«Я думал, что лучший из лучших,
Считал, что мне все по плечу,
И что от тревог злополучных
Я с легкостью в небо взлечу.
На деле же было иначе
Я падал без шанса спастись.
Ночами терзаюсь без сна.
Пусть гордым был, но за ошибки
Теперь заплачу я сполна…»
Стоять за бортиком, значит не контролировать ситуацию и переживать, потому что всё для Ани, словно впервые, с заново острыми, как острие ножа, эмоциями. Переживать не за себя, а за него, переодически зажмуривать глаза на Даниной тренировке. Буквально утром они только прилетели в Финляндию. И воспоминания этого самого утра для неё ставится пластинной, которую кто-то раз за разом прокручивает внутри, царапая её поверхность иглой картриджа. Сложённые на коленях руки и безвольно свисающее к низу бронзовые волосы заставляют её диафрагму сжаться до микроскопических размеров. Аня не хочет строить догадки о том, почему Данин взгляд напоминает ей разбитое бутылочное стекло — начав строить, она захочет в них удостовериться. И не факт, что это не запустит тот самый триггер в его голове. Сказать, что после последних тренировок Даня был вымотан, значило сильно преуменьшить действительность. На первый взгляд с ним было всё в порядке, но вот морально он находился в полнейшем эмоциональном раздрае. Потому что не хотел казаться слабым, падать с первой ступени, на которую кое-как забрался. Потому что врач сказал, что сустав уже старается, как шестерёнки у не смазанного механизма, а это значит одно — отступить или ставить всё, что у него есть. Тренерам ничего не сказал, Ане тоже… Прокручивал эти слова в голове, как лейтмотив, сжимая кулаки в карманах спортивных штанов и наблюдая за мазками мороза на оконных стёклах. Не касался её нежной руки, не смотрел в уже родные карие глаза, иначе бы выдал всё, что скручивал у себя внутри на тугие узлы. А Аня, осознав сказанное им, точно уцепилась бы в него руками и ногами, лишь бы не отдать на суд безжалостному льду. Этот нескончаемый круг из потока противоречий хотелось чикнуть ножницами, чтобы он наконец закончился. Хотелось спрятаться от осторожных девичьих взглядов, что до мяса своей заботой прожигали кожу, потому что врать Даня не умел и уметь не хотел, а на молчание уходили остатки сил. Его сердце будто проткнула игла — чувство вины стало острее. Ногти врезаются в собственную кожу, когда девушка приглашает его к себе в номер. Данная роскошь не для него, не сегодня уж точно, только услышит ли фигурист эти слова снова, когда правда разорвёт его образ в её глаз на мелкие кусочки… Отказ задевает её. Настолько сильно, что внутри вдруг что-то болезненно сжимается, а сердце предательски ухает вниз, на секунду показалось, Даниил хотел её обнять… Но длинные пальцы лишь сомкнулись вокруг локтей, отводя девичьи руки за спину. Он наклонился и на сотую долю секунды прильнул губами к её лбу, жмурясь, чтобы не позволить себе больше. Глейхенгауз держался за её локти так крепко, будто это был брошенный в бушующий океан спасательный круг. Но секунду спустя ощущение ушло вслед за тем, кто ей его подарил. Анна забыла, как говорить и дышать. Когда ты управляешь ситуацией — это одно. Когда ты подчиняешься ситуации — это другое. Душа натягивается в струны, на которых играет всё вокруг: Данино молчание, гул зрителей у неё за спиной, хмурый взгляд Виктора Николаевича после первого выступления. Глаза Дани даже с такого расстояния теперь уже напоминали две чернильные бездны, ни одна мышца на его лице не дрогнула услышал три роковые сопернические цифры: «298». В прошлый раз фигурист был рядом, разделял с ней эмоции на двоих, проводя пальцами по озябшим костяшкам, согревая — сегодня он на другой стороне, закрытый и холодный настолько, что она невольно проводит плечами, отрывая от него взгляд. «Пусть смотрит», — произнёс оцепенелый голос в его сознании. Пусть