Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,что у каждого есть голова,
—отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Его жизнь была близка к предначертанному самой судьбой концу, но он отчаянно продолжал вести с ней борьбу. Около месяца тупо существовал в страданиях, просыпался с неприятным осадком на душе, так сильно надеялся на хэппи энд и ванильную романтику. Ощущал жар иллюзий и печальный дым, в голове проносились немые крики о том, где взять силы продолжить жить. Он как оголенный провод, обмотанный синей изолентой, весь с виду крепкий и устойчивый, внушающий уверенность, но скорлупа на глазах буквально крошится.Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы — каждый — держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Серёже до отвращения опостылела жизнь, ему хотелось, чтобы вся Земля на пару долгих дней забыла о его существовании, чтобы он мог отдохнуть, скрыться от рутинной суеты, известности и ответственности. Хотелось сбежать куда-то далеко, не просто в какой-то парк, а залечь на самое дно бермудского треугольника, просто потеряться. Целые дни в полном одиночестве, темноте и тишине порядком заебали, так же надоели музыка и телевизор, про книги даже упоминать не стоит. Быть в таком положении паршиво, особенно, когда понимаешь, что твои ровесники учатся, гуляют, работают, короче говоря, жизнь у них идет полным ходом. Чувство времени теряется окончательно. День и ночь полностью путаются, сбивается режим сна и питания, тем более, что организм парня до сих пор не восстановился полностью. Он мало ест и до того худой, теряет в весе еще больше, становится угловатым, а кости выпирают из под бледной кожи. Он мало и лихорадочно спит, то засыпая на долгое время, то просыпается от кошмаров, выпадая из сна. Тикток и дота перерастают в что-то привычное, а усталость накатывает все чаще и больше, свет от экрана ощущается лезвием, что режет все больнее. И хотя каждый день Акумы похож на выходной легче не становится. Его усталый мозг уже не может спокойно воспринимать тени, как что-то обыденное, поэтому он каждый раз пугается, заметив где-то в углу условное движение.Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Черноволосый не выходит на улицу, а его прогулки состоят из выхода на балкон, чтобы покурить. И даже с окна идущие кто куда люди раздражают. Слишком много, все толпятся, спешат, громко разговаривают, давят одним своим присутствием. Парень в сотый раз проклинает себя же самого, когда решается выйти в магазин за продуктами самостоятельно, а не заказать ебучую доставку. Они все смотрели, они изучали внимательным взглядом, тупо пялились в упор и как будто не имели никакого стыда и тактичности. Они смотрели так, будто Серёжа сам Иисус. Когда зеленоглазый пришел в свое уютное логово, то надолго задвинул шторы, погрузив квартиру в беспросветную темень, он курил долго и много, заполняя пепельницу бычками, а подоконник осыпая пеплом. Тяжело, невыносимо. Парень пытался сдерживаться, терпеть и демонстрировать глубокий похуизм, но отчаяние в итоге взяло верх. Мешки под глазами становились больше.
