***
На следующий день. Лёша искал человека, который может погадать на таро. Вы спросите, зачем ему это нужно было, а я отвечу, он хотел проверить, влюбился ли он. Он уже много дней пытается бороться со своими чувствами к Славе. Он не понимает, что значат для него эти чувства. Может, он просто рехнулся, а может, это реально влюблённость? Ответа на этот вопрос он не знал. Он решил обратиться к своей бывшей однокласснице Ирине Кузнецовой, которая как раз занималась таро. — Ира, привет, а ты можешь сказать мне, влюбился я или нет? — Лёша, ты что, дурак? Я как тебе это скажу, это ты должен знать. — С помощью таро. — А так бы сразу и сказал. Лёша сел на стул, Ира достала таро и разложила их. — Так, ну, по раскладу видно, что ты влюбился. Но непонятно, в кого-то ли в девушку, то ли мужика. Но больше я склоняюсь к мнению, что в мужика, конечно. Лёша удивлённо поднял бровь. — Ты сейчас серьёзно? — Абсолютно! — Ну что ты мне, как опытный специалист, посоветуешь? — По раскладу я вижу, что ты живёшь с этим человеком, советую съехать от него куда подальше. Потому что ты не хочешь влюблённости в этого человека, а если ты живёшь с ним, у тебя она больше проявляется. Так что съезжай куда-нибудь. — Ты уверена? — Карты никогда не врут. — Ну ладно. В этот же вечер Лёша собрал все свои вещи, снял комнату в двухкомнатной квартире и уехал. В квартире он жил не один, а, как оказалось, со своим бывшим одноклассником Серёжей Лазаревым. Кстати уехал от Славы он не так уж и далеко, всего то в соседний дом.***
— Алексей, а может ли Вячеслав не быть таким занудой? — чревовещает Лёша белой собакой, у которой вокруг глаз темные круги, будто она не спала семь суток — вылитый Макаров. Лёша кидает взгляд на ценник и читает почти по буквам: — Нет, Вэнлигхер, не может, он такой человек! — Вэнлигхет, — смеется Слава, забирая у него собаку и кидая обратно в корзину, к таким же собратьям Вэнлигхетам. В другой руке у него список, причем не на телефоне, а на клочке акварельной бумаги. — Я не зануда. — Еще какой зануда, ты ходишь со списком. Я считаю, что списки — это хуйня, потому что если тебе что-то действительно нужно, ты не забудешь. А если забыл, то на хер надо. На Вэнлигхер надо. Слава закатывает глаза и сует бумажку в задний карман джинсов. Воробьёв чуть ли не впервые за несколько лет видит его в обычной одежде, а не в рубашке и брюках, и при каждом взгляде шаблон до сих пор надрывается — к концу дня он привыкнет. Вообще-то, Вячеслав не собирался брать его с собой в Икею, да и Лёша не планировал использовать данный ему продюсерами «пропуск на выход» на выходные — он думал весь день проваляться в кровати в обнимку с большой пачкой чипсов, которую выменял у Кирилла на оставшиеся шоколадки. Но он проснулся раньше, и ему повезло вовремя выглянуть в окно и увидеть, как Макаров направляется к парковке, так что он выбежал из комнаты, как был, в растянутых трениках и футболке до колен. Потом, естественно, переоделся: когда убедился, что Слава дождется его, а не уедет. Большую роль в уговорах сыграло то, что Воробьёв в процессе стоял на десятиградусном морозе и дрожал всем телом, как коленки дественника в первую течку. — Нам нужен ковер Ургсог в черно-белую полоску, всё остальное опционально. Воробьёву нравится, что он говорит «нам», хотя о причинах этого «нравится» он старается не думать, потому что их с Макаровым отношения никак не продвигаются. Хотя отношений никаких и нет. То есть, разумеется, у них каждый вечер отношения: то между полицейским и плохим парнем, то между актёром и фанатом, то между вокалистом и пианистом, и они трахаются, но к сожалению только в игре «Симс», в которую играет Лёша. — А зачем тебе ковер? — Затем, что я танцую степ, и мне нужно чем-то приглушить звук, а то соседи ругаться будут. — Правда? — Лёша поднимает брови, но по ухмылке Славы понимает, что неправда. — Я бы не удивился. — На самом деле у меня дома такой же ковер, но я уронил на него уголь, и дешевле купить новый, чем отдать в химчистку старый. Лёша хмурится, напрягая память: он несколько раз был в квартире Макарова, но никаких ковров там не припомнит. Да и зачем нужен ковер, если там ковролин — это ж ковер на ковре получается. — А где у тебя там ковер? — Дома, Лёш, не в той квартире где ты был. Веришь или нет, но у меня есть ещё одна квартира в городе, и там, представляешь себе, у меня есть стеллажи, столы, стулья и даже ковры. — Охренеть, и стулья есть? — Лёша выпучивает глаза. — Вот это ты устроился! — Сам в шоке, как в жизни свезло. Дома у Славы Лёша не был ни разу, имеется ввиду, в той где есть этот ебучий ковёр. Он даже не знал, что у Макарова есть ещё одна квартира: многие следователи живут в предоставленных им квартирах руководством круглый год, либо десять месяцев, а на оставшиеся два уезжают отдохнуть в теплые края. — Я иногда забываю, что за пределами «дом-работа-дом» существует какой-то мир, — хмыкает Алексей. — И по поводу степа, кстати. Ты ещё не слышал, какой у нас вечерам грохот стоял. В доме вечно кто-то что-то танцует, хотя типа запрещено. Но всем похуй. — Когда люди что-то любят, — Слава задумчиво смотрит на стилизованную спальню — у Лёши при виде нее никаких мыслей, лишь желание упасть лицом в мягкую на вид подушку и уснуть, — они хотят заниматься этим постоянно, в том числе за пределами кабинетов и залов. Теперь Воробьёв думает о сексе: он гейским еще не занимался, но что-то ему подсказывает, что он тоже захочет заниматься им постоянно, в том числе в кабинетах и залах. — И поэтому ты постоянно рисуешь? — спрашивает он, чтобы отвлечься от лезущих в голову фантазий о пациенте и медбрате, которых он отыгрывал недавно в игре. — Да, всё время, которое не занято повседневными делами, занятиями и, — он кидает на него