Это больше тебя и меня — просто детей. Я уже не держу твою тень — можешь лететь.
Немного Нервно — «Просто дети»
Августе Фредерике Адель-Адлер пять лет. Это имя слишком длинное, слишком много р-л. Но оно отскакивает у неё от зубов. А вот возраст свой Фредерика привыкла показывать растопыренной ладошкой. Хорошо, что её об этом никто не спрашивает, а то бы неловко получилось Она же им-пе-рат-ри-ца Гиаде, а не просто какой-то ребёнок. Слишком длинное имя, слишком тяжёлая мантия, слишком много генералов вокруг. Фредерика разбирается в военных чинах, но в мыслях для неё они «эти, в погонах». В одинаковой форме, одинаково квадратные. Одинаковыми голосами рассказывают об одном и том же. О величии империи Гиаде. А хотели поговорить с ней о родителях. Фредерике даже стало немножко интересно, но потом… «Дабы обзавестись наследником», «благословенный союз», «произвели Вас на свет»… Конечно же, ради величия империи. В общем, Фредерика сбежала в сад. Потому что нельзя так о людях говорить! Будто о новых ин-же-нер-ных раз-ра-бот-ках. Даже если она этих людей не знала как следует. Тяжёлая мантия — это ничего. В ней можно сесть прямо на землю и не замёрзнуть. Фредерика глядит на небо, шмыгает носом, но не роняет и слезинки. Потому что императрицы не плачут. Особенно когда некому предложить носовой платок, заправить за уши непослушные прядки и улыбнуться ей самой мягкой на свете улыбкой. Особенно, когда рядом нет Кири. Кири только ей улыбается, только с ней ласково говорит. Для генералов у него другой голос — такой же ровный и сухой, как у них. Он с ними и не разговаривает. Он от-чи-ты-ва-ет-ся. А они его от-чи-ты-ва-ют. Ругают. За спиной говорят: «Этот мальчишка». Вот глупые! Кири уже взрослый! Старше Фредерики на… раз, два… Даже пальцев немножко не хватает. Вот бы Фредерике тоже поскорее вырасти. Она всех генералов заставит по-ви-но-вать-ся. Скажет: «Повелеваю! Теперь Кири — самый главный, а вы — нечего тут!». Взрослой императрице точно можно генералов не слушаться. И ещё она не станет жениться ради величия империи. Вот возьмёт, и выйдет замуж за Кири! От этой мысли у Фредерики перехватывает дыхание. Кажется, она краснеет. А так вообще можно? Фредерика знает все о военных чинах и о том, кто враги империи, но понятия не имеет, можно ли выйти замуж за того, кто старше почти на двенадцать лет. Вроде нужно быть со-вер-шен-но-лет-ней. Это сколько — восемнадцать? Старше, чем Кири сейчас? А ещё ведь, пока она растёт, Кири же тоже вырастет. Пальцев не хватает ка-те-го-ри-чес-ки, и Фредерика чертит палочкой по земле. Получается, что Кири будет уже больше двадцати. Почти тридцать даже. Ужас. Столько не живут. Фредерика вытягивает ноги и безнадёжно думает, что лучше тогда вообще не вырастать. Пусть бы ей всегда было пять, а Кири — почти семнадцать. Он бы всегда смог носить её на руках и заботиться. А с генералами они как-нибудь разберутся. — Ваше Величество! Ваше Величество! Фредерика слышит знакомый голос вдали. Она поднимается, и бежит навстречу Кири. *** Фредерике шесть, и ей говорят, что она больше не императрица. Но вокруг все ещё «эти, в погонах», только форма у них другая. А так — такие же одинаковые, и такие же нудные. Их можно ненавидеть, потому что чужие. Фредерика ненавидит. Она бьётся у кого-то в руках, царапается, кусается. Наверное, так нельзя себя вести. Она же императрица, хоть и бывшая. Должна держаться достойно. Да кому должна? Империи больше нет. Кто-то из погонов не выдерживает: — Мы же спасли тебя, глупая девчонка! Фредерике хочется рассмеяться. Но вместо этого она впивается в чужую руку ещё сильнее. Спасли, вот ещё! Её спас Кири! Даже если он не сделал ничего полезного. Даже если и вообще ничего не сделал! Кири единственный, кому не было на неё плевать. Или было? Иначе почему он оставил её? Почему он… Фредерика даже не всхлипывает. Не дождутся. Кири умер. Но его мягкая улыбка умерла ещё раньше. После этого уже ничего не страшно. Даже если эти чужие погоны её убьют. Кири теперь уже никогда не вырастет. И зачем тогда расти Фредерике? *** Фредерике семь лет, и теперь её зовут Фредерика Розенфорт. И ещё у неё теперь вроде как есть отец. Приёмный, самозваный. Она не ненавидит его, просто ему не доверяет. Как бывшая императрица, Фредерика прекрасно знает, что от политиков нельзя ожидать ничего хорошего. И ещё её раздражает, когда Эрнест и правда пытается изображать отца. — Что-то ты плохо растешь, Фредерика, — вздыхает он, сделав отметку на дверном косяке. — Дикие звери плохо растут в неволе, — сообщает Фредерика самым вредным тоном. Эрнест вздыхает опять, и вслух не говорит, что Фредерика действительно временами ведёт себя как дикий зверь. За ужином они молчат, а потом Фредерика уходит — ей пора спать. — Ну, во сне подрастёшь, — подбадривает её Эрнест. Фредерика только фыркает в ответ, и как можно громче хлопает дверью. Чтобы расти во сне, для начала нужен сон. А у Фредерики с этим проблемы. Как ни подбешивает её Эрнест, всё-таки нужен