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний, —ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
Демоны буквально пожирали его изнутри, каждую частицу, эмоцию и ощущение. Зеленоглазый боролся с головокружением и ментальным удушьем, рыдал в подушку от страха, что окутывал крепкими объятиями. Он был вынужден справляться с накопившимся дерьмом самостоятельно, замыкался в себе, старался чтобы никто не узнал, что творится в его сумасшедшей головушке на самом деле. Было больно, неприятно и непонятно, что послужило этим мучениям, соотносимым с адом. Здравые мысли иногда впивались в осознание, требовали помощи, но парень покорно отдавался той мутной жути, успевшей изрядно вымотать и засесть в голову. Единственным человеком, которого Акума был готов терпеть – это Кир. Его настойчивости позавидовали бы абсолютно все. То с каким рвением он доказывал полезность своего присутствия очень раздражало, тем более, что они не виделись слишком давно, непозволительно давно, как для пары. Серёжа не слышал его голоса вживую, только в голосовых, с вопросами нужно ли парню что-нибудь, не видел его глаз, спрятанных за огромной копной цветных волос, не слышал его заразительного смеха и не видел лисьей улыбки, не чувствовал его запаха, не ощущал на себе его огромных, до ужаса теплых ладоней и сладких поцелуев. Но говорят, что любовь способна залечить все раны, заставить душу вновь обратиться к свету, поэтому черноволосый согласился. И почти не пожалел.И когда,приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я душу вытащу,растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
Кир, словно сошедший с неба лучик солнца – настолько теплый и светлый, а Серёжа – ледяное чадо ночи, он тает от одного только взгляда карих глаз. Курсед, словно призрак, неосязаемый образ, порожденный мириадами звезд. Каждое слово о нем заполняет сердце теплом и приятными воспоминаниями. Он – предел всех миров, нереальный, фантастический. Он не есть что-то определенное. Он – форма всего и ничего одновременно, выше субъективного, создан абсолютным. Он красивый, кроткий, пусть все это мнимо. Тот вредный, порой грубый, озлобленный парень растворился бесследно. Кир стал заботливым, иногда даже слишком, внимательным до всяких мелочей, чуткий, замечающий любое изменение эмоций, бережный, обнимающий теперь в два раза осторожнее обычного, ласковый. Он готовил есть, убирал, заставлял пить прописанные таблетки, каждый раз подкладывая к ним конфету, пытался поддержать, как умеет, и вывести на разговор. Но Серёжа упорно молчал, чувствуя себя беспомощным. Настолько, что не мог помочь себе самостоятельно или довериться Киру, искренне желающему помочь. *
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Дождь. Вроде бы летний, но мокрый, холодный, шумный, меланхоличный, наводящий тоску и сонливость. Он идёт с самого утра и, кажется, совсем не думает прекращаться. Он со всей силы стучит по крышам домов, по подоконникам и прозрачным оконным стёклам, отбивает по асфальту барабанную дробь, своими длинными пальцами трогает зелёные листья, приглаживает свежую траву. Лёгкий туман белыми сливками клубится над Киевом. Ему вторит резко меняющий направление порывистый ветер. Небо такое серое, низкое, призывающее к покорности и смирению.Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
вином обливаю душу и скатерть
и вижу:в углу — глаза круглы, —
глазами в сердце въелась богоматерь.
Настроение сегодня и до того было паршивое, но эта мрачная погода просто вводит в исступление. Хочется бросить все дела ну или сбросить себя с крыши, но суицид вроде как не выход. И если Акума обычно выходит на улицу, да ещё и Кира с собой вытаскивает, то сегодня явно не погуляешь.Еще и еще,уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Серёжа сидит на огромном подоконнике, битый час листая гребанную ленту в тиктоке и отвечая на видео, где его отметили. Двенадцатилетних девочек становится все больше и это немного пугает. Он откладывает свой телефон в сторону. Парень тянется рукой к бокалу с вином, залпом допивая оставшееся. Он водит глазами по домам, что видно из окна, задерживает взгляд на поодиноких каплях, стекающих по грязному стеклу и невольно ёжиться, хотя в помещении очень даже тепло. Зеленоглазый бросает свой взор на парнишку сидящего рядом, в кресле, орущего «сын шлюхи» в микро и бьющего кулаками по столу. –Да куда ты блять идёшь, ебанат? Ты пятерка, должен со мной ходить, а не просто шароёбиться по лайну. У меня сука рапира, я сейчас сдох...ну. Хуесос, – Это скорее был вопрос риторический, тут даже не понятно кому больше не повезло. Акума заебался, правда. Он думал, что когда Курсед на время переедет к нему, то будет веселее, чем одному. Но этот неожиданный стрим и постоянные крики со стороны совершенно не давали возможности сосредоточиться на чем-либо, даже блять на ленте тиктока. Глаза неприятно щиплет, заставляя быстро-быстро моргнуть несколько раз, чтобы избавиться это этого чувства. Но нет, оно не проходит, лишь немного утихает. Парень резко поднимается, потирая покрасневшие глаза, и широкими шагами направляется на кухню. Толстая пачка винстона с мятной капсулой мельтешит в двух шагах рядом и он склоняется над столом, пальцами выхватывая одну сигарету, а второй рукой наливая полный бокал любимого каберне-совиньон. В воздухе витает аромат смородины, ванили и темного, до ужаса горького шоколада, смешиваясь с табаком. Дым заполняет маленькую комнату, сизым туманом ложится на мебель, впечатывая свой запах в каждый уголок и одежду. Тлеющая сигарета мирно покоится в длинных пальцах. Серёжа берет чашку в руку, как будто согревая ладонь и холодные как лед пальцы. В подушечках иногда покалывает, а вино мелкими глотками греет душу и нутро, заставляя оживать бабочек в животе, но, к сожалению, ненадолго. Оно разливается по горлу, проникая внутрь.Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да! —на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —да! —
из опущенных глаз водосточных труб.
