Калейдоскоп иллюзий

Повсюду был холод. Он пробирался через изорванную одежду под самую кожу, промораживал кости, лишал способности двигаться. На грязной челке сединами собрался иней, спрятав под собой спекшуюся кровь из разбитого виска. Плешь, оставшаяся уродливым шрамом над ухом, снова открылась глубокой раной от сильных ударов. Эдвард больше не мог сражаться. Даже просто прикрывать лицо не получалось. Единственную руку привязали накрепко к стальному колену, запястье онемело и перестало ощущаться, кровь до него попросту не доходила в необходимом количестве. Боль иногда отступала, напуганная холодом темных подземелий, но вскоре возвращалась вместе с тупым отчаянием под звук чеканных шагов за дверью. Они напоминали траурные барабаны, что играли мелодию смерти накануне казни. Химер и Такера Эдвард больше не видел. Собственно, он вообще теперь мало что видел: многочисленные удары затылком принесли плоды. Глаза слабели с каждым днем, зрение падало, размазывая картинки в сюрреалистические пятна, причем, отнюдь не всегда цветные. Но от этого не менее жуткие. С памятной попытки побега, завершившейся неудачей, в каземат пленника заходил только Рой. Тот самый, фальшивый. Он уже ничего не просил – только ломал. Психика трещала по швам от каждого слова, произнесенного родным голосом с чужими интонациями. Тело не успевало оправляться от побоев. Последней каплей стала вывернутая рука. Плечевой сустав систематически пульсировал, и лишь от него одного исходило слабое тепло, не позволявшее окончательно замерзнуть. Вопреки собственному бессилию, Эдвард сопротивлялся до последнего. С порога набрасывался на тюремщика, чтобы освободить дорогу на волю, но раз за разом терпел провалы. Псевдо-Рой не дрался, словно развлекаясь от полуслепых ударов наугад, и смеялся. Сипло, напряженно, скрипуче, мерзко. Это сводило с ума, и приходилось мантрой, набившей оскомину, твердить про себя, что человек перед ним – подделка, а настоящий полковник находился на службе. Поначалу срабатывало, но уже к пятому визиту сознание дало сбой. Эдвард едва не придушил лже-Роя, повалив того на ледяной пол. После попытки освободиться превратились в попытки убийства. Со временем стало удаваться. По весьма скромным подсчетам, тюремщик был мертв около десятка раз. Однако, вопреки данному факту, продолжал приходить. Никакая логика, никакое самоубеждение уже не помогали. Разум почти привык осознавать жуткую правду: Эдвард своей рукой обрывал чужую жизнь. Пусть не по желанию, а из необходимости, от безысходности, но обрывал. Само понимание вынуждало запястье дрожать от животного страха. Он плакал первые пару смертей, но, привыкнув, перестал. В душе поселился тот же холод, что и в теле, голова отказывалась работать и переваривать информацию. Мысли даже не путались – просто испарились. Имя, что помогало держаться, служило опорой остаткам надежды на лучшее, ныне ассоциировалось исключительно с болью и ужасом. Эдвард больше не вспоминал его и не произносил вслух. Он устал. Устал сопротивляться, устал бессмысленно продолжать борьбу за свободу и жизнь, устал видеть и слышать. На него навалилась апатия, размазав по бетону, как краску по стеклу. Не хотелось есть, пить, спать, дышать. Все начало казаться настолько незначительным, что раньше Эдвард, пожалуй, испугался бы подобного своего состояния. Сейчас ему было наплевать. Некогда самым жутким кошмаром, от которого замирало сердце и холодела спина, была смерть Роя, кою однажды удалось пережить. Ныне он исчез, испарился, смытый горячей кровью того, кого боялся потерять. Кровью, пущенной именно им, Эдвардом. Разум не выдержал и надломился. По правде, это началось еще с момента остановки дорогого сердца в военном госпитале. Тогда что-то