странный взгляд, — тобой. Это не возюканье кисточкой или карандашом по бумаге, это способ выразить свои чувства, уложить все в голове, понять себя. Лёша уже две недели хочет рассказать Славе, что и сам какого-то черта начал рисовать в свободное время, чего не было с первого года колледжа, когда он еще лелеял надежду найти себя в творчестве. Просто после очередной игры со Славой, о которых Слава не знает, он вышел из ванной, которая стала его своеобразной секс-комнатой (Фильм «50 оттенков серого» нервно сворачивается в коробо́к), и сел за мольберт. Серёжа тогда подумал, что его сосед совсем свихнулся — в принципе, так и есть. Потому что рисует Лёша не натюрморт с заваренным Дошираком со своей тумбочки, не зимний пейзаж за окном и даже не красивую ёлку, которую поставили на красной площади — он рисует Славу. Не то чтобы он шибко хорош в портретах и Слава на бумаге выглядит прям один в один как в жизни, но получается вроде не так уж плохо. По крайней мере, Лёше нравится штриховать тень на его скулах, вырисовывать губы и тонкими росчерками создавать ресницы на веках. — А если бы ты не рисовал, чем бы ты занимался? Слава замирает, и в него чуть не вписывается какая-то женщина, толкающая тележку — но останавливается в последний момент и что-то недовольно бубнит. В выходной народу в Икее полно, и негде упасть не только яблоку, но даже косточке от него. Лёша мимолетно вспоминает про яблоко раздора, а затем — про карту «Влюбленные» с Адамом и Евой, и внутри, как Змей-искуситель, ворочается мысль: а вдруг таро правы, и он влюблен в Славу? — Не знаю, — отвечает тем временем тот, — наверно, нашел бы себе какое-то другое занятие. Танцевал, возможно? Танцы мне нравятся. Или гонялся за преступниками. Это мне тоже нравится. Он идет вперед, а Лёша плетется за ним, пялится на обтянутые джинсами округлые ягодицы — сразу видно, что Славе нравятся танцы и вообще спорт. У Лёши вот футбол каждую неделю, но у него такой задницы нет, а ноги как были палками пять лет назад, так и остались. Макаров идет быстро, и Алексей ловит себя на желании догнать его, заключить в объятия со спины и чмокнуть в выступающий позвонок сзади, что виднеется над воротом футболки. Он вообще часто ловит себя на подобных желаниях касательно Славы: всё время хочет либо обнять его, либо поцеловать, и это уже не говоря обо всем остальном. Таро были правы: он влюблен в Славу. Это осознание его не шокирует, не заставляет встать столбом посреди Икеи и истошно завопить, впадая в экзистенциальный кризис — потому что поздно, батька, пить Боржоми, когда почки отказали. В данном случае почки — это его сердце, алкоголь — это Слава, а Боржоми — ну, нормальная жизнь. То время, когда Слава был всего лишь другом. Хотя был ли, тоже философский вопрос, но Лёша не интересуют философские вопросы, ему интереснее философские камни, и то из «Гарри Поттера». — Сла-а-а-ав, — тянет он, и Вячеслав оборачивается с поднятой в немом вопросе бровью, — ты влюблялся когда-нибудь? — Проверяешь, не дьявол ли я и есть ли у меня душа? — улыбается он, а затем снова отворачивается и бросает на ходу: — Влюблялся, конечно. И много раз, я довольно влюбчивый. — А я вот не очень. — Лёша обгоняет какого-то мужика с кучей свечей в руках, и начинает идти с Макаровы вровень. — Чтобы прям сильно, всего пару раз влюблялся. Хотя и симпатии еще были всякие, но так, на денек. — Тебе тридцать три. Я сейчас не удивился, — Слава щурится и крутит головой, выискивая нужную ему вывеску, — что ты много раз влюблялся серьезно. Пойдем, мне нужна ортопедическая подушка. Так в кого ты там влюблялся? Лёша сдерживает комментарий по поводу возраста и вспоминает, что у него самого после сна болит спина и шея — но это потому что не надо спать, свесившись башкой с кровати, а ноги задрав на стенку. Так что он просто рассказывает: — Несколько лет назад я капец как был влюблен в Николая Баскова, помнишь его? На эстрадном учился, выпустился вместе с нами. Мы с ним даже встречались немного, но что-то как-то не срослось. — Помню его, хороший парень из нашей параллели. — Ага. А когда я только пришел в твою школу, на первом году обучения втрескался в Волю. Меня так крыло, я бегал за ним хвостиком. А когда он что-то вёл, — Лёша хихикает, — я не запоминал ничего, тупо сидел и слюни пускал. Сейчас его влюбленность в Павла Алексеевича, бывшего директора школы в Астрахани, кажется детской и наивной, но тогда Лёша ужасно страдал и писал ему очень плохие стихи томными вечерами. Недавно он эти стихи нашел и понял, что они похожи на обычный дерьмовый рэп. А, может, и не такой дерьмовый: Моргенштерн же как-то карьеру себе построил. — Это было заметно, — улыбается Слава, кидает на него насмешливый взгляд. — Я ведь присматривал за тобой после поступления и всё это видел. Сильно смеялся, хотя это было мило. — Очень смешно. — Лёша показывает ему язык. — Я чуть не умер от горя, когда узнал, что он встречается с Ляйсан… Кстати, а я вот только подумал. Его, получается, за это и уволили? В 2004 году, тоже под Новый год, Павел Алексеевич и Ляйсан, ученица десятого класса, раскрыли свои отношения — новость облетела каждого ученика, горячая была сплетня. А в конце того учебного года Павел Алексеевич уволился — официально по своей инициативе, но официально все всегда пиздят. — Нет, — развеивает Слава эти подозрения, хотя больше сосредоточен на ощупывании подушек, — Паша сам ушел. Ляйсан закончила школу, и он ушел, чтобы поддерживать ее в танцевальной карьере, ездить с ней по турам, конкурсам и так далее. — И они до сих пор вместе? Я вроде слышал, что они поженились. — Так и есть. Я тебе больше скажу: Ляйсан недавно родила. Мальчика назвали Роберт, я фотки видел — вылитый Паша. — Ого. Прикольное имя. — Они в Америке