Вечереет, в комнате темно. Все выглядит пугающим и несколько сюрреалистичным. И в этой тьме вместо заслуженного спокойствия Акума находит лишь то, что все это время томилось в голове : себя самого, рутинную канитель вялых серых будней. По щекам скатываются пустые слезы, кажется, не имеющие никакой причины. Но эта темень и мгла одна из единственных, кому можно открыться и излить свою душу, рассказать, что гложет тебя на протяжении дня, а может, и всей жизни. На смену гробовой тишине приходит тихий всхлип, похожий больше на болезненный стон. Счастлив ли он? Почему смеясь на стримах, он плачет сейчас? Почему имея столько всего, он чувствует себя одиноко? Какова вероятность того, что если он сейчас пойдет к Киру, тот не пошлет его нахуй?
Их ли смиренно просить:
«Помоги мне!»
Молить о гимне,об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории.
Акума крепко цепляется руками за край кухонного стола, сжимает и опускает голову вниз, словно провинившись. Парень чувствует, что вот-вот задохнется от нехватки кислорода и отвратительного кома в горле, ноющего и молящего впустить себя наружу. Он хочет кричать, но не может. Почему он улыбается, разговаривая с кучей старых друзей и новых знакомых, но ощущает себя одиноким, когда в другом конце коридора сидит дорогой ему человек? Почему он не может попросить помощи? «Как-то подозрительно тихо». Эта мысль мелькает в голове, задерживаясь только на секунду, а в следующий миг диван скрипит и осаживается под чьим-то весом. –Ты чего здесь сидишь? – Черноволосый с трудом поднимает голову, пытаясь улыбнуться, выпрямляет спину и терпеливо стирает со щёк стекающие слезы. Он медленно делает вдох, полностью заполняя свежим кислородом свои легкие. – Серёж? Что-то случилось?Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
Все затихает, слезы снова водопадом стекают к подбородку, ближе к острым скулам. Акума резко возвращается к воспоминаниям. Вспоминает абсолютно все неудачи, проблемы и беды, случившиеся давно и совсем недавно. В голове эхом отдаются колкие фразы, те же «иди нахуй» от великолепного чата, добивающие целиком и полностью и до того разбитое состояние. Мысли тут же мелькают от одной ко второй, порой доходя до хороших. Но никто ведь и не говорил, что будет легко. Парень закрывает лицо руками, тяжело выдыхая свинцовый воздух.А ночь по комнате тинится и тинится,
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,будто у гостиницы
не попадает зуб на́ зуб.
