Калейдоскоп иллюзий

Еще не открыв глаза, Эдвард уже успел пожалеть, что до сих пор был жив. Укол транквилизатора подействовал на славу, впрочем, как и всегда. Сознание смогло вволю отдохнуть, но тело – нисколько. Последние дни казались бесконечными и полными боли. Такер приходил каждое утро, чтобы повторить свое предложение равноценного обмена – Эдвард упрямо отказывался. Тогда его били. Не просто бездумно колотили, а почти пытали, методично ломая кости и выворачивая суставы. Пара человекообразных химер, выживших после зачистки подвалов Центрального Штаба. Они оказались отличными палачами. Точно знали, как причинить ровно столько страданий, чтобы не убить, а лишь непоправимо покалечить. По первости Эдвард защищался, используя стальную ногу, как щит и оружие, а потом перестал. Силы покинули его, превратив в тряпичную куклу. Живое колено, пораненное из-за собственной неосторожности, теперь смотрело оголенной костью, торчавшей из-под разорванного мяса. Ступня повернулась набок, ритмично пульсируя лопнувшими связками и растянутыми мышцами. Пара пальцев наверняка были сломаны. Снимать сапог и проверять не хотелось. Спина пестрила кровавыми полосами от хлестких ударов всевозможными предметами, что находились в зоне досягаемости химер. От рубашки остались лишь жалкие лохмотья, пропитавшиеся багрянцем, который засох и затвердел, при любом движении раздражая незаживавшие раны. Голова беспрестанно ныла, словно кто-то выбивал равномерную дробь по затылку, где под волосами пряталась титановая пластина, заменявшая часть черепа. Раньше Эдвард не горел желанием проверять ее наличие, а ныне убедился с посторонней помощью. Когда его бросали, словно мусор, спиной о стены, она звонко стукалась о твердые камни, и этот лязг потом еще долго бродил эхом в ушах. Перед глазами все плыло, не собираясь приобретать четкие очертания в обозримом будущем. Казалось, зрение решило покинуть его следом за силами. Но воля к жизни с лихвой компенсировала все. Эдвард не собирался сдаваться без боя. Пусть и столь неравного, одностороннего. Он твердо знал, что способен выдержать очень многое. Ничто не могло быть больнее и страшнее смерти Роя, с фактом которой удалось протянуть целых полгода и найти способ двигаться дальше, перешагнув тяжелую утрату. Даже здесь, в холодных подземельях, Эдвард не боялся. Спокойно и отрешенно оценивал ситуацию со стороны и искал из нее выходы. Просто не находил. Его трясло от начавшейся недавно лихорадки. Дыра на колене загноилась, и вонь отмиравшей медленно плоти заполняла помещение, в котором пленнику позволяли отдыхать. Инфекция распространялась медленно, постепенно, заглушаемая уколами с лекарством. Их Такер ставил лично, чтобы следить за состоянием норовистого пациента. Эдвард не упускал возможности высказаться от души и зарядить стальной пяткой промеж очкастых глаз. Ему было откровенно наплевать на боль и выжигавший изнутри жар. Он не собирался умирать из-за подобной глупости. Сгиб локтя пестрил гематомами – следами не удавшихся инъекций. Пара игл так и остались внутри, затерявшись в волокнах сведенных судорогой мышц. Извлекать те никто не собирался – Эдвард привык к их наличию. В конце концов, граммом металла больше, граммом меньше. На фоне прочего и не замечалось даже. По крайней мере, холод отступил. Иней, застилавший пол, таял под натиском жара искалеченного тела. Он отступал к углам, скалясь неприветливо острыми льдистыми клыками. Эдвард криво усмехался, не шевелясь. Его не трогали уже приблизительно третий день. Сосчитать точно не представлялось возможным из-за отсутствия часов и естественных источников света. Ориентироваться во времени он перестал после первой же дозы транквилизатора. На вскидку, минула неделя, не меньше. Глубоко вздохнув, Эдвард едва не взвыл. Треснувшие от точных ударов ребра незамедлительно напомнили о себе переливами ослепительной боли всех возможных оттенков. Смерть постепенно начинала казаться не столь отвратительной идеей. Но некая часть сознания продолжала цепляться за призрак, что, предположительно, ждал снаружи. По другую сторону плена. От двери послышались шаги, и Эдвард чуть повернул голову, нахмурившись. Палачи явились за своей жертвой. Видимо, его ожидала очередная порция "уговоров". Что ж, он отдохнул достаточно, чтобы достойно выдержать следующие несколько часов на грани. *** Сознание возвращалось порционно, толчками. Сперва в голову ворвались смазанные звуки, оглушительно громкие на фоне вечной тишины. За ними