живут, так что вполне подходящее. — Слава пожимает плечами. — Они всё зовут в гости, этим летом попробую всё-таки доехать до них. Долететь, если точнее. — Не знал, что вы такие друзья. — Мы близко общались, когда я учился. Так, — он берет одну из подушек под мышку, — возьму эту. Теперь пойдем к коврам. — Так получается, — всё не успокаивается Лёша, — его не собирались уволить за отношения с ученицей? Я думал, что это запрещено. — Официально отношения с совершеннолетними учениками не запрещены, фактически — да. Но это была не интрижка, они встречались давно и серьезно, так что последствий для него не было. Они снова проходят через короткую выставку мебели, где стилизованы небольшие комнатки — Лёша цепляет Славу за запястье и оттаскивает в ближайшую «спальню», в которой никого нет. Хотя приватным это место назвать сложно, потому что оно просматривается со всех сторон. Слава наблюдает за ним со смесью усталости и любопытства, но руку свою из захвата не выдирает — уже победа, потому что обычно он избегает прикосновений. Лёша гладит его большим пальцем по выступающей косточке и аккуратно спрашивает: — То есть в теории мы могли бы встречаться? — В теории — да, ведь ты уже не учишься — спокойно отвечает Слава и всё-таки мягко отцепляет руку Лёши от своей, — на практике — нет. — Почему? У Славы вдруг меняется взгляд: тяжелеет, горячеет, раскаленной ртутью через глаза проникает в мозг, по венам разливается по телу. Лёша смотрит на него и не может оторваться, сердце не то замедляется, не то вообще перестает биться — гипноз, ввод в искусственную кому. Эволюционно люди — это бывшие хищники, а хищники могут парализовать жертву одним своим присутствием. — Потому что, — низким голосом говорит Слава, делая шаг к нему, кладет ладонь на грудь — наверняка ощущает целое ни хуя, ведь сердце Лёши застыло, — ты лох позорный! Он с силой толкает его, и Лёша, не удержавшись на ногах, валится на кровать — а Слава с задорным смехом, вместе со своей ебучей подушкой, уматывает вперед по коридору. Лёше требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя, и лишь после этого он вскакивает и припускает за ним. *** Многие его коллеги живут в других городах, но Лёше повезло: от работы до дома родителей ему ехать чуть больше двух часов. Первый год отец часто приезжал за ним в субботу утром, чтобы в воскресенье вечером привезти обратно, затем всё реже и реже — и в итоге это превратилось в редкие визиты от силы раз в месяц. Пилить туда-обратно влом, да и зачем, если все друзья всё равно в Америке, и можно собраться и бахнуть пива или поиграть в приставку. А в Москве никого нет: с одноклассниками из школы он давно потерял все контакты, а Слава вечно на работе. И вот теперь, он едет на машине Славы со Славой же в качестве водителя — какая ирония. На заднем сиденье вместе с ними едут ортопедическая подушка, свернутый в рулон ковер и несколько ящичков в стиле Лего, потому что у Лёши заиграло детство в жопе. — А я не говорил родителям, что приеду, — выдает вдруг Лёша: на самом деле у него есть тактика, и он ее придерживается. — Так позвони им сейчас. Лёша в принципе не уверен, что клал в рюкзак телефон: на съёмках обычно не то что внешний интернет не ловит, но и обычная связь не всегда работает. Так что его использует только для звонков, смс-ок родителям и для перевода бабла, а так с собой никогда не таскает. — А давай мы лучше к тебе поедем, — нахально предлагает он. Всё-таки наглость — второе счастье, пока за нее тебе не пропишут в челюсть. Но Слава не драчливый, (не считая работу) он максимум дрочливый. — Хорошая попытка, Лёш. — Я серьезно! Закажем пиццу, посмотрим какой-нибудь фильм… «Займемся сексом», — мысленно продолжает он. Последнее время Лёша думает об этом столько, что секс кажется вполне логичной вытекающей — так много смазки из него вытекает, когда он вечерами переписывается со Славой, а потом делает их совместную ролевушку в игре. Если раньше мысль о сексе с Макаровым вызывала сначала «буэ», а затем «фу», то теперь это сплошное «о-о-о» или даже «м-м-м». Особенно сейчас, когда Слава расслабленно ведет машину, откинувшись на спинку сиденья — Лёша хочет поцеловать его сухие губы, вылизать не скрытую шарфом шею, по одному взять в рот пальцы, которые так уверенно держат руль. Лёша, конечно, в жопе, но ему в ней тепло и хорошо, и выходить ему не хочется. Темновато, гирлянду бы протащить — и вообще заебись, а если еще и «ебись» добавить, то о лучшем и мечтать нельзя. — Лёша, мы утром договорились, что ты едешь со мною в Икею, а потом я везу тебя домой. — К тебе! — тут же находится Лёша. — Родители меня не ждут. Вдруг у них там романтический вечер, а приедет сынуля и всю малину поломает. — Я думаю, они будут рады тебя увидеть. Ты сам когда последний раз видел родителей? — Не дави на это — не продавишь, я был дома два года назад. Теперь они ждут меня только на новогодние праздники, а до них еще неделя. — Устроишь им сюрприз. — А если их нет дома? Я ключи не брал. — Это ложь, пиздеж и провокация: насчет телефона он не уверен, но ключи точно лежат в переднем кармане рюкзака. — Кстати, а ты что делаешь на Новый год? — Лечу к родителям в Астрахань. Лёша расстроенно поджимает губы: до этого момента в нем теплилась надежда, что Слава придет на Новый год к ним — когда-то давно такое уже было. Правда, Лёша, тогда ещё в школе учился. — А какой фильм мы будем смотреть? — интересуется он деловито. — Предлагаю «Очень страшное кино», я давно хочу пересмотреть. Слава косится на него, как на идиота, но с его губ не сходит улыбка. — Никакой фильм мы смотреть не будем, — отрезает он, — потому что я везу тебя домой. Посмотришь «Очень страшное кино» один или вместе с родителями, хотя твоей маме такое вряд ли понравится. Что ж, пора