Но деньги Петю не интересуют. Он думает, как любопытно будет на один вечер нагнуть звезду с такими честными глазами.
Он же только через пару дней после сугубо закрытой вечеринки случайно узнал, что парень со светлой улыбкой и звонким смехом, так доверчиво принявший от него угощение и ответивший на краткий поцелуй, на минуточку, известная личность в среде молодёжной музыки. Неделя прошла, может дней десять. А сегодня майор Пётр Юрьевич Хазин — корочки — наркоконтроль спокойно работает работу, окучивает с подчинёнными очередной ночной клуб, но вместо рутины получает сюрприз — и теперь перед ним стоит этот самый Фараон с вывернутыми карманами и пакетиком чистого кокса. Зрачки нормальные, явно узнал его, нисколько не боится, даже когда Хазин красноречиво и доходчиво описал, что именно с ним сделает. Волосы отросшие блондинистые двумя руками, немного волнуясь, назад зачёсывает и в глаза смотрит, и это Петю почему-то особенно бесит. Никто не смотрит в глаза Пете Хазину (даже отец, тот обычно смотрит сквозь), нет таких любителей или сумасшедших.
Фара быстро его вспомнил: будь Хазин в форме, может образ бы не состыковался, но он в штатском, а взгляд высокомерный и подбородок вперёд и вверх вообще сложно с кем-то другим перепутать. Тогда он принял Петю за типичного мажора, вроде сына дипломата, карьера в МИДе и всё такое. Не верь первому впечатлению, по факту он оказался просто ментом, ну ладно, целым майором. Целуется здорово, жаль, их прервали тогда, только успел пакетик взять, а потом потерялся в бесконечных комнатах. Кстати, Фараону казалось, что зиплок кому-то там же и отдал на волне всеобщего расслабленного веселья, а сегодня упаковочка так удачно и некстати снова обнаружилась в кармане.
— …так что забудь про откупиться деньгами, понял?! — Хазин повышает голос от змеиного шёпота до звериного рыка, выдирая Фару из воспоминаний.
Глеб даже ради приличия не сопротивляется:
— Я с первого взгляда понял, что ты меня выебать хочешь, мог бы сразу сказать, а не устраивать тут улицы разбитых фонарей…
— Ты меня не путай со своими фанатками, что тебя на сцене за хуй хватают, — резко злится Хазин, руку вперёд выкидывает, но останавливается. Глазами сощуренными впивается так, что лучше б пальцами вцепился в шею. — Эй, оформляйте и этого вместе с остальными, пусть в отделе разбираются.
— Пиздец, — Глеб смеётся совершенно искренне, — ладно, пусть это будут ролевые игры, майор, — подмигнув, Фара садится в автозак и сразу же переключает внимание на присутствующих.
— У нас не будет проблем из-за этого хера египетского? — спрашивает один из бойцов.
Петя переводит надменный взгляд на парня и выгибает губы:
— У тебя и без него будут проблемы, если ты не научишься закрывать рот.
В отделении возня и броуновское движение, как всегда после рейда. Хазин знает, что документацию надо оформлять сразу, не откладывая. Это как с грязной посудой: вечером не помыл, наутро её кажется в два раза больше, словно она размножается. Вышколенные им подчинённые, периодически клюя носом, возятся с оформлением всех привезённых, он сам уже шёл в допросную к Фараону, когда смартфон засиял абонентом из списка, которому надо отвечать, даже если тебе прострелили голову.
После трёхминутной беседы Хазину очень хочется прострелить башку тому, кто слил, что они скрутили рэперскую звезду. За время дороги он остыл и договорился сам с собой, что если Фара не будет наглеть, то воспитательные мероприятия можно провести как-то помягче. А сейчас, когда ему продиктовали с какой скоростью, извинениями и удобствами нужно отправить Глеба из отдела, подчистив все прегрешения, мир окрасился в багровый.
Поэтому Хазин от души и со вкусом разбивает красивое личико в закрытой допросной, чтоб не выпендривался пацан.
— Чё, больно? Ну, прости, кто ж знал, что у тебя нос такой слабый, — Хазин присаживается на корточки рядом с Фарой, привалившимся к стене.
Несколько ударов отрезвляют майора быстрее холодной воды, но не в стенку лупил, тут уже обратно не отмотаешь, а у парня на эффекте неожиданности шансов против тренированного тела не было. Тот запрокинул голову в попытке остановить кровь, вытирается рукавом, но гладкая ткань не впитывает. Яркие разводы маскируют наливающийся синяк, из разбитой губы сочится еще струйка.
— Да пошёл ты…
-… в жопу, ага, я в курсе, — хищная улыбка удовлетворённо кривит губы.
Паренёк-то с зубками, не неженка, и похоже, на связи не рассчитывает, огрызается за себя сам. Хазин лёгким движением вскакивает и несильно, но однозначно дёргает Фару за пряди волос на макушке:
— Капюшон пониже натяни, нечего людей пугать при исполнении, и пошли.
— Куда? — Глеб везде теперь подозревает подвох. Вляпался как-то нелепо и ситуация поворачивается шаг за шагом не так, как он успевает предположить, петляет сумасшедшим зайчиком в чистом поле.
