять, был гениален. Это признавали все вокруг. Зельевары мечтали создавать с ним совместные проекты, черт возьми. Однако все эти годы противный голос изнутри шептал: «Ты не такой. Они забудут о тебе так же быстро, как и узнали, потому что ты не сделал ничего особенного». — Я буду гордиться, когда ты будешь этого достоин, Теодор. Просто смешно, прошло девять лет, но это гнетущее, нагло крадущее радость чувство все еще было при нем. Гребаный гештальт, который Нотт не способен закрыть. Поразительно, как много влияния может оказывать человек даже после своей смерти. Тео научился практически профессионально блокировать подобные мысли до того, как они утягивали его в болото из подавленности и самокритики, но окончательно избавиться не мог. Это раздражало. Злость накапливалась унциями, намереваясь когда-нибудь выплеснуться в мир. Слишком долго это дерьмо сидело в его организме, подобно вирусу, который уже так глубоко встроился в клетки, что вылечить невозможно, только уничтожить. Именно поэтому Торфинн Роули был здесь. Сгорбившись сидел, привязанный к стулу напротив, с заклеенным наглухо ртом. В его светлых, почти прозрачных радужках плескалось столько мольбы... С губ Тео сорвался смешок. Не мог же Роули всерьез думать, что его притащили сюда для профилактической беседы? Нотт, закинув ногу на колено, бегло посмотрел на минутную стрелку часов и вернулся к созерцанию подарка. С каждой проведенной в молчании секундой, с каждым неясным шорохом под ногами, Тео впитывал все больше сладкого чувства страха, распространяющегося по помещению, словно чума. Кажется, Торфинн начал понимать, что выйти живым ему не суждено. Однако был нюанс. У человека, забравшего у Тео шанс на излечение от болезни мирным способом, не должно было быть шанса на быструю смерть. Пальцы Роули начали неконтролируемо дрожать, когда он застыл смотря вниз, на свое тело. Судя по всему, из-за попыток остановить подступающую ранее панику он только сейчас заметил гель, которым его щедро полил Теодор. Гель с аттрактантами для приманки крыс. Нотт, не сдерживая улыбку удовольствия, прикрыл глаза. Столь элементарно и так болезненно. И-де-ально. Он лишь слегка похимичил с составом, чтобы увеличить эффект втрое, но это сродни развлечению на сон грядущий — расслабляющее воздействие. Противный дерганый скрежет вынудил Тео вынырнуть из облака умиротворения. Жирная крыса с длинным голым хвостом ползла по порванной штанине, заставляя Торфинна истерично трясти ногой, но веревки, окольцовывающие лодыжки, прекрасно выполняли свою роль, так что максимум, к чему это приводило, — стул царапал треснутую напольную плитку. И барабанные перепонки Нотта. Теодор перенес вес вперед, уперев локти в колени, соединил руки в замок и дал им небрежно повиснуть между ног. В моменте крыса обернулась на него, будто услышав движение в зрительном зале, и в ее красных глазах был такой плотоядный взгляд, что впору было начать жалеть Роули. Уже через секунду она забыла о Нотте, ожесточенно впиваясь зубами в ногу под истошный вопль Торфинна и, судя по количеству крови, разрывая бедренную артерию. Какая талантливая. Лицо предателя исказила боль, пока зрачки безумно метались из стороны в сторону, заметив стремительное приближение сородичей его первого мучителя. Под пристальным взором Теодора оголодавшая стая накинулась на Роули, будто он был деликатесом со Средиземноморья. Пришло время расплаты, ублюдок. Кровь лилась тонкими ручейками, пачкая и без того грязный пол, мелкие оторванные кусочки ткани и мяса хаотично отпрыгивали от тела. Оголтелые крики, подобно серенаде, уносили затаенную злость Тео и успокаивали критикующий голос отца внутри головы, сводя на нет. Его собственный способ закрыть гештальт. И заставить Нотта-старшего наконец гордиться, хотя бы в шести футах под землей. Его отец всегда любил хорошую месть.***
Mellah — Paseo