переходить к козырям. — Слав, — вздыхает Лёша, — ты же знаешь, что я от тебя не отъебусь. Тебе проще согласиться, потому что я своего всё равно добьюсь, я упертый баран. И ты мне должен за «лоха позорного». Слава молчит, улыбка исчезает, взгляд будто бы становится задумчивым — не по-хорошему задумчивым, а по-грустному. Может, Лёша реально берега попутал? Что если он зашел за черту так далеко, что ее уже даже не видно? — Ладно, — сдается он. — Если я тебя задолбал, ты так и скажи, и я отстану. То есть не отстану совсем, но перестану быть настолько доебистым. — Правда? — деланно удивляется Слава, не отрывая глаз от дороги. — Почему я раньше не знал о такой функции? — Она входит в платную подписку, — брякает Лёша и хочет ударить себя по лбу: крайне неуместная шутка с учетом их прошлого. — Извини, забыли. Я заебал тебя? — без всяких обиженных ноток уточняет он, потому что он правда не в курсе: по Славе же хуй поймешь. — Нет, — после долгой паузы отвечает тот, словно всерьез раздумывал над этим вопросом. — Ты до сих пор воспринимаешь меня как ребенка, которому надо во всем потакать? — Прежде Лёше не приходила в голову эта мысль, но от нее становится неуютно. — Поэтому ты со мной общаешься? — Прошу, давай не будем говорить об этом сейчас, я же за рулем. — Как скажешь. Лёша больше не давит, лишь кивает и отворачивается к окну. Чувствует себя слегка тоскливо, но не слишком: на самом деле ему не кажется, что Слава ему во всем потворствует. Пусть тот и ведет себя отстраненно порой, держит дистанцию, но иногда Лёша чувствует на себе этот долгий раздевающий взгляд, от которого его натура плавится, как свеча в пожаре. Пока он размышляет об этом, они подъезжают к какому-то смутно знакомому дому, и Лёша вопросительно поворачивается к Славе: он ведь был уверен, что тот везет его домой к родителям. — Ты бери подушку, а я ковер, — командует тот и, вытащив ключи, выходит из машины. Лёша вылезает в полном ахуе — и в то же время такой радостный, словно ему выпал сектор «секс» на барабане. Конечно, это ни хуя еще не значит, но уже что-то. Молча и без расспросов, чтобы не нарваться, он берет с заднего сиденья подушку, тут же почти роняет ее в грязную подмерзшую лужу, но удерживает и натыкается на мрачный предупреждающий взгляд Славы: если уронишь мою подушечку в лужу, я сам тебя в эту лужу уроню. Дом обычный и ничем не примечательный, подъезд не зассанный и не исписанный граффити, но и покрасить стены бы не помешало — голубая краска совсем уже выцвела. Впрочем, это лучше, чем в прошлой квартире. Слава открывает дверь и впускает его в темную квартиру, включает свет, снимает пальто — он всегда носит пальто, даже морозной зимой Лёша ни разу не видел его в куртке или в пуховике. — Не обольщайся, — хмыкает Слава, протягивая руку за его курткой — или за подушкой у него в руке, — вечером отвезу тебя домой. — Договорились! А я так и знал, между прочим, поэтому, — отдав ему куртку вместе с подушкой, Лёша стягивает ботинок и показывает кислотно-зеленый носок, — надел чистые носки! — Какая честь, Лёш, я просто в шоке. Лёша хочет пошутить, что на нем еще и трусы новые, но, во-первых, это неправда, а, во-вторых, тот может неправильно это понять. То есть нет, тот может правильно это понять, как раз в этом и проблема. — Я пойду положу ковер, ты пока мой руки. У меня некоторый беспорядок, прошу прощения, но я не ждал гостей. — Это ты нашу с Серёгой квартиру не видел, вот что значит беспорядок, — со смешком говорит Лёша и идет в ванную, дверь которой Слава услужливо ему открывает. Всё тут разложено педантично, даже мыло в мыльнице лежит четко по контуру, и под ним нет никакой жижи с обмылками — Лёша убеждается, когда берет его в руки. А еще Слава, очевидно, плевать хотел на стереотипы про мужчин: в его ванной куча всяких пен, солей и прочей «девчачьей» ерунды. Тщательно вымыв руки с мылом на два раза, Лёша идет в предполагаемую гостиную и видит там Славу, который стоит на четвереньках на новом ковре. Поза такая провокационная, что Лёша едва не лопается от родившихся в голове шуток — и от желания подойти и шлепнуть Макарова по заднице. — Так сразу, Вячеслав Николаевич? — насмешливо уточняет он, скрещивая руки на груди и опираясь спиной о стену — но обои оказываются чересчур гладкие, из-за чего он съезжает вбок и едва не падает. Слава гневно смотрит на него из-под падающей на глаза челки. — Расправь ковер с другой стороны, шутник, — скорее приказывает, чем просит он, и Лёша лишь теперь замечает, что ковер завивается полукругами с обеих сторон — собственно, Слава и ползает, чтобы поправить хотя бы с одной. Лёша не находит варианта лучше, чем лечь спиной прямо на всю сторону ковра — придавит своим телом, и всё будет чики-пуки. Когда он поворачивает голову, то Слава стоит на четвереньках уже лицом к нему и всем своим видом выражает «Ты дурак?». — Он расправится быстрее, если ты ляжешь на меня сверху, — добивает Лёша, чтобы «Ты дурак?» уж точно превратилось в «Ты дурак». Вместо того, чтобы лечь на него сверху, Слава закатывает глаза и, бросив «Пойду руки помою», уходит в ванную. А когда он возвращается и застает Лёшу по-прежнему лежащим на ковре, то просто садится рядом по-турецки и аккуратно, явно чтобы не касаться кожи, поправляет его задравшуюся на животе футболку. На полу совсем не холодно, даже наоборот: в комнате слишком душно и сухо из-за мощного отопления — или из-за столь близкого присутствия Славы. — Какую пиццу хочешь? — спрашивает он, доставая из кармана телефон. — Или закажем потом? — Сейчас! — Лёша довольно лыбится: одна мысль о пицце приводит его в полнейший восторг, а осознание, что он будет есть ее с Макаровым, делает всё еще лучше. Хотя ведь со Славой придется делиться… — Закажем две? Мексиканскую