«Мировая история — это бесконечный, бездарный и нудный отчет о насилии, чинимом сильными над слабыми». Герман Гессе, Игра в бисер.
***
Прошло немногим больше трех недель с тех самых пор, когда Сынмин попал в злополучный интернат для мальчиков, который явно оставит глубокий шрам в душе каждого ученика. Слезы и крики о помощи, заглушающиеся скрипкой, которая уже поперек горла стоит, никогда в его жизни не ощущались настолько обыденными. Казалось бы, всего-то три недели, что за срок такой? Да и Сынмин всегда был уверен в том, что он достаточно сильный духом, волевой человек. Однако осмысление того, что он всего-навсего ребенок, очень сильно ударило по нему. «Из стороны в сторону, чтоб их всех». И осознание это пришло здесь, в Кэлюме, по прошествии нескольких дней после прибытия. Его сразу насторожило расположение школы: поле, загороженное многочисленными деревьями и высокой каменной стеной. Детская колония какая-то, а не интернат… И после данного открытия о себе Сынмину легче не стало, напротив. Он стал более раздражительным, дерганым, в коридорах корпусов и в целом за пределами тридцать седьмой комнаты постоянно оборачивается после внезапных, но частых ощущений присутствия опасности, которые пронизывают все тело, поднимаясь с венозной кровью по сосудам. Они сужаются, словно от холода, который вместе со страхом окутывает его до кончиков пальцев, заставляя заметно вздрагивать. Сынмин и не догадывался, что его настолько легко запугать. Обидно выходит: он пришел сюда с любимым человеком за лучшей жизнью, а получил давление куда более сильное, чем раньше оказывали на них овдовевшие родители, которые хотели своего счастья в первую очередь, а счастье детей желали определить сами. Никто не сказал им, что так не работает, а сами они додуматься не могли. Великий дар человеческий — умение мыслить. Развитый до удивительных масштабов, уникальный в своем проявлении, но ставший настолько самим собой разумеющимся в непробиваемых принципах людей, что они превратили его в парадигму. Люди не учли, что всяким даром нужно уметь владеть и распоряжаться. Это их и погубит, но самое отвратительное — их глупость ломает жизни людей под их ответственностью. И чаще всего от таких недалеких страдают те, кто в состоянии править возможностями своего мозга. Именно так дар превращается в проклятие. И все же странно, почему нервы Сынмина сдают с немыслимой скоростью, если сам он ни разу в комнате наказаний не оказывался, разве что несколько раз получал по пальцам на уроках, и то из-за своей рассеянности, поскольку с учебой у него все более чем в порядке. «Словно плывешь в бескрайнем океане, пытаясь как можно сильнее отдалиться от стремительно приближающегося плавника, что угрожающе всплывает из воды, заставляя панику пропитаться в каждую клетку окаменевшего тела. Плывешь и плывешь, силы постепенно покидают тело, а между барахтающимися ногами и плавником вот-вот не останется места». Даже Джисон, который написал это в своем дневнике всего-то вчера, прекрасно понимает это чувство. Но как бы страшно и сложно ни было, Сынмин просто хочет переждать этот ужасный этап своей жизни, не вовлекая в свои переживания никого, дабы не заставлять их волноваться. Естественно, Хенджин не слепой и к тому же слишком хорошо знает его, чтобы не заметить постоянную напряженность в мышцах, редкие заикания и вечно бегающий вокруг взгляд, но… Так уж вышло, что Сынмин наотрез отказывается слишком углубляться в эту тему, позволяя Хенджину разве что только нашептывать утешающие слова поддержки и обещания о том, что все у них будет хорошо, нужно только подождать. Это, признаться, лучшие моменты нахождения в Кэлюме для него: теплые объятия Хенджина, приятный запах его тела, усыпляющий шепот и нежные поглаживания по спине, когда рядом никого нет. Единственное, что он готов запомнить из этого периода своей жизни. Но даже лучше Хвана его успокаивает Феликс. О, это солнышко… Если в отношении себя он ни в чем не уверен, то за Феликса Сынмин сгрызет глотку вообще любому. Он прекрасно знает, как заботится о нем Чанбин, счастьем для которого будут лишь улыбки его братьев. Сынмин также видит, как Чонин при любом удобном случае не отпускает руку Феликса, прожигая всех проходящих мимо учеников уничтожающим взглядом, предупреждая: не трогать. Если в частности Чонин обычный мальчишка, активный и смышленый, не лезущий за словом в карман и имеющий множество знакомых, то рядом с Феликсом, по словам Чанбина, он превращается в злую собаку, скалящую зубы на каждого, кто посмеет косо посмотреть на его брата. Доходило даже до того, что он огрызался и повышал голос на Чанбина, когда тот нравоучал их брата тоном немного более строгим, чем Чонину бы хотелось слышать. Причем — поразительно — он и слова не скажет, если