Расфокусированность зрения при пробуждении стала почти обыденностью, а вот оштукатуренные потолки вместо натянутого тента болотного цвета были чем-то новеньким. Он наклонил вперед шею, осматривая себя. В кровати, под теплым мягким одеялом — похоже на галлюцинацию. Перевел взгляд вбок, изучая комнату на предмет вражеских глаз, но наткнулся на смешно раскинувшуюся на кресле женскую фигуру. Судя по тому, как и где уснула Грейнджер, она вымотана. Волосы свисали с подлокотника, одна нога, опущенная на пол, периодически дергалась, слюна собралась в уголке приоткрытого рта. Точно галлюцинация. Чем его накачали в этот раз? Возможно, будь он более подготовлен к пыткам, как к постоянной физической нагрузке, то смог бы в перерывах между различными способами свести его с ума поразмышлять о том, насколько неординарные заклинания используют авроры. Но он не был. Так что просто тривиально мечтал не подохнуть, впрочем, порой... Ну, это зависело от настроения. Прикрыл глаза, сосчитал до пяти и опять открыл. Она все еще здесь. Драко сглотнул, но в горле будто что-то застряло. Он обернулся в поисках воды и, увидев на тумбочке стакан, хотел было сесть, но каждое движение отзывалось болью; изо рта с какой-то хрипотцой вырвался слишком жалкий стон. Салазар, блять. Кажется, вся его гордость, как и мужество, осталась в пыточных палатках СОА. Судя по всему, его отчаянное усилие разбудило Гермиону, и та сонно заморгала, прежде чем подпрыгнуть в кресле так, словно ее укусили за задницу клопы. — Ты очнулся. — Очевидно, — саркастично пробормотал Малфой, опираясь на руку, чтобы подняться и прислониться к спинке кровати. — Подожди, — метнулась к нему Грейнджер, подталкивая выше подушку, — ты был в отключке пятеро суток. — Что произошло? — во рту все еще ощущалась пустынная сухость, и он жестом указал Гермионе на графин с водой. Та нахмурилась, наливая воду в стакан и подавая ему. — Ты ничего не помнишь? — Смазанно. Большую часть времени я не был в сознании... в полном смысле этого слова. Грейнджер понимающе кивнула, продвигая кресло ближе к кровати и усаживаясь в него. Закинула ногу на ногу и наклонилась корпусом в сторону Драко, перекрещивая запястья на коленях. — Если вкратце, у нас был кое-кто из них. Мы провели обмен. — Вообще его не помню. — Они вырубили тебя снотворным, плюс общее состояние организма... — И как прошло? — Что? — Обмен. — Ммм... — уголок губ Грейнджер приподнялся в странной усмешке, хотя глаза отдавали грустью, — напряженно. Время, прошедшее после того, как его накрыли на границе и он пришел в себя уже в чертовой палатке, было размыто. Словно все превратилось в один бесконечный день, который никогда не кончится. День, целиком состоящий из тупых вопросов и боли. Драко сделал глубокий вдох, чувствуя, как стремительно учащается пульс. Нельзя возвращаться. Запястья заныли от фантомного ощущения обернутой вокруг них веревки. Не возвращайся. Окклюменционные стены поднялись, и Малфой почувствовал, как сходит подступающая минутой ранее волна. Кризис миновал. Взгляд Гермионы настороженно впивался ему в щеку, не было ни одного шанса, чтобы она не заметила перемены. — Ты с этим справишься. Драко нашел ее карие глаза. — Они утверждали... что это ты изобрела заклинания. Вздрогнувшие ресницы и молчание говорили больше слов. Грейнджер сжала губы и несколько раз кивнула, уводя взгляд куда-то в сторону. Будто не он один сегодня возвращался в прошлое. — Это было сразу после войны. Бесконечные рейды... Авроры не могли выбить признания для судебных слушаний. Пожиратели никогда не играли по правилам, и мне тогда думалось: почему мы должны? — Гермиона встретилась с ним взглядом, но в ее радужках все еще присутствовала отстраненность. Поверхностная, контролируемая. По-видимому, она тоже не собиралась слишком глубоко падать в темные времена, запертые в сознании. — Это было легко. Скрестить, добавить, вывести палочкой и пф, — пальцы раскрылись в ладони, обозначая взрыв. — Заклинания всегда давались мне проще всего, а тут... Я была так зла. Мы жили в этом ритме, постоянно оборачиваясь через плечо, мы устали. И я просто не могла дать им уйти без наказания, понимаешь? Не после всех этих лет. — Думаешь, это крестраж? Она прикусила губу, отклоняясь на спинку кресла и делая тяжелый вдох. — Думаю, что не имею права скидывать всю ответственность на злобную опухоль внутри себя. Наверное, во мне всегда сидела тьма... В какой-то пропорции. — Тьма есть в каждом из нас. Стоит лишь надавить на нужные кнопки, — философская мелодия заиграла в пространстве. — Ну ты-то чист, почти как первый снег, — захихикала Грейнджер. Раньше они много говорили о том, что было тогда. Как Тео совершил для него невероятное, оформив сделку ценой собственной