Две бутылки вина

Вадим приходил на пристань не от романтического склада души. Не за тем, чтобы сделать плоское и прозаичное фото заката, не за солёным воздухом, не за пузатыми разленившимися чайками. Ноги неизменно вели его в сторону полуразрушенного пирса лишь потому, что голова напрочь отказывалась общаться с психологом. «Творческий кризис, тоже мне оправдание, — бурчал он собственным мыслям, — Бесталанность — вот моя проблема». Море не вдохновляло Вадима. Он не был Айвазовским или Хемингуэйем. Слова о большой воде не складывались у него в настоящие предложения, тем более не рождали тексты. Но неизменная бутылка красного полусладкого вина из вечера в вечер сопровождала его маленькие пикники на разбитых бетонных плитах у пенящихся волн. После второго быстрого бокала мысли, как правило, начинали блуждать. И это Вадиму нравилось. Думать порой было неприятно и даже болезненно, потому спотыкающиеся и умолкающие внутренние монологи устраивали его гораздо больше. В этот крохотный кусок забытья его никто не унижал, не писал на внутренних стенках сознания корявыми буквами «неудачник», не желал скорой смерти. Голова лишь успевала отлавливать блохастые идеи и выкидывать их с пристани в морскую пучину. — Херово выглядите, — послышался за спиной низкий голос, — Вадим Андреич, а я-то думал, где вы концепты для книг берёте. А тут вон, винчик да море. На разломе кривых блоков стоял Федя. Признать его сразу оказалось непростой задачей. Этот невысокий смешливый гадёныш много крови попортил преподавателям, пока с горем пополам не выпустился из педагогического. Одному только Вадиму четыре пары сорвал — да всё оригинальничал. То к колонкам в аудитории подключился, запустив вой пожарной сирены, то к первому апреля все стулья в аудитории мелом натёр, чтобы потом невнимательным орать: «У тебя задница белая!». — Фёдор, — помутнённым рассудком всё же сообразил бывший учитель, — А ты изменился. — Да и вы тоже. — Да и я, — согласился Вадим. Каких-то пять лет назад он чуть ли не крестился на вручении дипломов их курсу. Будущие филологи просиживали штаны на его парах по анализу художественного текста. Вадиму и самому дисциплина то казалась безмерно захватывающей, особенно когда приходилось со студентами нырять в дебри головы Булгакова или Брэдбери, то вызывала сонливость и скуку. Но платили в университете неплохо, а поскольку новые книги собственного авторства никак писаться не хотели, преподавательство казалось не худшей перспективой. Не знал только Вадим Андреевич, что, всё больше изучая чужой слог, он будет терять собственный. — Как ваше ничего? — сел худющий юноша неподалёку. — Ничего. — Вы не против, если я присоединюсь? — Федя не ждал разрешения, доставая из серого рюкзака похожую зеленоватую бутылку, — А то мне, знаете ли, тоже вдохновения не хватает. Вообще-то Вадим был против. Ведь он занимался форменным пьянством, а с собутыльником это начало бы превращаться в приличное мероприятие. Но Феде отчего-то отказать не смог. В конце концов, на остатки его амброзии никто не претендовал. Так что несостоявшийся автор только промолчал. Август припекал дни к асфальту. Но вечера от того становились ещё более желанными и контрастно прохладными. Морской ветер так и вовсе добивал лёгкие свежестью и свободой. Сейчас хмельной взгляд бродил по молодому профилю, выискивая причины для неприязни. И не находил — Федя определенно разрушил искомое уединение, но привнёс что-то неуловимо прекрасное. Что-то кроме бутылки вина. — Так и чем сейчас живёт моя бывшая головная боль? — на это заявление молодой человек усмехнулся. — Ваша бывшая головная боль всё так же ищет себя, Вадим Андреич, — он вздохнул и тихо добавил, — «Обычно люди ищут выходы, я же безостановочно пытаюсь найти вход». Преподавателя это его беспечное выражение лица вкупе с фразой пронзили почти насквозь. — Обычно студенты цитируют мои строки, рассчитывая получить оценку повыше, — редкостью такие ситуации не являлись, но румянец маком уже расцветал на его щеках. Пожалуй, виноват в том был алкоголь, — Но у нас вряд ли намечается экзамен, Фёдор. — И правда, — ещё один задорный смешок, — Видимо мне просто понравилась ваша книга. — Видимо. Однако это не книга, — задумался Вадим, — Ты цитируешь неизданное. Бывший ученик нахмурил брови, словно выискивая в памяти недостающий паззл: — Точно. Это из электронного, — он приложился к бутылке и чуть закашлялся, — Кто бы пропустил в печать книгу о геях, верно? И всё же вы написали её. Вадим Андреич человеком был открытым. Порой в большем смысле, чем этого бы хотелось государственности. Пара его трагичных романов о дружбе и дорожных путешествиях всё ещё где-то пылились на полках книжных магазинов, но те работы, что он действительно ценил, что поднимали темы значимые и запретные, издательства выпускать побаивались. Всё же есть закон о пропаганде, потому его такие важные строки о первых, пусть и не совсем традиционных (чёрт бы побрал это слово) чувствах, увидели свет лишь в формате pdf-файла. — Написал, — выбрался из вороха мыслей профессор. Отчего-то в лице бывшего студента он не находил насмешки или сарказма. С минуту они помолчали. Вино раскалённой батареей нагревало грудь, солнце последними лучами кусало края барашковых волн. Картина