старший будет отчитывать его, покорно принимая все замечания и не смея впредь ослушаться, потому что брата он действительно уважает. Феликс самый что ни на есть настоящий ребенок, о котором нужно заботиться в первую очередь. Слишком добросердечный и яркий, совсем не проявляющий и грамма агрессии, нуждающийся в помощи в некоторых аспектах своей жизни. Он любит, когда ему читают приключенческие книжки или рассказывают воодушевляющие истории, пусть они и всегда выдуманные Чанбином. Феликс любит сладости, плюшевого цыпленка, своих братьев и бабочек, цветные крылья которых вызывают в нем тонну восторга. Он любит подолгу всматриваться в лица людей, видя уникальность абсолютно в каждом, любит обниматься и много-много смеяться, даже если повода совсем нет. А Сынмин любит проводить с ним время. Удивительно, но Феликс действует как самое лучшее успокоительное: разговор с ним, пусть и самый бессмысленный, всегда опустошает разум от ненужных и тревожных мыслей, заставляя чувствовать себя куда лучше прежнего. И Феликс даже не в курсе того, насколько он помогает морально истощенному Сынмину, который, на самом деле, уже готовится попрощаться со своей нормальностью. Феликс рисует желтым мелком, стащенным Чонином из кабинета, множество больших звездочек на их письменном столе в комнате. Неуверенное шуршание мелка о дерево и щебет птиц за окном — все, что нарушает приятную тишину, стоящую в комнате. В выходной день их обычно либо загружают работой разного характера, либо позволяют своевольничать больше обычного, тем не менее контролируя каждый шаг с помощью дежурных и охранников. И сейчас именно такой день, когда их наконец оставляют в покое, не закидывая делами. — Сейчас бы бабулины пластинки, — вздыхает в потолок Чан, вырисовывая неясные узоры пальцем в воздухе. — Как это так, Чан-и устал от Паганини? — слащавым тоном произносит Хенджин, так же утыкаясь взглядом в никуда и медленно моргая. — Настучать бы на тебя. — Директор будет недоволен, — цокает Джисон, развалившийся на своей кровати. — Грех не уважать его вкусы, а уж тем более не любить «Кампанеллу». — Чтоб она провалилась, — шепчет Минхо так, что слышат все в комнате. — Поддерживаю. После синхронного согласия в воздухе вновь повисает только звук скребущего о стол мелка. Чанбин поднимает голову, наблюдая за спинами Сынмина и Феликса. Первый разложился на столе, укладывая голову на руку и следя за действиями высунувшего язык от усердия Феликса. — Ну как, Ликс-и? Получается? — зовет Чанбин, привставая на локтях. Тот оборачивается, смотрит несколько секунд в глаза брата и согласно жмурится, снова возвращаясь к своему делу. — Он большой молодчина, — подтверждает Сынмин, не поднимая головы, — звездочки с каждым разом все лучше и лучше. Вопреки ожиданиям Джисона, Феликс справляется с письмом, хоть и с трудом и немалыми усилиями. Просто, как это обычно бывает в его случае, делать хоть что-то без постороннего вмешательства и указов со стороны для него уже успех. Поэтому с выполнением домашней работы ему обычно помогают Чанбин, Сынмин или Минхо, хотя сам Феликс предпочитает в роли учителя последнего. Не зря Чан говорит, что Минхо прирожденный учитель: это подтверждается постоянно. — Кем вы хотите стать, — подбирает слова Джисон, — в будущем? — Ветеринаром! — отвлекается на секунду от своего занятия Феликс. — Хочу животных лечить. Хан улыбается такому порыву и спрашивает, наклоняя голову: — Сильно их любишь? — Очень. — А я хотел быть радиоведущим, — вздыхает Чан. — Сразу после того, как бабуля пообещала купить мне радио, когда цена на них снизится. — Купила? — спрашивает Хан. — Не успе-е-ела. Джисон кивает понятливо, потирая костяшками пальцев щеку, и переводит взгляд на говорящего Хенджина. — Я вот всю жизнь хотел стать моряком-подводником, как мой отец, а Мин-и просто хочет работать с детьми, неважно кем, — и Сынмин утвердительно мычит, не отрывая взгляда от сильно сжимающих мелок пальцев Феликса. Чонин дрыгает ногой, подставляя руки под голову, и причмокивает, прежде чем сказать: — Я пока не уверен, но вот Бин точно год ныл о том, что он слишком рано родился, потому что нет возможности полететь в космос. Ны-ы-ытик. — Заткни-и-ись, — так же тянет Чанбин в ответ. — Но это правда. А из более правдоподобного — юрист… Ладно, ничего правдоподобного. Джисон вздыхает, хрустит шеей два раза и утыкается носом в подушку, откуда бубнит едва внятное: — Да я тоже далеко от тебя не ушел, хочу летчиком стать. Но в лучшем случае буду разве что нейрохирургом. Ну, насколько это реально… — Мечты реальны! — восклицает Чан, вытягивая руку над головой. — Надо только много и усердно работать. Усекли? Все хором открывают рты, наученные за время совместного проживания с Чаном отвечать на автопилоте безнадежное: — Усекли… — Еще