–Иди сюда, – Теплые руки Курседа касаются осторожно, одной обнимая за талию, а второй поглаживая чуть взъерошенные волосы. Он плавно касается тыльной стороны чужой ладони своим носом, медленно ведет ближе к костяшкам, обводя незамысловатые узоры-цепи, он движется не спеша, как набегающая на берег волна, и каждое, даже малейшее прикосновение отдается мурашками по телу зеленоглазого. Сухие покусанные губы касаются почти боязливо, оставляя после себя едва ощутимые, пылающие на коже поцелуи. Его тихий шепот обволакивает и успокаивает, как будто эхом раздаваясь по комнате. Серёжа бессильно опускает руки, утыкаясь носом в чужую шею, вдыхая запах. Он прикрывает глаза от необьяснимого спокойствия и умиротворения. Кир такой домашний, уютный, пахнет как солнечный лучик, который скачет по белой скатерти на столе, по тёплому одеялу на кровати. Кир всегда знает как поддержать, что сказать и сделать. В последнее время Акума так любит слушать его порой надоедливые речи. Слишком дорожит его душевной простотой и острой наблюдательностью. Они не несут в себе осуждение, только счастливые, внушающие в себя веру слова поддержки и желание ебашить к своей цели, не обращая внимания ни на что. –Знаешь, иногда не стоит оставаться наедине со своими мыслями. Дурак, почему сразу нельзя было сказать? Я бы не стримил, просто посидели бы вместе. М? Серёжа поднимает свой затуманенный взгляд, оглядывая лицо напротив. Руки расслабляются и кареглазый переплетает свои пальцы с Серёжиными, складывая руки в так называемый замок. Его руки по сравнению с руками зеленоглазого теплые, приятный контраст температур заставляет пройти по телу приятную дрожь. Тень от угольных ресниц падает на щеки, Акума тихо шепчет в ответ : –Прости. Узенькая комната темна практически полностью, но огромные глаза Курседа буквально светятся, разглядывая черноволосого. И Акума теряется от одного только взгляда, будто тот прямо в душу смотрит, выедая все изнутри. Кир думает, что Серёжа слишком сложный человек, что в последнее время в нем сошлись все вредные привычки, что одно неверное движение или сказанное слово может привести к чему-то плохому, но когда прокуренный голос произносит : «Потом поговорим, ладно?», а сухие губы касаются других, приоткрытых от удивления, выражение лица кареглазого резко меняется. Не источает укор и надменность. Он просто кладет руки на чужие щеки и притягивает ближе к себе. Мысли об этом неожиданном порыве задерживаются в голове совсем ненадолго, их заменяет какая-то магическая энергия, туманящая рассудок и заставляющая летать полудохлых бабочек в животе. Магия определенно была, она манила, очаровывала, немного пугала из-за противоречивого состояния внешности и внутреннего мира. Миниатюрная фигура, невысокий рост, смазливое личико, изумрудные глаза, пугающие мысли, убитое моральное состояние, отсутствие режима, синяки под глазами. Больше ни один человек не вызывал таких чувств и эмоций, больше никто с ним не сравнился бы.Хотите —
буду от мяса бешеный —
и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Голова немного кружилась от выпитого алкоголя, но он же и помог ощущать себя более раскованным. Поэтому Акума без стеснения целовал, как в последний раз, прижимаясь к поддатливому, все еще удивленному телу. И стало плевать на то, что будет дальше, беспокоила лишь мешающая одежда, сдерживающая наплыв страсти. Но руки Серёжи потихоньку опускающиеся на талию и комкающие складки домашней футболки, явно обещали исправить это. И каждое касание будто током бьет, разливается теплом, что устремляется вниз живота, отдается узлом, пробирает мурашками от макушки до кончиков пальцев. Этот черноволосый парень за несколько минут практически свел с ума, успел пробудить спящего зверя, вернуть желание, позабытое уже давно. Такой милый и невинный мальчишка сейчас полностью отдавался юношеским порывам. Плавные движения, развратные