Забота не его работа

Когда Тарталья заболевал, он никогда не оставался дома. Он шатался, плавился изнутри от температуры, шмыгал, обрастая платочками и салфетками, и сжимал свои гидромечи готовый к тренировке вверенных ему новобранцев. Он служил царице верой и правдой, отдавая всего себя своей работе и должности и не смел пропустить и дня. Нет, только не из-за какой-то простуды! Тогда какой-нибудь умный парнишка из его отряда бежал к другому предвестнику, вздыхал, жаловался, что на него чихнули и доказывал некомпетентность своего босса. И хорошо если бы это был Дотторе. Ему такое слышать было только забава. Он шел следом за рекрутом, наблюдал со сторонки за мучениями рыжего и, покопавшись в своей сумке, шел к тому через весь зал с огромной клизмой и улыбкой до ушей. — Кажется, наш младший приболел. О, не волнуйся, я же доктор одним мигом приведу тебя в порядок. Будешь как огурчик! Чайльд выпячивал глаза и отнекивался. Один раз он уже согласился. Он перенес сорок три эксперимента безумного ученого Дотторе, получив в конце только аскорбинку и совет пить побольше воды. Только вот потом замучился совсем от побочек. То сыпь, то глаза на выкат, то оглох, то вообще чуть не умер! Пришлось откачивать. А Дотторе только все его осматривал, записывая что-то в блокнотик. Поэтому от Дотторе Аякс сам домой сбегал. Другим вариантом, кто мог бы заметить его сопливую мордашку, конечно же, была Синьора. Она часто ошивалась рядом, не упуская возможности бросить едкий комментарий, а следом за ней, копируя ее позу, тон и выражение презрения на лице были ее ученицы. Чаще всего она набирала девушек. «Она учит их не драться, а сквернословию!» — думал всегда Аякс, глядя на своих бравых сильных ребят. Они у него были самые лучшие бойцы! Синьора особенно любила, когда Тарталья был вот таким слабым и жалким. Стояла она в сторонке всю тренировку, комментируя каждое кривое движение больного, от чего становилось просто невыносимо! К страданиям физическим прибавлялись психологические, и Тарталья медленно, но верно обрастал клубком комплексов и загонов, а его привычная дерзкая яркая и живая ухмылка трескалась по частям. Тогда уже в дело вступали его ученики. Они что-то придумывали, уводили его, безвольного, прочь и отправляли домой. Сломленный он слушался только так. Вариант того, что мальчишка наткнулся бы на Педролино, и глава пришел бы на тренировку лично, был почти невозможным. Такое было лишь раз. И пораженный Аякс так и замер, глядя в хмурые мутные глаза начальника. А после удар под дых его ученика, Сашки — дерзкого самого, темнота, звон в ушах и вот он валяется на пороге своего дома. Сегодня же не повезло рекруту наткнуться на Скарамуччу. И Аякс был уверен, что это был Скарамучча, кто на него наткнулся и кто задавал вопросы, чего это тут шавка идиота рыжего шастает. Скарамуччу никто не любил и уж просить его разобраться с больным учителем не стали бы. Он сам бы стал, чтобы поглядеть на измученную тушку одиннадцатого, конечно же. Когда он появлялся, это можно было точно сказать по изменившийся в миг ауре. И вот уже гидромечи выбиты, в глазах брезжит электрический ток, а Тарталья, упав на четвереньки, корчиться от тяжести, усевшейся по-хозяйски, да закинув одну ножку на другую, у него на спине. — Скарамучча, — давиться он, приветствуя старшего по званию. — Учишь их проигрывать? — Ох, ну я хотя бы кого-то учу, — отвечает столь же ядовито Аякс. Тяжесть со спины встает. У Скарамуччи