***
Принц в башне. Это так на него похоже. Из окон его комнаты открывается отличный вид на спортивную площадку, зелёный сквер и крохотный кусочек залива. У Луиса не бывает гостей, и редкие свободные часы он проводит наедине с книгами. Глупые детские сказки давно вытеснили учебные пособия: ему некогда страдать ерундой. Луис штудирует экономику и социологию, давно выйдя за рамки школьной программы. На самом деле ему необязательно посещать занятия и даже театральный кружок, но от него ждут другого. Общество требует — он выполняет, не покидая пределы самолично возведённой башни. Сам себе принц, сам себе дракон: не спустит глаз и не даст выйти за пределы положенного. И всё же в глубине души Луису хочется верить, что сквозь щель в каменной кладке однажды проглянет зелёная трава, и удастся коснуться её самыми кончиками пальцев. В темноте, чтобы никто не увидел и не узнал. Даже он сам. Принцессы существуют, но у них есть свои Рыцари. Хару славная девочка, хоть и ведёт себя порой как ребёнок, отзывчивая и чистая, что бы ни твердили злые языки. А ещё постоянно попадает в неприятности, и Луису — иногда — даже немного стыдно, что он не может быть рядом. Легоси не трусливый, но непростительно робкий — и для Рыцаря, и для плотоядного. Обычно он смотрит на Луиса без какого-то однозначного выражения, намеренно горбит спину и старается спрятать когтистые лапы; порой принюхивается и щурит подозрительно глаза — всего на секунду. Это раздражает. Хару никогда не рассказывает об их отношениях с Легоси, и о ком-то другом тоже не рассказывает, а Луис никогда не спрашивает. Ему достаточно того, что он изредка навещает Принцессу в её цветочном королевстве. Долго и счастливо. Вместе навсегда. Она мечтает о невозможном, не хуже него осознавая, что у их сказки не будет счастливого конца.***
"Ты должен спасти её". Легоси действительно похож на бедного рыцаря, у которого из оружия — разве что вера в справедливость. Он растрёпан, взволнован, и его всегда равнодушный — истинно ли, притворно ли — взгляд полон испуга и надежды. Но только сначала. Луис из последних сил держит лицо и всё равно срывается, кричит до хрипа, до саднящего горла. Ударить волка с вечно поджатым хвостом так легко, и он ударяет, подчиняясь беспомощной злости, захлестнувшей с головой. В душе Легоси всё ещё наивный щенок, который упрямо видит мир лучше, чем он есть на самом деле. Безмолвный упрёк жалит Луиса сквозь стену его, казалось бы, непроницаемой башни, куда больнее, чем он может ожидать. Может быть, даже больнее, чем ответный удар, хотя Легоси не сдерживается и бьёт наотмашь. И всё равно бросается к нему после, почти виновато прижав уши. Благородный, чёрт возьми, рыцарь. "Что ты знаешь обо мне? Что ты знаешь? Что ты знаешь?" Градом беспорядочных ударов он только признаёт поражение. Легоси прав. Только от его правоты не становится легче, она не залечивает старые раны и ни единый кирпичик не сдвигает с места. Легоси нечего терять, кроме веры в безоблачное будущее и своей Принцессы. Ему несложно выбраться из башни, в отличие от Луиса: тому позволь изредка прикоснуться к стебелькам травы через зазоры в кладке, уже станет неплохо и нечего на стены бросаться. И на самом деле этого достаточно, чтобы безумно завидовать Легоси. В том, чтобы добровольно влезть в драконье гнездо, больше глупости, чем благородства, но Луис боится вовсе не львов. Он действительно не может сделать ничего, пока земля так пугающе далека, и разглядеть её удастся разве что из окна, распахнутого словно в насмешку. Он точно знает, что разобьётся, если в отчаянии решится на прыжок — единственный выход из вечного заточения. Но он слишком привык получать всё, что хочет.***
Аромат свежей травы там, на воле, восхитительно сладок. Смешиваясь с тяжёлым запахом крови, металла и табачного дыма, он заставляет голову идти кругом. Принцесса спасена, Рыцарь примеряет новенький доспех, а его фальшивое королевство прахом осыпается в руках. Луис без сожаления рассеивает его по ветру и отступает в тень. Трон не пустует долго, как и ожидалось: о таланте Джуно, спасшей Фестиваль, не написал лишь ленивый журналист. Новая Королева подаёт большие надежды, всё внимание приковано к ней и только к ней, но Луису ничуть не жаль. Она получила то, о чём мечтала. Каждый получил то, о чём мечтал. Теперь у Луиса есть тёмно-вишнёвый костюм, подконтрольный кусок Чёрного рынка и преданность девяти львов: набор абсурдный и опасный для принца, пусть и примерившего корону из драконьей чешуи. Недостижимая высота и глубина недостижимая; сорваться и выжить — почти невозможно, а он получает в руки силу, о которой помыслить не могут лицемеры из мира снаружи, скрытого за мрачными стенами. Узнав вкус настоящей власти однажды, уже не сможешь отказаться от второго укуса, Луис и не отказывается, разрывая прошлое на части так же легко, как столовый нож разрезает стейк на его тарелке. Это небольшая плата за корону — на этот раз настоящую, не бумажное посмешище, которым его короновал Черритон когда-то и которое так легко передал другой. Очевидно, так думают не все. Ибуки странный. Слишком странный для льва и ещё более странный для якудза. Было бы ошибкой назвать Шишигуми сборищем мясников или даже безмозглых кошек — второе, по мнению Луиса, им подходит в большей степени, — но Ибуки и от них неуловимо отличается. Львы не любят вспоминать об этом, но только благодаря Ибуки Луис сидит на троне, а не лежит по частям на тарелках. Ибуки говорит мало и по делу, сурово показывает клыки, когда кто-то из членов клана переступает черту дозволенного, а когда расслаблен, улыбается так безмятежно, что становится похож просто на большого кота. Это обманчивое впечатление, Луис хорошо знает, какими страшными львы бывают в гневе. Тем страннее ему наблюдать за этим львом: украдкой, отводя взгляд за секунду до того, как тот повернёт голову. Ибуки странный. Он прерывает ужин, чтобы последовать за боссом, и делает вид, что не замечает мусорного ведра, от которого тот почти отпрыгивает. Луис думает, что хорошо понимает мотивы плотоядных, но поведение льва логическому объяснению не поддаётся. Он злится, подозрительно всматривается в широкую