мысли, не по детски проникновенный взор. Он настырный и быстрый, слишком быстрый, заставляет дрожать от предвкушения, кипеть кровь, выпускать нутро наружу, показать свой истинный облик, покрыться щеки яркой краской. Благоразумие вкупе с усталостью умоляют остановиться прямо сейчас, но то, как Серёжа прижимается к груди, дарит поцелуи, как что-то ценное и глубокое, напрочь сбивает, отталкивает все здравые мысли. Было тяжело поверить, что это происходит взаправду, всё будто в пьяном бреду: руки, как крылья бабочки, водящие по телу под футболкой; обжигающее дыхание на шее и поцелуи следом; хриплое «пойдём в комнату». Это чувство разжигающее внутри, рвущее на части. Оно имело больше силы, чем энтузиазм или животное желания, скорее встряска, секс, как способ снять напряжение и расслабиться, заполнить тишину. И с каждой секундой сопротивляться ему все сложнее. Скомканная дорога в комнату, жаркая, душная, горячая, беспорядочная. Черноволосый оглядывается по сторонам, вспоминая, куда закинул эту ебучую пачку презервативов. А Кир наскоро включает микро, бросая «срочные дела, всем бб» и офает дрожащими руками. Луна просачивалась сквозь незакрытое окошко балкона, она – единственный источник света в кромешной темноте. Но этого достаточно, более чем. От её холодного голубого цвета кожа Акумы казалась чуть голубоватой, отдавала перламутром, он был болезненно соблазнительным, словно сошёл с картинки, словно был не реален. Такой эстетичный, до чёртиков красивый, тут не поспоришь. А его глаза переливались и светились. Светились, как магический огонь, который не потушить просто так, если это вообще возможно. Светились, как волшебные бабочки, с огромными крыльями, с ветвистыми узорами. Светились, как дорогущие сапфиры, камни, чью цену не сравнить ни с чем. В голове Курседа диссонанс, непонимание, тщетная попытка описать все скопившиеся эмоции за последние минуты в одно слово. Серёжа был для него чем-то хрупким, непорочным, нежным, держащим чувства у себя в голове под семью замками. Его худые ноги, узкие бедра с выступающими тазовыми косточками, плоский животик, ребра, острые плечи и ключицы, белоснежная кожа, отливающая перламутром, длинные черные волосы, тонкие губы и горящие изумрудные глаза, в которых утонуть можно. Искусство в нем запечатлено всецело, от кончиков волос до любопытного, бесстыдного взора и ловких рук, опрокидывающих Кира на кровать.А я —весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
Кир так любит тело Серёжи, каждый его изгиб, каждую родинку, даже каждый изъян, хотя считает, что их нет – абсолютно всё. Он ведь красив до безумия. И черноволосый видит, как завороженно наблюдает за этим всем парень, поэтому довольно усмехается, мгновенно словив его заворожённый взгляд. Курсед выцеловывает его шею, ключицы, стараясь не пропускать и миллиметра, нежно прыкусывает белоснежную кожу. Руки беспорядочно метаются то захватывая лицо, то хватая за шею, притягивая ближе, то опускаются ниже, хватаясь за бока и стягивая ненавистную футболку кареглазого. Оба будто с цепи спустились, хмель в голове набатом стучал в висках, позволяя Акуме бесстыдно забраться на колени Кира, чувствуя чужое возбуждение сквозь ткань домашних штанов. Но откинув все предрассудки и разумные мысли он и сам возбудился до шума в ушах и звездочек перед глазами. А Курсед едва-ли не мурчит, опьяненный лаской, которой его одаривает зеленоглазый. В голове звенящая пустота. Минуты тянутся словно патока. Одежда летит на пол. –Блять.. Да не спеши так, – утыкаясь лбом в изгиб плеча, тихо шепчет Кир. Он отклоняется, касаясь затылком изголовья кровати, останавливает парня, оглядывая его лицо : открытые пухлые губы, горящие глаза, дрожащие ресницы.
В раздетом бесстыдстве,
в боящейся дрожи ли,
но дай твоих губ неисцетшую прелесть:
я с сердцем ни разу до мая не дожили,
а в прожитой жизни
лишь сотый февраль есть.