репутации. Драко пожал руку Кингсли, беря на себя роль шпиона через пару дней после помолвки с Асторией. Он бы очень хотел открыто сказать об этом всем, отрезать концы, раз наконец набрался смелости послать Люциуса нахер со своей жаждой власти и растоптать звание «сына, идущего по стопам отца», но, к сожалению, это были не те цели, что преследовал Орден. Амнистия взамен информации — не самые худшие условия. Логичные. Вот только дополнительные пункты соглашения говорили о том, что в Ордене Феникса плохо понимали, как именно строится система. И что Драко придется сделать ради поддержания легенды. Он не мог отказаться. Малфой довольно часто об этом повторял себе в мыслях, убеждая себя, что все было не зря. Что не существовало другого пути, по которому он мог бы пойти. — Помнишь, ты спрашивала, убивал ли я когда-нибудь?.. И я сказал: «Нет». — Получив полное внимание Грейнджер и кивок согласия, Драко продолжил: — Я соврал. Он сканировал ее лицо, пытаясь уловить в нем малейшие изменения, но эмоции в чертах оставались прежними. — Ты знала? — брови Малфоя изогнулись в неверии. Гермиона извиняющись приподняла плечи. — Риддл об этом упоминал. — Я, блять, не должен удивляться. — Так что у меня было время это осмыслить... В голове Драко, однако, все равно метались беспокойные мысли о том, что ему нужно объясниться. — Это было не из-за тебя. В смысле, не из-за недоверия к тебе. Мы заключили с Орденом сделку, и одним из условий для снятия всех обвинений было то, что никто не умрет от моей руки. — И что-то пошло не так... — Она сладко зевнула, кладя ладони на шею и начиная ее разминать. — Прости, я просто дико устала. Последние дни были... тяжелыми. — Выпрямив спину и придав выражению лица серьезность, хоть и не смертельную, Грейнджер продолжила: — Я знаю условия. Бруствер не раз о них говорил, и то, что сведения, полученные от тебя по поводу крестража в Гринготтсе, позволили нам выиграть войну. Драко фыркнул в пустоту. — Я в принципе много что знаю, точнее догадываюсь. И что ваша свадьба с Асторией была перенесена на начало лета, чтобы она не давала показания против тебя... — Ты больше похожа на Поттера, чем я думал. Гермиона рассмеялась, обнажая зубы в широкой улыбке. — Было понятно, что все идет не так гладко, как ты преподносил это в отчетах, но я надеялась, уже после, конечно, что ты смог избежать худшего. — Не так гладко... В какой-то момент все покатилось к херам, откровенно говоря. — Драко провел пальцами по волосам в нервном жесте и с недовольным взором вернулся к Грейнджер. — Могла бы хоть меня расчесать, пока я валялся. — Эй, я спасала твою задницу, между прочим. — Спасала, после того как сама же и устроила эту засаду, — бурчание с оттенком веселья — максимум на что он был сейчас способен. Возможно, если Драко решился бы на полноценный смех, то его ребра вновь сломались бы. — Ладно, я тебя не виню. Я взрослый мальчик, Грейнджер. — Ты это переживешь. — Я это переживу. Путь их дружбы был слегка фантастичен даже для самого Драко. Начав с презрения и ненависти, они оказались в этой точке. Там, где он чувствовал абсолютный комфорт, очнувшись рядом с ней после круга ада. Гермиона появилась в худший момент его жизни. В тот, когда рациональность освобождает путь безумию и ты уже готов поверить во что угодно, лишь бы это сработало. В какие-то индийские травы. В магловские заговоры. В плацебо. Но лучшая волшебница этого времени возникла на его пороге не просто с уверенностью в глазах, а с книгами, с теорией, которая имела право на существование, зная взгляды всего семейного древа Малфоев на грязную кровь. Одно лишь предположение, сделанное не тобой, а кем-то, имеющим вес в «академической» среде, и вот ты уже поверил в то, что существует свет в конце тоннеля. Что твой ребенок не пополнит список тех, кто расплачивается за ошибки родителей. Что он не умрет до того, как успеет пожить. Пока Грейнджер, как чудо, посланное Мерлином, приходила в поместье для проведения процедур со Скорпиусом, Драко старался ее сторониться. Опустить стены значило дать себе слишком большую надежду, которая, если не оправдается, может сломать тебя надвое раньше, чем для этого будет убедительное основание. Малфой вообще не мог бы назвать себя адекватным в те дни. Прогресс Скорпиуса был незначителен, и в