морду, пытаясь поймать на злорадстве. Злится ещё больше, когда не читает и намёка на усмешку. Ибуки либо искусно притворяется, либо действительно обеспокоен, и сложно сказать, что из этого хуже. — Хочешь посмотреть, как я трясусь над овощами? А сам, значит, постоишь в сторонке и посмеёшься? — Что?.. — Не смей глумиться надо мной! — Я не глумлюсь! Как можно быть таким... Обычно Фри появляется некстати, но не в этот раз. Ибуки на взводе, у него ощетиниваются усы и уголки губ приподнимаются предупреждающе, как в улыбке. Это первый раз, когда Луис видит его раздражённым. Дурацкий тон, дурацкие слова и поведение тоже дурацкое, он и сам это признаёт. И всё-таки лев не обнажил клыков, хоть и видит Рекс — сдержался с трудом. Иногда Луис совершенно невыносим. Джуно убегает, скуля обиженно, непонимающе. Очаровательная в своей уверенности, она ещё не осознаёт, что шиповник у подножия его башни жалит каждого, кто осмелится подойти слишком близко. Однажды она перестанет прыгать в него с разбегу, а потом тонко подвывать, когда на нежных руках останутся царапины. Это, чёрт возьми, естественно: уколется раз, другой и благоразумно отступит. Джуно не глупа, но наивна; в отличие от Ибуки, её легко прочитать. Просто очаровательно. Луис ненавидит, когда кто-то пытается надавить на его слабости, поэтому прячет их все до единой за каменной стеной и колючими зарослями. Ему лучше знать, что ему нужно, и в сторонней помощи он не нуждается. Он ворчит себе под нос, отсчитывая шаги вверх по лестнице, и выдыхает с облегчением, когда оказывается один. Жизнь в обществе крупных кошачьих — небольшая плата за корону, и всё-таки Луис рад немного побыть наедине со своими мыслями. Если бы ещё живот не подводило неприятно... Он поворачивает голову и почти не удивляется, обнаружив на столе смешанный салат в одноразовой упаковке. Тот самый, от которого упрямо воротил нос, как от первого съеденного стейка. "Чёртов лев". Поступок Ибуки возмутителен: никому не дозволено заходить в покои босса без его особого распоряжения. Для насмешки слишком большой риск, для подкупа — бессмысленный. Луис улыбается, рассматривая овощи под прозрачной пластиковой крышкой — как к щели прильнув, пока некому поймать за руку и затянуть обратно в башню, в самый дальний её угол. Гладкие, один к одному черри и сладкий дайкон задорно хрустят на зубах. Впервые Луису удаётся сорвать тонкий зелёный стебелёк, и отчего-то он уверен, что не забудет его восхитительный вкус. Так он узнаёт, чем Драконы очаровывают Принцесс.***
Сначала Луиса это забавляет. Чёрный рынок — не самое весёлое место, да и в башне Шишигуми из развлечений разве что выпивка и маджонг, на выбор. Клан открывается Луису, и он открывается львам взамен, всё чаще спускаясь в общую гостиную после рабочего дня. Львы разные, ему нравится наблюдать за ними: Фри буйный и два доступных времяпровождения пытается совмещать активнее других, Доуп сосредоточенно двигает кости для маджонга самыми кончиками когтей, Дольф хмурится не то задумчиво, не то сурово... Ибуки редко играет со всеми, а когда играет, скучающе смотрит в свои костяшки и что к выигрышам, что к проигрышам остаётся равнодушным примерно в равной степени. Наблюдать за постукиванием его наполовину втянутых когтей в высшей степени увлекательно. Раньше Луису не так часто доводилось с кем-то играть, поэтому, несмотря на повторяющиеся объяснения правил, он всё ещё мало что понимает в понах и канах. Победа его почти не интересует, было бы чем убить скуку. Ибуки что-то негромко мурлыкает себе под нос, перебирая костяшки; выбившаяся из порядком растрёпанной укладки прядь раз за разом свисает на глаза, и лев так же раз за разом заправляет её за ухо. Он отводит взгляд за секунду до того, как Фри восторженным рёвом отпразднует победу в этой партии. Ибуки — тот, кто рассказывает Луису о Чёрном рынке. У него низкий приятный голос, не теряющий бархата даже тогда, когда лев упоминает бойни на территории Докугуми или продажу крупной партии травоядных детей — причём вскользь, хотя Луис ожидает самого подробного доклада. Ибуки, определённо, хороший рассказчик. Луис слушает внимательно, наставив уши почти вертикально, и, кажется, понимает, почему остальные Шишигуми с доброй усмешкой зовут его "интеллигентом". — Ты любишь читать? Лев вдохновенно рассказывает о нарастающем недовольстве Инари, когда Луис перебивает его, неожиданно и вопросом неожиданным. Он и сам не знает, почему именно таким — обычно ему не нравится отвлекаться от сути. Это известно и Ибуки, поэтому он удивлённо смаргивает, прокашливается и только потом кивает: — Да, босс. — У тебя своя коллекция, верно? Вряд ли ты из тех, кто перечитывает "Социальную этологию", — Луис негромко, весело хмыкает, расслабленно поводит ушами. Оценив шутку, улыбается и Ибуки. — Именно так, босс. Конечно, до полноценной библиотеки ещё далеко, но на пару полок хватит, — лев хрипловато и несколько смущённо смеётся, невольно показывая клыки. Здесь эмоции плотоядных совсем другие, настоящие, что ли... И ответить хочется чем-то настоящим: может быть, спросить, какие книги ему нравятся, или попросить что-нибудь почитать, раз от сугубо делового чтива начинает болеть голова, или хотя бы улыбнуться — просто потому что самому хочется. Вместо этого Луис деланно хмыкает, просит подготовить отчёт по последним поставкам и уходит отдыхать в свою комнату.***