своих рекрутов совсем нет. Они все то сбегали, умоляя их перевести в другой полк, то погибали. Поговаривали, от пыток самого Скарамуччи! Говорили, он их с ума изводил! Так что командованием было принято решение ему их вовсе не давать. Вот-то он дурью и мается, пропадая где-то, или вот так приходит поиздеваться. — И это огромная ошибка, — замечает Скарамучча и, когда Аякс пытается совладать со слабостью и подняться, толкает того обратно, — Я даже не использовал силы, но уже поставил тебя раком. Как такой слабак может научить чему-то толковому? — говорит он, и Аякс слышит волну смешков, прокатившуюся по толпе окружавших их учеников. Вот так Скарамучча и отправляет его домой — полнейшим унижением. Только в этот раз почему-то Тарталья все еще слышит эти брынчания его висюлек на шляпе и по пути домой. Он оборачивается, глядя, как скучающе, вздернув голову к небу, Сказитель идет за ним следом. — Что-то не договорили? — Нет, — отвечает Скарамучча, останавливаясь. Вуаль за его спиной медленно расправляется, а бубенцы покачиваются, — Слежу, чтобы по дороге в обморок не упал. — Спасибо за заботу, — бурчит рыжий сквозь зубы и идет быстрее, все поглядывая на шестого. Он представляет в голове, как сейчас вцепиться в его глотку и и… Пойдет под трибунал. Блядство! Они доходят до общежития и Аякс поднимается до своей квартиры, выделенной ему штабом. Небольшая, самая крайняя на этаже с видом в кирпичную стенку дома, целого пустеющего постоянно дома, выделенного для первых трёх номеров предвестников. Те вечно в разъездах по всему Тейвату и редко, когда бывают здесь, на Северной базе. Аякс и сам любит командировки, особенно куда-то, где потеплее. Сколько бы приятных воспоминаний у него не вызывали родные бури и снега, но отогреть косточки в солнечном Ли Юэ, жарких водах Натлана или теплых источниках островов Инадзумы всегда приятно. Аякс вешает в прихожей на крючок сюртук, стягивает сапоги и плетется в полумраке квартиры прямо на кухню поставить чай и отогреть разодранное кашлем горло. Он зажигает свет, ставит воду греться и весь вздрагивает, когда тяжелая аура шестого заполняет все маленькое пространство его кухоньки. Он искоса наблюдает, как Скарамучча проводит по скатерти стола, которую отправила ему мама на прошлый Новый год, наблюдает, как шестой заглядывает в холодильник, рассматривая соленья в банках бабушкины, которые он потихоньку подъедает. Вот, хлопнув холодильником, с минуту Скарамучча разглядывает детский рисунок, прикрепленный к дверце. Тевкр. Любимый братишка Аякса Тевкр нарисовал его. — Это курица? — интересуется шестой. — Это мой портрет. Тарталья кипит от злости, подобно свистящему на огне чайнику. Он шумно шмыгает, ставит кружку на стол, льет заварку и заливает кипятка. Он пьет, ощущая, как тепло распространяется по всему телу. Становится легче. Он наблюдает, как любопытный шестой заглядывает в каждый шкафчик и вдруг лезет туда рукой. Аякс тут же к нему идет. «Это уже переходит все границы!» — думает он и ничего не говорит. И не делает. Он замирает, а шестой сует ему в руки аптечку с торчащими травами и лекарствами и просит ему тоже чаю налить. — С сахаром? — бормочет несколько удивленно Аякс. — С сахаром, — кивает Скарамучча и стягивает перчатки, а после пройдясь на цыпочках по коврам в коридоре, дедушкиному подарку, пропадает в ванной. Видимо, чтобы руки помыть. В отличие от Аякса… Мама бы за это по шее надавала! Больной, да еще и грязными руками!

