«Ибо все, кто обнажит меч, умрут от меча». Матфей, 26.52
***
Страх, замешанный с предвкушением, — то еще адское месиво. Сначала уверенности придало то, что они нашли пластинку Кампанеллы, почетно стоявшую за стеклом потертого директорского шкафа цвета грязной осени, прежде чем выбраться во двор незамеченными. И сломали ее. Все вместе. А еще Чанбин желтым мелком древесину старого стола звездочками обрисовал. Полностью. Вдобавок еще и нацарапал ножницами, чтобы наверняка. И вот вроде бы даже уверенности прибавилось, и адреналин стал воодушевлять, а не заставлять дрожать от ужаса, но потом они наткнулись на могильные кресты, наспех смастеренные из труб. Остальные знали о них, видели их, а Джисон впервые. И по нему будто одним из этих крестов вдарили прямо в затылок, потому что их бесконечное количество, море, нет, океан ржавых крестов, где даже имен не выцарапали. Безымянные могилы, прячущие в себе трагично погибших несчастных детей. Наверняка тело каждого из них выглядит устрашающе изуродованным. — Я знаю их поименно, — сглотнул тогда Чан. — Первые три ряда. А Джисон не знает даже могилы Феликса: не нашел в себе силы прийти к нему. Вина клокочет, бьет по ребрам изнутри, грызет плоть яростно, но когда Чанбин с Чонином подходят к одному из крестов попрощаться и сказать, что обязательно еще встретятся, он не двигается с места. Ноги не ходят. Никто тогда, если честно, не подошел больше, стоя поодаль и думая каждый о своем, но возвращаясь мыслями лишь к одному человеку. Тому, который с брызгами веснушек на лице, у кого волосы выжженные и кудрявые, золотистые еще, до плеч, и кто улыбается так, будто весь мир к твоим ногам преподносит. А мир нужно бросать к его ногам. Они так и делали, были счастливы делать это, но у них отобрали то, что заставляло понимать: свет в мире еще есть. Он был их солнцем, которое потушили одним плевком, словно старинную бабушкину свечу. Теперь они бродят в холодной темноте. В голову не могут перестать лезть мысли о том, а не пожалеет ли Джисон, что не осмелился поговорить с Феликсом, даже тогда, когда они почти добрели до задней стены, к клену. Хоть немного успокаивает уверенный настрой Чанбина и его твердое обещание добиться перезахоронения всех детей. Но Феликса, конечно, в первую очередь. Даже тут, на большом расстоянии от основных корпусов, грохочет музыка, вопят пьяные люди и иногда лают собаки. Зонтики салютов в небе пропали не так давно, а гогочущие взрослые продолжают свою громкую попойку уже внутри помещений, потому ребята решили, что пора выходить. Долго тянуть нельзя: им еще копать. Ключ, полученный от Лео, действительно оказался от мастерской, с которой они стащили две лопаты, что не должно быть заметно во всей той куче; да и кто туда сейчас попрется-то. С лопатами было отвратительно сложно заставить себя сделать хоть шаг, потому что они длинные, с ними вероятность быть замеченными резко увеличивается: а вдруг железякой о что-то ударишь, а кто-то услышит, найдя решивших сбежать детей. И все тут, песенка спета, капут всем. Негласное правило ведь — за побег шею свернуть. Даже если губернатор подзатыльника обещал за подобное, побег тут не прощают, иначе вдруг сбежит и все всем проболтает, тыкая на свежие раны. У Джисона зачесалась спина. Детям все равно никто не поверил раньше, но трусишка директор тот еще. Возможно, тут Лео не поможет. «Если даже вас поймают, я сделаю все, чтобы вы остались живы. За невредимость не отвечаю. Вас много, семь человек целых, не будет великой трудностью объяснить директору, что убивать стольких будет слишком. Как минимум Рам меня поддержит…» Или поможет. Как бы то ни было, до полусмерти точно доведут. Джисону хватает спины всмятку, а за друзей вообще обидно будет; чего стоит только отдирание пижамной кофты Чанбина от его тела, куда ткань вонзилась почти намертво. Да и Чан с Сынмином ни на йоту не лучше. — Я голос потерял, а не руки. Чан недоуменно таращится на двух своих друзей, что резкими движениями роют яму, хмуря от усердия брови, и шагает из-за клена ближе к ним. Вероятно, именно из-за этого дерева Леви выбрал тут место для побега. Другого такого же удачного по всему периметру найти будет сложно. — Чан, уймись, — бурчит Чанбин, вонзая лопату в землю, — у нас тоже руки на месте. Остальные же просто тростиночки, они в руках ее не удержат. — Ой, нашелся тут сумоист, — впирает руки в бока Чонин, мысленно все же с братом соглашаясь: хилые еще, ни мяса, ни мышц. — Но я старше, почему не я?.. — начал было возмущенно шептать Чан, как Минхо, обладатель второй лопаты, грозно сверкнул зрачками из-под упавшей на глаза челки. — Это физический труд, Чан, — выпрямляется он, тыча указательным пальцем в сторону старшего, — а это означает, что у тебя собьется дыхание, начнет першить в горле, и потом ты от кашля помрешь. И так ведь страдаешь из-за него. Джисон тянет Чана обратно под ветки клена, чтобы особо не светился, и обвивает его руку своими, укладывая голову на плечо. Рядом с Чаном всегда чувствуешь его силу, даже если он сам слаб. — Оставь, хен. Им и теплее станет от работы — есть свой плюс. Хеном Джисон чаще остальных зовет именно Чана; наверное, из-за нескончаемого уважения. Чан заменял отца, которого не хватало в его жизни, и заставлял чувствовать себя в безопасности. Джисон из кожи вон вылезет, но