веселее! — Усекли! Чанбин встает, усаживаясь на край Джисоновой кровати, чтобы понаблюдать за рисованием своего брата. Он знает, что ему позже придется все это вновь смывать, чтобы не было лишних вопросов со стороны дежурных, и что Феликс хоть и говорит, словно все в порядке, но все же выглядит немного расстроенным каждый раз, когда очередные желтые звездочки пропадают с их стола. В тетради рисовать не так приятно, поэтому Феликс жертвует будущей сохранностью своего творения каждый раз ради ощущений настоящего. «Процесс важнее результата», — сказал он однажды Чанбину так, что тому было сложно узнать в этом взгляде и интонации своего брата. — Минхо вот, — заговаривает Чан, поворачиваясь так, чтобы упереться локтями в кровать и уместить подбородок на ладонях, — думаю, точно учителем станет. — Или профессором, — добавляет Минхо, вставая на ноги. Он протискивается между кроватью Джисона и письменным столом, пробираясь к окну и вглядываясь в лица играющих во дворе детей. Погода на удивление приятная, хотя Чан с утра орал, что рано или поздно точно будет дождь, ссылаясь на прогноз своих старческих коленей. Солнышко греет несильно, но достаточно, чтобы орда детей выплыла из своих тесных комнат на свежий и неожиданно теплый воздух, находясь под пристальным присмотром сторожей. Где-то мальчишки собрали маленькую каменную горочку в качестве припасов, чтобы узнать, кто кинет камень дальше остальных; кто-то устроил перегонки от жилого до административного корпуса и обратно; а совсем недалеко от ворот ребята просто легли на сухую землю, вглядываясь в малооблачное небо. — Врунишки твои колени, Чан, — причитает Минхо, отходя от окна. — Прелесть, а не погода. Чан заинтересованно поднимает валявшуюся на простыне голову и возражает: — Ты же дождь да грозы любишь. — Ну, объективно. — Тогда ладно, — вновь опускает голову Чан, но после недолгих раздумий предлагает: — Пойдем тоже? До ужина еще много времени, успеем. — Ликс, хочешь? — спрашивает Сынмин, отлипая щекой от стола и поднимаясь на ноги, чтобы размяться. Тот в ответ только кивает, прячет мелок в ящике стола и следует за своими друзьями в коридор, хватая Чонина за руку.***
Вопреки тому, что погода действительно солнечная, тучи все равно говорят о правоте прогнозов коленей Чана, а ветер с теплого сменяется на прохладный. Воздух наполняет легкие свежим воздухом, несильно испорченным людскими технологиями, а настойчивый ветерок не оставляет в покое пушистую челку, что так и норовит залезть в глаза. Феликс так вообще словно в неудачном дубле романтической сцены снимается: карамельные вьющиеся пряди и не думают послушно сидеть за ушком, куда их раз за разом убирает юноша, поскольку волосы длинные, любящие в любой удобный и не очень момент забраться на лицо. — У него сейчас морда треснет от серьезности, — ворчит под нос Джисон и косится на ближайшего к ним сторожа, опираясь руками в траву. В бок несильно прилетает локоть распластавшегося рядом брюхом в землю Минхо, укоризненно смотря на Хана, а тот только дует щеки и говорит совсем тихо: — Ну чего?.. — Я побью тебя, честное слово, — хмурит он брови. — Совсем на ошибках не учишься? Обязательно еще раз надо отвести в эту треклятую красную комнату? Красной комнату называют по понятным причинам: некогда белые стены покрылись брызгами и потеками крови, а о постели и говорить не стоит. Ругается Минхо негромко — так, чтобы услышал только Джисон, — но этот факт не делает его реакцию менее грозной, а воспоминания о первом дне всплывают совсем не размытые: Хан помнит каждую минуту, проведенную в красной комнате, даже спустя две недели. За это время одного его одноклассника успели отпустить домой, а на замену ему привести нового за воровство и курение. Конечно же, в погоне за главными целями интерната: исправлением и перевоспитанием. Как раз за счет того, что основу учащихся составляют дети не без родителей, но совершившие какую-то противоправность, тут не со всеми учениками можно построить хорошие отношения: каждый из них здесь за нарушения от мелкого хулиганства вплоть до причинения тяжкого вреда здоровью. Финансирование даже психиатрических больниц ничего не стоит, и вместо этого некоторые дети оказываются в добродетельном интернате, направленном на улучшение характера и жизни ребенка в целом. В худшем случае они попросту могут представлять опасность. Именно поэтому не обходится без ссор и перепалок между самими мальчишками: кто-то что-то не поделил, кому-то кто-то не понравился и все синонимичное. Иногда же это перерастает во что-то не очень приятное: в таких случаях уже начинаешь думать, что, наверное, лучше было бы оказаться в красной комнате. «Пубертат», — оправдывают взрослые. «Дикость», — именует Джисон. Не все, к сожалению, ситуации возможно