smelly but chocolatey

— чонхун, почему ты снова весь в соплях? забитые грязными салфетками карманы трещали по швам, а голова чонгука готова была расколоться пополам. — потому что у меня сопли. от безупречной логики хочется свалиться в травку и лежать там до скончания веков. — шуруй обратно в песочницу, — говорит, героически вытерев размазанные козюли с лица. — и не корми насильно других ребят своими куличиками. особенно с шоколадной крошкой. другим родителям почему-то не нравится, когда их детишек пытаются прикормить говном в песке. чонгук до сих пор вздрагивает, вспоминая своего дражайшего интеллектуала, надкусившего сей чудный деликатес. удивительно, но тошнило после такой трапезы совсем не ребёнка. в следующей жизни свои пятнадцать он проведёт за изучением динозавров, вышивкой крестиком и плетением кукол из ниточек. больше никаких распутств и шальных кивков, когда дама сердца деловито проинформирует об отсутствии удовольствия во время половой активности с использованием контрацептивов. кто же знал, что такой отвратительный секс способен породить не менее отвратительного зародыша. ошибка терпимая и легко исправимая, но когда родители его прекрасницы задумали сотворить чудовищный пранк и приказали оставить ребятёнка, чонгуку ударило в нос зловонными перспективами и беспросветным грядущим. вот и кивай теперь на каждый шоколадный кексик в штанцах. и не скажешь ведь никому, не поведаешь горестную историю жизни, разделив пролитые слёзы с крепким дружеским плечом, переложив всю ответственность за свои низшие инстинкты в потребности соития. — сучжон, не беги, не то упадёшь! и лучше бы так и продолжалось. сердце чонгука уходит в пятки, пропитанные вонючими носками из-за жары, и решает сделать несанкционированную остановочку на неопределённое время. он несомненно знает этот голос. — чонгук? — уровень угрозы красный. — вот так встреча. ты чего здесь? его хён из университета, который точно живёт на другом конце города, взял с поличным на захудалой игровой площадке с игрушкой вуди вудпекера и полными карманами измазанных носовых платочков. весьма неблагоприятная ситуация, когда учишься на первом курсе, а в паспорте красуются свеженькие двадцать. и почему именно он. у них ведь отчётливо прослеживались намёки на что-то большее, но малолетний слюнтяй мог бульдозерски обгадить ему все любовные перспективы. выбирать не приходится. наглый пиздёж до последнего вздоха активирован. — да вот, тэхён-хён, с братишкой гуляю. — не знал, что у тебя есть младший брат, — искренне удивляется. — я тоже тут с сестрой. он поправляет ей пёструю юбочку с утками и подталкивает в сторону песочницы, где, к большому проебизму, орудует главный злосмрадный пекарь. чонгук перекрестился. — разве ты не живёшь в другом районе? — разведать обстановку для будущей перегруппировки являлось делом первой важности. — да, но родители здесь. попросили посмотреть за младшей, — морщится, как от помойного ведра. — не люблю это дело. ну, знаешь, дети и всё такое. — о. поверь, знаю. — часто напрягают? — даже не представляешь, — кажется, этот вопрос он ждал всю жизнь. — всё бы ничего, но этот чертец слегка специфичный с успешной квалификацией дербанить моё существование. порой устаёшь вычёсывать одежду от засохших козявок и прочей субстанции неизвестного происхождения. — ты буквально озвучил главные причины, почему я никогда не заведу детей, — уверено, без единой тени сомнения. и чонгук понимает, соглашается с каждой чайлдфришной ноткой, а сердце всё равно щемит маленечко, понимая, что плакали его мизерные надежды на необходимое душевное утешение. — я... — папа! — да, бежать надо было окольными путями с самого начала. — эта дура песком бросается! тэхён по сторонам оглядывается, ища глазами того самого страдальца, перед которым придётся извиняться за поведение сестры, а чонгук думает о второй порции усладительного пиздежа, от которой непременно засахарится очко. — а он мне юбку поднимал! — девчушка начинает бежать к ним, крича оправдания, придерживая своё орудие преступления. — я на утят смотрел! — ну и, естественно, второй участник сего ретроградства, и, чонгук не сомневается, главный виновник, помчался за ней. оставалось надеяться, что он не начнёт папкать, зарывая своего любящего родителя глубже возможного. — па, па, па, па, па! но, само собой, чонгук даже не пытался. — мальчик, ты чей вообще? — спрашивает тэхён, стараясь не смотреть на засохшую слизь на личике этого чумазея. и только когда чонхун жмётся