сделает все, что сможет, ради него и остальных ребят, благодаря которым он все еще в здравом уме. Это его основная цель. Чан морщится в последний раз, вздыхает, поворачиваясь лицом к склонившему вбок голову и заинтересованно смотрящему в ответ Джисону, а потом улыбается. Удивительно, насколько у людей разные улыбки, и все такие будоражащие, что аж в груди щекочет и не получается не улыбнуться в ответ. — А ты? — спрашивает Чан, с ног до головы оглядывая Джисона. — Не замерз еще, мерзлячок? Тот хихикает почти смущенно, вспоминая, как его укутывал Минхо всего половиной часа ранее, когда они получили дополнительную чистую и теплую одежду от Лео. До этого они даже обсуждали, чего бы такого на голову замотать, чтобы мозги себе не отморозить, думая использовать футболки как платок, но и шапки вязаные им Лео дал. Правда, какими бы теплыми штаны ни были, при долгом нахождении на улице в такую температуру все равно станет кошмарно холодно, поэтому Минхо еще настаивал соорудить что-нибудь из простыней и обернуть их вокруг ног под штанами так, чтобы не сползали, но Джисон — на пару с Хенджином — с ужасом и воплями отказывался, причитая, что не такой уж он и мерзляк. Еще какой, на самом деле, но с простынями играться не станет: будет кошмарно неудобно. — С Минхо не замерзнешь, — вздыхает он, не отнимая головы с чужого плеча и направляя взгляд на упомянутого парня, который запрыгнул в уже достаточно глубокую яму, начиная рыть под стеной вверх и перебрасываясь с Чанбином быстрыми фразами. — Укутал всего. — Заботится, — понимающе тянет Чан, смотря туда же. — О тебе он очень заботится. Любит ведь. Джисон удивленно вскидывает голову, сжимая пальцы на чужой куртке — их Лео тоже притащил, — но не решается ничего спросить. — Ну чего лупоглазишь так? Ты ведь точно уже знаешь, я уверен. — Я… Я-то знаю, а ты?.. — А я тоже знаю. Мы с Минхо со времен подгузников знакомы, я не мог не понять, что он по уши втрескался, — смеется Чан, голос которого временами пробивается сквозь искренний смешок. Неискренний был бы всегда шепотом, но Чан смеется только когда правда хочется. — Поведаю тебе секрет: посмотри в глаза его, и ты увидишь душу. Его душу. Только кажется, что он ее прячет, но она у него нараспашку. Просто видит только тот, кто хочет увидеть, кому это важно. Джисон резко вбирает в легкие большую порцию воздуха так, что даже закашлять захотелось, но стоически подавляет себя. Он вспоминает все те мысли, что крутились в его голове, все взгляды Минхо, которые не давали покоя, вызывали бабочек в животе и заставляли сжаться сердце, облитое любовью к нему. Ему, оказывается, не показалось. — Я раньше думал… Думал, что он на всех так смотрит, что я накручиваю. Чан снова хохочет тихо, от чего ямочки на его щеках отчетливо виднеются, и Джисон почти тянется в них тыкнуть, но одергивает руку, когда тот говорит: — Так смотреть на всех никто не будет. Не рань его. Он тебя точно никогда. — И я его никогда. Да, Джисон не до конца знает, что делать с этим ворохом чувств, которые он испытывает к Минхо, как так получилось, что ему парень понравился, и что им дальше делать. Не знает, как к такой новости отнесется отец, и он мог бы продолжать себя обманывать тем, что ему неважно мнение своего родителя, но это ложь. Ему хочется, чтобы отец принимал то, что и кого любит его сын. Но в конечном счете его «да» или «нет» никак не повлияет на решение Джисона о том, как дальше жить. Потому что в глубине души он знает, чего хочет: переплетенных судеб с Минхо, его до сумасшествия нежных рук на своих щеках, одурманивающих поцелуев в губы, мягких объятий под скрывающим от всего мира одеялом, ласкового взгляда через толпу людей и глупого-глупого шепота на ушко, пока никто не слышит. Хочется спокойной жизни за стенами зловещего интерната, бегать по знакомым улочкам, смеясь слишком громко, и валяться в зеленой росистой траве под палящим сквозь медленно плывущие облака солнцем. И если… Когда они выберутся, Джисон обязательно сделает все, о чем они с Минхо мечтали сделать вместе. Он уже пообещал себе это. Но для начала им следует выбраться, а затем попытаться найти нужный домик в лесу. Никакой карты у них нет, только на словах примерно знают, куда ползти надо. Неясно еще, водится ли в этом лесу какое-нибудь зверье, которое может представлять для них опасность. Им надо быть осторожными. Какой-то набор еды и воды с собой у них имеется, однако никто из них не знает, сколько примерно времени займет дойти до нужного места сквозь лабиринты из деревьев по ямистой земле. Но отступать некуда: позади них обрыв. — Бин, у тебя же и так тело ломит, дай мне наконец. Чанбин вскидывает голову, пытаясь отдышаться от продолжительного физического труда, и оглядывает с головы до ног Джисона, который хмурится с беспокойством в глазах. — Ты уже достаточно сделал, отдохни, — Хан пытается аккуратно спуститься в яму, заодно оглядываясь в сторону главных корпусов. — Вижу же, что больно. Ему самому от этого тоже есть выгода: он быстро мерзнет, а пока копать будет оставшееся «всего ничего», хоть немного согреется. Ничего согревающего у них с собой нет, хотя Джисон не прочь был бы попить горячего чая. — Ладно, держи, — протягивает Чанбин ему лопату, вылезая из ямы так, словно не заботится о чистоте одежды. Джисон косится на задумчиво ковыряющего