— Закрывать твоё дело. Дашь мне лично… все показания, — Хазин берётся за его плечо, хватка такая, что Глеб решает пока слушаться, покалечит ещё, припадочный.
Теперь он ни за что не принял бы Хазина за балованного сыночка. Успев, пока его не заперли, краем глаза ухватить, как тот движением подбородка строит бойцов шире и тяжелее себя, организует кучу подчинённых, что те работают, не поднимая головы, он проникся уважением. Сейчас отделение они проходят быстро, всем не до них, даже дежурный на входе занят переговорами по рации и телефону одновременно. На воздухе майор толкает его в сторону парковки с одинокой дорогой тачкой.
— На переднее и, пока я добрый, можешь ехать без наручников, — командует, пиликая сигнализацией.
Салон пропах сигаретами. Фара пристёгивается без напоминаний, глядя в зеркало заднего вида, пытается поймать взгляд нервного майора:
— Давай ко мне, не очень далеко и кровать широкая, — он помнит условия своего освобождения. И, положа руку на сердце, его заводит сила, скрытая под чёрной водолазкой и слегка растрепавшейся чёлкой.
Ответом очередная кривая ухмылка:
— Ну, нет, в своей квартире я знаю, где камеры, а чужая — ловушка. И кто тебе обещал кровать? Салфетки в бардачке должны быть, выглядишь, как упившийся вампир.
Фара чувствует мгновенное покалывание в кончиках пальцев, вечер перестал быть томным часа так два назад. Бесшумно и плавно автомобиль трогается в ночь.
— Пётр Юрьевич Хазин, — радио включать не хочется, в тишине сидеть тем более, поэтому Петя выбирает продолжить разговор. — У тебя есть человеческое имя?
— Глеб Геннадьевич Голубин, — парень изучает себя в маленьком зеркальце машины, осторожно вытирая подсыхающую кровь.
Получается несколько пафосно, и в ответ сразу прилетает:
— Гуси-гуси, га-га-га… — и звонкий смешок.
— Завались, а?.. У родителей такое вот чувство прекрасного, — после краткой паузы Фара выдаёт, — брата младшего Германом зовут. И если ты сейчас пошутишь про героин, я тебе врежу, не посмотрю, что за рулём!
Хазин переводит на него взгляд и демонстративно поднимает обе руки, сжав кулак на правой. Проспект прямой и пустой, но пара мгновений кажется вечностью, как перед падением в американских горках. Ладони снова ложатся на руль. Если Петя и готов газануть на тот свет, то без пассажиров.
— Ну и пидор ты, конечно, — Глеб снова трогает нос и шмыгает им, — у меня завтра концерт, а ебло, как будто под катком полежал.
— Дам тебе льда, — бесстрастно отвечает Петя, въезжая во двор под шлагбаумом, паркуется и выходит из машины, — идём.
К подземным гаражам у Хазина предубеждение, по фильмам там вечно всякая херня происходит, но говорить об этом Фараону он, конечно же, не станет. На парковке тихо, машин много. Голубин присвистывает, оглядывая их. Похоже, он снова ошибся с предположениями, мент всё меньше похож на бюджетника. Элитные тачки блестят в тусклом свете.
— У вас тут чё, весь дом наркотой приторговывает?
Хазин на эту шутку только криво улыбается, мальчишка забавный, возможно, и не стоило его так бить. Петя идёт вперёд, Глеб шагает за ним, оценивающим взглядом пялится на задницу и прямую спину майора. Бежевое пальто, которое тот не утруждается застёгивать, разлетается в стороны, но загадочным образом его фигуру выгодно подчёркивает.
— Слышь, мент, только давай сразу договоримся… — обернувшийся Хазин смотрит с интересом, поэтому Глеб продолжает. — Без БДСМ, ты мне и так уже нанёс тяжкие телесные.
— Любишь, когда тебя нежно ебут?
— Нет, но и пиздить меня больше не надо.
Майор в ответ пожимает плечами, глядя куда-то выше головы парня, и продолжает путь к подъезду, не проверяя, идёт ли за ним пассажир. Фара идёт, как привязанный. Его влечёт приключение, мигающее огоньками «Опасная авантюра!», он сейчас адреналиновый наркоман и заинтересован, какое продолжение последует.
— У тебя везде сигналка? — Глебу хочется демонстративно сплюнуть на вылизанный мрамор подъезда, но мысль об уборщице, которая не виновата, что здесь живут мудаки, останавливает.
— Проверь, если любопытный, — быстро нащёлкав код на панели, Хазин впускает его в квартиру и захлопывает дверь. — Захочешь слинять, заорёт сирена, прибегут мальчики в униформе, оснащённые спецсредствами, а ты вроде отказался от БДСМ.
Фара неопределённо хмыкает и, содрав кроссы за пятки, идёт вперёд, шаря по стене в поисках выключателя. Свет зажигается без его участия.
— Кухня налево, холодильник встроенный, — пальто Хазин снял, а командный тон оставил. — Подержи лёд, а то ведь без слёз не взглянешь…
— А ты любишь трахаться при полной иллюминации, — огрызается Голубин. — Или, правда, собрался кино снимать?