внутри умерло вместе с Роем, стержень воли треснул, не дав полноценно оправиться от потери. Даже когда напарник неожиданно воскрес и вернулся, рана не затянулась. Легче не стало, но и ухудшений особых не наблюдалось. Зато они аукнулись здесь, в заиндевевших подвалах, без света и звуков. Ослепшие и немые, эти подвалы не просто сводили с ума – высушивали душу, выпивали до дна, как изможденный пленник – воду. Больно не было, не было и страшно. Эдвард просто лежал на полу, вцепившись бесчувственными пальцами в протез и смотрел бессмысленным взглядом наверх, туда, где наверняка располагался потолок. Его не удавалось увидеть или почувствовать. Из всех ощущений сохранился лишь холод, усилившийся после очередного пробуждения в одиночной камере. С запястьем, привязанным к колену. Движения сковало неудобной позой, левый бок сводило судорогой, спину заклинивало. Она затекла и онемела. Попыток освободиться больше не предпринималось. Отняли возможность. Бросили безвольной куклой в чулан, будто надоевшую игрушку. В голове изредка всплывали обрывки фраз, сказанные лже-Роем в моменты их коротких разговоров. О том, что все, происходившее снаружи, Эдварду лишь приснилось, пока в реальности он лежал без сознания под зданием Центрального Штаба. О том, что настоящий полковник Мустанг никогда не воскресал и не воскреснет, потому что его похоронили больше полугода назад. О том, что Такер и химеры давно ушли отсюда. О том, что люди на поверхности продолжали гибнуть. О том, что пропавшего юного Государственного Алхимика не искали и не собирались, ибо уже отдали ему почести посмертно. Эдвард не верил, старался не верить, отмахивался от навязчивого голоса, знакомого и совершенно чужого. Но правда состояла в простой истине: в плену он был один, и никто не торопился спасать его. Шло время, шло медленно и мучительно, проводимое в звеневшей молчанием тишине каменного мешка. И очередной визит тюремщика принес с собой невольное признание. Слова, казавшиеся ложью, вполне могли таить под собой жестокость реальности. Измученный разум сдался – Эдвард поверил. Поверил и смирился. Он так и не понял, чего именно от него хотели, потому что просьбы, требования закончились множество обмороков назад. Однако теперь стало безразлично. Никакая воля не способна выдерживать постоянный натиск подобных обстоятельств. Эдвард сломался. Сломался и морально, и физически. Взгляд опустел, глаза бездушно остекленели, напомнив рыбьи, тело скрючилось на полу без движения и заметного дыхания. Голодный желудок еще периодически сводило спазмами – Эдвард чувствовал их отстраненно, будто наблюдал из партера за кем-то другим, незнакомым. Нога, левая, живая, простреливала аж до бедра, когда криво сраставшиеся кости вновь надтрескивались от конвульсивного вздрагивания. Губы ссохлись, прилипнув друг к другу на остатках вязкой, густой слюны, испарившейся перед прошлым сном. Хотя сном это удавалось назвать лишь при огромном усилии фантазии. Эдвард просто проваливался в себя ненадолго: сгущался вечный полумрак до абсолютной черноты, тишина отражалась от ушных перепонок мерзким протяжным писком, тело полностью переставало ощущаться. Неизменным оставалось одиночество – ничего кроме. Даже холод отступал на второй план. Но было уже наплевать. Вместо крови по жилам лениво текло промерзшее безразличие. *** Когда со скрипом открылась дверь, Эдвард спал. Тихо, неподвижно, с широко открытыми глазами, слепо уставившимися в потолок. Фигура, освещенная со спины, приблизилась, тяжело протопав военными сапогами по неровному бетону и пнула едва вздымавшиеся ребра. Пленник не отреагировал, безвольно перекатившись со спины на бок от инерции удара. Грубые пальцы ухватились за светлые волосы, свалявшиеся в