Это можно было бы назвать просто развлечением, потому что маджонг надоедает быстро, а кислым вином он и так давится едва ли не каждый вечер за ужином, но их общение всё чаще выходит за рамки работы, когда они чинно обсуждают увеличение прибыли. Ибуки много знает, с ним нескучно, пусть добрую часть его заботы Луис находит излишней. Этот лев заставляет его недовольно поджимать губы, напоминая о конце рабочего дня, если Луис чрезмерно увлекается бумагами и сидит в кабинете допоздна. Когда Шишигуми идут между рядами мясных лавок, он соблюдает дистанцию, но держится всё равно ближе нужного, хотя у Луиса при себе пистолет и ещё восемь львов за спиной. Он никогда не просит, но Ибуки регулярно выходит в город, чтобы купить овощной салат, фрукты, пару онигири — с тофу или водорослями, — баночку желе и обязательно сок или зелёный чай в бутылке. Луису ни разу не удаётся поймать его на месте преступления: лев всегда выбирает момент, когда босс занят, а после ведёт себя так, словно еда из ближайшего комбини появилась в его комнате сама собой. Это становится их маленьким ритуалом, который совсем не хочется нарушать слежкой и обвинениями в мягкотелости: за обедом босс делит с подчинёнными первый кусок, а после поднимается к себе и завершает приём пищи в одиночестве. Ни одного косого взгляда — и это, как догадывается Луис, не только его личная заслуга. Задерживаясь в дверях, он гипнотизирует взглядом светлую макушку Ибуки: из всех хищников за столом тот не поднимает головы с особым равнодушием. — Спасибо. Они снова встречаются на лестнице, когда один из них возвращается из уборной наверх, а другой тянется к балкону, на ходу доставая портсигар и зажигалку. Благодарность срывается с языка раньше, чем Луис успевает это осознать и отступить на ступеньку выше, сжимая губы в тонкую ниточку. Под ласковым прищуром Ибуки у него почти ощутимо краснеют кончики ушей. Это мало вписывается в образ бесстрастного начальника, поэтому он... Нет, точно не злится и не раздражается, как это обычно происходит. Скорее, ему непривычно, неловко и очень странно. — Всегда к Вашим услугам, босс, — лев улыбается тепло, но не без искорки лукавства, и по выражению его морды невозможно сказать наверняка, замечает ли он секундную растерянность. Ибуки отступает к стене и ждёт, Луис легко процокивает мимо, оборачиваясь лишь на лестничной площадке — и коротко приподнимает уголки губ только затем, чтобы после по привычке спрятать улыбку в темноте башни.***
У Луиса снова горят уши, но на этот раз он действительно недоволен. Шишигуми замирают, непонимающе вытаращив глаза, морские свинки — нервно попискивают, а Ибуки и не думает опускать руку, пока его раздражённо не хлопают по запястью. Кажется, это публичное проявление заботы произвело эффект не меньший, чем кровавое зрелище прямо перед их носами, и хотя Луиса откровенно мутит, его уязвлённое самолюбие ноет сильнее желудка. Чёртов лев. Что он знает о нём? Что он знает? Злиться на Ибуки так тяжело, поэтому он злится на всех львов сразу. Изнеженные, избалованные, совершенно распустившиеся кошки, что они могут понимать? Неприветливое "мне надо покурить" — и он почти бежит, одним прыжком покрывая две ступени, и плевать, что в кармане не завалялось ни единой сигаретки. Луис вообще не любит курить, от табачного дыма его тошнит, и вид крови ему отвратителен, но показаться слабым — отвратительно вдвойне. А Ибуки только что выставил его слабаком, чёртовой принцессой, которая без телохранителя шагу ступить не может! Глубокий вдох — взгляд на огни рынка — бесшумный выдох. Злость утихает, обтачиваясь до самодовольного осознания, что весь темнеющий квартал, насколько хватает глаз, принадлежит ему, травоядному, маленькому оленёнку с ценником. Это... Абсолютно неестественно, но Луис ухмыляется крайне удовлетворённо — нехорошо, мечтательно. Нет, всё именно так, как и должно быть: принц — на троне, слабаки всех видов и размеров — где-то под его ногами. Это тот расклад вещей, к которому он стремился так долго и от которого уже не отступится. Знакомый голос за спиной вплетает в торжество едва ощутимый укол вины, заставляя повернуть голову с примирительной полуулыбкой. В конце концов, едва ли авторитет босса пошатнулся: Луис строил слишком его долго, со знанием дела, чтобы вот так потерять из-за одной неосторожной выходки. Да и Ибуки наверняка хотел как лучше, просто он, интеллигент, многого не знает, только и всего. Он просто озвучит две эти мысли, несильно, больше для порядка отчитает льва ещё раз, и они вместе вернутся к машине, будто ничего и не было. "Восстановление от переутомления". На какой-то миг у него темнеет в глазах, и цвет потускневшей татуировки в сумерках кажется кроваво-красным. Большая, неровная, на весь локоть... нет, не татуировка, клеймо скота на продажу. Поражённый, Луис забывает вдохнуть, ему страшно даже представить, сколько их на теле — Чёрный рынок не щадит никого, и ингредиенты для зверской медицины здесь не больше, чем куски мяса. Глаза Ибуки, поблёскивающие из-за линз очков, улыбаются с бесконечным теплом, но так грустно, что в груди щемит. За резкие слова о беззаботном львином детстве становится стыдно до неровного румянца на скулах. Я не знал. Я понимаю, что ты чувствуешь. Мне очень жаль. — Прохладно здесь, Ибуки, — вместо добрых слов он почти весело встряхивает головой, укладывая ладонь льву на плечо. Страшная метка прошлого не видна из-под рукава, но подушечками пальцев он чувствует её жар сквозь ткань. — Пойдём выпьем, что скажешь? — Я бы отказался, но сил нет, — лев широко улыбается, и Луис впервые без стеснения улыбается в ответ. Словно чья-то рука осторожно надавила на нужный кирпичик в неприступной стене, и он поддался, пропустив в мрачную темницу свежего воздуха. На самом деле Луису совсем не хочется выпивать, ему хочется побыть с Ибуки наедине ещё немного. Необязательно говорить — он уверен, что это первый и единственный раз, когда они затрагивают прошлое. Просто в его присутствии становится до того тепло, что имя Хару, так некстати всплывшее в памяти, забывается почти мгновенно.***