Вопрос повисает в воздухе, хазинская спина ответом не удостаивает. Пожав плечами, Фара находит холодильник со второй попытки (кто придумал этот стиль, всё маскировать под шкаф), в нём минералка и остатки еды из ресторанной доставки. А лёд прям правильный, в пакетиках, для алкоголя. Не видя в доступности полотенца, прикладывает упаковку прямо так, держа через стянутые рукава, чтоб не морозить пальцы. Шипит, лицу больно теперь от холода. Хозяин признаков жизни не подаёт, а ему скоро надоедает сидеть на подоконнике. Кинув подтаявший пакет в мойку («обойдёшься теплым виски, сука»), идёт на разведку. Кухня соединяется с гостиной, через коридор спальня, видимо, а рядом открытая дверь, призывно манящая светом. Ванная. Больше, чем кухня.
Глеб останавливается на пороге.
— Оклемался? Заходи, — голый Хазин лежит в треугольной ванне и затягивается какой-то сладкой сигаретой. В машине у него табак покрепче. Проследив взгляд Фары на стереотипный стакан с прозрачным янтарем, хмыкает: — Лёд потратил на тебя. Раздевайся давай, чё как первый раз.
Фара не тушуется, не девственница. Хоть Хазин и согнул сейчас одно колено, в прозрачной воде прекрасно было видно вполне достойное достоинство. Глеб раздевается, не отводя взгляда, рывками, но медленно, напоказ. Груда шмоток от пинка скользит по полу в сторону по гладкому кафелю. С прямой спиной он делает шаг к ванне.
— Куда? — Хазин тормозит его выставленным подбородком, ещё раз неспешно затягивается и кивает в угол. — В душ иди.
У Пети был тяжёлый день (неделя, жизнь) и он думает просто разочек оторваться без обязательств, а пока расслабляется в горячей воде и наслаждается сигаретами, коньяком и видом обнажённого Фараона под струйками душа в режиме «тропический ливень». Тот будто слышит мысли: бросает взгляд в его сторону и снова поворачивается в потоках воды, переступая ногами по часовой стрелке, подставив лицо мелким каплям. Без одежды он слишком худой, но Хазину нравится, он и сам не широкая кость. Фара тонкий, стройный, высокий, кожа гладкая и в хаосе татуировок.
— Продолжим об условиях, — тушит сигарету в приспособленной для этого керамической мыльнице и раскидывает руки по бортикам. — Не рассчитывай отделаться минетом. Вообще никаких поползновений зубами к моему члену.
— Что так, был печальный опыт? — Глеб оборачивается через плечо и показушно обводит губы языком.
Петя признаёт в голове, что жест выглядит действительно горячо, а вслух произносит:
— Был, но печальный не для меня, — кажется, его не очень травмирует это воспоминание.
Фара трясет мокрой головой и отворачивается. Пусть любуется его задницей, ему не жалко. Вообще, если не принимать во внимание обстоятельства, конкретно в эту минуту ему хорошо. Навороченный душ с массой режимов занятная штука. Ничуть не хуже нагретое банное полотенце, не квартира, а квинтэссенция сибаритства. Причём Глеб железно уверен, хоть и без явных оснований, что женская рука в устройстве не участвовала — слишком всё ультрапрактично, никаких милых мелочей. Демонстративно кинув влажное полотенце в сторону, он молча выходит из ванной, не одеваясь.
Петя понимает, что если сейчас не выберется из остывающей воды, то опять добавит горячей и так по кругу. А у него за стенкой скучающая наглая порнозвезда.
— Нравлюсь? — хмыкает Голубин, прикуривая.
Из всех помещений он предпочёл вернуться в кухню, словно здесь чувствовал себя уверенней. Приглушенный свет над барной стойкой одновременно придаёт интимности и будит воображение тенями. Хазин, одетый в халат на голое тело, смотрит оценивающе на выразительную позу и кинематографичный дымок изо рта. Но цокает и быстро подходит к парню.
— Не смей прокуривать мою квартиру, — сигарету Петя, конечно, отнимает и тушит в раковине. Фара только глаза успевает закатить, но молчит, больше не хочет получать по лицу. — Лучше бы взял смазку и растянул бы себя, время бы сэкономили.
В действительности Хазин этого не хочет, ему интересно самому поиграть, качественно помучить и довести. Глеб, по его мнению, должен очень сладко стонать в процессе и гнуться просто шикарно, до ломоты в суставах.
— Ты всегда такой бешеный или только когда наркота выветривается? — уже совершенно не рисуясь почесав живот, Голубин издевательски улыбается, ждёт реакции. И она случается. Лицо утыкается в стекло балконной двери, а крепкие пальцы сжимают бёдра.
— Неделю сидеть не сможешь, — шипит Петя и кусает Глеба за загривок. От влажной головки, приставленной ко входу, Голубин дёргается.
— Ты чё, совсем еблан? Пусти! — от шлепка по заднице Фара вскрикивает.
Он всё же пытается отбиться, тогда Хазин наваливается сильнее, но не пытается изнасиловать, а просто жмётся к спине парня грудью и ладонями по тонкой талии скользит.