землю Минхо, пытаясь скрести землю под стеной так, чтобы она не попала в обувь. Вырыто уже достаточно глубоко, осталось совсем чуть-чуть — доделать проход вверх, что не должно занять много времени. Работа идет тихо, и ребята у дерева тоже стараются говорить как можно тише просто на всякий случай, даже если отсюда никто у корпусов их не услышит. Джисон ожидал, что он слабее, чем оказалось на самом деле, но копать сейчас не так уж сложно; может, все дело в адреналине от волнения. Свет луны — единственный источник света, позволяющий видеть хоть что-то в мрачной темноте перед необъятным лесом. Но даже так Джисон может отчетливо видеть хмурое лицо Минхо, который не обмолвился с ним словом ни разу с того момента, как он заменил Чанбина. — Минхо? — зовет он старшего, продолжая свою работу. Тот на оклик поворачивается, выглядя так, словно его вырвали из глубоких раздумий, и растерянно хлопает длинными ресницами, на секунду прекращая возиться со старой лопатой. — Что такое? — Ты в порядке? Хочешь поговорить? Не то чтобы на разговоры есть время, но если Минхо что-то тревожит, он не может это игнорировать. Не сейчас, когда чувствуешь себя максимально уязвленным. — Да нет, я… Наверное, я просто слишком много думаю. — Например? Джисон вдавливает ногой лопату в землю, которая сыплется вниз с другой стороны от стены, пачкая их обувь, и слышит тяжелый вздох над ухом. — О том, как нам спать придется. Похоже, нужно будет поочередно дежурить, — хмыкает Минхо, повторяя действия Джисона. — И о том, примут ли нас те старики в дом. И был ли Лео действительно искренним, не обманул ли он. — Нет, он… Нет, — сразу же отвечает Джисон, в памяти которого всплывает обливавшийся слезами Лео со своим сломленным голосом и полным отчаянием на лице. — Уверен, не обманул. Нам просто нужно постараться найти тот дом. Мы знаем, в каком направлении двигаться, так что… все будет в порядке. Доверься ему раз, ладно? — Если веришь ты… — чешет Минхо шею пальцами, не спрятанными слоем перчаток. Джисон благодарно улыбается, отвлекаясь от своей первостепенной задачи, придвигается ближе, уткнувшись носом в чужую щеку, и оставляет совсем невесомый поцелуй с мягкой улыбкой на губах. — Спасибо. Минхо тихо ворчит под нос, но прекрасно видно, как розовеют его щеки пуще прежнего. Джисона уже мало заботит, увидели ли ребята этот жест, потому что знает: они и без того понимают, что между ними двумя происходит. А еще, наверное, узнали об этом раньше, чем до Джисона все дошло. Говорить об этом вслух он, конечно, не собирается, потому что ну а о чем говорить-то? Они не встречаются, просто… любят друг друга. Просто любят. Всего-то. Говорить не о чем. — Вылезай, Джисон. Джисон поднимает голову на голос Чанбина, который недовольно надулся и подбоченился, бегая взглядом от Чана к нему. — Зачем? Минхо продолжает работу, словно и не происходит ничего, но Джисон даже так чувствует его недовольство. — Чан мне весь мозг съел, дай ему закончить, — вздыхает Чанбин, помогая выбраться. — Все равно мало осталось: только вычерпать ушедшую вниз с той стороны землю. У него как раз сапоги, у тебя обувь ниже будет. У Чана правда сапоги, с мехом еще, теплые и высокие, поэтому можно не переживать особо о том, что земля в обувь заползет. У Джисона тоже теплые, не слишком тяжелые, но низкие. А еще на два размера больше, чем его собственный, потому что Лео ничего путного для него не нашел, но грех жаловаться — зашнуровал потуже и вперед. Он помог Чану аккуратно спрыгнуть, а сам вскарабкался наверх, отряхиваясь и оглядываясь на заменившего его парня. Чан работу выполняет активно, с радостным блеском в глазах, будто об этом и мечтал весь день, поэтому Джисон только качает головой и шагает к дереву, под ветвями которого умостились все остальные в окружении своих рюкзаков и сумок, в которых утрамбована еда, вода, пледы и еще немного того, что может понадобиться. Земля холодная, поэтому он подавляет свое желание плюхнуться звездочкой и не вставать вообще, лишь упираясь плечом в дерево и поглядывая на Минхо с Чаном, которые, о чем-то беседуя, не выпускают из рук лопаты под почти громкий смех Чонина и Хенджина. Но что-то заставляет его повернуть голову. Джисон делает это неосознанно, словно по рефлексу: смотрит в сторону корпусов, откуда все еще доносится музыка, замечая какое-то едва видимое движение, и резко напрягается. Неужели кому-то опять не сидится? — Ребят, — зовет он тише обычного, — не шумите буквально минутку. Там кто-то ходит, кажется. Расстояние от похрамывающей фигуры до них прилично большое, но деревьев на пути почти нет, а мелкие строения находятся чуть поодаль, поэтому быть тише — разумное решение: мало что препятствует распространению шума до этого человека. Сейчас Джисон его не узнает из-за темноты и удаленности мужчины — а это точно не женщина, — но никого сейчас видеть не хотелось бы. Вот вообще. Он стоит под деревом, ощущая на себе удивленно-встревоженный взгляд Сынмина, и спешит успокаивающе погладить его по плечу, выглядывая из-за ствола. Тот сидит напротив Хенджина, опираясь на дерево, и держит его руки в своих, дабы теплее было. — Еще там? — слышит Джисон приглушенный голос Чанбина и всматривается в темноту, пытаясь разглядеть в свете луны хоть что-то. — Тут немного совсем, за минут пять управимся. Вдалеке фигура ходит