к горе-лжецу, вытираясь носом о его плечо, у кима потихоньку начинает раскрываться рот в немом вопросе. вроде какого хуя. или что-то около того. — понимаешь, хён, — чонгук ас, ему не впервой. — у моего разлюбезного братишки аутизм. всех людей папами называет. не обращай внимания, не стоит травмировать бедняжку ещё больше. тэхён голову на бок склоняет, практически расчувствовавшись от сострадания. — дядь, я на утят смотрел! — которое разбилось о камень. — почти всех. — а ты, дура, ябеда. — почти всех мужчин. — я всё дедушке расскажу, и он тебе накостыляет. — почти всех молодых мужчин. сдаться — себя не уважать. что-то ему подсказывало, что его лживый экспромт звучал слегка неубедительно, посему пришлось исправлять недочёты обворожительной улыбкой и смахиванием невидимой слезы со щеки. безупречная актёрская игра. грех не поверить. — боже, да ты заливаешь. только вот тэхён никогда не был праведником. впервые его протухшую лапшичку не всосали по самые гланды, усомнившись в безусловном вранье. наконец-то вселенная эволюционирует. — па, а что такое аутизм? — хуже уже не будет. — спросишь, когда вырастешь. — ты же говорил, что выбросишь меня из окна и я никогда не вырасту. или будет. — так, всё, — чонгук оперативно подхватывает недовольного мальца на руки. — нам пора. — но... — после сего спектакля у тэхёна явно накопилось пару логических вопросиков. — братишке пора лекарство принимать. пока совсем худо не стало, — только вот отвечать на них никто не собирался. — и так долго гуляем. — па! мы только пришли! — он прямо чувствует как недовольство сына растекается по его рукаву. и липнет. — вот, уже осложнения пошли. попрощался размыто, махнул свободной рукой и умчал через клумбу, топчась по рассаде, мысленно порицая себя за хулиганство над прекрасным. поступок настоящего отца. шатался потом весь день от нервов, сбагрив сынка соседке за обещанную сельдь в банке, звонки игнорировал, волоски в носу лихорадочно выдёргивал. а всего-то надо было в своё время послать шалапайную подружку куда подальше и уйти в закат, посвятив всего себя глазоутешному миру мужчин. там хоть детей не планировалось. но, несмотря на всю шаткость минувшего действия, никто в университете косо не смотрел, вопросов не задавал и, очевидно, даже не был осведомлён о возможном нагулянном птенце. чонгук не сомневался в добродушии нежеланно-желанного свидетеля, только вот к внезапному говнецу привык. ребёнка заделать смог, а подойти за жизнь перетереть слегонца очковал, посему предоставить развитие сложившейся несуразицы чертовке судьбе было лучшим решением. и единственным. поедая за обедом маринованный огурец, гуку думалось, что тэхён и вовсе мог сойти за дубоватого парнишку, который поверил в его скорбную балладу о больном брате. было бы славно. — чонгук, какого лешего? или нет. — хён! — кусочек огурца предательски застревает в горле. — какими судьбами? — ты не брал вчера трубку, — звучит несвойственно грозно. — о. понимаешь, мой глубоко потрясённый братишка... — чонгук, — останавливает на полуслове, вероятно, ожидая чего-то более реалистичного. точно допёр. — ну. почти братишка, — отпираться бесполезно. — вернее, совсем не братишка. в попытках избежать неизбежного собственное бельё только сильнее подванивает. надо было использовать похоронную версию про несчастного сиротку и отчаянного спасителя, взявшего над ним опеку, невзирая на каверзные трудности и общественное порицание. всегда срабатывало. — ты же... это же... — для того, кто давно обо всём догадался, звучало слишком обескураженно. и растерянно. знал же. пиздеть надо было до конца. — я — да, это — да. чонгук перестал бояться. всё равно о былом притяжении можно забыть, помахав чёрным платочком на прощание, забив на месяцы сердечных терзаний и бессонных ночей по поводу своей пошатнувшейся ориентации. парни не любят парней с детьми. да он и сам их не жалует. благо хруст огурчика разбавлял затянувшееся молчание. не прерывать ведь пиршество. — будешь один? — бесхитростно протягивает. — хрустяшка. с пупырышками. как бы хотелось в своё время воспользоваться «с пупырышками», а не вот это вот всё. — могу я... — тэхён смотрит угрюмо, обдумывая что-то масштабное. — зайти к тебе сегодня? — ага, — очередной хруст, — только мой не братишка дома. он тормозит, всё ещё переваривая сие мракобесие, а затем кивает на знак самопожертвенного согласия. вот так храбрец. а огурец так и не взял. но, учитывая с какой силой гука потом пучило весь день, маршрут оказался