— Сам ты еблан, — шепчет Петя, проходясь членом между ягодиц Глеба. Он мог бы отодрать его насухую, унизить и сделать ещё больнее, чем в отделении. Но сдерживается, хватит с него срывов на сегодня. — Часто жопу подставляешь? — от горячего тела, которое теперь само активно тёрлось об Хазина, веяло таким диким животным возбуждением, что Петя, вдохнув запах его кожи, прикрыл глаза: — Как-то не православно получается…
Фара чувствует, что разум не успевает за телом — оно готово было мгновенно распластаться под натиском мужчины, а мозг остаточно анализирует опасности, но язык с ним не дружит:
— Ты поболтать по душам решил? Самое время, давай заварим чай и начнем плести друг другу косички…
Спине тут же становится холодно — Хазин, оставив готовую сдаваться добычу, завязывает пояс на небрежный узел и отходит к столешнице. Глеб две секунды еще продолжает вжиматься лбом в стекло, но услышав гуденье и фырканье, не веря себе, оборачивается — хозяин включил кофемашину. Продолжая расхаживать голышом, Фара наваливается на барную стойку, где сиротливо лежит початая шоколадка.
— Может у тебя ранение в голову было? Или с рождения такой, — Глеб после душа чувствует прилив сил и ехидства, а вот его хозяина горячая ванна, походу, разморила.
— С тобой скучно, — Хазин встаёт с другой стороны стола, кладёт ладонь парню на щеку и большим пальцем проводит с нажимом по нижней губе. Они и так пухлые, а он кулаком добавил. Глеб смотрит в упор, не моргая, глазищи серо-зелёные, чуть не светятся.
— Надо было тебя в допросной нагнуть по-быстрому для галочки, но я почему-то решил, что с тобой можно в удовольствие. А теперь не знаю… Ты ж не профессионал, — пренебрежительно отдёргивает руку и возвращается к затихшей кофемашине.
Голубин не понимает, ему обидно от оценки или нет, в очередной раз впивается взглядом в равнодушную спину и переводит взгляд на свои пальцы, скручивающие фольгу. Его почти всегда окружают люди, демонстрирующие любовь и дружбу, что там на самом деле — вопрос второй, но всегда можно было забыться в волнах обожания. И он выбирал, кому ответить благосклонностью. И этого мента он бы выбрал, если б только тот попросил нормально. Красивый. Ростом не выше Фары, худощавый, но гораздо сильнее. Хочется прочувствовать, так давно не было по-настоящему сильного… После схлынувшего возбуждения парню становится зябко, кожа резко покрывается мурашками.
— Если будешь кофе в полтретьего ночи, то поделюсь, — Петя уже с минуту стоит рядом незаметно и изучает отголоски эмоций на лице. В руках у него пустая чашка и полная кружка. — Я пью только кофе и воду, чая нет.
— Давай кофе, — вздыхает и распрямляется Фара, отламывает кусок шоколадки и чуть не плюётся от вкуса. — Как ты ешь такую горечь?!
— Предпочитаю чистый продукт во всём, — Петя проливает несколько капель на столешницу и двигает чашку к Глебу.
— Давай уже быстро как-нибудь потрахаемся и всё, — Фара обнимает руками чашку и пытается поймать задумчивый и усталый взгляд майора. — Эй, ты куда?! Надеюсь, за смазкой пошёл? Честно, это и так уже самый длинный секс в моей жизни!
Голубин кричит достаточно громко, чтоб его было слышно по всей квартире, пока Хазин где-то там хлопает дверцами и ящиками. Ему не страшно, тараканы этого мента к насилию ради насилия, видимо, не расположены. Петя возвращается через другую дверь, из гостиной, босой и неслышный, и походя накидывает на плечи Фары махровый халат, пахнущий ментоловыми отдушками для белья.
— Лицо я тебе попортил перед концертом, не хочу, чтоб ещё и простуду словил. Или у тебя для первого грим, для второго фанера? — Хазин снова устраивается напротив с обычной усмешкой.
Фараон, одетый в одни татуировки, глаз ему радовал, как ни странно — издержки службы, Петя привык нательное творчество оценивать с определённой точки зрения. Но мурашки от холода он тоже заметил и вообще, Глеб с подсыхающими взъерошенными волосами, периодически шмыгающий припухшим носом, меньше всего походил на свою наглую версию с вечеринки, которой Хазин продал зиплок, или звезду с афиш завтрашнего концерта.
— Если ты хотел меня задеть, вот сейчас у тебя получилось, — Фара меняется мгновенно, становится серьёзным и расстроенным. — У меня с музыкой всегда по-честному, без обмана. Это принцип. Ты же понимаешь, что такое принципы? Хотя бы в теории…
О, пошла снова дерзость, Хазин даже выдыхает, нормально.
— А наркота тебе зачем, для вдохновения? Или в подражание великим? Или просто слабак? — по первоначальному Хазинскому плану он должен был уже спать, удовлетворённый морально и физически, а Фара ехать к себе домой. По факту они добрались до первой горизонтальной поверхности — столешницы — и секса между ними всё меньше, а болтовни больше.
