Золотой час

Рассветное солнце, только встающее из-за горизонта, мягко гладило первыми лучами крыши и улицы, мокрые после ночного дождя, а сине-розовые тона неба придавали им почти сказочный вид. Фотографы и художники не зря зовут это время золотым часом — свет первых утренних лучей погружает мир в мягкое светлое безмолвие — на несколько часов перед суетным днём. Тихон любил это время. Серёжа тоже бывал им очарован — когда его удавалось добудиться с утра или когда он не клевал носом от бессонной ночи. Но от редкости моменты, когда им удавалось вместе встретить рассвет, были ещё ценнее. Тем более, что Серёжа сам становился похожим на солнышко — заспанное, но такое милое со сна… Тихон улыбнулся, оглядев сонную улицу в ожидании такси. Может, поэтому он предпочитал теперь ездить к Серёже ранним утром — ну и ещё потому, что с утра не было ни пробок, ни множества людей, с которыми нет такого желанного уединения — ведь порой так хочется быть с любимым человеком наедине в целом мире… В ноздри скользнул приятный запах нежно-розовых роз из букета, который Тихон сжимал в руке. Жизневский как-то принёс такие на Серёжин спектакль — помнится, терпеливо дожидался его где-то за углом, чтобы не заметили… — Вау! — Серёжа с удовольствием вдохнул запах цветов. — Это мне? — Тебе, тебе, — рассмеялся Тихон, хлопнув его по спине. — Нравится? — Они чудесны! — просиял Горошко и вдруг хихикнул. — А без шипов они на случай, если я решу тебе в лицо ими двинуть во время ссоры? — Ну, об этой стороне я не задумывался, — протянул в ответ Жизневский. — А надо было? — Нет, — Серёжа довольно улыбнулся, обнимая его. — Спасибо, ты лучший! Сигнал подъехавшего такси выдернуло его из воспоминания — Тихон поспешно оправил цветы и осторожно влез в машину. — Далековато, — цокнула языком молодая светловолосая таксистка (Ирина, как сообщило ему приложение). — Музыка не помешает? Тихон заверил, что не помешает, и уставился в окно, рассеянно наблюдая за видами и слушая полившуюся из динамика песню. А на кухне суп мой стынет, в голове одно: я тебя люблю. Мяч гоняю по двору, в голове одно: я тебя люблю. Все хорошие и плохие, в голове одно: я тебя люблю. В этом городе где-то ходишь, всё никак тебя не найду… Тихон вновь улыбнулся, поставив в голове заметку поставить поездке пять баллов за музыкальный вкус таксистки — очень песня подходила настроению. «В этом городе где-то ходишь…» — настойчиво повторялась в голове строка, хотя песня давным-давно бежала дальше. Проносившиеся в окне просыпающиеся улицы способствовали, а думал Тихон, как всегда, о Серёже. Он и не помнил, когда именно стал ассоциировать с ним питерские улицы. Может, ещё во время съёмок «Грома», а может, позже, когда их отношения проходили своеобразный конфетно-букетный период. Хотя в их случае это был скорее период общих пьянок и поедания шавермы на крыше, точь-в-точь как у их героев в фанфиках по фильму, которые они как-то читали, будучи до изумления пьяными — удивлённые и блестящие Серёгины глаза тогда явно намекали что-нибудь из этих фанфиков повторить, лучше рейтингом повыше, ну а кто такой Тихон, чтоб ему отказать?.. Так или иначе, теперь всё в Питере говорило Тихону о Горошко. И может, потому он ещё больше полюбил этот город с тех пор, как они стали парой… Вдруг безумно захотелось закурить, причём те самые сигареты, которые частенько курил Серёжа — Тихон так привык к ним, что давно не покупал никакие другие. От разметавшихся по подушке волос Горошко пахнет сигаретным дымом и шампунем с нотками цитруса — запах такой уютный и привычный, что сразу смывает все тревоги прошедшего дня. — Тиша… — Серёжа подтягивается ближе, обнимает, жадно тянется за поцелуем — Тихон не видит причин ему отказывать, отвечает на поцелуй так же жадно, словно его губы — вода в пустыне, катает на языке вкус этих губ, тёплых, слегка обветренных, снимает с них заполошное, просящее «Тиш, Тиша», спускается поцелуями ниже, к шее и ключицам и дальше, пробегается пальцами по выступающим рёбрам — Серёжа после «Грома» все ещё не добрал сброшенный вес — прижимает его к себе крепче, чтобы кожа к коже, сердце к сердцу, впитывает тепло тела и вновь утягивает в поцелуй, словно в омут… — Приехали, — голос таксистки вновь вырывает из воспоминаний — замечтавшийся Тихон отряхивается, моргая, словно разбуженный, поспешно расплачивается и, подхватив букет, выходит из машины, поймав напоследок взгляд таксистки — задумчивый и, как на долю секунды кажется, сочувственный. Дорога Тихону хорошо знакома, даже нет нужды смотреть по сторонам — ноги, кажется, ведут его сами. Привычные ориентиры — уходящая вдаль дорожка, два поворота, разросшиеся кусты сирени… Кованая ограда в затейливых завитушках и такая знакомая улыбка на чёрно-белом фото памятника. — Привет, Серёнь, — подходя ближе, Тихон приветственно касается камня, привычно холодного. — Как ты тут? Серёжа улыбается и, конечно, не отвечает. Тяжёлой тёмной земли на могиле почти не было видно за тонной цветов. Только ещё виднелась над ними чёрно-белая фотография с траурной лентой наискось. Серёжа смешливый, вихрастый, задорно улыбающийся. Не верилось, что не живой больше. Стоявший рядом Дима не стеснялся бегущих по лицу слёз, хотя на него многие оборачивались. Тихон бы не стеснялся тоже — но не мог и слезы выдавить. Только холодный ком стоял поперёк груди, мешая дышать. Может, оно и к лучшему, думал он. Задохнуться бы и упасть рядом, и пусть закопают тоже, ведь жизнь, кажется, закончилась с тем звонком в пять утра… После него, кажется, каждый вдох давался с трудом и казался таким бессмысленным. Они подошли ближе в числе последних, когда народ уже разошёлся. Замерли рядом с могилой, глядя на завалившие её цветы. Дима улыбнулся сквозь слёзы. — Спи спокойно, Серёж, — тихо сказал он, касаясь стеблей алых гвоздик. Тихон покачнулся. «Спи спокойно, Серёж,» — говорил он Горошко, просыпавшемуся от кошмаров после роли Разумовского — тот вскоре улыбался и вновь засыпал, пряча голову у него на груди, и спокойно спал до самого утра, пока Тихон наслаждался теплом и приятной тяжестью его тела рядом… Больше его не будет. Никогда. Он хрипло вздохнул и снова качнулся — Дима подхватил его за плечо, прижимая к себе. — Тиш, ты как? — взволнованный шёпот на ухо. Он криво усмехнулся. — Отведи меня домой, Дим, — тихо сказал он. — Отведи меня домой… Сейчас слёзы сами льются из глаз — какое-то время Тихон просто позволяет им стекать вниз по лицу, потом досадливо стирает их рукавом, и, осторожно положив цветы к подножью памятника, снова долго смотрит в навеки застывшие Серёжины глаза. - Грустно мне без тебя, - тихо говорит он, опускаясь на корточки и касаясь чуть влажной земли. - Дня не проходит, чтоб о тебе не думал... В мыслях пронеслись те самые тяжёлые недели после его смерти - болезненные, мутные от алкоголя и мертвящей пустоты на душе, когда могильная земля словно упала и на его грудь, мешая дышать. Может, в конце концов он и сам бы лёг рядом с ним в землю, чтобы не мучиться - спасла поддержка друзей и воспоминания о счастье, которые он пообещал себе хранить. Серёжа не хотел, чтобы Тихон его забывал. И он пообещал, что сделает для этого всё. И воспоминания спасали. Медленно, но верно они латали разверзшуюся в душе дыру, исцеляя боль и оставляя одну благодарность - за то, что заставлял смеяться, за то, что любил, за то, что был. И эта благодарность останется с ним навсегда - даже когда Тихон отгорюет своё и (если) полюбит снова. В голове одно - я тебя люблю... - Люблю, - улыбаясь сквозь набежавшие снова слёзы, произносит Тихон. - Люблю тебя, Серёнь. Очень. Солнце поднимается всё выше, озаряя макушки деревьев. Солнце Тихона уже год спит под землёй, но в его душе светит по-прежнему любяще и мягко - в вечном волшебном сиянии золотого часа.