была почти идиллической. Федя, по-видимому, решил разрушить её — поднялся на ноги и подошёл к самому краю бетонных обломков. — Смело, знаете ли, — уж слишком тихо и спокойно произнёс молодой человек, — Но мне понравилось. Хоть вы и нагнали мрачной атмосферы под конец. Неужели вам не по вкусу хэппи-энды? — паренёк обернулся, заискивающе улыбаясь. — В таких историях обычно не бывает хэппи-эндов, — Вадим дёрнул плечом, — По крайней мере не в реальной жизни. — Может вы и правы, — снова встал Федя к морю передом, к Вадиму задом, — Но я романтик. А романтики верят в счастливый конец. — Оболтус ты, а не романтик. Оболтус рассмеялся. Его веснушчатый профиль так литературно смотрелся на фоне морского заката, что пьяная голова преподавателя начала обводить того буквами. Они витали вокруг, подрагивали вместе с волнами и хватались друг за друга, становясь прилагательными — что-то вроде «красивый», «юный», «апельсиновый». — Вадим Андреич, — лукаво потянул Федька, смакуя длинные гласные — А вы плавать умеете? — Вадим Андреич плавать умеет. Но предпочитает бассейн и купальные трусы. — Здорово, — покрутил в руках бутылку хулиган, едва пошатываясь на пятках, — А я вот нет. Мужчина хотел сказать что-то вроде: «Никогда не поздно научиться». Но успел лишь каким-то размытым кадром запечатлеть, как недотёпа, глотнув финальную порцию дешевого вина, промахивается с точкой опоры. Федина ладонь, должно быть, планировала приземлиться на ржавые металлические перила, но соскользнула по мокрой поверхности и устремилась в плиту. Первая яростная буква алфавита разнеслась вместе с бризом каким-то гортанным «А-аааа». Фёдор чмокнул коленом бетон и в фейерверке брызг скрылся в море. — Федя! — помчался к краю профессор, попутно скидывая на рюкзак телефон, — Твою ж мать! Такой наигранной казалась ему эта ситуация, и так не хотелось плестись домой во влажной одежде, что его мозг незатейливо предложил поглядеть, всплывёт ли утопленник или нет. Вадим быстро отмахнулся от заманчивого варианта — всё же на кону жизнь человека. А если не всплывёт? С грузом вины за пропащего ученика он ходить не собирался, а потому в долю секунды оттолкнулся от резного края. На миг Вадим стал чайкой (пусть и не самой изящной) — руки крыльями разлетелись в стороны, а белые полы рубашки перьевой мантией взмыли вверх. Пара секунд полёта ожидаемо закончились несладким шлепком о воду. Инерционно дно потянуло его в глубину, давая возможность распахнуть глаза и оглядеть морское царство — ни чертей, ни замков, ни утопленников видно не было. Широкий взмах рук вытолкнул Вадима по ту сторону зеркала. Пара секунд, и ряд нелюбимых ощущений хлынул в тело: нос закусала солёная вода, глаза чесались и ощутимо краснели, лёгкие жгло особенно колким воздушным потоком. Ещё и в уши неистово лился чей-то хриплый смех. — Маленькая ты дрянь, Федь, — разочарованно и строго выдохнул мужчина, наблюдая как хохочущий обманщик уверенно держится наплаву. — Вы не можете на меня злиться, — сквозь гогот донеслось до Вадима, — Я подарил вам чудесный сюжетный поворот! Вы потом не забудьте мне с будущих продаж процент выделить. — Фёдор, ни капли не смешно, — молодой человек то ли от прибивающих волн, то ли по собственному желанию приближался к неудавшемуся спасателю, — А если бы на арматуру какую упал? Вадим старался держать тон ровным. Но Федька продолжал своё морское наступление медленно и рьяно одновременно. Он был похож на медузу — большая футболка раскрылась в воде китайским фонариком. Ткань облепила лишь костлявые ключицы, то и дело вылезающие из солёной глади. И такой пейзаж изрядно сбивал нужный кислый настрой. — Тогда у вас бы вышла драма, — уже не смеясь ответил Фёдор. На ресницах подрагивали пузатые капли. Они же выцеловывали веснушки на горбатом носу и кочевали дальше — к полураскрытым тонким губам, которые, в свою очередь, стремительно приближались к Вадиму. Во рту стало солёно и тепло. Тепло и солёно. Зато внутри отчего-то было сладко и холодно — мурашки устроили забег, ознобом скручивая сначала низ живота, потом рёбра, а за ними и затылок. Целоваться и планомерно водить руками в попытках не пойти на дно — задачей оказалось непростой. Но отрываться от первого занятия было бы кощунственно. Прощаться с Федиными губами не хотелось. Кончики пальцев нещадно зудели, скучая по отдаче клавиатуры.

***

Его окна выходили на морское побережье. Арендуя маленькую студию за баснословные деньги, Вадим убеждал себя, что волны и йодированный ветер подарят ему скупое вдохновение. Каждый вечер он садился напротив этой панорамы со стареньким ноутбуком и чашкой турецкого кофе, чтобы снова не написать ни строчки. Но сегодня море и правда казалось литературным. Он скорее додумывал, чем слышал сквозь стекло накатывающий прибой, долго всматривался в белые манишки волн и отстукивал буквенную мелодию. Сегодня слова охотно вылезали наружу. Скрипучая кровать окликнула писателя — Федя, укутавшийся в застиранную простынь, сонно перевернулся со спины на живот, выдавливая из старых пружин визг. Но простить постель было можно — всё же с час назад она нещадно пострадала, выдерживая непривычный вес сразу двух тел. Бокал вина на столе пустел медленнее обычного — Вадим и без того чувствовал себя опьянённым и крылатым.