***

В коридоре трезвонит телефон. Тарталья оставляет кружку на столе, плетется и, приложив лоб к прохладной стене, поднимает такую тяжелую трубку, выдыхая лимонно-малиновое и совсем немного горько лекарственное: — Слушаю. — Сэр, вы в порядке? Как вы? — тут же слышит он обеспокоенный голос ученицы и спину машинально выпремляет. Это голос Варьки — его старосты. Она ему еще часто мечом по лопаткам заряжает, а потом сама на себя злится. «Привычка, — говорит, — Брата колочу обычно так. А то скоро креветкой станет!» Так теперь, как только ее звонкий голосок слышит, Аякс уже рефлекторно выпрямляется, чтоб не получить. Он замечает фигуру шестого рядом с собой, попивающего бергамотовый чаек. — Мы видели, как за вами пошел Сказитель! — тараторит девчонка в трубку, а ее другая перекрикивает. Маша, тоже прилежная ученица, но лучница: — Он ничего вам не сделал? — Нет-нет, все в порядке, — Тарталья пытается скрыть, но так и улыбается. Чувствует, как под кожей взгляд черта Инадзумского скребется, но не улыбнуться не может. Они беспокоятся. Приятно же, когда о тебе беспокоятся. Вдруг он слышит высокий юношеский голосок, повторяющий слова девушки, передразнивая. Улыбка пропадает. Теперь Скарамучча наблюдает, как рыжий корчит своего хмурого деда ворчуна. Ведь Вовка — его большой, ростом под два метра лени, кошмар. «Был бы такой боец! — думает всегда Тарталья, — если б зараза Сашка с ним не подружился! Или наоборот…» Тарталья не знает, кто из них на кого хуже влияет. Одному только б напакостить, другому лишь бы от тренировки откосить. Так и спелись подлецы! Тарталья глаза закатывает, лбом в другую часть стены утыкается. Та нагрелась, а ему бы холодного чего приложить. — А может Сказитель и прав? — слушает он Сашку, слушает и Варин лепет, где-то вдалеке, а потом и Вовочка врывается с криком противным таким. — А-а шестой там с Ва-ами? — спрашивает он и ждет. И все ждут. Даже Варя ждет, и Маша молчит ждет. Остальные тоже, верно, кружком у трубки стоят и ждут. Тарталье совсем отвечать не хочется. Он смотрит, как Скарамучча лыбится и громко прихлюпывает чай. Тарталье хочется провалиться под землю. Может там не так холодно. Почему тут так холодно, а его голове так жарко!? — Да, — отвечает он и слышит этот гогот, слышит, как эти двое тут же околесицу полную нести начинают. Что вот сейчас шестой и доведет какое-то дело до конца. Тарталья только беззвучно вздыхает, бьясь не сильно лбом о стенку, слушая ор новобранцев, спор, смех. Вдруг трубка выскальзывает из его рук. Скарамучча прикладывает ее к уху и слушает за него где-то минуту беспечный галдеж, глядя, как Тарталье кажется, даже с толикой сочувствия, а потом он раскрывает рот и... Нет, сочувствием здесь даже и не пахнет. — Я заметил крайне удручающее состояние вашего наставника и решил удостовериться в том, что этот колека хоть домой доковыляет, — весело говорит он. И в ответ ему дети смеются. «Весело! Весело ему, блять!» Аякс хмурится, тянет за провод трубки, безмолвно требует отдать. Он слышит, как выкрики там становятся громче, как новобранцы хохочут, а его выставляют еще большим идиотом. Нет, все с него достаточно! Он сейчас же выгонит шляпника восвояси, вставит по заднее число завтра ученикам и снова заставит их всех его уважать! Он их наставник, командир! Да чтоб хоть у одного другого командира так подчиненные беспечно хохотали, да где это видано! Да еще и над ним! Достаточно! Тарталья не шут гороховый, он построит дисциплину, уважение и, наконец, заставит его слушать! Но Скарамучча не уступает, крутится, уводя трубку из непутевых дрожащих