странно — не поймешь, пьяный или трезвый, а может, действительно просто хромой, — но главное, что развернулась, и теперь идет не в их сторону, куда направлялась изначально, а обратно в один из корпусов: то ли жилой, то ли учебный. Но что-то Джисону не дает покоя. В резкой смене скорости, в поменявшейся походке, в неприятном ощущении сворачивающегося в узел чего-то в груди есть что-то опасливое. — У нас нет пяти минут, — отрезает Джисон, вставая на ноги и цепляя за собой растерянного Сынмина, за которым тянется и Хенджин. — Уходим. Сейчас же. — Что? Почему вдруг? Мы тут не пролезем, тут же завалено все зе… — Чанбин, мы уходим. Лучше испачкать одежду, чем рисковать жизнями. Думаю, это был один из охранников или дежурных, и он нас заметил. — Джисон, ты… — он устало вздыхает, но не сопротивляется. — Ты уверен? — Да. Да, черт, да, быстрее! Он не желал наводить панику какими-то догадками, предчувствиями и своими «а вдруг», но сейчас не тот момент, когда можно закрыть глаза на что-то подобное. Не тогда, когда есть шанс, что их кто-то заметил. Испачкать одежду и поцарапаться не так страшно, верно? — Чонин, иди первый, — подталкивает он самого младшего к яме, куда ему помогает аккуратно спуститься Чанбин. — Сынмин, иди сюда, ты следующий. — Бегите к лесу, — наставляет Минхо, наспех стараясь хоть немного увеличить расстояние от стены до земли, — мы вас догоним. Нужно убежать на более-менее безопасное расстояние как можно быстрее, но Сынмин с Хенджином не очень хороши в беге, а Чонин по умолчанию идет первым. Отверстие действительно маленькое, ползти сложно, поскольку одежда цепляется за все подряд, да и от воздуха в легких приходится избавиться. Когда ноги Хенджина, ненадолго застряв, пропадают из виду, Джисон почти с пеной у рта подталкивает идти следующим отнекивающегося Чана: бежать ведь надо, а ему только дай повод покашлять. А так хотя бы может бежать медленнее, пока остальные тоже выберутся. — Ты теперь, — слышит Джисон голос Чанбина над ухом, когда помогает еще и чановской застрявшей ноге выбраться, и удивленно поворачивается. — Иди давай, нет времени спорить. Он переводит взгляд на Минхо, что молча кивает на стену, принимая непоколебимое выражение лица, и Джисон понимает: спорить сейчас действительно будет стоить времени, поэтому в последний раз смотрит за спины своих друзей. Там непроглядная тьма, холод, боль и страдания — все то, что они собираются оставить позади себя. То, что травило их, умерщвляло медленно, тягуче, будто с наслаждением, и все это скоро уйдет из их жизней. Джисон сказал бы, что поверить почти не может в то, что они сейчас окажутся по ту сторону стены, тихо исчезая из ада, в народе Кэлюмом зовущегося, но вера резко уменьшается, когда он замечает какое-то движение далеко в темноте. — Что… Что за… Минхо с Чанбином с вопросом в глазах прослеживают его взгляд, хмурясь в попытке что-то разглядеть. — Там… Идет кто-то? Опять? — еле слышно выговаривает Чанбин, выдыхая видимый пар от стоящего мороза. — Джисон, — отрезает Минхо, ведя его за руку ближе к стене, — быстро. Джисон растерянно хлопает глазами, но повинуется, падая на колени и пытаясь пролезть под стеной как можно быстрее. Запоздало приходит чувство боли от расцарапанных рук и ног из-за торчащих камней, и он просто надеется, что одежда не порвалась: холодно ведь от дыр в ней будет. Там кто-то идет. Там точно кто-то идет — без сомнений, в их сторону. Кажется, с ружьем в руках. Джисон не понимает, что воздух выбивает из легких сильнее: внезапное осознание того, что их заметили, их увидели, и их сейчас уничтожат, или давящие со всех сторон камни. — Черт, черт, черт, — бормочет он под нос в панике, чувствуя на своем теле пару рук — явно Минхо, — которые помогают меньше задевать что-то острое. К удивлению, вылез он быстро, но никуда не рванулся: без Минхо не убежит точно; знает ведь, что тот последним полезет. Лесные деревья — высокие, взрослые и нагоняющие страха — совсем близко, поэтому остальные уже успели скрыться за ними. Даже Чана уже не видно. Джисон слышит секундные пререкания за стеной, по итогу которых из-под нее вылазит недовольное лицо Чанбина. Конечно, Минхо пойдет последним. Кажется, будто время растягивается в неумолимую вечность, пока они пытаются выбраться втроем, когда на деле проходит не больше двух минут, но из-за того, что теперь Джисон не видит, насколько приблизилась мчащаяся в их сторону фигура, становится не на шутку тревожнее. — Этот упертый хен… — ворчит Чанбин, поднимаясь на ноги и отряхиваясь от грязи. —Быстрей там! — топает он ногой, а потом поднимает взгляд на все еще стоящего здесь Джисона. — Удивлен ли я, что ты не убежал? Совсем нет. Джисон молча падает на колени, наблюдая за тем, как Минхо выталкивает сначала лопаты, чтобы, видимо, посыпать земли сверху, а затем хватает за рукав с кряхтением пролезающего под стеной старшего, ловя на себе его удивленный взгляд. — Ты… — Поторопись. Минхо только поджимает губы, но пытается быстрее встать на ноги не без помощи друзей. Вдалеке слышны возгласы, среди которых Джисон сумел расслышать лишь еле различимое «кто там» и «пристрелю», отчего понимает: это, во-первых, сторож, а во-вторых — сторож, который возвращался за ружьем, потому что до этого никакого ружья он не видел. — Черт… — Хватит черта вызывать, идемте уже, — тянет