— А тебе? — Глеб взгляд держит. Большой толстый халат висит у него на плечах на манер бурки, но хрупким он от этого не становится. Такого ломать запаришься.
— Сцена, она круче любой синтетики. Майор, ты вообще в клубы ходишь для души, а не на рейды? Приходи завтра… сегодня уже к нам, — Хазин от абсурдности предложения откидывает голову и начинает хохотать в голос, но Глеб не останавливается, его несёт неведомый азарт. — Ну, чё ты ржешь, я тебе випку организую, человек же есть там внутри у тебя живой!..
Петя вытирает выступившие слёзы и качает головой:
— Ты сейчас придумал, как от меня откупиться? — глазищи Глеба опять совсем близко и ресницы ещё эти пушистые…
— Ничего я не придумал, — бормочет недовольно. — У тебя свой ритуал: ты мне продал, ты меня с этим принял, ты меня, типа, отмазал, но предварительно показав, кто в цепочке главный. Посмотришь завтра шоу и бери меня прям оттуда, отработаем твой ритуал, — Глеб пожимает плечами и отодвигается вместе с табуретом. — Просто, если ты сейчас меня будешь ебать, как угрожал, я по сцене двигаться буду каракатицей.
Хазин падает лицом в сложенные локти и беззвучно трясётся всем телом. Просмеявшись, выпрямляется, зачёсывает чёлку назад и с восхищением выдыхает:
— Парень, ты лучше всех!..
— И без тебя знаю, — фыркает Глеб, но не самодовольно, а спокойно так, совсем этим не гордится.
Горячий секс с дерзким майором, на который он так рассчитывал, накрылся крышкой. Самым обидным было то, что Глеб сам не понимает, как и почему это произошло. Он же вот — готов к употреблению, с нужным настроением к Пете ехал, отдался бы и не жалел. Но Хазин, как будто перед первым разом, мельтешил и дёргался, то притягивал, то отталкивал, то ржал, как сивый мерин, без объяснений.
— Знает он… — повторяет Хазин, щурясь придирчиво.
Ляпнуть бы колкость, оскорбить как-нибудь, обидеть, чтобы эти глаза — невозможные в своей глубине и проницательности — перестали так пялиться в самую душу. Петя это не любит. Но язык не поворачивается, а голова уже не работает почти. Всю неделю он пашет как проклятый, звёзды зарабатывает, ночами не спит. Всё пытается планку перепрыгнуть и доказать. Телефон всегда на расстоянии не дальше семидесяти сантиметров. Хазин механически бросает взгляд на новенький айфон, вставленный рядом в бамбуковую подставочку.
Недорогая штучка настолько не стыкуется с остальным, что успел увидеть Глеб в обстановке квартиры, что он, проследивший взгляд Пети, тут же спрашивает:
— Блеск и нищета… Как твой дизайнер допустил, чтоб в этот храм изыска просочилась икеа?
— Новый год в отделении, — видя, что Голубин не понял, он терпеливо объясняет, — все приносят по одному подарку за символическую цену в непрозрачной обёртке, потом Снегурочка наугад вытаскивает и вручает каждому. Тимбилдинг и традиции. Я везунчик, нормальный подарок достался, не пылесборник.
— А сам что в общую коробку положил? — живо интересуется Фара.
Майор задумывается, мотает головой:
— Не помню. Кажется… шоколадку типа этой? — и кивает на разодранную упаковку на столе.
Кухню заполняет заливистый смех, Глеба почему-то страшно веселит история и то, что рыкающий на подчинённых мент, от которого за километр веет мизантропией, вполне по-человечески участвует в корпоративных мероприятиях. Хазин смотрит на него так, будто в кухне солнце взошло. Его, как при первой встрече, замыкает на улыбку парня.
Силы и желание ещё немного пособачиться улетучиваются как по щелчку:
— Чё-то я заебался сегодня…
— Вызову такси, — тут же отвечает Глеб и запахивает халат плотнее.
— Хочешь кинцо посмотрим? Или пожрём? — взъерошив волосы и отвернувшись, предлагает Хазин. Глеб бы хотел видеть его глаза в этот момент, но Петя скрывается.
— Ну… Можно, чё нет-то?..
***
Петины кошмары чаще всего не отличаются разнообразием: нечто мутное и вязкое, без лиц, зато с ощущениями. Вот сейчас он уже перешёл в стадию, когда понимаешь, что находишься внутри сновидения, но глаза разлепить не можешь. Нечто смыкало вокруг него стенки, как в гробу без крышки, и от ужаса он рванул вверх.
Сел, грудная клетка двигаться не желала, вдоха не получалось, только всхлипы какие-то. Кругом рассвет серенький. Понятно, уснул в кресле. Вспомнил вчерашнюю работу, притащенную добычу, как в гляделки играли и в беседы игрались вместо секса. Ночной перекус перед телевизором из остатков того, что лежало в холодильнике, вон, тарелки на журнальном столике сразу создали бардак в его хайтечном мирке. Хазин со стоном спустил ноги с огромного пуфа и скатился на колени из глубокого кресла, подлокотники которого в утреннем мороке превратились в стенки ящика.