грязный жесткий ком, и дернули вверх. Голова приподнялась, повинуясь силе, но взгляд ни на секунду не прояснился. Плечи повисли тряпкой, скрюченные пальцы не дрогнули. Недовольно фыркнув, мучитель отбросил Эдварда прочь, и тот, проехавшись лицом по выступам пола, замер в странной полусогнутой позе. – Вот досада, – удрученно вздохнул Рой, выпрямившись в полный рост. – Обидно, что любимая игрушка так быстро сломалась. Если бы осталось хотя бы малейшее эхо от некогда имевшихся чувств, Эдвард, пожалуй, усмехнулся. Но губы не разомкнулись, взгляд по-прежнему пустовал. Апатия прочно держала в своих объятиях. Он проснулся частью истерзанного сознания – тело отказывалось шевелиться. Да и не хотелось, впрочем. – Эй, коротышка! – окликнул его Рой, наградив очередным пинком по бедру. Ни намека на ответ не последовало. – Ну не игнорируй меня, я же вижу, что ты еще живой! Если бы остались силы, Эдвард, пожалуй, ответил. Сказал бы привычное "нет", короткое, сухое, и продолжил лежать, степенно примораживаясь к полу. Слабость и безволие одержали верх над призраком эмоций – только тишина терзала уши. Она больше не касалась души и разума, которые на протяжении долгих недель методично уничтожали. Сперва избиениями, потом пытками, а под конец – ложью. Настолько реальной, что правда проигрывала ей в неравной борьбе. – Эх, вот и что мне теперь с тобой таким делать? – риторически вопросил Рой, присев на корточки подле сломленного пленника. Ладонью без особых усилий перевернул его на спину и заглянул в измазанное пылью, кровью и застарелыми слезами лицо с мертвыми глазами, потускневшими от темноты, просочившейся невозможно глубоко, дальше сердца. – Ты нам нормальным нужен, а не тряпочным манекеном. Если бы не песчаная сухость в онемевшем рту, Эдвард, пожалуй, плюнул бы в ненавистную рожу. За последнее время она начала вызывать приступы острой, колючей злости, затмившей прошлые чувства. Теплота, привязанность, спокойствие канули в Лету, благополучно унесенные неумолимыми волнами вечной реки смерти. На их место пришли иные: раздражение, ярость, ненависть. Почему-то Эдварду казалось, что он забыл нечто важное, упустил из виду, не придал должного значения. Однако осколки разума не могли навести на след верной мысли, и догадка терялась в пустоте. – Давай, мелочь, реагируй на меня! – нетерпеливо потребовал Рой, тряхнув молчаливого слушателя за плечо. Тело послушно качнулось из стороны в сторону, голова, как на шарнирах, описала полукруг, завалившись набок. Сталь протеза, связанная с единственной рукой, с громким скрипом царапнула бетон. Больше ничего не произошло. Если бы остались эмоции, Эдвард, пожалуй, посочувствовал бы проскользнувшему в чужом тоне злому отчаянию. Его самого одолевало нечто подобное в первые дни пребывания в заточении. Он отлично понимал, каково это: стараться без отклика и результата. Смотреть с толикой надежды и видеть безразличное отсутствие присутствия. Прислушиваться в ожидании ответа и получать в награду тишину. Внутри не дрогнуло – чувства поглотил разлом треснувшей психики. Ничего лучше и понятнее Эдвард не ощущал за всю свою жизнь. Мир утратил краски и оттенки, лишился трудностей выбора и неразберихи мыслей, стал простым и монохромным. Ныне именно так выглядело счастье: безлико, мертво, зеркально. – Вот черт! – в сердцах ругнулся Рой, оттолкнув пленника и отвернувшись в сторону. На миг задумался, поднялся, пнул Эдварда напоследок для порядка и направился к выходу. – Ну и дохни тут! Всем наплевать: тебя уже похоронили. Если бы сообразил, что такое слезы, Эдвард бы, пожалуй, заплакал. Он смутно помнил, как больно делали раньше такие слова, ибо теперь они даже не тронули его. Повсюду была дыра. Кроме нее ничего не осталось. Пустоты