их за собой Чанбин, но Минхо вдруг нерешительно вырывает свою руку из хватки. Джисон поворачивается к нему с немым вопросом в глазах, где еще больше испуга, потому что до него чересчур быстро доходит, что собирается сделать Минхо. — Эй, нам нужно… — начал было говорить он, как вдруг старший его перебивает, вертя головой и пятясь назад. — Он… У него плохое зрение. У хромого. Вы же его знаете, — уточняет Минхо, огромными глазами глядя на своих друзей и тяжело сглатывая. — Мог не увидеть, сколько нас. У него слух хороший. Очень. Скорее всего просто услышал шум. Услышал, как мы копали, разговаривали, кто-то смеялся еще. В темноте, когда мы в яме находились, а остальные за деревом… он бы не увидел. Значит, если я пойду один, то он может… — Заткнись. — Минхо… — Чанбин делает к нему шаг, оборачиваясь на трясущегося то ли от злости, то ли от холода, то ли от страха за чужую жизнь Джисона. — Ты чего мелешь? Этот сторож… Джисон думал, что он вернулся в корпусы, чтобы наболтать о них, начать за ними охоту, но он просто вернулся за ружьем. Один. Потому что знает, что ему никто не позволит сразу же убивать целых семерых юношей, а еще знает, как Рам о них печется. Если бы был в курсе об отношении Лео к ним, вряд ли бы так рисковал. Он взял тихо-молча ружье, чтобы прикончить их сразу, а потом уже отдуваться за поступок перед Лео, но он не сможет назвать точное количество сбежавших. Именно поэтому Минхо хочет вернуться, чтобы дать остальным больше времени убежать как можно дальше, пока в Кэлюме не заметят их пропажу. Даже прежний Лео бы в жизни не поверил, что Минхо попытается сбежать в одиночку без своих дражайших друзей, но ему и не нужно ничего доказывать. Если его не пристрелят сейчас, его могут защитить от смерти позже. Наказание в любом случае будет. И Минхо это продумал за чертовы секунды. — Я… должен быстрее идти. Бегите, пока время есть, — уже увереннее говорит он, разворачиваясь лицом к стене, но доведенный до ручки Джисон и шагу ступить не позволяет, хватая крепко за руку и разворачивая к себе. — Только попробуй это сделать, я закричу. У него глаза горящие, полные ярости, но и Чанбин, и Минхо понимают, на кого эта ярость направлена. А еще в них плещется слишком много решимости, что уже бьет по коленкам. Минхо вскидывает брови, выпуская пар изо рта, и произносит одними губами: — Ты этого не сделаешь. Ты можешь подставить себя, я знаю, но не остальных. — А с чего ты взял, что я не закричу? — цокает Чанбин. — Перестань делать глупости и пошли. — У меня осталось желание, — сглатывает Джисон, сжимая в цепкой хватке чужой рукав. — Помнишь про него? Оно еще не использовано. Глупый мимолетный спор, который Минхо проиграл целую вечность назад. Но даже так Джисон не тратил свое желание попусту, и это просто детский лепет, такой слабый, такой безнадежный, не имеющий совершенно никакой силы, но в нем играет безысходность. Потому что в глазах Минхо решимость, а в сердце Джисона — отчаяние. Ему нечем брать. Он не знает, что делать сейчас, когда рука старшего слабо дергается, пытаясь выбраться из оков пальцев. — Джисон… — Они убьют тебя, — почти прокричал Джисон, будто донести до Минхо такую простую истину — самое трудное, с чем ему приходилось сталкиваться. — Не убьют, если я вернусь добровольно. Они ведь осторожничать с этим начали. — Не смей этого делать! — В следующий раз, ладно? — Минхо сводит брови домиком, бегая взглядом по лицу Джисона, словно пытаясь в последнюю секунду запомнить каждую черту. Черт бы его за такое побрал. — Пожелаешь что-нибудь позже. Я обязательно все сделаю. — Нет, Минхо. Ты больше не выберешься. Ты… застрянешь здесь. — Попрошу Лео помочь выпустить меня как можно раньше. — Не он это решает, Минхо! — Джисону хочется ударить его, хочется ругать долго-долго за такие глупые слова, но обнять хочется сильнее. Однако он не двигается с места, только лишь подняв руку и уперев палец в грудь старшего. — Если ты вернешься, я пойду за тобой. — Джисон, как ты не пони… — Минхо вздыхает, нервно оборачиваясь на стену. — Я приду к тебе. На свободе ты будешь счастливее. Джисон только фыркает, скрипя зубами, и шипит сквозь них: — Это счастье стоит тебя. Не нужно оно мне такое. — Минхо, послушай, — не выдерживает, наконец, Чанбин. — Ты ведь как никто другой знаешь, что он не уйдет. Я тоже не собираюсь тут оставлять тебя. Мы всегда вместе — либо на свободе, либо взаперти. Ты как никто другой знаешь это. Да, мы рискуем, и то, что ты удумал, могло бы нас спасти с большей вероятностью, но мы тебя не оставим. Если ты надеялся, что я силой утащу Джисона, ты ошибался. Чанбин пожимает плечами, источая уверенность дать другу по шее, если вдруг развернется, но тот лишь наполняет легкие воздухом и выдыхает обреченное: — Ну какие же вы… — Хорошие друзья, все верно, — кивает Чанбин, косясь на Джисона. — Друг и парень, да. Хан по струнке вытягивается, вмиг переставая хмурить брови, и выглядит как олененок в свете фар. — Э… Эй! — хотел было он начать возмущаться, как Чанбин помахал рукой. — Быстрее, пока этот хромой до корпусов не доковылял, те-то быстрее прибегут. Прежде чем убежать, они и вправду решают немного завалить узкий проход землей, чтобы выиграть больше времени. В лесу темно, лунный свет едва пробивается сквозь ветки многочисленных деревьев, среди которых они находят