Одно резкое движение и Серёжа оказывается внизу, хмурит брови и смотрит на кареглазого из-под длинной челки. Секунды не проходит, как он снова тянется ближе за поцелуем, а Кир беспрекословно подчиняется, укладывая чужие руки на свою шею. Акума всегда был очень чувствительным, поэтому не удивительно, что с его губ уже слетают приглушенные стоны. Просто от огромных ладоней, гуляющих от ребер до талии, от длинных коготков, легонько царапающих кожу, от губ, оставляющих поцелуи на шее и ключицах. Зеленоглазый по привычке зарывается пальцами в длинные цветные волосы, аккуратно притягивая к себе и выгибаясь в спине, подставляя тело под сладкие поцелуи-укусы. А Курсед кусается еще и еще, игриво, намеренно, дразнит. Знает ведь, что получит свое. Серёжа млеет от каждого движения, крепко цепляясь пальцами за острые чужие плечи. Он запрокидывает голову назад, открывая вид на кадык. Так сексуально, откровенно, уверенно. И в тот момент от закрывшегося в себе человека не осталось ничего, парень был самым смелым, красивым. Счет времени потерялся уже давно, как и самообладание. Парни двигались совершенно беспорядочно, наплевав на все, целуясь так по-блядски и пошло, одновременно легко, почти по-детски. Обоим жарко, но никто и не думает останавливаться, потому что с каждым поцелуем и касанием крышу сносит все сильнее. А когда рука Кира скользит по члену, холодными пальцами проводя вверх-вниз, все плывёт. Кареглазый приподнимается, глядя другому в глаза и, получив кивок, тянется рукой к презервативам и смазке, которые Серёжа заботливо принес из ванной. В голове так пусто. Черноволосый жмурится, когда Курсед начинает растягивать. Он чувствует как собственные ноги дрожат. Тепло растекается по телу, как в первый раз. Нутро непривыкшее к наполненности поддается плохо, парень почти хнычет от новых ощущений. Каждое движение отдается в теле зеленоглазого приятной дрожью и тихими стонами, он сосредоточен на Кире целиком и полностью, не видя и не чувствуя больше ничего. Нетерпеливый, притягательный, манящий, он смотрит на парня щенячьими глазами, умоляя о большем, но нужно потерпеть. Из-за перевозбуждения Серёжа готов кончить в любую минуту, но глядя на внимательно изучающего кареглазого просто не может позволить себе оборвать все так рано. Вскоре чувствует второй палец, а лицо его заливается яркой краской и без того мыльное изображение плавится еще больше, кружится от волн мурашек. Уже весь красный от смущения закрывает себе рот ладонью, наслаждаясь ласками. Он каждый раз вздрагивает, когда чужие пальцы задевают простату. Нетерпеливо ерзает, постанывая, пока свободная ладонь Кира оглаживает бедра. Он не в силах думать ни о чем, кроме ловких рук и горячих губ, оставляющих поцелуи на плоском животе. Акума дышит рвано, судорожно глотая ртом воздух, скользит взглядом за руками Курседа, разрывающими блестящий квадратик. Черноволосый смущенно краснеет, закрывая лицо руками на что Кир тихо смеется, прижимаясь губами к его плечу, оставляя на коже скользящие поцелуи-бабочки. Чувств внутри слишком много. Настолько, что мысль о том, что секс – похоть, животная страсть, за все это время не пришла в голову никому. Потому что для них секс – высшая форма доверия, занимаясь им парни успокаивают свои истерзанные души. Это искренняя любовь, чистые эмоции, лучшие отношения. По телу проходится волна тепла, когда Курсед входит. Он опускает голову, упираясь лбом в чужую шею, глубоко дышит, давая Серёже время привыкнуть к наполненности. И подождав с пол минуты двигается чуть дальше, наращивая слегка замедленные толчки, звонко ударяясь кожей о кожу. Кир всегда осторожен, интересуется самочувствием, спрашивает разрешения. Он кистями проводит по ребрам, оглаживая живот, пальцами легонько проходится по члену Акумы, вырисовывая незамысловатые узоры. Он оставляет поцелуи, не в силах оторваться, буквально