оправдать одним лишь проблемным возрастом. Но, к превеликой радости, подобных случаев и сильно выраженных девиантов здесь, в принципе, не так много, как могло показаться, когда узнаешь критерии подбора в интернат. — Посмотрите, он уже рыдает, словно девчонка. Но все же иногда… — Если только попробуешь закричать или убежать, заставлю жрать землю с камнями и жуками, заметано? …Встречаться с подобным приходится. Им восьмерым стало скучно просто валяться на полулысой земле, где травы не так много, как хотелось бы, поэтому было принято единогласное решение пройтись по территории школы, вдоль стен которой в выходные часто сторожей больше, чем в будни, просто чтобы легче было следить за детьми. Хотя так бывает не всегда: мужчинам куда интереснее посидеть в кругу за выпивкой. Все равно директор слишком лояльно к ним относится. И в этот раз нашлись индивидуумы, которые опять что-то с кем-то не поделили, и спор этот, судя по разговору, однозначно выигрывает одна сторона. Весь состав тридцать седьмой комнаты, помимо отошедшего ненадолго Сынмина, решает обойти здание спортзала, где из-за угла и доносится неприятный процесс ссоры. После угрозы, выданной явно ребяческим ртом, следует разве что булькающий звук, который ох как Джисону не нравится. Остальным, судя по всему, тоже, и Чан, мнящий себя ярым борцом за справедливость, ускоряет шаг, заворачивая за угол совершенно без раздумий. Минхо сразу же порывается следом, равняясь с ним и слыша топот друзей позади себя. Перед ними открывается далеко не самая изящная картина: трое ребят сидят на корточках, еще трое стоят и слабо пинают двух совсем еще хилых мальчишек, скрутившихся от боли на земле. Оба в синяках и ссадинах, а по подбородкам течет теплая кровь. У одного вдобавок опух от удара глаз, а со лба стекает алая жидкость; у другого разбита губа и изрезана щека. Джисон замечает в руке сидящего на земле парня, явно ровесника Чана, если не старше, кусочек разбитого окровавленного стекла. — Уходите отсюда по-хорошему и молча, — начинает тот, что сидел с осколком в руках, и поднимается на ноги, сжимая его сильнее. — Иначе будете валяться рядом с ними. Другой показательно пинает носком обуви по лицу одного из лежащих, на что тот стонет от боли недолго, прикрывая израненными руками лицо и снова замолкая. — Феликс, — слышится голос Чанбина, в рукав кофты которого с силой вцепился кудрявый, — иди к Сынмину. Иди к нему и не выходи из комнаты, пока я не приду. Сынмин ушел всего минутами ранее в жилой корпус, отлучаясь в туалет, и отправить Феликса к нему — прекрасное решение, чтобы отгородить его от этих уродов, которые могут выкинуть что угодно. Мальчишка кивает, окидывая людей напротив боязливым взглядом, и пятится назад, собираясь выполнить просьбу брата. — Все нормально, солнце, — шепчет Феликсу Джисон, когда тот медлит, — ты можешь идти, с ним и Чонином все будет в порядке. И он наконец уходит, срываясь на бег и ни разу не оборачиваясь. — Опять ты, Джон? — шипит сквозь зубы Чан, смотря в прищуренные глаза медленно подходящего ближе парня, и кивает на скрюченных на земле мальчишек. — Не надоедает? Джисон слышит раздраженный вздох Хенджина, который говорит совсем не громко: — Опять этот Киджон… Киджон, значит? — Повторяю, Чан, — игнорирует он вопрос, — вали отсюда и детишек своих прихвати. Чан переводит взгляд с человека, которого он назвал Джоном, на камень, больше похожий на декоративный валун с какой-то надписью, которую уже невозможно прочесть, поскольку чернила под многочисленными дождями давно потекли. И единственное, что действительно свежее на этом камне, — брызги крови, плевки и грязь. Джисон буквально видит, как зрачки Чана опасно расширяются, а из ушей бьет пар, но несмотря на свою злость он довольно спокойным голосом спрашивает, вновь обращая свое внимание на Джона: — Это ваших рук дело? — и добавляет, как только парень напротив вскидывает брови и отвратительно улыбается: — Вы это сделали с могилой? Киджон тихо смеется, переступая с ноги на ногу и пряча свободную руку в карман, пока в другой все еще покоится осколок. — С этой-то? — усмехается он. — Могилкой? Да ладно тебе, это всего лишь какой-то камешек. В образовавшейся тишине раздается звук хруста пальцев, и Джисон упирается взглядом в напряженную спину Минхо перед собой, чертыхаясь от понимания того, что сейчас может произойти. Минхо немного вспыльчивый, и это не может играть ему на руку. — Для такого куска говна, как ты, разумеется, это всего лишь какой-то камешек. Нет, совершенно точно не может. Джон — парень хоть и не богатый на накаченную мышечную массу, но крупный сам по себе, да и выше самого Минхо на полголовы будет. А вот остальные его ребята даже этим похвастаться не могут: то щуплые совсем, то маленькие, а самому младшему