С Ибуки и просто, и сложно одновременно. Просто, потому что он всё понимает без слов, достаточно одного взгляда — этого истинно кошачьего прищура с вечной хитринкой на дне. Сложно, потому что Луису непривычно ощущать заботу, от которой он выпускает иголки чисто машинально. Он привык прятать за ними каждую слабость, каждый промах и шрам, привык настолько, что сам едва ли помнит настоящее своё лицо. И всё-таки лев распахивает перед ним душу, и невозможно не сжимать шипы один за одним, поддаваясь его мягкому теплу. Ибуки надёжный, с таким можно нырнуть во тьму без опаски — такой прикроет и вытащит, он точно это знает. Ибуки старательно сутулится, когда они разговаривают, Луис закрывает на это глаза, но ему почти лестно. Ибуки заставляет его смеяться до икоты своим списком правил для остальных львов: Фри жалуется как бы по секрету, не прибавляя разве что "хоть бы Вы, босс, на него повлияли". Шишигуми не умеют пригибаться так, чтобы Луис не заметил, но они очень стараются, послушно ходят в душ после дождя и оленину едят изредка и только за пределами логова. А Ибуки забывает вкус любимого мяса в принципе, этим с ним тоже делится Фри. Луис не верит. — Я Вам гривой клянусь, босс, не ест! Вот как Вы появились — не ест, слюни только пускает, — лев запальчиво лупит себя кулаком в грудь. Фри вообще чрезмерно эмоционален для кошачьего, но иногда его любовь к пустой болтовне приходится к месту, прямо как сейчас. — Я ему говорю, да чтобы наш босс, да против! А он мне: не положено да не положено, тьфу, интеллигент выискался! Будто сам душу за оленью ногу не продаст... Прости, босс. Сожаления в его клыкастой улыбке явно немного. Фри не стесняется ни резкого перехода на "ты", ни неудачной шутки, иного от него ждать бессмысленно, поэтому Луис великодушно отмахивается: — Ради Рекса, Фри, не начинай хотя бы ты. Ещё раз, "душу за оленью ногу продаст"? С этого момента поподробнее... Оленина — любимая еда Ибуки. Это забавное совпадение или очередная ирония судьбы? Луису почти обидно, что об этом он узнаёт последним и то от последнего сплетника в Шишигуми, но больше странно: грозный лев, царь зверей, волнуется, что заденет чувства травоядного босса! Уморительно и, чёрт возьми, так по-глупому приятно. И всё же это обман, а Луис не потерпит и малой лжи между ними. Открывшись взамен, он ожидает искренности до конца, потому что действительно жаждет стать Ибуки другом. Приличных ресторанов, предлагающих меню для травоядных, на рынке не обнаруживается, а красивое бегство из-за стола в сегодняшний план не входит, поэтому Луис — не без помощи восторженных львов — оккупирует крытый балкон. Отсюда открывается чудесный вид на огоньки нелегального квартала, жизнь в котором, кажется, не затихает никогда. Ближе к вечеру становится прохладно, и олень остаётся в пиджаке, хотя маленький ужин задуман как мероприятие крайне неформальное, почти личное. Вкус корн-салата и кедровых орешков чудесно смешивается с ароматом оливкового масла, запах шипящего стейка на блюде напротив никак его не портит. Впервые Луис ест зелень на глазах Ибуки: ему не хочется произвести пустое впечатление, ему хочется поговорить. — Рад, что Вы снова можете спокойно поесть, босс, — неловкость обычно сдержанного льва читается без особого труда: он честно старается смотреть на босса, а не на тарелку, но ноздри его предательски подёргиваются и глаза голодно блестят при виде куска чистейшей оленьей вырезки. Четыре бутылочки с приправами стоят тут же, но на самом деле они излишни — у мяса есть собственный вкус, прекрасный и отвратительный в одно и то же время. — Потому что ты снова можешь спокойно поесть оленину, — Луис с невозмутимой улыбкой отправляет в рот ещё одну порцию свежих листьев. — Не стесняйся, я знаю, что это твоё любимое мясо. Да, знает. Да, Фри рассказал. Да, нечего виновато прижимать уши, когда слюна разве что с подбородка не капает. Ибуки тяжело вздыхает и — всё ещё неуверенно — звенит столовым прибором. Они едят молча, прервавшись лишь единожды, чтобы поднять бокалы. Лев расслабляется и в глаза снова смотрит с привычным теплом, виною ли тому вино или корн-салат в тарелке босса. Им есть что обсудить, но оба молчат — никому не хочется разрушать идиллию. Ибуки почти урчит, наслаждаясь каждым кусочком, и от этого едва уловимого звука у Луиса — опять — вспыхивают уши. Этот вечер должен был развеять последнюю тень недоверия между ними, поэтому он теряется, поймав себя на странных, глупых мыслях, какие вслух ни за что не выскажешь. Даже зверю, которому он доверял больше, чем кому бы то ни было за всю свою восемнадцатилетнюю жизнь. Особенно ему. От Ибуки невозможно оторвать взгляда. Такой простой и такой загадочный, и при этом ослепительно яркий; тонкая кошачья улыбка согревает сквозь прохладный вечерний воздух и невидимую стену, от неё что-то колючее в душе замирает и плавится, блаженно затрепетав. У Ибуки глаза внимательные, без нотки строгости, а в распущенной гриве запуталось солнце. Красивый, словно солнце, и такой же опасный — так легко может сжечь этим мягким теплом. Луису не хочется говорить, ему хочется смотреть на Ибуки вот так открыто, очарованно, и чтобы это никогда не кончалось.***
Всего неделя. Всего неделя проходит с их встречи на балконе, но по ощущениям — целая вечность. Луис забывает отчитывать львов за шум и бардак, устроенный в общей гостиной за партией в маджонг. Он учит их играть в ута-гарута и не находит колких слов, когда они непонимающе таращатся в стихотворные строки на разложенных карточках. Он склоняется в кабинете над очередным графиком, бессмысленно улыбаясь непонятно чему. Ибуки и тут и там, Ибуки терпеливо разъясняет правила игры молчаливому Сабу и заинтересованному Агате, ровно в двенадцать стучится к боссу и напоминает о перерыве. Теперь он открыто приносит Луису обед и иногда принимает приглашение разделить его на двоих. Ибуки с видимой опаской откусывает от онигири с начинкой из тофу и обнюхивает горлышко бутылки, прежде чем отхлебнуть сладковатый калпис: еда для травоядных ему в новинку. Луис стойко держит мордочку, а когда за львом закрывается дверь, улыбается до тех пор, пока губы не начинают болеть. Он безудержно, бесстыдно счастлив просто потому, что видит Ибуки. Он не находит и не желает искать этому никаких объяснений: не надо логики, достаточно уютного, обволакивающего тепла. Словно солнечный луч попал в его мрачную башню, и в ней стало светлее и не так уж тоскливо.***