вылизывает шею, не скрывая обожание. Он окидывает взглядом черноволосого, смотрит на его губы, открытые в немом стоне, на очаровательно втянутый живот и руки, сжимающие простыни до белых костяшек. Горячо, слишком горячо наблюдать за подобной картиной. Время летит слишком быстро и уже кажется, что скоро будет светать, соседям сегодня явно не повезло. Хоть как не старайся быть тихим, но это вряд ли поможет, когда ты буквально утопаешь в любимом человеке сдерживать себя чертовски сложно. Жар разливается по телу, отдается в животе, и проходит судорогой по мышцам. Толчки плавные и осторожные, наполнены ласки и нежности, любви, с легкостью выбивают из грудей сладострастные стоны, громче и громче с каждым разом. Толчки глубокие, уверенные, дарят тягучее нарастающее удовольствие, что растекается по венам не хуже экстази. Он то почти полностью выходит, то снова заполняет до предела, то ускоряется, осыпая созвездиями поцелуев чужую шею. Казалось механический процесс, но как бы не так. Сознание туманится от приятных ощущений, последние ниточки сознания с треском рвутся, или это была кровать? Кареглазый останавливается на секунду, входя максимально глубоко, слышит приглушенный стон, ласкающий звук. Возобновляет толчки с новой силой, чуть сжимая руки на бедрах Серёжи, водит рукой вверх-вниз по его изнывающему члену. Ноги дрожат, на лбу испарина, голову вскружило окончательно. Кир двигается рвано, кажется, что еще секунда и сознание покинет охваченное пожаром тело. Надрывистый вздох и судорога удовольствия пробегает по всему телу, Курсед на мгновение замирает, достигая предела. Тянется рукой к чужому члену, лаская его пальцами. Секунда-две, чувствует вязкую жидкость меж фаланг. Он сбивчиво шепчет что-то неразборчивое, выходит, рухнув на смятое одеяло и вытирая пальцы о него же. Несколько минут они лежали в полной тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием, стараясь осознать и переосмыслить произошедшее. Кир оживился первым, укутываясь в плед, лежащий рядом и принес зеленоглазому халат. Пришлось сменить постельное бельё, но это мелочи. * Акума ставит ноут на зарядку, выходя из комнаты. Он уже чувствует, как сейчас будет хорошо, как он расслабится и не будет думать ни о чём, как он будет ощущать крепкие руки на талии и тёплое дыхание где-то на шее. Ванная с наверняка тёплой, даже горячей, водой, судя по исходящему пару, и Курсед, опирающийся руками о бортик очень манили. Тот самый пледик полетел вниз, открывая прекрасный вид на шею, ключицы, широкие плечи, руки с пульсирующими венами. Его руки ловко легли на талию, прошлись чуть выше по рёбрам, вызывая лёгкую дрожь в теле и лёгкую ухмылку на устах. Он наклонился, обнимая Серёжу и кладя голову ему на плечо. –Устал? – тихий шёпот, сбивающий дыхание и заставляющий сердце биться в два раза быстрее. Эти объятия, такие нужные сейчас. Эта поддержка, ощущаемая и без слов вовсе. Как же это приятно, тонуть в бездонных объятьях любимого человека. Пускай даже сотый раз за день, никогда не надоест, ни-ког-да. Мимолётный поцелуй, кареглазый ведёт носом по щеке Акумы, заставляя его улыбнуться. * Слава господу богу и всем небесам. Вот он, тот самый момент наслаждения, когда мир ощущается совсем иначе. Серёжа медленно погружается в воду, миллиметр за миллиметром, плавно, никуда не спеша, как будто время застыло. Вода обволакивает уставшее тело, будто одеяло, доставляя максимальнеший кайф. Парень расслабляется впервые за долгое время, откидывает все мысли, потому что думать сейчас совсем не хочется. Он устало откидывает голову назад, встречаясь взглядом с Курседом. Он ощущает каждое малейшее движение его тела, чуть дёргается, когда грудная клетка поднимается из-за вдоха. Он как и думал, чувствует руки на своей талии, плечах, бёдрах. Длинные пальцы, которыми Кир так ласково проходится по телу, как они массируют плечи, как