остальных ребят. Те выглядят взволнованными долгим отсутствием своих друзей, поэтому облегченно вздыхают, как только видят целых Минхо, Чанбина и Джисона. — Почему так долго? — начал было причитать Чан, как его перебил машущий в противоположную от Кэлюма сторону Чанбин. — Нет времени, бежать нужно. Этот придурок сейчас всем все разболтает, потом нас искать начнут. — Тогда нам нужно спрятаться как можно глубже в лесу, — подхватывает Хенджин, хватая Сынмина с Чонином за руку. — В какую нам сторону? «Как только выберетесь через проход под стеной, поверните направо градусов на тридцать относительно нее и идите все время прямо по лесу. Будет трудно, я понимаю, но там вы должны будете в какой-то момент наткнуться на черный тополь, который сильно отличается от других деревьев в том месте: ствол будет извилистым, а само дерево почти тридцать метров в высоту. Оно выше остальных, если пойдете правильно, то точно его найдете. На этом дереве вырезан крест. Вам нужно от тополя пойти в ту сторону, с которой этот крест выцарапан». — Туда, — тычет Джисон после недолгих раздумий куда-то вглубь леса. — Пока туда. Дальше разберемся. В темноте кочки, торчащие корни, ямы, камни и кучки сухих веток заметить сложно, особенно если очень спешить. Джисон спотыкается стабильно каждые несколько минут, в течение которых они без остановки бегут, едва успевая отдышаться. Легкие горят от морозного воздуха, горло болит и режет, лицо и пальцы рук вообще не чувствуются, а голова начинает кружиться. Становится как-то не совсем хорошо. По ощущениям бегут они вечность, и если спросить Джисона, сколько времени прошло, он не ответит: то ли полчаса, то ли два. Остановки небольшие помогают отдышаться, выпить воды, иногда перекусить начиненных чем-то булочек, к счастью, свежих, но их немного совсем. Иногда в ушах звенели отдаленные голоса, крики, и не очень ясно, головой это Джисон поехал или действительно весь этот шум был от тех, кто за ними рванул, но одно понятно точно: он с каждой секундой становится все слабее и слабее. Спотыкается чаще, моргает дольше, больше плетется, чем бежит или ходит, чаще цепляется за деревья или друзей, чтобы не свалиться от усталости. А еще он, кажется, вспотел, но теперь это играет против него: на морозе потным ходить — заранее знать, что здоровым не выйдешь. — Наверное, — сглатывает Чонин, наваливаясь на ближайшее дерево, когда сил бежать дальше не остается, — они подумают, что мы побежали прямо, лишь бы глубже в лес уйти. Есть ли смысл продолжать сейчас убегать? Чан поворачивает голову в сторону Минхо, беззвучно кивнувшего, и возвращает взгляд на Чонина. — Не то чтобы смысла много, можем отдохнуть, — шепчет он, пытаясь не закашлять, но проваливается. Кашель его жутко сухой, даже голос не пробивается — обычно в эти моменты его можно было услышать, — из-за чего Сынмин тянется к своему рюкзаку, доставая оттуда бутылку с водой, открывает и отдает Чану, проводя рукой по его сгорбившейся в приступе спине. — Пей аккуратно, — просит он, с болью в глазах глядя на старшего. Тот сильно намучился за последнее время, а этот треклятый кашель из-за постоянного шепота в какой-то момент даже начал вызывать головные боли. Чан старается разговаривать меньше, он действительно говорит редко, но неприятные последствия все еще имеют место. — Спасибо, — наконец перестает он кашлять, отпивая немного холодной воды. От одного только вида пьющего ледяную воду Чана мороз кожу лижет, словно все равно ему на многочисленные слои одежды. Воды у них, в целом, достаточно, учитывая, что в такую погоду ее много пить не захочется, а вот еды не то чтобы много. Одно хорошо: поели они перед самым выходом, а еще немного перекусывали, может, час назад в этом самом лесу, так что сейчас кушать не хочется даже после продолжительного бега. — Может, привал? — предлагает Хенджин, почти падая на землю, но вовремя берет себя в руки, залезая в свою сумку за пледом и дождевиком, которым он может обмотать ткань, дабы та не намокла. Снег хоть и идет, но на земле тает быстро, отчего их следов почти не видно, но все еще мокро, поэтому дождевики прихватить с собой было решением отличным. И вообще, спасибо за идею Лео. Остальные тоже складывают несколько раз свои пледы, заворачивая их со всех сторон дождевиком, и валятся поближе друг к другу, чтобы согреться. Было бы разумнее, скорее всего, хотя бы идти неспешно, но небольшой отдых им правда не помешает. — Нас, наверное, уже вовсю ищут. Голос Чонина сонный и уставший, да и выглядит он так же, с тяжелым вздохом упавший головой на колени Чанбина. — Наверное, — мычит Джисон, — но главное, что их отсюда не слышно. Значит, далеко. В разные стороны пошли. — На тридцать градусов относительно стены, — передразнивает Хенджин, обвиваясь всеми конечностями вокруг посмеивающегося Сынмина. — Уточнение, конечно, потрясающе полезное. — Не ной, Лео хоть что-то сделал для нас. Он дуется после слов Сынмина, с улыбкой обнимающего его в ответ, и бурчит под нос: — Да шучу я, злой ты. — Самый добрый на свете. Джисон тихонько хохочет над друзьями, удобнее устраиваясь между коленей Минхо к нему же боком, перекинув ноги через его бедро, и чувствует на себе прожигающий взгляд Чанбина. Тот смотрит со вскинутыми бровями, но совсем не удивленный: значит, догадывался, а сейчас просто поиздеваться