хоть кто-то рядом. Но за дверью спальни Фредерика остаётся наедине с видениями. И в них — Кири. Её Кири так далеко — километры и километры, глубоко — слои и слои металла, ярость, бурлящая как вулкан. «Убью! Убью!» — одно слово рычащим, незнакомым голосом. Всех убьёт. Даже Фредерику. Фредерика часто-часто моргает мокрыми глазами. Это она перед сном умывалась, не подумайте. Мыло в глаз попало. Она цепляется за первую попавшуюся дурацкую мысль — а как теперь считать, сколько Кири лет? Год в таком виде идёт за полгода? Или не считается вообще? «Не считается», — решает Фредерика. — «Его мозг не изменился с тех пор, как его поместили в эту штуковину. Значит, Кири всё ещё семнадцать». Фредерика Розенфорт всё-таки немножко выросла. Она знает ещё больше о политике, о проклятом Легионе. Она видит то, что далеко. Она видит прошлое и настоящее. Но будущего она не видит — в обоих смыслах. Ей кажется, она уже не вырастет. Просто не успеет. *** Фредерике десять, чему она несказанно удивлена. И ещё она теперь знает мальчика, который таким вещам тоже удивляется. Шина, как обычно, отчитывают за очередное безумство. Фредерика не то чтобы подслушивает, просто не успела вывернуть из-за угла. Интересно, а у генералов из её детства на самом деле тоже были причины ругаться на Кири? Он же тоже был таким, ну, отбитым. Получается, они это не из вредности делали? — Лейтенант Ноузен, вам семнадцать лет, вы взрослый человек… — бубнит смутно знакомый дядька, видимо, не особо даже надеясь, что до собеседника дойдёт. — Сколько? — неожиданно спрашивает Шин. С лёгким таким вежливым удивлением. — Семнадцать, — отвечают ему растерянно. Шин смотрит так, будто сейчас пальцы загибать начнет. Как маленький ребенок, который ещё не привык, что ему вчера исполнилось семь. — И правда, — произносит он после небольшой паузы. После такого долго отчитывать его уже не получается, и скоро никого в коридоре не остаётся. Фредерика может выйти из-за угла. А вот похихикать над Шином не может. Не смешно это. От этого его лёгкого удивления плакать хочется. С таким же он раз за разом обнаруживает, что ему на Фредерику не плевать. Фредерика тоже удивляется, что ей не плевать на Шина. Это вовсе не потому, что он на Кири похож, ясно? Не так уж много у них общего! Шин — дурак распоследний, не такой заботливый, как Кири, не такой красивый, в конце концов! Фредерика бы за него замуж не собралась. Даже в пять лет. — Дурак, — так и заявляет она, увидев Шина в столовой, и гордо плюхает поднос совсем на другой стол. Ребята из «Восемьдесят Шесть» тут же начинают шушукаться. — Чего это она? — шепчет Сео. — Вредина! — категорически заявляет Курена. — Переходный возраст, — понимающе вздыхает Анжу. — Маловата ещё, он же вроде с тринадцати… — А это предпереходный, — посмеивается Райден, — Он ещё хуже. И только Шин, как всегда, молчит. Ребята хорошие. Ко всему привычные. Например, принимать вдруг откуда-то взявшуюся мелочь в свой отряд. Принимать в семью. Но что они понимают? Плохо не то, что Шин так удивляется тому, что вырос. Плохо то, что он не знает, зачем ему дальше расти. Не знает, зачем жить. И не очень-то хочет, верно? А переубедить этого упрямца у Фредерики пока не получается. Да и ей ли его убеждать? Лучше она будет думать о Кири. (Ага, выбор как между тупым ножом и острым). Может, дело не в том, что Шин дурак? Может, дело в её предпереходном возрасте? Значит, она и с Кири была бы такая же вредная. «Лейтенант»… Стоп, а какое бы у Кири было звание? Фредерика бы ему хоть фельдмаршала дала, ей не жалко! Так бы и сказала: «Фельдмаршал Ноузен, вам уже двадцать два, вы взрослый человек, и должны понимать…». А он бы не обиделся. Он бы ей улыбнулся. Двадцать два. Ему и правда было бы двадцать два. Ужас. Столько не живут — вот хоть «Восемьдесят Шесть» спросите. Фредерика трясет головой и поскорее уходит из столовки. Так быстро, что мысли о Кири догоняют её только перед сном. Может, она была бы с ним ещё вреднее? Тоже обозвала бы дураком? Дурак ты, Кири, дурак. Взял и умер, а теперь ещё и людей убиваешь. Как маленький, честное слово. Фредерика вот совсем взрослая. Даже не плачет. Слишком она выросла для этого. *** Фредерике Розенфорт одиннадцать лет. И теперь она знает, что вырастет. Потому что Кири не убил её, Кири снова её спас, и небо такое голубое, и поле ликорисов такое красивое, и Кири наконец свободен, и она свободна, и жить так больно, но так хорошо. Шин тоже вырастет. Он уже старше Кири, а станет ещё старше. Пусть только попробует увильнуть, Фредерика ему устроит взбучку. Шину ещё много чего надо разгрести, чтобы Фредерика тоже смогла вырасти старше Кири. На год, на два, на десять. В два раза, в три. Чтобы однажды вспомнить и Шина, и Кири и подумать: «Какие они были юные… Почти дети. И какие же дураки». Фредерика Розенфорт стоит, задрав голову к небу, и рыдает в голос, будто маленький ребёнок. А. Погодите. Она же ребенок и есть. Как и Кирия Ноузен, которому наконец-то навеки семнадцать.