переплетаются с чужими. Как капли с рук неожиданно падают на него. Как он перебирает тёмные, чуть кудрявые пряди волос и мурашки от этого табуном бегут по затылку. –Если ты собрался заснуть здесь, то это так себе идея, – говорит парень со сплитом и берёт чужие руки в свои, массируя костяшки пальцев. Он целует парня в косточку за ушком. Тот лишь мычит в ответ – Сейчас укушу, – говорит в шутку, ожидая реакции, но её нет, а потому приходится выполнять. –Ах ты ж, – шипит зеленоглазый, дёргаясь. –Кто? –Сука, – поворачивается, накрывая его губы своими. Целует, положив руки на щеки, не давая отстраниться, хотя не особо и хотелось. Так нежно и непринуждённо, вместе с Киром время всегда летит незаметно и этот момент не был исключением. –Прости-и, – тянет Курсед, наконец вдыхая полной грудью и смеётся, прямо таки мурлычет. Утыкается носом в шею Серёжи, ведёт пальцами по ключицам. Они такие счастливые сейчас, расслабленные, домашние, полностью отдаются друг другу, не имея и малейшей капли стеснения. Улыбаются так искренне, сияют, наполняя друг друга этим светом. Целуются, обнимаются, исследуя друг друга и с каждым разом забираясь всё дальше, в самую глубину, в самое сердце. *Полночь с ножом мечась,
догнала,зарезала, –вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
Время давно зашло за полночь. Они лежали на раскладном диванчик в кухне, лениво потягивая сигареты и глядя в окно. Кир медленно перебирал Серёжины мокрые волосы, пропуская прядки через пальцы, будто расчесывая. –Меня пугает твое молчание. Ты сказал «потом», но «потом» не наступит никогда. Серёж, я же не хочу ничего плохого. Только помочь и если ты закроешься в себе из этого толку не будет. Выскажись, блять, считай, что я подушка для слёз. –Что ты хочешь услышать? Я заебался, сдохнуть хочу, – Акума тушит окурок о край пепельницы, тяжело выдыхая. – Ну вроде все. –Ясно, – Курсед натягивает улыбочку, одной рукой откидывая цветные волосы, а второй притягивая зеленоглазого к себе. По-хозяйски укладывает ладони на чужой талии. Кир слишком хорошо знает Серёжу, как свои пять пальцев, на все сто процентов. Знает его настоящие мечты и желания, а особенно те, которые уже никогда не исполнятся или от которых пришло отказаться. Знает, сколько в парне разных оттенков, его по настоящему счастливые зелёного цвета глаза, смотришь в них и как будто весна приходит. Знает его слова наперед, жесты, мимику. Он угадывает настроение по одной походке. Кир всегда был рядом, всегда вместе, болел, плакал, падал, опускал руки и снова поднимался. Он терпел характер, выходки, неврозы. Кир был единственным, кому Серёжа готов был сдаться. Такой гордый и самостоятельный, черноволосый чувствовал нелепую уязвимость перед ним. Он правда не понимает, чем заслужил Курседа. Одновременно хорошего и понимающего друга, и любимого человека, ставшего мотиватором двигаться вперёд, ничего не бояться, принять и понять себя. Кир просто держал за руку, проходя весь путь плечом к плечу. Они смотрели друг другу в глаза, думая об одинаковых вещах, но абсолютно с разных точек зрения. Серёжа, наверное, пытался собраться со своими мыслями, стать улучшенной версией себя, хотя бы немного. Кир прекрасно знал о всех его чертах характера, но без заминки принимал их. Возможно, если бы они встретились совершенно при других обстоятельствах, их отношения были намного теплее. Но сейчас, ловя сбивчивое дыхание друг друга и нежно водя носом по каждому сантиметру лица, они толком-то ни о чём и не жалели. –Спасибо. Акума буквально дрожит от тепла чужих ладоней, утыкаясь носом в плечо кареглазого. С Киром тепло. С ним хорошо и уютно. По лицу улыбка расплывается. Серёжа и сам не замечает, как засыпает, пока Курсед обнимает его сзади. Солнце встает.Изругивался,
вымаливался,
резал,лез за кем-то
вгрызаться в бока.
На небе, красный, как марсельеза,
вздрагивал, околевая, закат.