и слабых ручонок рыжего. Скарамучча легким пинком больного от себя отталкивает и смеется. Смеется! И он смеется! Провод натягивается до предела, наровясь вот-вот порваться. Скарамучча шикает в трубку, призывая всех к тишине. — Кажется, Тарталье стало хуже, — говорит Скарамучча. А Аякс слышит Варю, слышит Машу, что тут же обеспокоенно расспрашивать начинают. А Аякс скручивает тонкие запястья и млеет, борясь с желанием прижать их к голове. Они у старшего предвестника такие холодные. — А можете ему трубку дать? — слышит Аякс, когда ухом к телефону пододвигается. Они сцепились в комок, перевязались руками и держали трубку один щекой, другой на виске. — Со мной все…— но договорить Аяксу не дают. Скарамучча вырывает руку и ткнув ее, такую холодную, в чужое лицо, оттаскивает рыжего от себя. «Как приятно,» — думает плавящееся сознание Тартальи и напрочь забывает и о шутах, и о притензиях. Он наклоняется, подлазит так, чтобы рука была на лице повыше. И Скарамучча это понимает, потому что в тот же миг вся ладонь его прижимается к такому горячему лбу. И Аякс блаженно замирает. Скарамучча не человек, как он помнит, он вообще не знает кто он, но он холодный и это так приятно. — Какая жалость, — говорит Скарамучча, переворачивая ладонь тыльной стороной, прижимая ее и к щекам, и у впадин глаз, слушая тихое благодарное мычание Чайльда. — Вашему недоумку командиру придется поваляться денек другой в постели. Но что же делать с вашими тренировками? Аякс приоткрывает глаза, только чтобы Скарамучча их снова закрыл. — Похоже мне придется заменить его, — улыбается Скарамучча, заслушавшись тишиной полнейшего ужаса на другом конце, — Не волнуйтесь, я научу вас настоящей дисциплине достойной Фатуи. А для них и для полусонного Тартальи звучит это как «Я вас сломаю». И он просыпается, снова тянется к Скарамучче за проклятой трубкой, чтобы заверить своих, что он обязательно оклемается к завтрашнему дню и придет! Что не даст их в обиду, уж точно не этому психу! — Да успокойся ты, — шипит Скарамучча, пытается отцепить бредового кипятошного одиннадцатого, но тот, видимо, не соображает совсем уже. — Да что там происходит? — слышат предвестники голоса и девчонок, и хулиганов и трусихи Насти, и Даньки, и близнецов где-то там в далеке. Но вот провод вдруг рвется, и рыжий падает прямиком на шестого, продолжая верещать в поломанный телефон, еле шевеля языком: «Ало, ало!» и «Вы слышите?» — Не слышат, — подает голос Скарамучча. Тарталья, наконец, вспоминает на ком лежит, но встать не удается. Его спихивают в сторону. Теперь он валяется на мягком дедушкином ковре с застывшем «Все я больше не могу. Сейчас помру...» в глазах. Он чувствует прохладную руку на лбу, он слышит тихое цыканье. — Два дня отлежишься. И это приказ, — говорит Скарамучча, хватает его за плечи и тянет наверх. Аякс цепляется за его руки, одежду, все же встает, но перед глазами все плывет, а мир переворачивается. Глаза выжигает изнутри, отчего те даже приоткрыть больно. Он идет вслепую, ориентируется по сторонам, куда его Скарамучча толкает. Прямо, налево, направо и вниз. Он, пошатнувшись, падает на постель, пружинит и перекатывается лицом в подушку. Холодную его любимую подушку. Ее подарила Тоня, она ему часто всякую такую нужную всячину отправляла. Знает, что братец о собственном комфорте никогда не заботиться и, что, если в свои руки все не возьмет, будет он спать на голом матрасе и готовить все в одной единственной сковородке. Тарталья улыбается, что-то бурчит и совсем не разбирает, что говорит ему сейчас Скарамучча. Тарталья просто отключается.