какой-то момент ему было проще отдалиться. Да, гордиться нечем. Он застревал на работе, копался в никому не нужных историях, крепко сидел на зельях Тео, как на игле, лишь бы не спать. Чтобы ночью, закрывая глаза рядом со своей любимой женщиной, ему не виделись наихудшие сценарии будущего из возможных. Кошмары, мрачные и бездушные, таящиеся на оборотной стороне век, заставляли сердце биться в рваном ритме, с каждым разом все больше приближая его к панической атаке. Жизнь на автопилоте до момента, когда в редакцию влетела Гермиона. Распахнула с ноги дверь в это тайное убежище и сообщила о том, что его сын смог сесть. Блять, он плакал. Рыдал, как ребенок, до хрипоты в горле, пока Грейнджер накладывала заглушающие на кабинет. Методично. Без единого упрека. Как бы сделал его друг. Она, гриффиндорская принцесса, вытащила его из кольца агонии. Безвозмездно, без единого намека на ответную услугу. И он позволил себе сблизиться. Открыться и открыть для себя Гермиону Джин Грейнджер. Она была как самодельный витраж, собранный из разных кусочков несовместимых сортов. Контраст на максималках. Ее бесконечные перепады настроения, сводящие его с ума, изрядная доля цинизма рядом с детской наивностью, незаслуженная вера в общество со вставками из предельно мрачного юмора, да даже кажущийся безграничным ум местами чередовался с беспросветным идиотизмом. Ну и, конечно, отдельным фрагментом Драко выделял сознательное игнорирование всех худших черт чудовища по имени Гарри Поттер. Гермиона называла это любовью. Грейнджер виделась той, кому не нужна была круглосуточная линия поддержки, быть жертвой она ненавидела больше всего на свете. Хотя, нет, пьедестал все-таки занимало отсутствие контроля. Тогда она вообще превращалась в нервную фурию, и Малфой предпочитал тихой поступью распространять флюиды спокойствия, чтобы снизить градус напряжения вокруг. В любом случае, какой бы самостоятельной, сильной и обособленной она ни была, смотря на Гермиону, у Драко все равно присутствовало желание защищать. Особенно в день слушания проекта в Визенгамоте. Черный день календаря, когда что-то в ней сломалось, а Малфою впервые действительно хотелось убивать. Не по приказу, не по принуждению, а сердцем, искренне желая смотреть на то, как жизнь вместе с кровью вытекает из тела ебаного героя магической Англии. Она справилась, хоть и частично закрылась ото всех, но именно после того дня Драко понял, как глубоко Гермиона Грейнджер уже засела внутри него. Заставляя воспринимать их как нечто похожее на сиблингов. Не то чтобы у Малфоя был реальный пример перед глазами, но приблизительно так он себе это и представлял. — Кстати, Астория здесь. — Салазар. — И она не собирается уезжать. Двоякие чувства вспыхнули внутри, в душе разгорался бунт. То, что он соскучился, было мягко, блять, сказано, но тревога, лежавшая, как константный груз, на сердце, станет еще тяжелее с появлением Тори. Ему не хотелось ныть, но можно хотя бы неделю передышки... — Дай мне сигарету. — Ты не куришь. — После этой адской недели я уже не прочь закурить... Что-то мелькнуло во взгляде Гермионы. Будто если он задаст еще пару вопросов, то курение перейдет на постоянку. — Астории это не понравится, — в голосе подруги чувствовался укор. — Она практически не отходила от тебя. Мне пришлось угрозами заставить ее сходить в душ. Драко бросил скептичный взор на Грейнджер, чувствуя, что ему необходимо снова лечь пластом. Тело ломило. — А... — Скорпиус в порядке, с твоей матерью. Тео сказал, что он метит в загонщики. Неожиданный прилив гордости и тепла согрел грудь. — Да, пацан весь в тебя. Такой же самоуверенный. С улыбкой покачал головой, сползая вниз по кровати и благодарно принимая помощь Грейнджер в этом болезненном мероприятии. — С «Черным зеркалом» тоже все хорошо. Я связывалась с Энн, она держит команду в тонусе... — Гермиона? — М-м-м? — Больше никаких секретов, — сместил фокус разговора Малфой. — Никаких секретов, — тихо повторила она через мгновение и доверительно сжала его ладонь. — Мне пора к Пэнси. — Как она? — О, — звонкий смех вырвался изо рта Грейнджер, — ты не захочешь это знать. Мерлин, — Драко откинул голову на подушку, слушая цоканье набоек, покидающих комнату с флером таинственности, — они же секунду назад договорились — никаких секретов.