смотрит на него и пытается решить. Пусть только Аня увидит, как что-то внутри него рушится, лишившись основания. Он шагает вдоль борта, разминая плечи, лихорадочно перебирая в голове свои надежды и мечты. Его разум в ловушке, юноша не может вырваться из странного состояния: он живет прошлым и будущим. А настоящее — это просто ожидание, и ему трудно сосредоточиться на чём-либо, кроме неё. Голова сама собой поворачивается в запретную на сегодня сторону, не способствуя безумно нужному охлаждению разума. Минуты тянулись, словно часы, пока девушка молча наблюдали за его равномерной походкой, не решаясь подойти ближе. И всё же не выдержала. Звук быстрых шагов резанул по ушам, вырвав из потока мыслей, и Даня слегка вздрогнул. Игнорируя колотящееся в груди сердце, он развернулся и встретился взглядом с виновницей своего смятения. Её фигура подсвечивалась ярким светом софитов, что отражался от камней на её белоснежно-голубом наряде. Как бы не старался, Глейхенгауз даже ослепнув ощутил бы её, такую безупречную, такую чистую. Он — белый лист, а она пишет по нему яркие, прекрасные картины. — Приятно осознавать, что я по-прежнему могу застать тебя врасплох, — тёплая улыбка и мягкий взгляд, неужели он думал, что может отказаться от этого даже на такой короткий срок? Руки сами собой нашли её хрупкие ладони, скрытые от его касании гладкой белой тканью, и Аня тут же прижалась щекой к его груди, слушая как неровно бьётся юношеское сердце. — Ты нервничаешь, — заметила она, продолжая вдыхать знакомый аромат с закрытыми глазами, — Почему? Ответ у него внутри лежит нетронутым трупом, потому что не может Даня и эту боль ей причинить, слишком много для неё, надломить веру сейчас — сбить с пути не себя, а Аню. — Я не хочу нагружать тебя своими проблемами. — Какая жалость, — притворно вздохнула девушка, — Ведь я здесь для того, чтобы выслушать тебя. — Аня, сейчас не… — Я не шутила. Ты можешь говорить со мной, — она придвинулась ещё ближе, скользнув ладонью вниз по его руке. — Поделись, пожалуйста. В его собственном представлении он сам оказался на недосягаемой вершине, где едва хватает кислорода для легких, а ледяной воздух с каждым днем возводит вокруг него стену. По которой Щербакова бьёт маленькими кулачками, пуская связь трещин. Слой за слоем. — Поговорим позже, — мягко, но всё же отталкивает, чувствуя, как те самые трещины перекрещиваются между собой. Совершенно внезапное, непрошеное воспоминание о том, как он также просил её открыться тогда — в темноте одинокого коридора — на миг вышибает его из реальности. Фигурист не знал, сколько у него времени в запасе, прежде чем её образ дрогнет и развеется, поэтому он просто пытался наглядеться, запомнить каждую деталь. Его взгляд метался от её лица к рукам, а затем ногам, пытаясь разгадать, почему Аня всегда его понимает. Даже когда Даня не просит. Глядит на него почти завороженно. Её губы приоткрыты, дыхание — ровное, но поверхностное, а брови чуть приподнялись над переносицей, что придавало её лицу горестное выражение. Она смотрела прямо в его глаза и не противилась его жадному взгляду. Была совершенно открыта. Впитывала в себя все его чувства от раздирающей боли до внутренней борьбы. Подарить им одиночество было поистине гениальной шуткой судьбы, из-за чего они в буквальном смысле неслись друг к другу на полной скорости, столкновение было неизбежным, равно как и его болезненность. Даня пересекает половину зала в сопровождении тренеров, что всё ещё пытались вбить что-то в его мятущейся разум. Движение дарит иллюзию занятости, не позволяя ему погружаться в собственные мысли. Периферией зрения, замечает, что уже по другую сторону катка Аня улыбается — до маленьких веселых ямочек на щеках — и протягивает Вике руку. Он чувствует себя голодным нищим, подглядывающим в окно за богатым