Шишигуми живут у самой реки, чуть в стороне от оживлённой торговли и ярко освещённых улиц. Над крышей их особняка раскидывается звёздное небо, кажется, только руку протяни — и поймаешь Большую Медведицу за хвост. Луис фыркает и плотнее кутается в пиджак, прячась от ночной прохлады. Силуэт Ибуки чернеется в нескольких шагах: лев щёлкает было зажигалкой, но, словно передумав, так и не поджигает сигареты. — Как думаешь, какая часть меня была бы самой вкусной? Ну, если бы ты меня съел. Считать звёзды надоедает быстро, так что Луис, смешливо сощурившись, задаёт первый вопрос, который приходит на ум. Чёрный юмор у травоядных почти всегда одинаковый, но Ибуки, очевидно, не был готов к такому выпаду: он закашливается, и его глаза-щели становятся круглыми, как у совы. — Не говорите ерунды, босс, — его голос подозрительно сух, таким комендант отчитывает нарушителей в черритонском общежитии, а не подчинённый поправляет начальника. — Бессмысленно обсуждать, каковы Вы на вкус, я никогда этого не узнаю и не позволю узнать другим. Луис уже собирается закатить глаза и отмахнуться с манерным "у тебя совершенно нет чувства юмора"... Но только замирает, взволнованно поводя ушами. "Никогда этого не узнаю". От его игривого настроения почему-то не остаётся и следа. — Вот как... — он отворачивает мордочку, на миг теряя красивую осанку. Слова Ибуки так очевидны, львы не испытывают недостатка в животном белке и слишком уважают босса, чтобы даже подумать о съедении... И всё-таки какая-то его часть отказывается принимать это как должное. — Никогда не узнаешь... Разве можно быть в этом уверенным? — Я понимаю, — Ибуки ласково вздыхает, а Луис крепче стискивает зубы, понимая, что левое его ухо прядает само по себе, не подчиняясь здравому смыслу. — Я мог бы сказать, что не съем Вас, потому что Вы — босс Шишигуми, но Вы не поверите и будете правы. Потому что знаете, что одной этой причины недостаточно. За спиной раздаётся глухой щелчок. Лев сдаётся и закуривает, бесшумно делая шаг навстречу — краем глаза Луис может отследить каждое его движение. — Босс, Вы знали, что кошачьи могут предсказать свою смерть? Даже если бы знал, при чём тут это вообще? Какой лев может быть уверен, что не съест оленя? Ни один. Даже ты. — Если однажды я попробую съесть Вас... — затяжка. Ещё одна. Ибуки прикрывает глаза и выдыхает в сторону тонкую струйку дыма. — Я точно знаю, что потом вскрою себе брюхо этими же когтями. Это не то преступление, которое можно было бы оставить безнаказанным, Вы слишком ценны для клана... Вы слишком ценны для меня. Сердце предательски подпрыгивает в груди и дрожит где-то у самого горла. Так наивно и глупо. Так смешно и странно. Луису так хочется верить. — Теперь понимаете, босс? Ваше съедение — моя гибель, а её я почувствую задолго. И можете быть уверены, сделаю всё, чтобы не навредить Вам. Наполовину высмоленная сигарета гаснет, затушенная между двумя пальцами. Крыша снова погружается во тьму, если не считать мерцания звёзд высоко над их головами. Луис зябко поводит плечом, не решаясь поднять глаза на льва — он совсем близко, смотрит печально и не торопит с ответом. Едва ли ему вообще нужен ответ. — Холодно. — Хотите пойти внутрь? Луис качает головой и растирает ладони друг о друга. Для этого времени года он действительно одет легко, но что-то удерживает его здесь, на открытой всем ветрам крыше. — Не хочу. Парни слишком буйные, ещё один вопль — и я заставлю их играть в молчанку. Неделю. — Тогда... Вы позволите, босс? Лёгкий кивок — однозначное мгновенное согласие, хотя он не успевает даже спросить, на что именно. А Ибуки... Ибуки бережно, полностью втянув когти, ловит его замёрзшие ладони и подносит к морде вплотную, согревая горячим дыханием. Согревает, растирает, поглаживает — мягко-мягко, одними подушечками пальцев. Луис боится вдохнуть лишний раз, у него взволнованно дёргаются уши, он не может смотреть на льва и не смотреть тоже не может. С такого ракурса ему отчётливо видно, как опасно поблёскивают клыки, но он точно знает — Ибуки не укусит. В мыслях, спутанных и абсолютно неправильных, Луис, не раздумывая, заправляет за ухо золотистую прядь и целует — трепетно и нежно, насколько хватит смелости и воздуха в лёгких. В реальности же опускает взгляд и надеется, что в темноте не так заметно, как румянец разливается до самых кончиков беспокойных ушей. Взгляд Ибуки полон беззаветной преданности и доверия. Кажется, он понимает всё без слов, но не спрашивает — и Луис молчит, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу.***
Луис любит Ибуки. Это какое-то безумие. Он сгорает от этого чувства едва ли не впервые, он не испытывал ничего подобного раньше, это нельзя сравнить с воспоминаниями о Хару, потускневшими и выцветшими, как старые фотографии. Ибуки не меняется, он всё так же шикает на других львов, когда они мешают боссу отдыхать и тактично интересуется, какой сельдерей вкуснее — листовой или стеблевой. С ним всё так же просто, но Луис отчего-то беспокоится, нервно прячет глаза и отмахивается почти раздражённо — всё, чтобы никто не увидел, как ручка дрожит в его пальцах. Луис любит молча. Он не знает, как относиться к этим чувствам, зато отлично знает, как общество отнеслось бы: если присмотреться, изнанка мира мало чем отличается от нарядного фасада, разве что концентрация лжи поменьше. Но что ещё страшнее — он не знает, что подумал бы Ибуки. Ему страшно потерять единственного настоящего друга, страшно выпустить из рук золотой луч, без которого — он точно знает — замёрзнет в темноте. Поэтому он делает то, что так хорошо умеет: прячет истину за шипами и вежливой улыбкой поверх. Доверчивые как котята, Шишигуми не замечают перемен в настроении босса. Он переступает через себя и изображает живой интерес, когда они радостно мешают карты для ута-гарута, и вместо высокой поэзии Фри норовит зачитать стишки местного сочинения и соответствующего содержания, и львы гулко, едва не проламывая пол, хлопают по нужным картам. Ибуки ворчит, что лучше бы их научили играть в го, а Луис смеётся, как он надеется, вполне убедительно. Лучше так, лучше его солнце потускнеет, чем скроется за стенами башни и исчезнет насовсем. Стыд разъедает душу, Луис злится, тоскует, отчаянно лжёт сам себе. Обмануть проницательного Ибуки непросто, хотя он справляется, а вот себя — не получается никак. Этот кошмар не сходит на нет, всё становится только хуже: доходит до того, что ночами он царапает футон, не в состоянии уснуть. Ему мало быстрых взглядов, ему мало улыбок и слов; он хочет, чтобы Ибуки был рядом, чтобы можно было, не стесняясь, обвить его шею руками и назвать своим. Это неправильно, это абсолютно ненормально, это точно не то, чего от него ожидают. От диких мыслей кругом идёт голова, Луис прячет нос в