и Сырную. — Разве Мексиканская не с курицей? — Я же ем мясо. — Он разводит руки в сторону, чуть не заезжая правой Славе по бедру. — Такой вот Воробьёв. — Не понимаю, как ты вообще можешь хотеть есть после трех тарелок этого ужасного икеевского супа, — морщится Слава. Сам он ел «картонные», по его же словам, фрикадельки. — Ты не понимаешь, это лучшая еда! Если не считать пиццу. — Больше ничего не хочешь? Картошку, сырные шарики? — предлагает он, глядя в телефон. — Слав, когда я думаю о еде, то хочу всё, так что можешь не спрашивать. Пиццы мне хватит. Но если что, то можно и картошку, и шарики. — Ты поаккуратнее будь, пузо вырастет. — Слава хлопает его по животу, а потом так и оставляет там ладонь — и Лёша боится лишний раз вдохнуть. — Я же дрыщ, — произносит он, стараясь дышать грудью, — уж пусть хоть что-то вырастет. Будет, за что помацать, а то кости одни. — Подожди, это пока ты ешь и не толстеешь, а годам к сорока всё изменится, — назидательно подняв палец вверх, изрекает Слава, и для этого жеста он убирает руку с живота — жаль. — Заказал. — Спасибо, папочка, — в шутку благодарит Лёша, но Вячеслав закатывает глаза, а потом вдруг задает этот главный вопрос: — Хочешь поговорить сейчас или попозже? — О нас? — Лёша тут же садится. — Да, хочу. Хочу сейчас. — Хорошо. — Слава остается сидеть на полу, но поворачивается спиной к дивану и вытягивает ноги. — Лёш, я просто хочу сказать, что ни в чем тебе не потакаю, — смотрит прямо в глаза так, что у Лёши снова перехватывает дыхание, — это я себе потакаю, своим желаниям. Понимаешь? — То есть тебе нравится, когда мы вместе что-то делаем? — уточняет Лёша на всякий случай. — Конечно. Иначе я бы этим не занимался. — И ты дрочишь на меня? — спрашивает Лёша без всяких подготовок и тут же делится с восторгом: — Потому что я на тебя — да! — Да, дрочу, — легко признает Слава, даже не краснея, но от одного этого признания Лёшу обдает жаром. — Разумеется, я дрочу, Лёш. Лёша кидает все силы на то, чтобы на лице не растянулась тупая счастливая лыба: он так и знал, что пока он валялся на полу ванной и дрочил раз за разом, Слава делал то же самое. Но затем он вспоминает, как после предлагал Славе включить камеры или хотя бы микрофоны, а тот всё «Нет, Лёш» да «Даже не говори об этом, Лёша». — Но тогда почему ты не хочешь чего-то большего? — Лёша механически облизывает губы, вспоминая их первый отыгранный минет в «Симс». — Хотя бы с камерами. Зуб даю, ты круто в кадре будешь смотреться, гораздо круче меня. Слава тускло улыбается ему, явно не оценив комплимент. — Потому что это будет последняя грань, а я и так постоянно думаю о том, что надо прекратить, — выдавливает он, и глаза у него такие печальные — на рисунке Лёши они совершенно другие, светятся. — И не могу, всё думаю, что от еще одного раза хуже не будет. Плоть слаба, — улыбка становится совсем кислой. — Стоп, — хмурится Лёша, — я ничего не понимаю. Если тебе нравится, и мне тоже нравится, то в чем проблема? Всё из-за родителей моих? Так я с ними поговорю, всё им объясню. Ну, не прям всё, — он кривится, — но общую ситуацию обрисую, они поймут. — Дело не в них, хотя я пока действительно слабо представляю, как смотреть Владимиру в глаза. — Глазами смотреть, как обычно. Но если не в них дело, то в чем? Разница в возрасте, всё из-за нее? Сука, если так подумать, то у них вагон и маленькая тележка того, что мешает их отношениям. Однако не существует таких повозок и тележек, которые нельзя было бы разгрузить, так что Лёша готов поднапрячься и помочь Славе облегчить его вагон с загонами. — Я на год младше тебя, и да, — Слава устало откидывает голову на диван, — и есть весомый аргумент для наших отношений: я— полицейский, мне каждый день грозит серьёзная опасность. Ты думаешь, что если я, сбежав из больницы не ищу виновника аварии, то значит, что это дело закрыто? Нет. Я просто выжидаю момент. Его вытянутые ноги кажутся бесконечно длинными, и Лёша очень хочет усесться ему на бедра и крепко обнять — в перспективе объятиями не обойдется, конечно. Но вместо этого он лишь садится поближе на ковре и вдыхает уже привычный мускусно-травяной запах: Слава сегодня будто бы надушился сильнее обычного. — Ты думаешь, что я для тебя слишком тупой и неопытный, да? — Лёша встает на колени и склоняется над ним, ловя его взгляд. — Я не считаю, что если ты полицейский, значит мы не можем быть вместе, я готов жить "на пороховой бочке", ведь рядом со мной будет человек, который мне очень дорог. Но если ты считаешь, что твоя профессия — это проблема, то хуёво. — Не считаю. — Слава снова выпрямляется, и они чуть не сталкиваются лбами — Лёша в последний момент успевает отстраниться. — Да, в тебе есть какая-то наивность, что ли, но это такие мелочи. Всё наоборот, Лёш: это не ты для меня слишком наивный и глупый, это я для тебя слишком опасный. Я имею ввиду, что живя со мной ты рискуешь своим здоровьем. — Не догоняю, в чем отличие. Слава гипнотизирует его так невыносимо долго, а затем отводит взгляд и покусывает губы, словно никак не может решиться сказать. Однако когда говорит, то не кажется смущенным, скорее неуверенным: — Мне скоро выходить на работу, Лёш, — начинает он медленно. — И вот представь, как ты будешь реагировать, когда я допустим не приеду домой или приду, но весь в крови. — Главное, что ты придёшь, — фыркает Лёша: раньше он об этом не думал, но теперь это кажется ему самым лайтовым из их проблемных пунктов. — Не понимаю, чего ты загнался из-за такой хуйни. — Это не хуйня, Лёша. — Серьезно, Слав. Если бы ты переживал, что я для тебя дурак, что у меня нет работы, и вообще я никто и зовут меня никак, то это одно. Но вот этот загон — бред какой-то. — Ты не никто, а твоя неосознанность в жизни — это нормально. Я в