пиршеством. Ему хочется впитать её радость в себя, заполнив им каждую растущую внутри трещину, потому что кажется, что только так он и может функционировать. Девичий образ закрывает собой проходящий мимо Воронов. Тот держится по-прежнему высокомерно и заносчиво. Но всё же здоровается под тренерским натиском за спиной. Дане не нравится тон соперника, не нравится плохо спрятанное в глубине его глаз презрение. Дмитрий удивлён неожиданно заработанной им квотой, но не уважает его. Не считает достойным этого места. Глейхенгауз хочет быть тоньше, поэтому только кивает, не позволяя эмоциям стать доступными для чужих глаз. Дима кривит губы в этой своей привычной манере, выражая одновременно презрение и насмешку, и с едва заметным ответным кивком уходит прочь. Он своё уже откатал на стабильное «270», золото ему в любом случае не перепадёт, но Даниил тут же отбрасывает эту мысль, направляя все ментальные силы в свои ноги.***
Аня сидит неподалеку от подруги, опираясь локтями на колени. Теперь она смотрит только на свои ладони, потирая пальцы друг о друга и прогоняя холод, исходящий то ли от катка, то ли от юношеского взгляда, что так хотелось растопить. В отсветах прожекторов так легко вспомнить, как эти самые пальцы касались его руки. Но сейчас она может рассчитывать только на свое собственное прикосновение. В его глазах чертоги хаоса, но ноги уверенно ступают на лёд и на автомате несут его к тренерскому штабу. Ей бы хотелось стоять там, сжимать большие ладони и говорить, говорись что угодно. Боже, да она бы вены им колола, приживала в сердце занозой. В его же венах пульсировало что-то незнакомое, наверное, адреналин разогревал кровь и пробивался сквозь толщу апатии. Странно: откуда адреналин, если страха нет? И тревожность в нём звенит цикадой в тишине, потому что музыка в прямом смысле оглушает. Ноги закручиваются в восьмёрку, первый четверной приходится точно на ребро, только всю ногу пронзает боль, вынуждая зажмурить глаза на мгновение. Нельзя запереть горящий дом на ключ в надежде забыть о пожаре. Само по себе пламя не утихнет. Если о чём-то долго молчишь, оно растёт, растёт в тишине, как опухоль… Но он не падает, не хватается за ногу, хотя в голове одни лишь сигналы о самосохранений. Дорожку шагов проходит с сжатыми зубами, но выворачивает как надо, чтоб на всю десятку. Руки Дани мелко трясутся при обороте — он через силу перебрасывает ноги в прыжке. Ощущение, что кто-то разлил по телу расплавленное золото, за которое каждый из них себе на горло наступает. Мысли перекрещиваются и смешиваются в одну кашу, но не смотря на то, что нога уже горит адским пламенем, Даня отталкивается, зайдя на коронный тройной аксель. Сознание расплывалось. Силы едва хватало на то, чтобы не потерять центровку конька и ровно приземлиться. Но вспышка боли затопила сознание, кажется, он приложился об лёд затылком, звезды роились перед его глазами, как вылетевшие из улья пчелы. Музыка всё ещё игра последние аккорды, вынуждая Даню совершить попытку встать на ноги, только после он снова падает, погружаясь в ласковый плен холодной темноты, где слышится только полный страха девичий крик.***
Аня с чувством полной нереальности смотрит на то, как Даня падает, перед этим пролетев надо льдом почти горизонтально, как он пытается подняться, а лёд тянет его к себе. Она не слышит собственный вскрик, когда фигурист, ударяясь головой о каток, больше не встаёт. Девушка не знает, что именно случилось и при каких обстоятельствах его тело предало своего хозяина, и эта неосведомленность поселяется в её сознании скребущимся, рвущимся наружу паразитом. Не успевает заменить, как оказывается около бессознательного тела, проигнорировав тренерскую руку, пытающуюся оставить её на месте. Как в замедленной съёмке взгляд падает на сомкнутые веки и маленькое пятно крови на льду под бронзой волос, что вытравляет её внутренности, словно кислота. Она смотрит, как вокруг него собираются люди, как его кладут на носилки, а по щекам уже начинает течь соль, оставляя за собой жгучие дорожки. Прорывается между медицинскими работниками, смотрит так, что её даже не пытаются от него оттащить: безжизненно, вцепившись намертво в его безвольно висящую ладонь.***