подушку и почти жалеет, что не умеет плакать. — Босс, всё хорошо? — тихий звон выводит его из забытья: Ибуки ставит горячий кофе на блюдце и внимательно смотрит, поводя тонкими усами. От его взгляда по спине пробегают иголки, рука дёргается и едва не смахивает чашку на дорогой ковёр. Всё хорошо, просто я схожу с ума. Всё хорошо, просто не смотри на меня так. Нет, всё совсем не хорошо. Луис смаргивает остатки дремоты и кивает, дуя на густую молочную пенку. Он точно не расскажет, что проворочался без сна всю ночь и забылся ненадолго лишь на рассвете. Он не расскажет, а Ибуки не станет расспрашивать, только вздохнёт и поправит сползшие на нос очки. — Вы знаете, босс, что всегда можете рассчитывать на помощь каждого из нас. — Всё в порядке, Ибуки. Я просто хочу поработать в тишине. Он так близко, так мучительно близко, что достаточно привстать, опираясь на столешницу — и удастся запечатлеть поцелуй на его мягких губах. Вместо этого Луис коротко фыркает и склоняется над квартальным отчётом — как стеной отгораживается, боясь не выдержать равнодушного взгляда. Или, того хуже, сочувственного.***
Глупый Рыцарь в платье вместо лат не первый раз предлагает ему убежать. Легоси словно окреп и посерьёзнел, но на деле остался тем же восторженным псом, слишком правильным для обеих сторон мира. От его чистоты воротит так, что хочется прополоскать рот и запить сливовым бренди. Он говорит о Ризе и ещё что-то о честной жизни, Луис слушает вполуха и заливается смехом. — По-твоему, это смешно? — Ещё как. Пусть хмурится сколько угодно, с этими дурацкими розовыми тенями — то ещё зрелище. Глупый, до смешного наивный пёс, порядки, правила и здравый смысл — всё это ничто для него. Переть на преступную группировку с одним арбалетом на двоих, переть на бурого медведя вместо порядочного обращения в полицию, соваться к боссу Шишигуми в женском платье, будто маскировки получше придумать нельзя... Это просто нелепо. И погибнет он так же нелепо, если не в новогоднюю ночь, то явно до двадцати пяти — скажем, освободив преступника-рецидивиста просто потому, что тот разделит его не от мира сего убеждения. Делать мне нечего. Убьют — ну, ты сам знал, куда шёл, тупая псина. Так Луис убеждает себя, отодвигая наполовину пустой бокал. Ему почти не грустно — если Легоси ставит им же придуманные принципы выше нормальной жизни, это его проблемы. Пусть и дальше играется в рыцаря, а он... А он, чёрт возьми, будет умирать от зависти в своей башне с новенькой облицовкой. Легоси чистый, яркий, ослепительный. Не только для хищника, для живого зверя вообще. Он сильнее Луиса, хотя у того девять послушных плотоядных и половина рынка под каблуком. Он сильнее, потому что вгрызается зубами в несправедливость и предвзятость и не отпускает. Сильнее, потому что позволил чувствам к маленькой Принцессе вдохнуть в себя решимость, а не разрушить до основания. Луис восхищается Легоси, но вместо добрых слов цедит "придурок", "идиот" и ещё хуже — "лицемер". Лицемер здесь разве что он сам.***
На Чёрном рынке нет календарей, но о праздновании Нового года не забывают даже здесь. Хотя и празднование это своеобразное, в случае Шишигуми — маленькая потасовка с бандой волков, а потом запой до утра и похмелье ещё на день. Очень в стиле кошачьих — грубо и дико, гораздо лучше званого ужина с тканевыми салфетками, продетыми в кольцо. Шишигуми, помятые и взъерошенные, курят у машины, переводя дух. Свежая ссадина на скуле неприятно зудит, но Луис почти этого не чувствует. Впервые за долгое время у него удивительно спокойно на душе, словно никаких Легоси с Ризом в этом мире не существует. Словно сам он не наблюдает завороженно, как Ибуки, зажав сигарету в передних зубах, наскоро расчёсывает пальцами всклокоченную гриву. — Вы видели, как мы разнесли этих щенков? Одному врезали, второму под челюсть — остальные разбежались как чихуахуа! — Вообще-то ничего они не разбежались, — Луису почти жаль охлаждать пыл Фри: он так неприлично счастлив, несмотря на лиловый синяк на переносице. Волки отступили относительно быстро, но потрепать Шишигуми всё равно успели, и окрестить это триумфом можно было, разве что хорошенько вдохнув актинидии. Уязвлённый, лев хрипловато смеётся, зачем-то показывая клыки расслабленному Ибуки. А затем — вот уж неожиданность — замирает в поклоне, очевидно, упрёк истолковав по-своему: — Позволить им ранить Вас — моя вина, босс. Я должен был защищать Вас. Простите меня. — Чего?.. — от чужой покорности и вины в глазах настолько светлых, что они кажутся пустыми, по языку прокатывается полузабытый вкус отчаяния и слабости. Противный, горький вкус... Луис сердито кусает губы, не в состоянии удержать маску демонстративного спокойствия. — Ещё раз такое скажешь, пристрелю на месте, понял? — Ха-ха, ладно-ладно, босс, в следующий раз без актинидии, — а Фри только скалится в улыбке так беззаботно, что сразу становится понятно: он не понимает, что ляпнул глупость откровенную и опасную. Для него это очередная неумная шутка; для Луиса — болезненный удар, под который он сам любезно подставил обе щеки. Словно его башня, его надёжное укрытие, в какой-то момент дала трещины и начала рассыпаться. И всё из-за чёртового Ибуки. С которым они, по очередному капризу судьбы, остаются в машине вдвоём. — Знаете, босс... — он не то кашляет, не то вздыхает, старательно дымя в сторону: помнит, что Луису не нравится едкий запах табака. — Только год назад я подумал, что, наверное, Шишигуми — одна из немногих вещей, которые, кажется, даже Рекс изменить не сможет. Никто не смог, а Вы смогли, и всё, что мы имеем сейчас — всё это только благодаря Вам. В салоне неожиданно становится слишком душно. Только что скучающе рассматривающий темноту за окном, Луис приваливается к спинке сиденья, глядя взволнованно и выжидающе. Это не первое откровение Ибуки, но обычно он всегда спокоен, а сейчас неловко смеётся, и огонёк его сигареты едва заметно подрагивает в полумраке: — Вы не сердитесь, босс, но Шишигуми стали сильнее потому, что теперь нам есть, кого защищать... Никогда бы не поверил, что такое возможно. Поэтому Вам необязательно казаться сильнее, чем Вы есть. Мы уважаем Вас не потому, что