девятнадцать бегал по сцене накрашенный и в трико… Не спрашивай, ты не хочешь знать. Я сам хочу забыть. — Ладно, пусть останется тайной, — посмеивается Лёша. — Что еще? Мне нужно победить семь твоих злых бывших? — Кстати, у меня есть старое черно-белое издание. — Слава кивает на стеллаж, где Антон замечает цветные корешки комиксов. — Я тебе дам потом, если хочешь. — Конечно, хочу, — серьезно произносит Лёша. — И комиксы потом возьму еще. Он тридцать три года ждал в Азкабане, чтобы пошутить эту шутку. — Дурак, — всё-таки тихо смеется Слава. Слава выглядит выбитым из колеи, словно слова Лёши стали для него неожиданностью и откровением, словно он такой вариант и не рассматривал — так заплутал в лабиринте своих загонов, что не видит выхода, который подсвечен неоновой вывеской «сюда». — То есть ты предлагаешь всё прекратить? — растерянно спрашивает он после паузы — нет, совсем не в ту сторону пошел, идиот. — А я кто попало? — теперь теряется уже Лёша. — Нет, — быстро говорит Слава, — прости, картофелинка, ты не кто попало, но я не понимаю, к чему ты ведешь. Чего конкретно ты хочешь? Лёша на мгновение переносится в 2004 год, когда они только познакомились. Лёша постоянно ел одну картошку, поэтому Макаров начал называть его "картофелинкой", Лёша вовсе не обижается, он считает это даже милым. — Тебя, — легко произносит Лёша. — А ты меня хочешь? Я тебе вообще нравлюсь? Я имею в виду не как твой друг, сын друзей твоих родителей или просто хороший человек. А как парень, я тебе нравлюсь? — Если бы ты знал, насколько, — выдыхает Слава так горько, и в его словах так много болезненной искренности, а в глазах — чувства вины, что у Лёши сердце рвется пополам: медальоны дружбы можно делать. — Я хочу узнать, насколько. И я реально не понимаю, из-за чего ты так паришься, но я, ну, приму это как факт и не буду тебя дергать, как бы странно это ни звучало… Я подожду, пока ты сам всё для себя решишь, ладно? — И сколько у меня есть времени? — уточняет Макаров таким тоном, будто где-то рядом бомба с таймером, и скоро всё взлетит на воздух. У Лёши сердце и правда вот-вот разорвется на кусочки, хватит на целую кучу медальонов. — Сколько тебе нужно, Слав. Обещаю, никаких доебов, я не буду на тебя давить. Буду давить только себе на простату, пока дрочу и думаю о тебе, — добавляет он томно, приближаясь к его лицу, и подмигивает. — Дурак. — Слава пихает его в плечо, отодвигая от себя подальше. — Я подумаю до Нового года, хорошо? — Тебе хватит недели? — Мне и жизни не хватит, но ведь нужно ставить какие-то рамки. И спасибо, Лёша, — он ведет рукой от плеча выше, гладит по шее и касается щеки, — ты во многих вещах гораздо мудрее меня. — Это компенсация от вселенной за то, что мне скоро тридцать четыре, а я до сих пор не трахался с мужиком. — Лёша прикрывает глаза и трется щекой о его руку, как кот. — О боже, ты думаешь о чем-нибудь, кроме секса? — Иногда. Но редко, а знаешь, почему? — Лёша открывает глаза. — Потому что мне почти тридцать четыре, а я до сих пор мужиком не спал. Слава легонько шлепает его ладонью по щеке, а Лёша в отместку резко приближается к нему, кусает за кончик уха и тут же встает, словно ничего и не было. — Самая смешная часть «Очень страшного кино» — третья! — выдает он сходу и оглядывается, находит телевизор. — Врубай давай, надо разогнать аппетит перед пиццей. Слава прижимает ладонь к уху и смотрит так, будто Лёша окончательно сошел с ума — а Лёша и сошел. Ведь правду говорят, что влюбленность сродни сумасшествию. На следующий день. Сергей и Алексей решили прибраться в квартире, ведь встречать Новый год в грязи как-то не очень хотелось. Они собрали все им не нужные вещи и мусор по коробкам, чтобы отнести на помойку. — Лёш, а у тебя много свободного времени? — Не поверишь, но у меня куча времени. — Лёша расстегивает куртку, показывая, что готов сидеть тут у лестницы, рядом с дверью в квартиру, хоть всю ночь. — Если у тебя куча времени, может, ты один коробки потаскаешь? — Он хлопает ресницами, глядя на него, и ее и без того большие глаза кажутся еще больше. — Мне нужно кое-что сделать перед отъездом. — Ладно, — вздыхает Лёша. — Иди давай, я сам. Лёша последнее время стал ловить себя на мысли, что он всё время думает о Славе, точнее об его теле. Теперь он на сто процентов уверен, что хочет его. Он хочет не только, чтобы «его рот распирал длинный и толстый член Славы», он хочет Славу всего и целиком, хочет проводить больше времени вместе, а не полчаса до съёмок и полчаса после. Он хочет гулять со Славой и ходить в кино, хочет сидеть по вечерам вместе на одном диване и смотреть фильмы, хочет снова сгонять вместе в торговый центр и переваляться на всех кроватях в Икее. У Славы остается чуть больше двух суток, чтобы решить, хочет ли он того же, и всю прошлую неделю Лёша лишний раз его не доставал. Но сегодня — последний вечер в этом году, когда они могут увидеться, и этот шанс упустить нельзя. Лёша решил съездить к родителям в гости. За ним должен был приехать отец, но тот работает до самого тридцать первого числа, а Слава остается на съёмках нг «Маски» еще на сутки, так что и у него отвезти его не получится. И ладно, в автобусе тоже круто: можно будет сесть с Серёжей, который тоже едет к своим родителям и всю поездку смотреть какой-нибудь тупой фильм с ноута. Лёша ставит коробки на тротуар около баков и идет обратно к главному корпусу квартиры, по пути встречает других собратьев по труду, которые так же припахали себя. Уже на подходе к зданию, на лестнице, он натыкается на Лёху Щербакова, который несет бутафорские подарки, лежавшие раньше под елкой. — Это всё, Лёш, — бросает тот ему, спускаясь по ступенькам. — Там больше ни хера нет. — Спасибо за помощь. — Пожалуйста, как раз когда ты позвонил, ехал