чешется. — Чего лупишь? — бубнит он под нос, шутливо замахиваясь ногой, которой все равно вряд ли дотянулся бы до Чанбина. — Ну вы даете, а рассказать? — спрашивает тот негромко и беззлобно, тепло им улыбаясь. Минхо тоже слышит, о чем они говорят, отчего вдвойне неловко становится, но Джисон из себя все равно выдавливает: — Нечего рассказывать, отстань. Чанбин поднимает руки, мол, сдаюсь-сдаюсь, подмигивает Минхо, на которого взгляд поднять Джисон не может, и переключает свое внимание на разгоревшееся обсуждение остальных ребят. Джисон усаживается удобнее, чуть подтягивая к себе ноги и упираясь виском в ключицы Минхо, который трет ладонью его плечо в попытке согреть. — На ногу не давит? — спрашивает Хан, поглядывая на свои вытянувшиеся конечности. Минхо мотает головой, добавляя: — Ты ее почти не касаешься, в коленях же свои согнул. Джисон в шапке, вообще-то, но даже через плотную вязаную ткань чувствует поцелуй в макушку, после которого Минхо уткнулся носом в колючую шерсть. Ему бы не хотелось больше вставать — да и двигаться в целом, — потому что сонливость накатывает быстро от усталости, стресса и нагло щипающего кожу холода, но засыпать нельзя: точно до костей промерзнет и откинется тут же. Тепло, исходящее от тела Минхо, греет неплохо, но Джисон боится, что знобить начнет сразу же, как только они отодвинутся друг от друга. Кажется, он действительно собирается болеть, но все мысли об этом неизменно возвращаются к одному и тому же. Он хочет поговорить с Минхо. Хочет отругать за то, что собирался собой жертвовать, поколотить за то, что чуть не нарушил обещание всегда быть рядом и не оставлять его одного. Но еще сильнее хочется обнять так крепко, чтобы кости захрустели, чтобы задыхаться начал, чтобы больно было обоим, и поцеловать тоже хочется, наплевав на присутствие друзей. Они пережили то, что истощает все жизненные силы, они пережили ряд потерь, будучи слишком молодыми, чтобы быть к такому готовыми. Их заставляли поверить в то, что они ничего не стоят, ничего не заслуживают и могут лишиться жизни, когда кому-то заблагорассудится. Их отучали от слова свобода, вырывали его с корнями из разума, заполняя его прочей безрассудной ерундой, побуждали бояться даже думать о чем-то, что находится за пределами интерната. Не заслуживаете быть любимыми, не заслуживаете быть счастливыми; ничего хорошего нет права иметь. Просто куски плоти, в которые вонзили крючки и дергают за ниточки, потому что самим и шагу ступить без разрешения нельзя, и лишний мимолетный взгляд будет опасен. И после всего этого позволить Минхо вернуться туда… Уж увольте. С уставшим вздохом Джисон жмется ближе, зарываясь в колючий шарф Минхо после того, как оставляет короткий, сухой поцелуй на его челюсти. Он губы кусал за то время, пока они доползут до перевала, слишком много раз, отчего те и покровоточить успели, и потрескаться, и вообще все-все-все. Больно даже. — Губы холодные, — произносит Минхо, прижимая к себе крепче. — Сильно замерз? Сильно. Знобило всю дорогу, словно перед болезнью, рот открыть даже страшно: кажется, что так замерзнет насмерть. Они тепло одеты, на нем куча слоев одежды, но чувство такое, что хоть в печь кидай — теплее не станет. — Попа заледенела, — с коротким смешком выдавливает из себя Джисон, укладывая свои голые ладони на лопатки Минхо, скрытые поношенной дубленкой, которая явно ему велика. Не то чтобы выбор был так же велик. Джисон не обманывает, но и не договаривает. Ну а что Минхо сделает, если он скажет, что холодно до жути, хоть подыхай прямо сейчас? И без того завернут, как капуста, делать больше нечего. А так хотя бы Минхо меньше голову забивать себе этим будет — и так ясно, что он понял, как Джисону холодно, но говорить, что легче умереть, чем сделать хоть единое движение, отдающее резким приливом мороза по всему телу, не хочется. — Не засыпай только, точно до мозгов промерзнешь. Джисон угукает в плечо, взяв себя в руки и подняв голову, дабы взглянуть в блестящие в свете луны глаза Минхо. Хан не помнит ни единого раза, когда они бы не сверкали, словно дорогущие алмазы, которые ничем не выкупить. Если глаза — зеркало души, то у Минхо она волшебная. — Почему вы там стояли? — доходит до ушей возмущенный возглас Чонина. — Я чуть не помер от волнения. Чанбин звучно выдыхает недовольное «ой», помахивая рукой, тычет красным указательным пальцем в неловко поджавшего губы Минхо и в красках обосновывает свое негодование, приговаривая, какой старший дурак, что решил, будто бы они с легкостью от него откажутся. — В общем, героем он сделаться удумал, — подытоживает Чанбин, в довершении добавляя: — Дуралей. — Они сказали, что закричат, — виновато тянет Минхо, тыча на Джисона, а после на Чанбина. — Сразу бы ушел от вас, но эти двое бы точно заорали. Ужас один. Чанбин дразняще высовывает язык, вздергивая нос и хлопая по плечу все еще лежащего на его коленях Чонина, после чего слышится шепот Чана с долей шутки: — Я бы закричал громче всех. Но только с долей, потому что ясно: с таким адреналином он бы правда закричал. У него бы вышло. — Этот… Этот сторож, — хрипит Джисон, прокашливаясь. — Он правда?.. Он пошел за ружьем, никому ничего не сказав, и вернулся обратно, чтобы нас прикончить, а потом уже расхлебывать все? Конечно, все об этом подумали, но говорить почему-то не