явно не больше тринадцати. Но и не то чтобы Джисону с ребятами есть чем похвастаться: такие же дети, за исключением самых старших, которые вселяют хоть какую-то надежду на то, что уйдут они отсюда целыми. Хан всего лишь надеется на то, что Минхо не просто выглядит устрашающе, но действительно таким является. Почему-то за Чанбина с Чаном он спокоен. — Минхо, — снова улыбается Джон, высовывая кончик языка и прикусывая его. — Давно не пересекались мы с тобой, да? — Да, обидно, — вздыхает Минхо, — я уж понадеялся, что ты помер. Киджон смеется, наклоняя голову вбок, и безрезультатно пытается подавить улыбку, от которой точно начинают болеть щеки. — А с чего бы мне? — Думал, может, ядом своим поперхнулся… А нет, не повезло. — Ну чего ты, — приближается Джон ближе, лениво перебирая ногами, — яд — детище мое, оно не может меня убить. Минхо хмыкает с насмешкой в глазах и кривит губы в подобии улыбки: — Да ла-а-адно? — приторно тянет он. — Откуда же такое доверие? И собаки, знаешь, хозяев могут покусать. — Значит, плохо воспитывали и мало уделяли им времени. Позади подбегает запыхавшийся Сынмин, оглядывая всех и ловя на себе встревоженный взгляд Чанбина, после чего уверяет, что с Феликсом все в порядке, и подходит к побитым мальчишкам, бранясь себе под нос. — А ты, я вижу, во весь ход практикуешься, да? — кивает Минхо на двух раненых, которым помогают встать Сынмин с Хенджином и уводят их подальше, направляясь в медицинский кабинет. — Верно, — вплотную подходит он, немного наклоняясь, чтобы быть на одном с Минхо уровне, и дотрагивается кончиками пальцев до чужой щеки. — Тупой ты початок, Киджон, — цедит сквозь зубы Минхо, неожиданно для всех врезаясь плотно сжатым кулаком в солнечное сплетение Джона. Согнувшийся над землей парень скомкано скулит, хватаясь за живот и рвано выдыхая, и пока он пытается прийти в себя, остальные ребята из его компании подбираются, шагая немного ближе. Один из тех, кто бил ногами несчастных мальчишек, подхватывает с земли какую-то деревяшку, неуверенно замахиваясь ею, но его тут же останавливает Джон. — Стой, брось это, — кашляет он и оборачивается на остальных. — Вы все, уходим отсюда. Потом с ними разберемся. — Но почему? — топает ногой самый младший. — Их же сейчас всего пятеро, а нас шесть, мы по-любому уложим их! — Ты особенно, — язвит Киджон и вновь поворачивается к Чану со страдальческим выражением лица и рукой на животе. — Воспитал бы Минхо. Ну никаких манер, лишь бы поколотить кого-нибудь. Минхо вскидывает бровь, смотря на него как на идиота, и говорит, вставая вполоборота: — Ты уж точно тот, кто может жаловаться на это, конечно. — О, поверь, — усмехается Чан, — он прекрасно воспитан. И, знаешь, скажу тебе, пока не разбежались, — он меняется в лице, поджимая губы так, что ямочки на щеках появляются, — прекрати все это. Если не Минхо, то я сам тебя на шампур насажу. — Напугал, бабайка, — хмыкает Джон, но когда замечает, что ни один мускул на лице Чана не дрогнул, продолжает недовольно: — Вот доколупался же ты. Не буду я тебя слушать, разбежался. Чанбин ругается себе под нос, подходя ближе к Киджону и кладя руку на его плечо. Видно, насколько он раздражен поведением этих придурков, способ развлечения которых весьма сомнительный. Бин смотрит расширенными от злости глазами в чужие, прикусывая щеку изнутри, чтобы держать себя в руках. — Хватит клоунить, — шепчет он, не отрывая взгляда от человека напротив. — В следующий раз с тобой никто разговаривать не будет. Настолько тупой, чтобы не понять этого? Джон устало откидывает голову назад и сбрасывает руку со своего плеча, вдруг теряя весь азарт и тоже начиная раздражаться, а после выдавливает из себя нехотя: — Да, Бин, прекрасно понимаю, — и даже пытается улыбнуться, но сразу же бросает эту идею. — Но ты меня все равно обидел, знаешь? Поэтому я тоже обижу тебя, но уже позже. Чанбин отходит от Киджона, разворачиваясь и направляясь в их комнату, но не забывает бросить короткое и безразличное: — Валяй.***
Джисон рад, что обошлось без драки в этот раз, но не уверен, что так будет и дальше. Киджон кажется просто сумасшедшим, готовым на все, чтобы удовлетворить свои садистские потребности. А после того, как Хану поведали причину прибытия здесь Джона, он понял: им нужно быть с этим парнем аккуратнее. Его подозревали в убийстве соседского дедушки, поскольку было несколько зацепок, связанных с ним, да и отношения у них, мягко говоря, были отвратительными. Вечно шумящий юноша и желающий тишины и спокойствия старик, все и так ясно. Но разбираться с этим мало кому хотелось, особенно отвечающим за соблюдение закона недобросовестным должностным лицам, у которых и без этого дел выше макушки, поэтому Джон и оказался в Кэлюме. Джисону ранее пришлось вернуться на то место