с «Главкино» —А Слава еще там? — А че, в десна жахаться будете? Вряд ли Лёха имеет в виду именно то, что говорит — это для него прикол такой. Естественно, многие замечают, что Слава как-то сильно сблизился с одним из актёров, но вряд ли думают про такой уровень сближения. — Ага, — смеется Воробьёв, — жаль, омелу унес. — Тогда гони быстрее, а то он вроде собирался сваливать, — советует Лёха и шлепает со своими подарками дальше, а Лёша действительно вызвал такси и поехал в павильон. Он застает Славу уже у дверей, достающего ключи из кармана брюк. Как и всегда, тот в идеально отглаженных брюках со стрелками и рубашке, но сегодня прохладно — и плюсом к ним добавилась вязаная безрукавка. Она делает его похожим на одного из студентов, и у Лёши сразу всплывает в голове сюжет для ролевой в «Симс»: в этот раз преподаватель будет он, а Слава — с виду кроткий ботаник, но в душе тот еще дьявол. — Лёша, съёмки закончились, — мягко говорит он, заметив его. — ты опоздал. — Да все ушли, здесь никого, — оглядываясь на всякий случай по сторонам, произносит Лёша. — Поболтаем немного? Я попрощаться хотел. Слава тоже оглядывается, а затем открывает дверь и кивает в темное пространство его гримёрки — Лёша быстро заходит внутрь. Комната маленькая, но окна здесь большие, но и в них проникает слишком мало света: время позднее, а зимой даже луна как будто работает в полсилы. Без кучи мишуры, серебряного дождика и гирлянд комната выглядит величественно и мрачно, а лишенная игрушек елка на подоконнике создает ощущение беглянки из ближайшего леса. Отсиживается тут, дурашка, пока никто не видит, скрывается ото всех, прямо как они с Макаровым. Слава закрывает гримёрку на ключ изнутри, отрезая их от всего внешнего мира, и темным силуэтом приближается к нему — и Лёша вспоминает тот год знакомства, который стал для них знаковым. — Слушай, — начинает он задумчиво, — а если бы я не напился тогда, и не оскорблял тебя, у нас бы всё оставалось по-прежнему? — Скорее всего. — Слава не подходит совсем близко, а останавливается метрах в двух, опирается плечом о стену. — Я уже тогда испытывал к тебе чувства и думал о том, чтобы предложить встретиться после окончания учебного года. С такого расстояния Лёша еле-еле ощущает его парфюм, так что он встает ближе — но не настолько, чтобы нахально ворваться в личное пространство, и глубоко вдыхает. Нотки травы перебиваются запахом хвои, но чувствуются: он снова лежит на траве, смотрит в голубое небо, по которому плывут сахарные облака, ему хорошо и спокойно, он дома. — Представляешь, как бы было хорошо, если бы мы остались лучшими друзьями? — улыбается Лёша, вспоминая, как Слава впервые показывал ему школу — Плохо, что всё так случилось. И хорошо, что мы встретились после стольких лет, да? — Да, хорошо. Знаешь... — Он прерывается, будто не знает, стоит продолжать или нет. — Думаю, что если бы судьба изначально не связала меня бы с тобой, то этого всего бы и не было. Дело никогда не было в самом оскорблении, оно всегда было... в тебе. Воцаряется вполне уютная, но полная недосказанности тишина — Лёша смотрит в блестящие глаза Славы, красивое лицо того режет резкая тень, падающая с окна, и это красиво, надо нарисовать потом. Прошлый рисунок Лёша как раз закончил, и он лежит в чемодане, прижатый к стенке пакетами с трусами и носками — его лучше увезти домой, чтобы никто случайно не нашел в комнате. — А я тебя нарисовал, — внезапно сам для себя признается он, хотя хотел сохранить это в секрете. Слава же, наверняка захочет посмотреть и раскритикует, а то и расстроится, что еще хуже. — Правда? — Он поднимает бровь, хотя и без должного удивления. — Ага. Но тебе не покажу, там всё плохо. — В искусстве не может быть «плохо», может быть лишь «недостаточно хорошо», а недостаточно хорошо всё и всегда, потому что нет предела совершенству. Если художник говорит, что полностью доволен картиной, значит он либо лукавит, либо слишком самоуверен. — Какой-то нездоровый перфекционизм. — Лёша мимолетно радуется, что ему удалось сходу выговорить это слово — рядом с Макаровым у него язык иногда заплетается. Или дело вовсе не в языке, а в том, что рядом со Славой он порой становится совсем дурачком и половину слов вспомнить не может. — Получается, либо ты в загонах, либо ты не художник, а чмо самовлюбленное? — Нет же, — Слава смеется, — всё не так. Нужно любить и ценить каждое свое творение, ведь в него многое вложено. Но это не должно быть слепой любовью, когда не видишь недостатков. Истинная любовь глаза не застилает. — Глубоко,Слав, глубоко, — насмешливо фыркает Лёша, за что Слава показывает ему язык, и весь его серьезный образ рассыпается. — А ты меня когда-нибудь рисовал? — Нет, — спокойно отвечает он, и это немного расстраивает, потому что Слава, вообще-то, часто делает зарисовки своих друзей, пока сидит с ними в кабинете. В том числе каких-то левых людей, а Лёша вроде как чуть больше, чем левый. — То есть Сысоеву ты рисуешь, а меня нет. Если бы твое имя и так не было первым в моей записнушке обидок, я бы тебя туда вписал. — Я пытался, Лёш, — выдыхает Слава, делая шаг к нему, затем еще один — он ступает так тихо и осторожно, что даже не слышно скрип паркета. — Я пытался столько раз, но сразу понимал, что не получается, не могу. В жизни ты красивее, живее, ярче. У меня не хватает таланта, чтобы передать то, что я думаю и чувствую. Лёша хочет присвистнуть и бросить смешливое «А ваши подкаты хороши, Вячеслав Николаевич», но почему-то не получается — Слава от него на расстоянии вдоха, его дыхание уже чувствуется на губах. Время будто бы замедляется, у Лёши сердце превращается в колибри: делает не меньше пятисот ударов в минуту. Хотя нет, не колибри, ведь колибри никогда не создают постоянных