стали. Чан облизывает сухие губы, прочищая горло, и шепчет достаточно слышно в стоящей тишине: — Как бы… Как бы то ни было, он по своей же глупости дал нам больше времени на побег. Давайте смотреть на ситуацию с этой стороны, ладно? Другого от Чана ждать не стоило, но он прав. Простой перевал перетекает в «давайте тут и поспим». Они решили спать так, чтобы минимально касаться земли, поэтому кто-то облокачивается на дерево, кто-то спит на ком-то, а кто-то и вовсе не ложится — тот, кто дежурит. Спокойно спать бы у них не вышло с пониманием того, что их разыскивают, вероятно, с собаками, и так просто вряд ли отстанут, наплевав на них хотя бы в ночь. Поэтому дежурят по двое — это чтобы второй не уснул, — заменяя друг друга и затем снова ложась спать. Рев диких животных отгонял весь сон при дежурстве, во время которого хочется лишь своей уютной кроватки дома, там, далеко от Кэлюма, и поспать под двумя одеялами, но до них, к счастью, никакие лохматые не добираются, оставляя волю разве что каким-то странным насекомым. Ночь тревожная, пугающая, заставляющая спать с одним открытым глазом, но благодаря дежурству Джисон позволяет себе уснуть спустя томительное время ожидания, пока он опирается о дерево спиной и кладет руку на щеку лежащего на его коленях Минхо, который отрубился почти первым. И все же путь обещает быть долгим.***
Путь… не оказался таким уж долгим. По крайней мере не для Джисона. Ему удалось заснуть в неудобном положении и с ощущением режущего кожу мороза, но он точно несколько раз просыпался, однако не помнит, как прошло его дежурство. Кажется, тогда ему было все так же холодно до чертиков, но мыслил он здраво, не спал на пару с Минхо, который бесконечно пытался согреть, но все без толку — холод просачивался изнутри. Наверное, горячая чашка чая бы немного решила проблему. Еще он помнит, как глаза слезились от отчаяния, ведь он правда начал верить в то, что умрет так, замерзнув посреди леса. Минхо пытался его успокоить, боялся позволять ему заснуть, чтобы тот совсем не окоченел, и старался утирать слезы до того, как они потекут по онемевшим щекам. Джисон даже помнит, как ему стало чуточку теплее от, вообще-то, таких же холодных губ Минхо, который подчинился его прихоти и прижался ими к посиневшим губам Джисона. Приятное чувство растеклось внутри на фоне того урагана, бушевавшего там. Но больше он не помнит ничего, а то, что помнит — все отрывками. Даже сейчас, когда он едва плетется где-то позади всех остальных, Хан, кажется, лишь моментами приходит в себя, оглядываясь и осознавая, что происходит. Его дико штормит, он буквально висит на плече Минхо, а его сумка покоится где-то в руках Чанбина. Сумка Минхо — у Чана. — Джисон, ты тут? — сквозь шум в ушах и будто толстый слой воды до него доходит голос… Сынмина, кажется? У него нет сил открыть рот; такое чувство, будто, сделай он это, все то малое тепло, что в нем еще ютится, вырвется сразу же. Поэтому он лишь едва заметно кивает. — Потерпи, маленький, немного совсем осталось. А это точно Минхо. Если не по голосу, то по обращению Джисон это понимает. Он поднимает расфокусированный взгляд на Минхо, который подхватывает его крепче и смотрит с такой тревогой в глазах, что Хан начинает злиться на это несчастное лихорадочное состояние и свой организм, который так не вовремя решил дать сбой. Видимо, Минхо по взгляду понимает, что сейчас интересует Джисона больше всего, поэтому тяжело сглатывает и мотает головой, проговаривая: — Нет, до тополя еще не дошли. Или прошли. Или вообще не туда идем. У него вдруг подкашиваются и без того слабо плетущиеся ноги, споткнувшиеся о торчащий из-под земли корень, а сил на то, чтобы хотя бы попытаться удержать себя в стоячем положении, не находится. Но его вовремя подхватывает с другой стороны Хенджин, перекидывая вялую руку через свою шею, чтобы удобнее было нести. — Сбавляешь обороты, Хан Джисон, — улыбается тот уголком губ, который виден из-за обернутого болотного цвета шарфа. — Держись крепче, вдруг не удержу. Не удержат — последнее, что они сделают, но Джисон бы улыбнулся, если бы не его бессилие. Он чувствует, как его начинает мутить, а в глазах все это время все настолько плывет и то затемняется, то бьет яркими вспышками света, что он искренне не может понять, какое время суток сейчас. Наверное, утро. Значит, идут они уже давно, так что, может, скоро доберутся до черного тополя, если уже не упустили его. А дальше уже не так далеко будет, получается, терпеть осталось не очень долго; если там действительно почует бабуля какая, и тем более в лесу, то она уж точно что-нибудь да наварит ему целебного. Бабкам лесным грех не верить хотя бы по части медицины народной. Хрен пойми из чего варганят настои свои, зато за мгновение на ноги ставят, моргнуть не успеваешь. Остается лишь дотерпеть до проклятого тополя с намеченным крестом на нем, а дальше уже, глядишь, силенки появятся от облегчения и появившейся надежды на то, что не помрут они в лесу заблудившимися. Но тополя почему-то не видно. И перед Джисоном тоже темнота. Да и надежды ни в одном глазу. Кажется, он на все ослеп. Последнее, что Джисон успевает сделать до того, как полностью обмякнуть в чужих руках, держащих крепко, — прошептать только ему слышное «кажется, не доживу». А дальше — кромешная темнота, что заменяется ничем.