верным. тэхён приходит к вечеру с коробкой кексов в руках и полным беспорядком на голове. мчался, видать, сломя голову в стремлении расшифровать истину загадочного мальчонки и его папаши-юнца. такой себе перекур. и не спрашивает ничего. ждёт покорно, когда плодовитый молодняк сам приступит к исповеди, предоставляя пространство для добровольной капитуляции. — это очень трагическая история, хён. или абсурдная. — твоя любимая умерла во время родов, а ты мужественно несёшь бремя воспитания? — явно подготовил заранее. — фу, не. — а. эта мерзавка бросила тебя сразу после родов, оставив ребёнка на тебя? — да я бы её из-под земли достал, — фыркает, вспоминая эту сумасбродную барышню. — тогда я ничего не понимаю. она вообще существует? — ну конечно, — и этот факт здоровски усложнил бытие. — чонхун с ней живёт, но иногда проводит время со мной. она живее всех всех живых и у нас отличные отношения. совокупились разок по глупости и попрощались со всеми нервными клетками, когда чтимая родня заставила взять ответственность за глобальное грехопадение. чем не залог успешной дружбы. — это звучит как бред! — он хватается за волосы, готовый выдрать смачный клок. — тебе недавно исполнилось двадцать, а у тебя уже сын и засохшее говно на обоях. чонгук надеялся, что он спишет это на шоколадную пасту. — я подумываю над ремонтом, — аж надулся от такой бойкой догадливости. грустно. он ведь уже привык ко всем прекрасностям детских фекалий, а любимого хёна такое зрелище способно контузить без возможности вернуться к обыденному существованию. — тебе противно? — привлекательного мало. оно прям на половину стены. — я не про пятно, хён, — о таком даже думать скверно, — а про сына. моего. — о. вообще он сам брезговал своим мальцом в начале страдальческого отцовского пути, а со временем хоть и не умилился, но адаптировался. исключительно крушение, запустение и смирение. оставалось надеяться, что его благоверная найдёт себе авторитетного богача, который увезёт их с сыном куда-нибудь в америку, и они будут видеться от силы раз в году. про половое воспитание тоже желательно не ему рассказывать. святая наивность. — я не люблю детей, — честно заявляет тэхён. — и я. если к своему чаду пришлось привыкнуть, то чужая детвора вызывала у него дикое желание ввести запрет на свободное деторождение в стране. особенно до совершеннолетия. или тридцати. или никогда. — я вообще не планировал заводить детей. — это норма, — пожимает плечами. — а вот когда дети заводят тебя... — чонгук. а ещё тяжко, когда в голове сплошная помойная яма, а за плечами висит несозревший абрикос, требующий первоклассного воспитания и благонадёжного примера. тут немножко произошла осечка. — ты мне нравишься, знаешь? — и ты мне. четыре года тотального одиночества, измазанных пелёнок и зудящей родни над головой становятся настолько прозрачными, что сердце начинает биться в забытом ритме. — и если чонхван часть твоей жизни, то я, наверное, да, скорее всего, нет, совершенно точно, готов смириться, — простительное волнение ничуть не омрачает произнесённое. — здорово. только он чонхун. — а я как сказал? тэхён всегда был таким. решался на невыполнимое, заботился о каждом приближённом и никогда не заставлял гука усомниться в своих словах. драгоценное доверие плавит всё внутри. только бы имя сына выучил. — ты же понял, что я в любви тебе признался и предложил длительный союз с обязательствами? — а ты понял, что я согласился? гук клянётся, что самая восхитительная улыбка в мире была подарена ему, пропитанному детской присыпкой и бодрящими соплями. а переплетённые пальцы совсем не хочется рушить информацией о немытых руках после попытки оттереть пероральное извержение запеканки на пол. правда, сынишка тот ещё кудесник рушить задушевные моментики. — па, я обкакался, — забегает, переминаясь с ноги на ногу. тэхён с ужасом на лице морщится от подкатившего запашка, в то время как чонгук спокойно дожёвывает шоколадную вкусность, предвкушая кое-что более сочное. — так, хён. что ты там говорил про «готов смириться»? — какашки всё равно тебе убирать. — понятно, — демонстративно вздыхает, — абьюзивные отношения. встаёт доблестно, поражая бесстрашием в самое сердце, и топает выполнять родительский долг, оплакивая в душе свою нереализованную беззаботную юность. — о, — трудно удержаться, — ты кушай кексики. эти хотя бы не воняют. тэхён травмировано выпускает из рук любимую сладость, глядит шокировано и с горечью резюмирует. больше никаких кексиков.