Конструкция из подушек и халата на диване зашевелилась, появилась светлая голова, голая пятка и кулак, поочередно протирающий глаза.
— Ты чего? — зевнул Фара и откашлялся со сна.
— Поясница болит, — держась за неё двумя руками, Хазин со страданием на лице совершает медленные движения корпусом на коленях, разминая одеревеневшие мышцы. — Ты чего здесь? Вроде после фильма уехать собирался. Я на драке отрубился, слишком постановочно снято.
— Ты ж сигналку включил на выход, а сам заснул, будить жалко было. Хотя б лучше разбудил, наверно, — Фара даже не издевается, наблюдая за попытками вчерашнего лихого майора вернуть телу гибкость. — Слушай, может тебе массаж сделать или что?
— Или что, — передразнивает Хазин, уже свободно потягиваясь в полный рост, и ухмыляется. — Я немножко приукрасил.
— Что, нет такой сигнализации? — Глебу не хочется слезать с нагретого места, он обнимает коленки, превратившись в компактный махровый шарик с прической «взрыв на макаронной фабрике».
— Была, но я сам пару раз про неё забывал, когда мусор выносил, и вырвал нахрен, — Хазин останавливается у балконной двери и опять разглядывает его, как первый раз. — Во сколько там сегодня твой концерт?
Фаре дико не хватает понять выражение его лица, но против света оно кажется тёмной маской.
***
Следуя инструкциям, Хазин находит малоприметную дверь. Дородный охранник просто затыкает её собой, как пробка бутылку. Изучив сканером картинку на телефоне, скинутую Глебом — нечто со штрихкодом и росчерком «Pharaoh» — посоветовался по рации и утопился в стену, разрешая проход:
— Сейчас вас встретят и проводят.
Следуя за официантом в белой куртке (другой цвет в таких потёмках сделает невидимкой), Петя думает про утро и какого он сюда попёрся, да ещё в одиночестве.
— Так, номер есть, теперь лови пригласительный, — Фара сидит в одной штанине, бросил одеваться и начал вбивать номер телефона, как только Хазин согласился, наконец, прибыть на мероприятие. — Можешь взять кого захочешь, випка на четверых. Я для брата с его девушкой держал, но… дела-дела, некогда ему.
Хазин стоит над душой и переименовывает новый контакт латинскими буквами, потом окидывает взглядом собирающегося Голубина.
— Ты как в этой кровище поедешь? Тебя ж в приличное такси не пустят. Давай дам что-то из шмоток… — Петя зарывается в гардероб в коридоре, выныривает с рубашкой в клетку, скручивает в комок и кидает в Глеба, не приближаясь.
— Обещаю вернуть постиранной и с автографом! — доносится весело с дивана.
— Вали уже отсюда, наглая морда! Много текста, послала судьба рэпера… — беззлобно, скорее по привычке, огрызается Хазин в ответ.
После ночного перекуса есть обоим, во-первых, не хочется, а во-вторых, готовой еды не осталось. Петин желудок с утра ничего, кроме кофе не воспринимает, а завтрак для гостей майор в этой квартире не готовил примерно никогда, так что играть в гостеприимство бессмысленно. Пока кофемашина варит два латте, он успевает скидать в пакет мусор от пирушки — в гостиной снова воцаряется лофт из интерьерного журнала, это его всегда странным образом успокаивает. Однако и Фара ведёт себя примерно, предпринимает вторую попытку подружиться с горьким шоколадом и вежливо моет их четыре чашки — вчерашние и утренние.
После краткой активности спросонья теперь они перемещаются, избегая приближаться друг к другу физически и словесно. Ситуация странная до абсурда и оба выдыхают, когда приезжает такси для Голубина. Как по щелчку Хазин переключается с рефлексий о неудавшемся знакомстве на план нового рабочего дня, постукивает подошвой ботинка, забывшись в погружении. Глеб затягивает шнурки на кроссовках, чувствуя слабый аромат терпкого парфюма и рассеянный взгляд на своей макушке, подбирает слова для прощания, но когда выпрямляется, в очередной раз утыкается взглядом в спину.
Майор уже в пальто бросает ему через плечо:
— Замок не защёлкивай, я сейчас тоже поеду, — и скрывается в комнате, вспомнив нечто неотложное.
— Пфф, — Фара морщит нос и, решив, что такое хамло вежливости не достойно, вылетает в распахнутую дверь. Курить хочется до чёртиков.
Отработав целый день и половину вечера с бумагами по вчерашнему рейду, Хазин успевает заехать домой — сменить прикид, чтоб не вызывать особого недоумения на концерте, где основной контингент наверняка должен соблюдать комендантский час — и сейчас поднимается в темноте по бесконечной лестнице, которую можно угадать только по люминесцентным стрелкам эвакуации вдоль пола. Она упирается в поперечный коридор, отделанный под дерево.
— Ваше купе, надеюсь, вы не суеверны… — с улыбкой обращается провожатый, откатывая перед ним дверь с номером 13.
— Нефиговый у вас вагончик, — бормочет Петя, бросая взгляд налево-направо.