было невозможно коснуться. *** Почему Рой вернулся, Эдвард понял не сразу, заторможенно, поздно. После того, как его перевернули на живот и сдернули рваные военные штаны. После того, как расстегнулась за спиной молния таких же, и к обнаженным ягодицам прикоснулись широкие ладони в белых перчатках. Он понял, что все-таки плакал. Мокрое от слез лицо обдало сквозняком, вынудив зажмуриться. – Я тебя заставлю сопротивляться, мелкий сученыш, – прошипел Рой над ухом, и Эдвард почувствовал болезненное вторжение. С губ, разлепившихся с сухим треском, слетел сиплый, слабый вскрик. Глаза расширились от осознания происходившего, глубоко внутри шевельнулся испуг, плавно перетекший в панику. Чужие пальцы вцепились в холодные бледные бедра, до бессознательного спазма, оставив отличную почву для будущих синяков. Они удерживали Эдварда, чуть приподняв от пола для удобства, но лицо его оставалось по-прежнему лежать на бетоне. Толчок – и снова боль, острая, резкая, оглушавшая. Пленник зажмурился, инстинктивно попытавшись отстраниться, однако сумел лишь перенести вес верхней части торса на стальное плечо и обернуться. Рой хищно усмехнулся, поймав взгляд золотистых глаз, неверивший, испуганный. Живой. Опять подавшись вперед, он негромко спросил: – Разве не этого ты ждал от своего ненаглядного Мустанга, когда вас прервали в кабинете? В первый миг подумалось переспросить, но даже этой секунды ему не дали, вновь ворвавшись в неподготовленное, изломанное тело. Оно медленно отогревалось за счет чужого тепла, грубых прикосновений и резких движений. Нет, пришел четкий ответ. Не этого. По крайней мере, точно не так. Возвращались толчками ощущения, заполняя разверзнувшуюся недавно пустоту. Эдвард только теперь осознал, что с ним делали. От этого осознания захотелось кричать в голос – заиндевевшие связки не слушались, издавая жалобные хрипы. Нутро рвалось весьма громко, спазмированное дрожью, но насильника подобные мелочи явно не смущали. Он продолжал двигаться без особого ритма, сбито, неумело, зато невыносимо глубоко. Проникновения облегчила кровь, тонкими струйками расчертившая раздвинутые против воли ноги. Эдвард отвернулся, уткнувшись лбом в пол. Оказалось невыносимо чувствовать себя настолько унизительно беспомощным и при этом видеть знакомое до замирания сердца лицо сзади. Мышцы поддавались натиску неохотно, конвульсивно вздрагивая, и эхо их усилий разносилось повсюду. Они расступались под чужим напором, впуская дальше. Наконец Рой вошел до упора, звонко шлепнув бедрами по истощавшим ягодицам. Эдвард сжал кулак, дернув его вверх. Веревка больно впилась в кожу запястья, содрав ее верхний слой. Это позволило отвлечься ненадолго, чтобы хотя бы вздохнуть. Он словно очнулся от некоей прострации, куда его загнало затянувшееся пребывание в глухих подземельях. Хрипы захлебнулись упрямством, затихнув. Эдвард прокусил губу, от очередного толчка проскользив на свежей ране скулой по полу. Пытаться кричать и дальше ему претило. Наконец он понял, что же настолько важное упускал. Грубая мразь за спиной не могла быть Роем. Пусть они походили друг на друга внешне, но отличий сыскалось куда больше. Да, в последнюю ночь рядом с напарником Эдвард признал и принял собственное желание пойти до конца, не остановившись на поцелуе. Однако никто не знал подобных деталей, кроме двоих, присутствовавших в кабинете. Значит, за ними следили. Не известно, насколько долго, но точно следили. Причины сейчас не имели значения – исключительно следствия. А следствием стало бесстрастное, отрешенное изнасилование. Эдварда с самого начала пытались свести с ума. К сожалению, достаточно успешно, потому что он даже перестал отделять правду от лжи, реальность – от вымысла. Сейчас, в