***
— Какая красота! — заявила я тогда, — А мне сделаешь такое же? На заказ! Алина подняла пару синих глаз и рассмеялась. Вкупе с белёсыми волосами она показалась мне настоящим ангелом. Пока все, включая меня саму, пытались выглядеть взрослее — втихую умыкая мамину тушь или красноватую помаду, неумело матерясь и хлебая квас, потому что «тут вообще-то есть алкоголь», эта девочка никуда не спешила. Я не встречала больше детей, которые наслаждались «лучшими годами жизни» — все рвались во взрослую версию, которая для Алины оказалась закрыта. Тогда мы обе этого не знали. — Нравится? — отозвался колокольчиковый голосок, — Сейчас, подожди. Я завяжу его, чтобы не рассыпалось! Наверное, её поступки назвали бы жертвенностью. Но я была уверена, что исключительно от доброты душевной ей никогда ничего не было жалко. Она с готовностью делилась всем, что имела — от коллекционных наклеек с блёстками до любимых дисков. Некоторые из них так и лежали на полке моего шкафа. А может Алина краешком сознания чувствовала, что ничего ей и не принадлежит. То колечко всё же рассыпалось, когда зацепилось о сучок во время покорения старой сливы. Это дерево было нашим тайным местом. По крайней мере, мне нравилось так думать. Алина пообещала, что сплетёт ещё одно: — Хоть десять, Кать, — успокаивала она меня, — Чтобы на каждый пальчик. А я ведь не из-за колечка расстроилась. Просто стыдно было, что по неуклюжести профукала подарок. Мы всё же забрались под самую крону и срывали неспелые зелёные сливы. Бросались друг в друга, словно попрыгунчиками. Иногда до синяков заигрывались и смеялись. Алина говорила, что синяки похожи на голубые акварельные пятнышки. А мне казалось, что на акварельное пятнышко похожа она — воздушная, неуловимая и нежная. Новое ромашковое украшение я так и не получила. Алине резко начало становиться хуже. Она часто пропадала в больнице и всё отнекивалась от моих расспросов. Побледнела, осунулась, худющей стала. И всё молчала. Но от меня-то не отмахнуться — я решила донимать её родителей, так и узнала о раке. Злилась на неё. На то, что не посвятила меня в свою боль, что тихонько страдала, а когда выдавались хорошие дни (те, когда её тело не трещало по швам) — гуляла со мной, будто ничего не случилось. Да только прогнозы были неутешительными. А значит, тратить время на злость я не имела права. — Когда меня не будет, тогда и ругайся, ладно? — просила она, — А сейчас не надо. Выполнить эту просьбу я так и не смогла — ругалась на неё засыпая, во время чистки зубов и обеда. Только тихонько и про себя.***
Я часто думала, как было бы лучше умереть в Алининой ситуации. Никогда не произносила это вслух. Но полагаю, что и она размышляла о том же. Алина увядала медленно — как сорванный цветок, который заботливо поставили в вазу. Каждый день у растения бы меняли воду, сыпали сахар, чтобы сохранить его свежесть подольше — да только вот всё равно он умирает. Он перестал быть живым в тот самый момент, когда его срезали. Я заметила, как подруга начала заигрывать с судьбой, совершенно не обращая внимания на машины, переходя шоссе. Будто надеясь, что её собьёт один из тяжёлых грузовиков. На мои крики об осторожности Алина улыбалась и давала призрачные обещания, которые, в сущности, и не планировала исполнять. Мне казалось, что ей всегда было плевать на внешний вид, но когда с головы посыпались белые локоны, она начала плакать чаще. Для родных, для меня Алина старалась держаться молодцом — купила лягушачью панамку, чтобы прятать голую макушку, называла себя сдутым одуванчиком. Но боль в глазах продиралась наружу явственно. Я не знала, как могу помочь.***
Похороны прошли славно. Людей было немного — всё родственники, да друзья семьи. За поминальным столом раз пятнадцать прозвучали слова «светлая девочка» и «как жаль, что жизнь забирает лучших». Слёз у меня не нашлось. Я выплакала всё в тот день, когда Алинина мать надрывным голосом выла мне в трубку. Противно стало от такого скулежа, но понять её было можно — дочку нашли распластанной по бетонной плите у многоэтажки. Алина решила умереть не цветком, а птицей: прыгнуть высоко-высоко, опалить свои тонкие крылья и рухнуть вниз. Я рыдала и опять злилась.***
Мама с папой ехали на машине молча. Так было и когда бабушка отошла в мир иной — после похорон никогда не знаешь, что нужно говорить. Они весь день приобнимали меня за плечи, гладили по голове и держали за руки — наверное, думали, что я могу упасть. Но я справлялась. Подъезд встретил траурной темнотой. Шаги отдавались загробным эхом, от чего какая-то липкая паника начала чесаться в груди. Хотелось вытащить сердце и пошептать ему что-то успокаивающее. Родители как-то странно переглянулись, прежде чем провернуть ключ в замочной скважине. А потом я услышала радостный лай. — Мам, пап, это что? — бросилась я в квартиру, — Это что? — Это, — показал папа на голопузого щенка, — Алинина просьба. Вкопанная статуя — вот в кого я превратилась. Все слова и движения покинули меня, осталась только странная смесь жуткой тоски и улыбки. Отец проводил в комнату, усадил на кровать и сунул в руки белый конверт с блестящими наклейками. Вышел из комнаты, тихо прикрыв дверь. «Дорогая моя Катенька, — кусали открытую рану корявые буквы, — ты прости меня. За то, что не попрощалась. И что не держалась до последнего. Я бы хотела быть героем, честно! Да только это очень больно. А я не такая сильная, какой хотела казаться. Я вообще та ещё слабачка. Но может в следующей жизни выйду получше. Помнишь, ты как-то разрешила быть твоей собакой, когда я умру? Думаю, мне бы понравилось с тобой гулять даже на четырех лапах. На нашу сливу я, конечно, залезть не смогу, но может буду крутиться под ногами и лаять? Было бы здорово. Хочу попросить твоих родителей купить щенка. Может они и не согласятся, но попробовать стоит, правильно? А если не согласятся, то ты возьми себе какую-нибудь, когда вырастешь, хорошо? Я о себе дам знать. Ты узнаешь меня. И не переживай обо мне, Кать, пожалуйста. Я такой счастливой стала, когда ты тогда у меня колечко попросила. Я за всё благодарна — за каждый день благодарна, так что жалеть точно не о чем. Живи радостно, дорогая. А я буду радостной с тобой.Твой сдутый одуванчик».
Лицо стало мокрым и солёным — я поняла это, когда крупная капля застыла на губах. Маленький чёрно-белый комок шерсти тем временем рыскал по захламлённой комнате. Вынюхивал что-то, гавкал и забавно скользил по линолеуму. От такой картины слёзы ещё большим градом рванули наружу. Алина так часто удивляла меня при жизни. Не думала, что ей удастся делать это и после смерти. Я успокоилась не скоро. Отвлекло жёлтое пятно, носящееся из стороны в сторону — щенок нашёл засушенный одуванчиковый венок. Последний её мне подарок. Причмокиваюшим звуком подозвала хулигана к себе. Тот отчего-то послушно двинулся в мою сторону, не выпуская летний трофей из крохотной пасти. Два синих глаза счастливо уставились прямо в душу. В потоке событий я не разглядела породу собаки — родители остановили свой выбор на хаски. — Алина, — шепнула я малышу. Одуванчики посыпались на пол, а мягкий язык дружелюбно слюнявил руку, — Как же я на тебя злюсь. Сказала это и прижала к сердцу лучшую подругу.