Балкон зала стилизовали под вагон СВ поезда (только масштабнее) и, казалось, бесконечный в обе стороны. По коридору красная дорожка, вместо окон по задней стене — мониторы, за которыми проносятся виды, имитируя движение. Недалеко открывается другое купе, из которого выпадают две девушки в мини и, не прекращая хохотать, двигаются «попудрить носик» (интересно, в каком из смыслов, а, впрочем, нет, неинтересно) в дальний конец коридора.
— Часто у вас тут клиентов по дороге в туалет укачивает? — спрашивает Петя, оглядывая своё купе в стиле «дорого-богато».
Вопрос риторический, официант с улыбкой молчит. Тёмно-фиолетовый плюш наверняка хорошо маскирует винные пятна и биологические жидкости. Специально тусклый свет, чтоб не мешал смотреть выступления на сцене. Дерево, позолота, китч. Только стекла нет. Вопль толпы заполняет небольшое помещение. Хазин заглядывает вниз: там беснуется народ на танцполе, который со сцены ровно напротив заводит некто из приглашённых попроще.
— Заказ, — официант терпеливо ждёт, пока гость впечатлится.
— Давай вот это. Бутылку, — Хазин проводит по строчке в меню. — Закрытую.
Оставшись один, он снимает кожаную куртку, цепляет на вычурный крючок и садится, вытянув ноги прямо в кроссовках на бархатный диванчик напротив. Происходящее в зале его мало интересует, о рэперах он знает только, что они существуют. Вот пахнет характерно: снизу или сбоку вейпят и не только вейпят.
Поезд, значит. Такое тоже снится иногда, и Пете даже нравится, он себя убедил, что после таких снов в его жизни всегда случается нечто хорошее. Поезд — это всегда новая страница или хотя бы краткий побег.
Вернувшийся стремительно официант (ценник коньяка способствует скорости) молчит про обувь на фиолетовой обивке, ставит тарелочки с лимоном и другой какой-то мелочёвкой, демонстрирует пробку, откупоривает коньяк и наливает (на два сантиметра, можно линейкой мерять) и молча испаряется. Хазин запускает руку в растрепавшиеся волосы и хмыкает: в джинсах и футболке он выглядит, как студент, но находиться с ним рядом люди всё равно избегают.
За окном купе затихает какофония звуков и окончательно гаснут софиты — начинается основное шоу. Хазин видит Фараона в чёрной джинсе — точно такой, как на афише. Самодостаточный, эффектный, уверенный. Петя делает глоток из стакана и сползает по сиденью, решая, что слух здесь первичнее зрения.
Он не запомнил ни одного слова, а иногда толпа перекрывала и музыку — клуб не филармония, не предназначен для качественного звучания — но теперь он узнАет голос Фараона, даже если тот будет петь на суахили. Хазин пролежал больше часа на бархатной койке, закрыв лицо согнутым локтем, вторая рука придерживала на грудине забытый стакан с алкоголем. «Купе» иногда мелко вибрировало, отзываясь на децибеллы, усиливая иллюзию дороги.
«… у меня есть то, что тебе надо,
делай один вдох и осыпайся листопадом…»
Голос Фараона входил в мозг, а он видел парня, который ночью сидел у него на диване и то язвил, то смотрел, будто может прочесть мысли. Спешно глотал, не жуя, разогретую еду прямо из контейнера, чтоб задвинуть в ответ Хазину длинную тираду по поводу фильма, будто они в жюри киноконкурса сидят. А потом ползал под столиком в поисках уроненной вилки под весёлые комментарии хозяина про свинство и бескультурщину. Обрадовался по-детски, когда Петя утром попросился на концерт.
Догадавшись по грустному вою с танцпола, что финал близок, Хазин рывком сел, навалился грудью на раму, пытаясь увидеть Глеба сквозь дымную игру лучей софитов.
— Пиздец… — во рту мгновенно пески Сахары.
Фараон, взлохмаченный, без куртки и футболки, покачивается со стойкой микрофона, расставив свои бесконечно длинные ноги, затянутые в узкие джинсы. Берёт протянутую кем-то из музыкантов бутылку воды, жадно пьёт и выливает остатки на себя. Петя понимает, почему его тело так блестит, а татуировки будто свежей китайской тушью прорисованы.
— Ладно, ещё одну, последнюю на сегодня, — делает знаки вглубь сцены и дожидается вступления, запрокинув голову назад и раскинув руки в стороны.
«Я хочу быть с тобой одним целым, одним целым, одним целым…»
Хазин хочет, чтоб рефрен не заканчивался, чтоб войти в медитацию, как йоги, и слинять в астрал из своего тела и своей жизни. Но последняя нота растворяется в новом вздохе и вскрике фанатов. Он смотрит на шевелящуюся массу внизу — часть уже в телефонах, а кто-то в разборках — и следуя импульсу, берёт со столика почти полную бутылку коньяка и переворачивает её над головами. Нельзя сказать, что визга сильно добавилось, но он сбивает наваждение, заполнившее голову.