чужих руках, изменилось мало. Рассудок не вернулся, мысли появлялись и пропадали. Задержалась всего одна: Роя здесь не было, никогда. Из глубины вынырнула воля к жизни и свободе, подкрепленная злостью и отвращением. Собравшись, Эдвард перекатился на бок, соскочив с неумелой подделки, и, приподнявшись, пнул его в грудь стальной стопой. Тот сдавленно охнул от неожиданности, отшатнувшись и сев. Эдвард не дал ему ни малейшего шанса опомниться, с разворота ударив той же ногой по виску, и поднялся с кувырка через плечо. Колени подкосились, с хрустом живое встретилось с полом, окатив волной боли, такой мощи, что перехватило дыхание и волосы на затылке встали дыбом. Едва совладав с собой, Эдвард бросился вперед, врезавшись лбом в чужую переносицу, опрокинув насильника на спину и рухнув рядом. Из горла вырвался животный рык. Протез слепо врезал наугад, попав четко в обнаженный пах. Псевдо-Рой вскрикнул и инстинктивно подтянул ноги к груди, сведя их вместе, тут же получив повторно по разбитому лицу. Следующим ударом его отбросило к стене. С губ слетел дикий смешок, исполненный полуистеричной радости. – Смотри-ка, как быстро ты ожил, – произнес гнусаво, приоткрыв заплывавшие гематомами глаза. – Давно, наверное, мечтал, чтобы тебя трахнули. – Заткни пасть, урод! – обезумев от слепой, чистой ярости, отозвался Эдвард срывавшимся голосом, червем подползая к гоготавшему врагу. Пальцы отогревшейся ладони нащупали спрятанный под стальной коленной чашечкой рычаг и повернули. Протез с тихим щелчком отсоединился, выйдя из пазов. Веревка соскользнула со штыря, оставшегося на месте ноги, освободив руку. И в следующую же секунду, оскалившись на растерянный взгляд напротив, перехватив искусственную конечность поудобнее, Эдвард обрушил ее на окровавленное лицо лже-Роя. – Ненавижу, мразь! Сопротивления не последовало, как и хоть какой-нибудь иной реакции. Череп проломился с третьего удара, но пленник продолжал размазывать своего тюремщика по стене и полу с завидным упорством. Остановился только, когда от головы не осталось даже шеи и – частично – плеч. Отвратительный смех оборвался, под протезом хлюпало густое месиво. В изгибах стали застряли куски розоватого с багровыми прожилками мозга. Тяжело дыша от истерического приступа иррационального счастья, Эдвард небрежно положил рядом то, что стало его персональным оружием свободы. Сосредоточено прищурился, отыскав наиболее легкодоступный шуруп, и выкрутил его неверными пальцами. Резьбой начертил перед собой круг преобразования и активировал, заострив крошечную деталь, превратив обрубок колена в подобие костыля, а непосредственно протез – в клинок, обхватывавший запястье и часть предплечья. Рядом заискрили молнии. Эдварду не нужно было оборачиваться, чтобы понять: убитая в очередной раз тварь начала восстанавливаться. Свет, пусть и мигавший, пришелся как нельзя кстати, позволив хорошенько прицелиться. Лезвие пронзило чужие ребра и сердце, пробив тело насквозь, царапнув холодный бетон, и резко устремилось вверх, поделив фигуру надвое. Рука не дрогнула, привыкнувшая к убийствам. Молнии погасли мгновенно, вновь оставив Эдварда в полумраке. – Ты сдохнешь здесь, сука, – прошипел он себе под нос, завершив одну формулу на собственной груди и принявшись за следующую. Круги, сочившиеся кровью из-под заостренного шурупа, замыкались друг за другом с немыслимой скоростью. Когда они были закончены, юный Государственный Алхимик бросил короткий безумный взгляд на изуродованный труп, горько улыбнувшись ему. – А я сдохну с тобой. Раскрытая ладонь коснулась пола, слабо мигнула на бедре вспышка реакции – и отовсюду раздался грохот. Здание начало рушиться, заваливая подвалы и хороня под глыбами осколков двоих врагов.