последовали запахи, от которых конвульсивно дернулся желудок, благо, давно пустой. Последним пришло зрение, оформив косыми пятнами фигуры говоривших. Их было трое, один грозно возвышался над остальными. Такер и его верные шавки. Скривившись от отвращения, Эдвард уронил запрокинутую голову на грудь, услышав мерзкий хруст заиндевевших в неудобном положении суставов. Боль от шеи мгновенно отдалась в глаза и затылок, спровоцировав слабый стон. Тело затекло и промерзло насквозь, перетянутое, ко всему прочему, толстыми веревками. Сморгнув выступившие слезы, он прищурился, чтобы навести резкость и рассмотреть хоть что-нибудь. С третьей попытки удалось. Почему-то Эдвард сидел на стуле, намертво привязанный к стальной жесткой спинке. Протез был насквозь проткнут ножкой в области икры, чуть выше лодыжки. То же колено, что еще недавно заживо гнило, теперь скрывали плотные бинты, не давая его согнуть. Боль прошла. От подобного открытия стало обидно. Лучше бы продолжали мучить, чем брались помогать. – Очнулся наконец, – издевательски улыбнулся Такер, жестом отослав своих солдат. Те коротко кивнули и скрылись за дверью. – Как ты себя чувствуешь? – Лучше всех, и отнюдь не благодаря вашей заботе, – хрипло отозвался Эдвард, выпрямившись через силу. На разбитых губах мелькнула ухмылка, кривая, озлобленная. Пальцы, обескровленные, бледные, коротко дрогнули в попытке сжать кулак. Не вышло. – Так и знал, что ты снова начнешь грубить, – делано удрученно вздохнул собеседник и тут же вновь стал серьезным. – Я в последний раз спрошу: ты поможешь мне создать философский камень? – Не устану это повторять: можешь отправляться в задницу вместе со своим булыжником, – произнес Эдвард, смачно сплюнув на пол в сторону своего тюремщика и хищно оскалившись. – Хоть убей – не соглашусь. – Жаль, – покачал головой Такер, подняв вверх когтистую лапу. – Я так не люблю напрасные смерти. В помещение вошли его подопечные. На длинных толстых поводках они втащили громоздкую тушу, бросив ее почти у самых ног пленника. Когда к нему обернулась знакомая кошачья морда, сердце будто остановилось. Мощные лапы были перебиты, сухожилия разрезаны, лишив зверя возможности двигаться. Дышала она тяжело, поверхностно и через раз, словно забывала. – Я убью тебя, – пообещал Эдвард сдержанно, едва усмирив разгоревшуюся внутри ненависть, замешанную на кристально чистой ярости. Он не желал видеть то, что должно было вот-вот произойти, но не смел отвернуться от подернутых поволокой обреченности глаз ребенка. "Наверное, у меня был такой же мертвый взгляд, когда Рой нашел меня в доме бабули и Уинри", – подумал зачем-то, стиснув челюсти. Пальцы все же смогли собраться в кулак, но сдвинуться с места не представлялось возможным. – Приятного аппетита, мальчики, – негромко сказал Такер и, отвернувшись, удалился. Двое химер разом набросились на Софию, удлинившимися когтистыми пальцами впившись в грудную клетку и мягкое брюхо. Эдвард закричал, когда она страдальчески взвыла, но почти не услышал собственного голоса. Мохнатая шкура жертвы разошлась под давлением, на камни хлынула кровь. Острые клыки полузвериных пастей начали рвать теплое мясо, омерзительно чавкая и быстро проглатывая крупные куски. Внутренности кошмарным фейерверком разлетелись в разные стороны, бурая жижа хлюпала оглушительно громко. С хрустом ломались кости, когда раскрылись ребра, дав доступ к легким и сердцу. София беззвучно открыла рот в последний раз, из ее глаз текли едва заметные слезы. Она захлебывалась собственной кровью и надсадно хрипела, пытаясь произнести знакомое имя, но не могла. Вдруг из-под толстого слоя шерсти к Эдварду потянулись человеческие руки, маленькие, совсем еще детские, с короткими пухловатыми пальчиками. Они из последних сил схватились за его перебинтованную ногу, а потом безжизненно упали подле. Двое химер удивительно быстро дожирали останки девочки, которая больше никогда не улыбнется солнцу. Девочки, у которой были совершенно удивительные зеленые глаза и светлые волосы оттенка позднего рассвета. Только теперь Эдвард заметил, что все это время продолжал кричать. Нечеловечески, безумно, сорвав голос до немого сипения. Связки в глотке саднили, не издавая ни единого звука. По щекам лились соленые слезы, развозя по лицу застарелую грязь. Химеры разделили между собой сердце Софии и старательно пережевывали его – Эдварду казалось, что это его сердце было у них в окровавленных лапах. Боль разливалась повсюду упругими толчками