позади спортивного корпуса, чтобы подобрать кулон одного из тех мальчишек, которого так жестоко избил Джон. Сам он боялся встретиться и снова получить по шапке от Киджона, поэтому с мольбой в глазах попросил об этом Хана, который с радостью согласился помочь и отправился на поиски за корпус в одиночестве. Цепочка кулона оказалась прижата тем самым большим камнем, который Чан назвал могилой, и Джисон сделал пометку в голове позже спросить об этом. После он немного приподнял камень, чтобы не порвать цепь и аккуратно ее вытащить, и заметил кончик потрепанной временем тетради, торчащей из-под земли. Хан выкопал ее, пролистал страницы и решил прихватить с собой сразу после того, как увидел интригующую надпись. «Lumen», — выстроились буквы в ряд прямо посередине ободранной обложки. Сейчас, когда Джисон уже отдал кулон, а до ужина еще достаточно времени, он валяется на своей кровати и таращится на закрытую тетрадь в своих руках. Он совершенно не уверен, на какой хрен притащил ее сюда и имел ли вообще право трогать, учитывая то, откуда Хан ее достал. Может, она принадлежит тому, кто покоится в той могиле? Помимо него в комнате остался только почему-то уставший Минхо, поэтому выбора у Джисона немного. — Эй, — тихо зовет он лежащего к нему спиной парня, не имея желания будить, если тот вдруг спит. — Чего тебе? — приглушенный ответ не заставляет себя ждать. — А что это за могила там была? Ты же говорил, что тут кладбище есть, а эта могила одна совсем. Он слышит вздох, после которого Минхо поворачивается на другой бок, чтобы видеть Джисона, и через недолгую паузу поясняет: — Помнишь ту историю с братьями? Ну, там еще младшего убили, — получая утвердительный кивок, Минхо продолжает: — Мы называем это легендой, потому что если история реальная, то это было давно. Сейчас здесь нет ни одного ученика, который учился с ними и мог бы подтвердить, что это правда. Но эта могила все равно является своеобразным напоминанием нам. Минхо перекатывает между пальцев бусины, совершенно точно похожие на те, из которых сделан брелок Чана, и закусывает губу, словно что-то обдумывая. Джисон разрывается желанием поторопить его, но останавливает себя. — Эта могила без тела. Просто камень с именем того мальчика и датой его рождения. Тем не менее она неприкосновенная. — Что-то вроде кенотафа? — спрашивает Джисон. — Есть такое. Над ними снова возвышается тишина, полная мыслей обоих, но первым не выдерживает Хан. — Слушай, — подгибает он под себя ноги. — Латынь… Ты знаешь латинский? Ты мне сказал перевод названия школы, поэтому я подумал… — Немного знаю, — подтверждает Минхо, притягивает колени к груди и прячет бусины в карман, кладя голову на ладонь. — Дедуля учил. Джисон снова тушуется, когда Минхо говорит о своем дедушке, но тот все замечает и решает наконец сказать Хану: — Послушай, я знаю, что дедушки уже нет, погрустить успел, но не всю жизнь же мне из-за этого о стенку биться. Все нормально, не переживай так. В ответ Джисон кивает, глядя на грязный предмет в своих руках. Почему-то он уверен, что может рассказать об этом Минхо, хоть тот и назвал могилу, под которой он нашел эту тетрадь, неприкосновенной. — Вот, — протягивает он ее. — Что значит это слово? — Свет, — сразу же отвечает Минхо. — Где ты откопал эту тетрадь? Потрепанная, но совсем старой не выглядит. — Ну, это… Под камнем тем могильным. Минхо молчит с полминуты, пристально смотря в глаза Джисона, и понятливо мычит, опуская взгляд на обложку. — Ты идиот. — Возможно. Минхо протягивает тетрадь обратно, ожидая каких-нибудь объяснений или действий от Джисона, но тот только молча смотрит в ответ. — Я жду. — Да не знаю я, — не выдерживает Хан. — Я не думал, когда брал ее, не пялься так на меня. — Ладно, хорошо, — протирает лоб ладонью Минхо. — И что там? — Не знаю, не читал. — Так открой. — Мне страшно. С мученическим воем Минхо отбирает тетрадь из чужих рук, собираясь самостоятельно прочесть содержимое, и на первой же странице натыкается на слово… …«Побег». — Это… план побега. С расширенными от удивления глазами Джисон подскакивает, приземляясь на кровати Минхо рядом с ним вплотную, и заглядывает через его плечо. — Тут же все подробно описано, — выдыхает он удивленно, всматриваясь в такие же ошарашенные глаза старшего. — Неужели кому-то удалось сбежать? — Единственное, что я могу сказать точно, так это то, что тетрадь к могиле не относится. Это, наверное, самое надежное место, которое сотрудникам неинтересно, а для учеников почти священно. — Нужно прочитать эти записи и узнать, удалось ему сбежать или нет. Может, и мы сможем. — Это вряд ли, — задумчиво мычит Минхо. — Не было оглашено ни одного случая побега. — Или об этом умолчали, — добавляет Джисон. Минхо всматривается в искрящиеся надеждой глаза, понимая, что и ему не помешало бы иметь такой энтузиазм, и мысленно благодарит Джисона за шанс хотя бы на немного приблизиться к свободе. Он должен вытащить их отсюда.***