Вы едите мясо вместе с нами и ходите в львиной шкуре. Уж простите за откровение, всё-таки Новый год, сложно не расчувствоваться... Луис не отрывает от него взгляда, сглатывает липкий комок и глупо мнёт в пальцах краешек галстука. Лев искренен как никогда, вот только от его искренности легче не становится — наоборот. Он привык получать всё, что хочет, и вот оно — уважение прайда, опаснейшего клана на Чёрном рынке, избравшим травоядного своим Принцем. Сила, которой он мог лишь грезить и то посмеиваясь над непомерными амбициями. Но какой вообще в ней смысл, если Ибуки одним взглядом разбивает все его усилия, заставляя дрожать, как при бегстве? Луис получает всё, что хочет — кроме того, приблизиться к которому смерти подобно. Он хочет просто не ощущать больше этой боли. — Ибуки, я... Я покидаю Шишигуми. Сотни мельчайших воспоминаний накатывают холодной волной: вот Ибуки согревает его руки, вот потягивает с ним апельсиновый сок, вот ворчит под писк морских свинок и истошные вопли каймана... Вот осторожно, как к фарфоровой кукле, прикасается к нему, спрятав когти — только во сне, воспалённом бреду сознания. И так сладко, и так горько, и нет больше сил терпеть; Луис — трус, ему легче снова забиться в башню, чем выплеснуть всё, что съедает изнутри. Он не переживёт, если Ибуки отринет их. Лучше уж отринуть первым. — Вы... что? Вы... покидаете Шишигуми? — от неожиданности лев роняет сигарету, едва не обжигаясь, и взгляд его блестит лихорадочно и неверяще. — Но... Почему, босс? Потому что я просто жалок. Потому что я опять всё испорчу. Потому что я люблю тебя до одури, а ты меня — нет. — Потому что очень важный мне зверь может погибнуть! — голос отчаянно дрожит, в уголках глаз щиплет, будто кто-то щедро насыпал в них песка, но Луис боится отвести взгляд: Ибуки проницательный, может не поверить. Хотя он почти не врёт — его действительно неудержимо тянет посмотреть на того, кто дышит полной грудью и живёт на всю катушку, не боясь осуждения. Луис — боится, и поэтому так завидует Легоси. Это что-то нездоровое, но он не сдерживает вздоха восхищения, когда Ибуки, разъярённый, огромный и грозный, как скала, нависает над ним, сверкая оскалом. Сердце, слабое, мягкое сердце травоядного, пропускает удар — не от первобытного страха, от щемящей нежности. Луис взгляда не прячет, отпечатывая в сознании настоящую, чистую красоту, золото в растрёпанных кудрях и глаза, метающие искры — будто предчувствуя, что всё равно их не забудет.***
За окном нескончаемо тянется тёмная гладь моря, цепочка фонарей и луна, самый яркий фонарь из всех. Они оба молчат: Луис — потому что боится передумать, а Ибуки — наверняка потому, что не сомневается в его уверенности, на деле шаткой, как выстроенный Доупом домик из карт. Легоси сильный, Легоси одолеет Риза, потому что по-другому просто быть не может. Луис не в нём сомневается, исключительно в себе, поэтому так боится, что Ибуки нарушит молчание просьбой остаться. Вряд ли он сможет отказать, потому что уходить совсем не хочется: львы привязались к Луису, а Луис всей душой привязался к ним. Но это единственный известный ему способ покончить с этим. — Босс, Вы самый сильный зверь, которого я знаю. Не думаю, что смогу представить на Вашем месте кого-то другого, — ему необязательно смотреть на Ибуки, чтобы по одному голосу, мягкому, с ноткой задумчивости, представить, что он улыбается. Он улыбается, едва заметно выпуская кончики когтей — и снова прячет, чуть-чуть не царапая руль. — Сильный зверь? — лживая отвратительная усмешка, но такая убедительная. — Удивительно слышать это от кого-то вроде льва. — Сила бывает разной, босс. Ваша сила — дар, моя — оружие. И, честно говоря, до встречи с Вами оно скорее ранило меня, чем помогало. На протяжении многих, многих лет... Я становился сильнее, напитываясь страхом, и чем дальше, тем больше терялся в нём, пока не превратился во что-то тёмное и бесформенное. А потом... А потом в мою жизнь ворвались Вы — первый травоядный, смотревший на меня без страха. Свет просачивается сквозь пальцы и исчезает, оставляя на их щеках только бледные лунные отпечатки. В полутьме становится неуютно, тревожно... Одиноко, что ли. В улыбке Ибуки нервозность дрожит натянутой струной: в любой момент готова сорваться, но по какой-то причине ещё держится. — И с тех пор я не переставал удивляться Вам — каждый день, проведённый с Вами... Это время было лучшим в моей жизни, босс. Межвидовая гармония, полагаю? Называйте как хотите. В тёмную пасть туннеля они въезжают молча, размышляя каждый о своём. Сказать, что на уме у Ибуки, невозможно: он колеблется, это видно по едва заметной морщинке меж бровей и собранному прищуру, но не более того. Стайка ледяных мурашек щекочет спину и руки, а смотреть на льва становится почти больно, хотя свет неумолимо гаснет с каждым метром и Луис с трудом различает очертания его морды. — Босс, — хриплый голос Ибуки иглой пронзает повисшую тишину. — Я сказал, что время с Вами было лучшим, но я солгал. Я... Был счастлив. Луис успевает заметить, как на его светлых ресницах дрожит слеза, и подумать, что, может быть, ведёт себя ужасно эгоистично, но после не видит ничего, даже кончика собственного носа. Ему и не нужно видеть, чтобы почувствовать, как Ибуки наклоняется ближе и опаляет ухо горячим дыханием: — Луис, ты спас меня. И как липкие от волнения пальцы, подчиняясь лишь инстинкту, скользят по холодному металлу. Что я делаю? Что я делаю?.. Он дрожит, слепой и напуганный, всей кожей ощущая этот ленивый взгляд загонщика. Ибуки так спокоен, он не спешит, выжидая: бежать некуда, для удара не хватит места развернуться, а Луис и не хочет бить. Пистолет дремлет в его руках, удивительно тяжёлый, и невозможно нажать на спусковой крючок, когда напротив — как никогда яркие — горят глаза его Дракона. А Дракон ни в одной сказке не отпускает Принцессу так легко. — Если не выстрелишь сейчас, я съем тебя. Целься на звук моего голоса и стреляй. Ну же. Что?.. Сердце пропускает один удар, чтобы с бешеной скоростью забиться снова. Выстрелить в Ибуки. Ему — выстрелить в Ибуки. Ибуки — съест его. Луис судорожно пытается собрать мысли в единственно верное