Анна не плачет, но всё равно чувствует влагу на лице. Трудно сказать, сколько времени она провела одна в больничном коридоре. Сотрудники что-то быстро тараторили на своём родном языке, видимо, упрашивали её уйти, пока бледность на её лице действительно не стала отдавать мертвенностью. Она не может ответить, мысли о нём разрушают все другие, будто не принадлежат ей, как чужеродный элемент, отверженный организмом. Стоит врачу появится перед ней, мозг интуитивно переводил речь — скорее её обрывки — отправив все другие функции на второй план: — Лёгкое сотрясение… Скоро очнётся… Но нога оставляет желать лучшего… Лучше отвезите в Россию… Многим позже его родители почти что влетают в больницу, чуть на сбив её, полностью погрузившуюся в себя, с ног. Спрашивают, а Аня ответить не в силах — голосовые связки отказали, как и всё остальное. Да и нет у неё ответов. Нет, ещё с тех пор, как Даня оставил её одну на другой стороне в тишине, состоящей из одних многоточий. В мыслях царил кавардак, пока Даня осматривал комнату, привыкающими к свету глазами. Больничный стиль счёл даже в размытой фокусировке, только гипс на ноге заметил не сразу. Белый потолок палаты, где Даниил лежал практически без движения, тотчас же надоел ему. Хотелось встать и пройтись хотя бы немного, но это была роскошь, которая теперь для него стала недосягаемой из-за собственных амбиции, что всё-таки утянули на дно. Не было сомнений, что его карьера рухнула так и начавшись, и это бы привело его в паническое состояние, только Глейхенгауз обо всём знал заранее, и все недавние события —только его выбор. Однако, всё обстояло несколько хуже. Как заверил врач, его случай явно был непростым, и лечение, скорее всего, требовало много времени и денег. Осознание собственного бессилия пришло многим позже, заставив единственную слезу утраченных надежд пересечь лицо. Биться головой об изголовье койки — всё, на что фигурист был способен, сжигаясь гневом на самого себя. Он снова причиняет боль тем, кого так любит. Ту боль, что казалось, заполнила каждую клеточку его тела и захватила мысли. Ту, что Даня видел в светлых глазах матери, сжимающей его руку. Даниил собственными руками отправил себя на казнь, даже не подумав о том, что будь исход чуть хуже, он бы самолично сломил женщину, которая безоговорочно любила каждую частичку его души всю прожитую им жизнь. На её изможденном лице виднелась печать перенесенных страданий и переживаний, но она стойко держалась и очень старалась подбодрить его. Отец, словно всё знал — смотрел на него с горестной строгостью, не снимая груз истиной вины. Этот взгляд преследовал его и после родительского ухода, как напоминание обо всех последствиях его поступков. Только почти все эти последствия Даня просчитал заблаговременно, зная, что на этом соревновании или на другом последующем прыжковых элементов в его программах ожидает летальный исход. Решение для себя он принял ещё вести об отъезде в Финляндию, и, как не странно, родители не смотря на бушующие эмоции согласно кивнули, спустя несколько минут молчания. Первый слой вины перед ними был снят, осталось вернуться на коньки, даже если на это уйдёт год или больше…***
