Цветы

Это не начинается неожиданно, как гром средь ясного неба. Сначала — лёгкий кашель, ещё даже кашлем нельзя назвать. Простудился немного, с кем не бывает? Совершенно не стоит того, чтобы обращать внимание. Можно не заметить сначала, что с конца лета жёлтого, красного и оранжевого цвета средь листвы всё больше, а потом не успеешь и оглянуться, как деревья уже и вовсе стоят безлистные. А ведь если посмотреть через плечо назад, достать ещё относительно новые фотографии, вернуться в то время, то был только зелёный. Вот так и он не замечает или предпочитает не замечать, что с каждым днём становится всё хуже и хуже. Совсем понемногу. Всё ещё не стоит беспокоиться, это же сущий пустяк. Только если не выходить на улицу и в окно тоже не смотреть, разница в цвете листьев, или количестве снега, или цветущих деревьев становится вдруг слишком очевидной — и как можно было не заметить, что всё так изменилось? Гентаро в странном оцепенении смотрит на белые лепестки, полностью слившиеся бы с платком, если бы их не оттеняли несколько красных пятен. Это было только началом. Отдельных лепестков становится больше, за ними следуют и целые белые цветы, количество которых тоже увеличивается день за днём. О так называемой ханахаки Гентаро знает — слышал когда-то давно старую легенду, в которой, надо же, правды оказалось больше, чем можно было подумать. Но вот та часть, где говорилось, что это красиво — совершенно точно ложь. Перспектива безвременно скончаться, задохнувшись в крови и цветах, совсем не прельщает. А вот на бумаге и вправду выглядит намного красивее, такая трагичная история безответной любви. Переписывать, правда, приходится лишний раз — немного крови попадает на бумагу, в таком виде издателю нести нельзя. Проклятые белые цветы с красивым названием «тубероза», значение которых, как он узнаёт из книги, в которой говорится о языке цветов, так хорошо подходит Дайсу. Цветы — это, наверное, красиво. Столько всего сказано уже ими и о них, и не счесть. А ещё цветы можно подарить любимому человеку, но эта неизвестного происхождения болезнь почему-то считает, что делать это нужно именно так, жалко и неприглядно, просто на улице согнувшись в приступе кашля именно перед ним, прервавшись на полуслове. И ещё хуже от того, как Дайс осторожно, будто боясь только больше навредить, кладёт руку на спину, зная, впрочем, что так ничем не поможет — разве что переждать. А когда Гентаро замечает его взгляд, слишком и абсолютно точно искренне обеспокоенный — и вовсе хочется спрятаться куда-нибудь подальше. Ещё и потому что какая-то часть его всё ещё хочет придать этому то значение, которого нет. Дольше ударяться в отрицание не получается. — Я знаю этого человека? — неожиданно спрашивает Дайс, а глаза темнеют, когда Гентаро сжимает руку в попытке спрятать цветы от чужих глаз. — Знакомый один подцепил как-то, — отвечает на вопросительный взгляд, мол, откуда такие знания, — но это, чёрт возьми, не важно сейчас. Как так... — Очень интересный вопрос, — хрипло посмеивается Гентаро и в то же время цепко следит за реакцией — а может... Додумывать не хочется. — Думаю, лучше всего на него ответит один неимущий юноша предо мной. — Ты... серьёзно, что ли? — он молчит некоторое время, пока понимает смысл сказанного и обдумывает. На лице отражается замешательство, а после Дайс хмурится, собираясь что-то сказать. Но не приходится. — Нет, конечно. Просто шутка. Гентаро всё же не хочется говорить всё, как есть и сталкиваться с последствиями. Дайс укоризненно смотрит в ответ. — Это не смешно, — сдвигает брови на переносице и быстро отворачивается, сжимая кулаки почти до хруста пальцев. — Вся эта хрень — это вот вообще не смешно. — Только если самую малость, — устало улыбается, чувствуя, как слабость накатывает волной. Дайс, замечая, тут же оказывается совсем рядом, и Гентаро с благодарностью опирается на его руку. Медленно, но дойти до ближайшей скамейки удаётся. — Ты извиняй, если чё, но мне уже этот человек очень, нахуй, не нравится. Кем бы он там ни был, — Дайс сухо, серьёзно, так не похоже на себя, цедит сквозь зубы, смотря куда-то в сторону. — Я ведь не могу заставить кого-то испытывать ответные чувства ко мне, — возражает ему Гентаро, думая, что часто не знать всего — это хорошо. — Ну, это да, — вздыхает, откидываясь на спинку скамейки. Знать, кто же этот человек, который, сам того, быть может, не зная, отнимает у него друга, и хочется, и нет. — Так я его знаю? И всё так плохо, и ты точно уверен, что говорить с ним бесполезно? Не поможет? — Можно и так сказать, — так отвечает сразу на все вопросы, и Дайс решает, что лучше сейчас больше не спрашивать. — Но мне немного поможет, если я с тобой поговорю. Можешь остаться ещё? — Конечно, — даже не задумываясь, говорит, смотря при этом просто на него. И он действительно остаётся. А потом, когда проходит неделя, и ещё одна, и становится настолько плохо, что в больницу всё же приходится лечь, заходит каждый день. — Дайсу, — окликает, проверяя, слушается ли его ещё голос хоть немного — разговаривать уже очень сложно, и следующие слова еле удаётся прохрипеть. — Никаких цветов... на моих похоронах.