— У нас есть проверенный способ. — Чан… — Это готовый план! — Он провальный. — Зато может быть скелетом, который возможно дополнить, переделать и обогатить чем-то полезным! Чанбин неуверенно мотает головой, потирая ладони друг о друга, и поворачивает голову в сторону Минхо. — А ты что думаешь? А Минхо много и долго думал об этом до тех пор, пока все они не встретятся в столовой во время ужина, где Джисон и поведал о своей находке. Однако обсуждать там было слишком рискованно, поэтому все старались быстрее проглотить пресную еду, помыться и отправиться в свою комнату для обсуждения сложившейся ситуации. План в самом деле имеется, да еще и довольно подробный, но есть большая проблема: он действительно провальный. Владельца тетради обнаружили при подготовке к побегу, но не сразу его узнали в темноте двора школы, отчего у него имелось время неаккуратно написать о том, что ничего не вышло, и спрятать тетрадь в место, первым пришедшее на ум. Проводя пальцами по мокрым волосам, Минхо отвечает на вопрос: — Мне кажется, что попробовать стоит. Я знаю, почему ты так осторожничаешь, — смотрит он на Чанбина, после чего оглядывает его младших братьев, — но нельзя просто так отказываться от попытки. Хотя бы от детального изучения плана, понимаешь? Я согласен с Чаном, мы можем улучшить его и сделать менее рискованным, тем более, что большая часть работы уже выполнена. Видя, как Сынмин нервно трясет ногой, Чонин спрашивает: — А ты? Что ты думаешь? — Я готов уйти отсюда хоть сейчас, — без раздумий отвечает он, не переставая пялиться в одну точку на полу и дрыгать ногой. — Скоро с ума сойду, и это вовсе не преувеличение. Все это… Стены, потолки, люди, еда, чертов воздух… Все на меня давит, я не выдержу тут много времени, — и через несколько секунд молчания добавляет шепотом: — А если впервые окажусь в красной комнате, то просто попрошу меня забить до смерти. — Сынмин! — надломленно зовет Хенджин, хмурясь от досады. Хенджину тоже тяжело. Всем им, конечно же, но он переживает больше за Сынмина, совершенно безразлично относясь к себе. Ему жалко этот добрый комочек тепла и уюта, страшно за него безумно, он ужасно переживает и мечется из угла в угол каждый раз, когда видит чужие трясущиеся руки. Хенджин в безысходности: он не способен сделать ничего полезного для Сынмина, только постараться успокоить его на время и каждый раз заверять в том, что они найдут свое светлое и безопасное место в этом мире. Ему остается только надеяться, что его собственные слова не являются ложью. Джисон оборачивается на какое-то копошение, отвлекаясь от нервного Сынмина, и замечает, как сонный Феликс укладывает свою кудрявую головушку на плечо Чанбина, лицо которого моментально смягчается. Он приглаживает пушистые волосы брата и улыбается как-то совсем-совсем грустно, а после поворачивается к сидящему с другой стороны Чонину, притягивая и его голову к своему свободному плечу. Тот бубнит что-то о том, что он не маленький для соплей таких, но остается удовлетворенно висеть на Чанбине, который треплет по макушке почему-то слишком аккуратно, мягко. Наверное, это странно, потому что Чонин не привык чувствовать себя младшим, каким он и является. Не привык получать заботу и тепло, которые зачастую именно младшим и достаются в большем количестве, нежели остальным, и не привык жаловаться на что-либо и кому-либо. Он забыл, что все еще ребенок, который совершает ошибки, нуждается в помощи и признании, хочет иметь жилетку для слез, хотя даже в одиночестве не позволяет себе плакать. Он ведь ответственен за кого-то, он обязан быть чьей-то опорой и на самом деле хочет быть сильным ради кого-то. Да, Феликс старше, но таковым совершенно не воспринимается, потому что на самом деле он до мозга костей дите, которое нуждается во всем этом в несколько раз сильнее. Он просто не выживет без Чонина и Чанбина, и он должен кем-то оберегаться. Чонин просто не может себе позволить взвалить весь груз ответственности за Феликса и тем более себя на старшего брата, который всю жизнь только и делает, что живет ради них. Чонин не может себе позволить быть младшим, хоть и очень хочется. — Так, давайте все-таки разберем ситуацию, — трет глаза Джисон, пытаясь структурировать всю информацию, что посетила его голову сегодня. — Что мы имеем? Тетради объективно немного времени, подписана она неким Леви. Из этого следует, что… — Мы можем поспрашивать остальных о нем, — заканчивает мысль Хана Чан. — Все верно. Идем дальше, — машет Джисон рукой так, словно перелистывает невидимые страницы. — Узнаем, что с ним случилось, соотнесем его конец с самим планом