Из оцепенения молодого человека выводит робкое прикосновение к плечу. Всего на долю секунды он ужасается, что его, должно быть, его застал в таком состоянии кто-то из сотрудников больницы, но с облегчением выдыхает, когда видит перед собой Аню. — Извини… — шепчет она и отступает на шаг, убирая руку — Наверное, теперь я действительно похож на Мастера, — её лицо, до этого сосредоточенное и грустное, на миг тронула легкая тень понимающей ухмылки, но тут же к ней вернулось прежнее выражение. А в глазах — непередаваемая тоска. — Я не хотела тревожить тебя… — Нет-нет, — Даня поспешно перехватывает её запястье, — Пожалуйста, не уходи. Щербакова хмурится, и он отпускает её руку. Противореча его мыслям, девушка не отступает, а присаживается с краю на кровать, горестно окинув взглядом больную ногу юноши. Аня вздрагивает и морщится, будто это она была травмирована, а не Даня вовсе. Как по сигналу по колену блуждают мурашки. — Очень больно?.. — полуутвердительно произносит она. Он отводит от неё взгляд: сейчас, когда эмоции схлынули, ему не хочется, чтобы она видела его таким расклеившимся. Чувствует, как Аня осторожно приближается к нему вплотную и обнимает за плечи — для этого ей приходится наклониться; свой подбородок она устраивает на его макушке. Её объятия теплые, дружеские. Он замирает под ней, как зверь под прицелом, и перестает дышать. Где-то рядом с его левым плечом, там, где она прижимается грудной клеткой, можно ощутить частое биение сердца. Ему и впрямь чудится, что этот стук эхом отдается в его теле. — Когда ты узнал? — простой вопрос становится самой большой костью в горле, то, что наполовину экс-спорстмен надеялся сохранить только для себя. — Почти три недели назад… — внутри, где-то под рёбрами, будто застревает осколок. — Почему? — Даня слышал в её голосе осуждение, даже едва сдерживаемый гнев, и, возможно, неверие в то, что он сделал. — Тогда это казалось правильным, — первый заруб честности сделан, так чего останавливаться, — Ань… Я ухожу из одиночного катания. — Ты ведь не сегодня и не вчера принял это решение, — её голос звучит глуше, чем прежде, — Но не сказал мне об этом. На этот раз крыть нечем ему. Что он может сказать, с другой стороны? Согласиться или соврать — выбор не такой уж и замечательный, потому что выбора нет, по факту. Потому что эти её слова — не вопрос. Она говорит так, будто знает, что в его голове. В затылок Анне дышал страх новой потери. Но на одной стороне весов лежало жгучее желание понять его и помочь, а на другой — тревога. Потому что не умеет она без него ни кататься, ни тренироваться, а отныне, похоже, и дышать не умеет. Она долго молчала. На секунду ему показалось, что Аня вовсе отстранилась от него, если не физически, то ментально. Но спустя пару минут её лицо заметно окрасилось серьёзностью: — Виктор Николаевич знает? — в эту секунду Даня кожей чувствует, как тонкая нить доверия, связывающая их, медленно тлеет, словно иссушенная солнцем лучина. — Он порекомендовал меня Жулину, так что теперь дело лишь в моих руках, — молодой человек привычно усмехнулся, окинув результаты своих прошлых решений, — А если быть точнее, в ногах. Между ними всё ещё существует то минное поле из болезненных событий и запретных тем. Улыбка едва трогает уголки девичьих губ, потому что круг всё же сузился. — Что дальше, Даня? — её вопрос явно не о его переходе или фигурном катании вообще, он о личном, о том, что сидит глубоко внутри и загорается мягким жёлтым светом, стоит им приблизится друг к другу. Он молчит какое-то время, но она и не ждёт простого, быстрого ответа. Такого просто не существует. — Я не знаю, — он тяжело выдыхает. — Я должен… Должен разобраться, решение принято, но цели размыты. Для него всё происходящее болезненно: его голос неуверен и слегка дрожит. — Значит, мы отыщем их вместе, — произносит Щербакова почти шёпотом, будто боится, что остальной мир услышит её обещание. Даниил выглядит огорошенным — моргает, словно девушка перед ним говорит на совершенно незнакомом ему языке, и с осторожностью выдыхает одно лишь: — Что?