отчаяния. Дернувшись в последний раз, он вдруг резко затих, словно кто-то выключил. Перестал рваться из крепких пут, зажмурился и прокусил губу насквозь. Все старания развеялись прахом, все попытки помочь Софии, вернуть ей прежний облик. Голова безвольно повисла, задев грудь подбородком. Все было зря. *** Время неотвратимо двигалось вперед. Оно жило по собственным законам, которые диктовало миру. Оно никого не ждало, слишком спеша, чтобы оглядываться. Оно никого не щадило, ломая судьбы и обрывая жизни. Не потому, что было слишком жестоким, отнюдь. Просто наступало их время. Время неизбежного конца. Время. Сколько его прошло, Эдвард не знал. Он сидел, забившись в дальний угол темной каморки, куда бросили после показательной казни, и ритмично раскачивался вперед-назад, обняв рукой колени. На них же устроил голову, опустив лицо. Глаза, широко распахнутые, покрасневшие, дико смотрели в пол, а видели кровь. Темную, густую, с крошечными пузырьками воздуха. Она медленно растекалась лужей, затопляя разум. Сколько бы ни прошло времени, Эдвард помнил даже мельчайшие детали. Была гроза. Молнии за окном ослепительно сверкали, пойманные в отражение алхимической реакции в небольшом доме. Когда внутри все стихло, и развеялся плотный дым, явилась запоздалая боль в обрубке левой ноги. А взгляд машинально метнулся в центр преобразовательного круга. Оттуда смотрело нечто, совершенно не похожее на человека. Раскуроченная грудная клетка скалилась ребрами в потолок, где-то внутри слабо пульсировало сердце, выталкивая наружу густую темную мразь. Из безгубого рта вырывались облачка легкого пара, обозначавшие попытки произнести родное имя. Стеклянные глаза горели отблесками молний, жутко вытаращившись. И руки... Не руки даже – неправильный набор костей, отдаленно напоминавший их – тянулись к мальчишке, переступившему грань дозволенного. Не доставали, но продолжали пытаться, корябая пол ногтями, подползая ближе, силясь ухватиться за виновника случившегося. "Я виноват". Крупно дрожавшие пальцы зарылись в растрепанные светлые волосы, жестко стянув их на макушке, до боли. С губ сорвался полустон-полувсхлип, из уголка рта скатилась по трясшемуся подбородку капля крови. На дне зрачков вспыхнуло ненадолго пламя безумия, и почти сразу погасло. Сколько бы ни прошло времени, Эдвард не забудет ни единой мелочи. Две твари рвали еще живую плоть той, что когда-то была человеком. По каменному полу расползалась багровая лужа, переливаясь через распоротые края зиявшей раны. Наружу торчали вывернутые ребра, желтоватые, в тонких алых полосах. Под ними судорожно вздрагивали легкие, на которых подпрыгивало, влажно блестя, сердце. Подернутые поволокой глаза тусклыми зеркалами отражали электрический свет, заглядывая рассеянным взором в самую душу. Пасть открывалась в попытках произнести знакомое имя. А маленькие ручки, ровные, настоящие, вцепились в лодыжку виновника случившегося с немой просьбой о спасении. "Я виноват". Из груди с присвистом вылетел вой, веки плотно сомкнулись, зубы сжались до скрипа. Эдвард сильнее притянул колени к себе, ощутив, как затекла спина и замерзли ноги. Плевать. На все было плевать, кроме необъятного чувства вины и осознания собственной никчемности. За пять лет ничего не изменилось. Его по-прежнему преследовал один и тот же сюжет. Он до сих пор ничем не мог помочь дорогим для него людям. Только терял, имея возможность лишь наблюдать их страдания со стороны. Страдания, причиной которых стал сам. "Я виноват". Жесткий приговор времени звучал холодно и отрешенно. Оно меняло лица, места, обстоятельства, но всегда сохраняло данность. Словно картинка, что замерла на чересчур реалистичной фотографии. Это уже не просто давило мучительным грузом на плечи – это сводило с ума, становясь пугавшей закономерностью. Нечеткий взгляд боязливо поднялся из-за колен – сердце, одуревшее от горя, вновь с размаху врезалось в грудину, пытаясь разбиться, чтобы не чувствовать. У противоположной стены бесформенной кучей лежала темная шкура съеденной подчистую химеры. Немым укором совести она смотрела на Эдварда остекленевшими глазами беспричинно убитого ребенка. Словно в каком-то трансе он подполз к ней, все еще до конца не веря в произошедшее, и вцепился в жесткую шерсть неверными пальцами. Пустая. Мертвая. Подавшись вперед, упал в нее лицом, втянув носом омерзительный, затхлый аромат освежеванного трупа. И, оскалившись в немом вопле дикого осознания жестокой правды, истерично расплакался. "Я виноват".