решение, но паника подступает к горлу и мешает ровно вдохнуть. Тот, кто всегда был рядом, каким бы он сам ни был колючим и злым, тот, кто оберегал и поддерживал, тот, кто подставил бы плечо, даже если бы он смеялся так громко, как хотел, и плакал так тихо, как мог... Готов сейчас просто разорвать и проглотить его по кускам? Блефует. Искусно блефует, намеренно задевая струны потаённого инстинктивного страха. Но Луис сам — умелый лжец, и ложь чувствует так же, как хищник свежую кровь. Он чувствует, что из проклятой башни, готовой похоронить их обоих, есть выход, но ему отчаянно нужно время на раздумья. Время, которого нет. — Я не могу... Ибуки... Не могу выстрелить... В т-тебя, — каждое слово — сдавленный хрип, на сохранение мнимого спокойствия не хватает знаменитого актёрского дара. Луис замечает, что задерживает дыхание, только тогда, когда от недостатка кислорода в лёгких начинает жечь. Несмотря на кромешную темноту, он готов поклясться, что Ибуки улыбается даже сейчас, и в улыбке этой — ни намёка на хищный оскал. — Вот как. Тогда... — Постой. Луис почти всхлипывает: что-то влажное встаёт поперёк горла, вот-вот прольётся, и лев, уже показавший клыки, послушно замирает, втягивая когти. Ждёт, склонив голову набок, почти робко ждёт — может быть, что босс соберётся и, сжав зубы, пристрелит одним движением руки. Или хотя бы закричит, зовя на помощь — один из них точно знает, а другой смутно догадывается, что она придёт в тот же момент, как о ней попросят. Он не стреляет и не кричит. Он разжимает похолодевшие пальцы, и пистолет с негромким стуком падает на пол. — Кошачьи могут предсказать свою смерть, да? А это ты тоже мог предсказать? — смертельно опасно проворачивать такой трюк с хищником, ещё и в замкнутом пространстве, когда убежать не получится. Но Луис не собирается больше ни бежать, ни прятаться. — Моё съедение — твоя погибель, забыл? Так вот знай, я позволил бы тебе съесть меня... Если бы ты взамен пообещал, что выйдешь отсюда живым. — Босс... — Замолчи. Луис всё ещё видит только его глаза, единственно слабо подсвеченные во мраке. Привычный ледяной тон, возражений не приемлющий — зверь, которым он мечтал быть, говорил бы только так. Он всё ещё может им стать — достаточно задвинуть последний кирпичик на место, наглухо отгородившись от солнечного света, на этот раз навсегда. Чёрт возьми, ему так больно, будто он на самом деле бьётся о холодный камень в глупой надежде вырваться. — На самом деле я тоже тебе лгу, и всегда лгал, и не одному тебе. Я лгал отцу, что достоин занять его место, лгал миру, что достоин стать его голосом справедливости, лгал вам всем, что достоин быть вашим боссом. На самом деле я не достоин ничего из этого, я просто... Просто чертовски слаб, — не хватает, не хватает, отчаянно не хватает кислорода, глаза режет, как от направленного напрямую луча. Комок в горле вздрагивает и лопается, и что-то тёплое струится по щекам — должно быть, слёзы, давно забытые, никем не увиденные. Никем, кроме того, кого он не перестаёт любить ни на секунду и оттого бояться не смеет. — Знаешь... Наверное, это первый раз в моей жизни, когда я плачу, — Луис угадывает движение в темноте по одному шороху и мотает головой, самым жалким образом растирая влагу по скулам и носу. — Мне нельзя было плакать в детстве, и никогда после тоже, если я хотел выжить. А я отчаянно хотел выжить, Ибуки. Поэтому я притворяюсь сильным, я должен быть таким, если хочу стоить хоть чего-то. И ради этого я совершал один грех за другим, и вот теперь, если позволю тебе умереть... — Мой Рекс, босс... Луис... Ладонь Ибуки тёплая, сухая, проводит ласково по щеке, смахивая солёные капли. Даже случайно не царапнет, хотя у самого руки тихонько дрожат, и всё это без единого слова. Он не торопит и не просит быть сильным. И, конечно же, не угрожает ни по-настоящему, ни наигранно, будто разом обмякнув на сиденье. Как во сне, Луис цепляется за его запястье — просто чтобы удостовериться, что он всё ещё рядом, не погиб, не ушёл и не растворился в холодном ночном воздухе. — Больше всего я боялся... в какой-то момент оглянуться и понять, что всё это было напрасно и что я всё так же жалок, как тринадцать лет назад. А ты... Я был твоим боссом, но с тобой всегда чувствовал себя слабым, что бы ни делал и... как бы ни старался. Он понимает, он всё понимает без слов, достаточно одного взгляда — этой истинно оленьей доверчивости в блестящих глазах. С ним одновременно и просто, и сложно, и сладко, и больно, и Луис не утирает больше слёз, бегущих по светлой шерсти. Ибуки — утирает. — Луис, — тяжёлые лапы, безошибочно метающие ножи и вскрывающие глотки недругам, осторожно смыкаются за его спиной — впервые не предрассветное сновидение, тёплые лапы, ласковые. Лев кажется большим как никогда, Луис тонкий мальчишка, слабый, вздрагивает и прячет нос в складках его рубашки. — Тебе необязательно казаться сильнее, чем ты есть. Ты должен был быть таким, потому что на тебя рассчитывал город, но не мы. Мы знаем, на что ты способен. Я знаю, на что ты способен. И мне будет не хватать тебя, если бы ты знал... Он медленно разжимает объятья, позволяя отстраниться и вдохнуть глубже. Язычки пламени на дне его глаз потухают, как у засыпающего дракона. Отпускает. Не удерживает больше. И никогда не держал — лишь оберегал, не позволяя сорваться с высоты и разбиться. — С тобой я всегда буду чувствовать себя слабым... — Луис шепчет на одном дыхании, так тихо, что едва слышит сам, и внимательно всматривается в мерцающие кошачьи зрачки — будто ищет там что-то. Находит — и, затрепетав, вновь приникает к его груди влажной щекой. — Но лучше я буду слабым с тобой, чем сильным — без тебя. В ушах стоит грохот падающей башни. Одни Принцы терпеливо дожидаются Рыцаря, другие — выбираются из заточения самостоятельно, а третьим путь на волю указывают Драконы. Не бездушная стена и не скользкая чешуя — пальцы бессильно цепляются за ткань пиджака, утопают в золотых завитках, мелко дрожа. Луис всхлипывает в львиную гриву, Ибуки прижимает его к себе так аккуратно, словно от этого зависит его жизнь, а Фри, замерший с пистолетом у окна, усмехается, что так, чёрт побери, оно и есть.