побега и сделаем соответствующие выводы, — он выжидает небольшую паузу, оглядывая всех в комнате. — А дальше начнем совершенствовать этот самый план. Этот человек работал в одиночку, а нас восемь лбов, и вы действительно сомневаетесь, что с имеющимися данными мы ничего не сможем? Минхо усмехается так, что на него обращают внимание все, кроме Феликса, заснувшего на плече Чанбина, после чего он говорит: — Не зря до последнего не терял надежду на то, что ты не такой глупенький, каким кажешься. Джисон фыркает, пытаясь скрыть улыбку, и вновь начинает свой мозговой штурм: — Пройдемся быстро по плану. Во-первых, цель — выбраться за стены территории интерната, а там действовать по ситуации. Во-вторых, способ — вырытый проход под стеной. В-третьих, инструмент, над которым нам придется думать самостоятельно. У Леви была какая-то палка-копалка, которую сейчас мы не найдем. Чонин поднимает руку, чтобы высказать пришедшую на ум мысль, и отрывает голову от плеча брата: — Могу стащить что-нибудь из мастерской. — Тут тебе придется с Бином торговаться, — отвечает Джисон. — Он будет решать, пойдешь ты туда или нет, я не могу быть уверенным в твоей безопасности. Чанбин хлопает рукой по спине Чонина и говорит: — Он-то справится. Опыта предостаточно. — Уточняй! — ворчит Чонин на старшего. — Я воровал только у богатеньких торговцев, которые едой свои задницы подтирают. Приземляя кулак ровно на затылок Чонина, Чанбин словно пытается втереть что-то в его голову и обхватывает шею другой рукой так, чтобы не разбудить все еще спящего на нем Феликса. — Балда, не разговаривай так, — причитает он, пока Чонин пытается выбраться из крепкой хватки. — Ты на моей голове сейчас огонь разожжешь, отстань! — И правильно сделаю. Джисон, продолжай. — Так… А, точно, время, — щелкает он пальцами. — Леви выкапывал проход в те дни, когда персонал устраивал себе праздники и почти всем составом бывал подшофе. Охрана в эти дни уязвимее всего, а контроль катастрофически слабый. Таким образом, — встает он, расхаживая из стороны в сторону, — нам нужно выждать момент, когда они устроят себе веселуху, либо подождать до новогодних праздников. Леви писал о том, что лучшее время для подготовки к побегу — с двух часов ночи до четырех утра именно в праздничные дни. Этот период он называл в своих записях «Временем Люмен», ассоциируя его со светом в конце тоннеля. — Но… — запинается Сынмин, неуверенно продолжая: — Во втором случае ждать придется долго, сейчас ведь только начало октября. — Да, но по-другому никак, — откидывается на спинку кровати Чан. — Нужно проверить полноту выполнения работы, то есть вырытого пути под стеной, и оценить предстоящий труд и то, сколько времени нам еще потребуется на завершение подготовки к побегу. Сам побег сейчас не столь волнует. — Леви также писал, — вспоминает Минхо, — что работы там несильно много, а сама яма находится рядом с кленом у задней стены под доской, на которую он посыпал землю. Там обычно не растет трава, поэтому должно быть незаметно. Он просто не успел доделать свою работу. — А как его поймали? — задает Хенджин интересовавший его все это время вопрос. — Увидели, как он копает? Минхо отрицательно мотает головой, поясняя очевидное: — В таком случае все давно бы уже засыпали, и ни о какой яме и речи не могло быть. План просто был бы просроченным. Джисон наконец ложится на свою кровать, укладывая голову на подушку, и говорит: — Его увидели ночью во дворе после отбоя и подумали, что он пытается сбежать, но никто не знал, что у Леви есть целый план. Его не сразу узнали в темноте, где он сумел скрыться, но сосед по комнате сдал его с потрохами. Сказал, что Леви не было в кровати именно в это время. — Отстой, — зевает Чонин, слезая с кровати Чанбина и отправляясь в свою. Чан вздыхает тяжко, тоже собираясь ложиться спать, поскольку до отбоя осталось минут десять от силы, и говорит перед тем, как плюхнуться лицом в подушку: — И как таких крыс свет носит? — Я б ему втащил, — поддерживает Минхо общее негодование, на что Джисон накрывает его одеялом по макушку. — Спи уже, рыцарь, — выдыхает он и вытаскивает из-под подушки новую тетрадь, которую ему по ошибке доложили в стопку остальных, рассчитанных ровно на все преподаваемые предметы в интернате. Ее он начал использовать как личный дневник, но теперь будет делать немного другое: ему нужно собрать как можно больше информации о каждом охраннике, о некоторых сотрудниках и их привычках, чтобы предугадывать их ходы и уменьшить риск. Так ему будет спокойнее. Может, удача повернется к ним лицом, и интернат решит устроить себе отдых в честь ничего. Если повезет, им удастся попасть на заднюю часть территории, чтобы скорее начать подготовку и закончить начатое Леви дело. И тогда они наконец будут свободны.