Он предлагал забрать его после концерта. Хазин смотрит на Фараона, который всё ещё на сцене, отбивает ладони первому ряду и что-то говорит им, улыбаясь. Лучше уйти побыстрее. И не домой. Быстро, не давая себе передумать, майор набирает номер.
— Давай, я выручу. Сейчас вызову такси и приеду. Ну и что, что вчера в ночном рейде, дадите внеплановый выходной, — найти себе лишнюю работу в их конторе всегда беспроблемно.
Хазин завершает звонок и заказывает такси через приложение, одновременно натягивая куртку. Свою машину он оставил дома, не думал, что выйдет трезвым из ночного клуба с модного концерта. В коридоре дефилирует официант, Петя достаёт из джинсов купюры, с лихвой покрывающие его заказ и чаевые, засовывает тому в нагрудный карман белой куртки, хлопает по плечу с коротким: «Спасибо», и слетает по тёмной лестнице, где сейчас хотя бы лампы под потолком местами светятся.
Не слетает.
На середине его тормозит Глеб.
— Привет! Я спросил, мне сказали, что мою випку заняли, — парень упирается руками в стенки и едва дышит — бежал бегом — улыбается и глазами буравит. — Как тебе? Или из вежливости до конца досидел? Поехали, по дороге расскажешь. Вызови машину, у меня сел.
У Хазина руки слабеют, кожанка становится тяжелее бронника.
Глеб смотрит снизу-вверх, его распирают усталость и счастье. Он специально не стал перед концертом выяснять, решился его майор прийти или нет, чтоб не сбивать себе настрой. Но вернувшись в гримёрку, первым делом вцепился в телефон, рассердился собственной забывчивости, нашёл организаторов. Узнав, что все по личным приглашениям проходили через контроль, даже не стал переодеваться и прощаться со своими, рванул через служебные помещения наперехват. Вот он, его красивый высокомерный Пётр Юрьевич Хазин, стоит в белой футболке, возрастные границы стёрты. Но очень-очень скоро они у той балконной двери, где его вчера почти размазали… Фара не замечает, как механически облизывает губы, пить снова хочется и чувствовать, как руки майора стискивают его запястья, тоже.
Подчиниться силе.
Спрятаться в ней.
Петя смотрит на Глеба, запершего его в тупике. Взмокшего и взъерошенного, в его собственной клетчатой рубашке цвета кофе с молоком. Прямо на голое тело, блестящее от воды и пота, криво застёгнута на три пуговицы, и худи внакидку. Тональник поплыл и синяк на лице проступает синевой. Жадные, самые честные глаза сияют в упор. Как же он таким рентгеном не считал, что майор Хазин лично ему в карман зиплок подсунул прошлым вечером, захотев погладить своё эго.
— Эй, давай линять отсюда быстрее, пока толпа не повалила! — Фара плещет возбуждённым нетерпением, прыгает на ступеньку выше. Ближе.
Так не смотрят, когда боятся. Нырнуть бы в эту зелень — как прогретая солнцем вода, как некошеная густая трава — забыв, кто они оба есть. Позвони на работу, покайся, что выжрал бутылку коньяка в одно лицо, и подменить дежурство всё-таки не сможешь — стучит в голове. Телефон в ладони вздрагивает, принимая сообщение. Вот и всё. Побег не удался. Он никогда не удаётся.
— Не сегодня.
А в голове: «Никогда», — Хазин мягко и настойчиво опускает руку Глеба и протискивается мимо, оказавшись с ним на одной ступеньке. Демонстрирует смартфон:
— Работа нарисовалась, машина уже подъехала, — а сам продолжает придерживать чужое запястье, там пульс за сто сорок.
Голубин останавливает дыхание на глубоком вдохе. Это какая-то несмешная комедия, не может майор, изначально заваривший всю кашу, динамить его второй вечер подряд. Хотя… Глеб отчего-то уверен, что между обязанностями и удовольствием выбор Хазина будет не в его пользу, у него ж погоны из плечевых костей проступают. Прижимается спиной к стене, всем видом демонстрируя, что унижаться уговорами он не станет.
Кроссовки бесшумно спускаются к выходу, внизу Хазин на секунду оборачивается:
— Ты прав, с музыкой у тебя всё по-настоящему.
Глебу очень хочется драматично сползти по стене, сесть на ступеньки и пострадать в одиночестве. Невроз подготовки, эйфория выступления, предвкушение встречи, новизна приключения и облом смешались и тяжким комом скрутили внутренности. Надо уходить, пока и на служебной лестнице не появились обслуга и заплутавшие зрители, он сейчас не готов к общению. Телепортнуться бы обратно в гримёрку, но придётся ногами. Чтоб свои увезли куда-нибудь закончить постконцертный вечер обычным порядком. Не поможет алкоголь, можно найти что-то другое.
Хазину кажется, в помещении совсем не оставалось кислорода, потому что, когда в лицо бьёт то, что в мегаполисе именуется «свежий ночной воздух», у него резко начинает болеть голова от его избытка. Стремительно рванув ручку, он садится в автомобиль с заведённым мотором. Его ждёт работа, понятная и привычная, на раз выбивающая из мозгов всё постороннее. Всё живое.