пар — а его сердце, кажется, партнера себе выбрало. Может, у него и не было никакого выбора, может, это судьба. Лёша делает крошечный шажок, никакого больше личного пространства, само его понятие умирает в конвульсиях, пока он чуть наклоняет голову и кончиком носа касается носа Славы. — У меня есть еще два дня, — напоминает тот, опаляя горячим дыханием губы. — Я могу помочь тебе принять решение, — шепчет Лёша в ответ, кладя ладони ему на талию: они наверняка ужасно влажные, потому что его едва не трясет от волнения. — Вдруг я хуево целуюсь. Ты же не будешь встречаться с тем, кто хуево целуется? Слава хмыкает, а потом целует его сам — сначала едва прикасаясь губами, нежно и невесомо, но почти сразу углубляет поцелуй. Он разворачивается, прижимая Лёшу к стене спиной и сам прижимается к нему всем телом, руками сжимает талию так, что впивается ногтями в кожу, кусает его губы, вылизывает рот изнутри, ловит губами и посасывает язык. Лёша не успевает отвечать с таким ритмом, млеет под этим напором, только стонет Славе в рот и старается глотнуть побольше воздуха в краткие мгновения передышки. Он обнимает Славу за плечи, прижимая к себе еще крепче, толкается в него бедрами, стараясь потереться твердеющим членом, возбуждение разливается по телу кипящей кровью от самого сердца. На очередном покусывании губ Слава опускает ладонь ему на ягодицу и сжимает, и Лёха мычит. Ему хочется всего и сразу, хочется прямо здесь и сейчас, и если Слава продолжит в этом же духе, он точно потечет совсем скоро — но тот вдруг отстраняется, убирает руки и, тяжело дыша, бормочет: — Придется. — Что придется? — не понимает Лёша, всё еще на автомате потираясь членом о его пах — Слава останавливает его, мягко положив ладони на тазовые косточки. — Встречаться с кем-то, кто хуево целуется. Никогда еще критика, нет, даже оскорбление, не поднимала в Лёше такую волну счастья: он бы заорал, не будь они в пустом павильоне, крики в котором вызовут вопросы у оставшихся в других передачах актёров и зрителей. — Серьезно? — Лёша не сдерживает дурацкую лыбу, от которой сводит скулы. — Ты согласен? Мы вместе? — Да. — Слава и сам улыбается, подается вперед и чмокает его в нос. — Я не могу сказать, что за всё простил себя до конца и тебя тоже. Но... мой отказ лучше ведь никому не сделает? И если я не буду с тобой, то буду жалеть всю жизнь. — Я не дал бы тебе жалеть всю жизнь, Слав. Подождал бы, когда у тебя всё пройдет, и попробовал бы снова. Я ведь сказал, что не отъебусь от тебя, пока ты сам пинком под зад меня не прогонишь. — У меня нога не поднимется. — Дерьмовая у тебя растяжка, — смеется Лёша и, не сдержавшись, коротко целует его — он бы весь вечер вот так стоял и целовался, а потом всю ночь и утро, пока родители не позовут. И плевать, что у него чемодан наполовину не собран — или наполовину собран, Лёша же оптимист. — Растяжка у меня отличная, я почти на шпагат сажусь. — А давай пойдем к тебе домой, и ты дашь мне пару приватных уроков? — Не сегодня, Лёша. — Он приподнимается на носочки и целует его в висок, как бы в качестве утешения. — Я вернусь из Астрахани пятого числа, ты приедешь, и мы всё обсудим для начала, ладно? У Лёши нижняя губа выпячивается как-то сама собой. — Я не увижу тебя целую неделю, — расстроенно лепечет он. — Но ладно, я понимаю, всё постепенно, мы пельмешки без спешки. «И огурцы без нцы», — мысленно добавляет Лёша, вспоминая слова Иры о том, что их жизнь со Славой — это почти фанфик с высоким рейтингом. Лёша тогда даже подумал, а не стать ли ему автором? — И помидоры без хардкора, ага, — фыркает Слава. — И котлеты без минета. — И бифштексы без секса. — Пока да, — говорит Слава с сожалением. — Прости, но мне пора бежать, с этой уборкой не хватило времени подписать всякие бумажки, еще куча дел. Увидимся завтра утром, хорошо? Лёша кивает, но напоследок всё равно притягивает его к себе и целует, особенно стараясь: не так уж плохо он целуется! То есть плохо, конечно, но это от недостатка опыта, а так он быстро всё наверстает, он способный. *** Лёха идет чуть ли не вприпрыжку, ему хочется петь и танцевать, собирая вокруг себя кучу певчих птичек и мелких грызунов из ближайшего леса. Правда, большинство птичек греют перышки на югах, а зверюшки в спячке. И пусть Слава дал ему от ворот поворот на сегодняшнюю ночь, Лёша получил даже больше, чем рассчитывал — он вообще ни на что не рассчитывал. А получил лучший в жизни поцелуй и лучшее в жизни «да», хотя после этого сзади немного влажно, а член до сих пор в приподнятом состоянии, прямо как Лёша в приподнятом настроении. Он не знает, хочет ли сначала рассказать Серёже, а потом Ире, или сначала Ире, а потом Серёже, но держать в себе — не вариант, ему хочется поделиться своим счастьем и заодно растрясти уныние друзей. Но когда он толкает дверь в их с Серёгой квартиру, то все события сегодняшнего дня отходят на второй план. Потому что он видит голую по пояс Иру, сидящую на коленях у Серёги — заметив Лёшу боковым зрением, она вскакивает и отворачивается, прикрываясь руками. — Привет, Лёша, — бормочет она, нервно оглядываясь, хотя ее лифчик и блузка лежат прямо перед ней на кровати Серёги. Тот хотя бы одет, но выглядит не столько удивленным или выбитым из колеи, сколько загруженным — настолько, что уже не реагирует на внешние раздражители. — Хай, — бросает он, откидываясь спиной на кровать, и невооруженным глазом заметно, как натянуты его треники в районе паха. Они что, с Ирой собирались заняться сексом? — Что происходит? — спрашивает Лёша, наконец отойдя от шока. — Вы что, бухие? — Нет, — заторможенно отвечает Ира, всё-таки найдя свою блузку и надевая ее без лифчика и наизнанку. — Как вы… Как вы со Славиком поговорили? Лазарев продолжает лежать и безразличным взглядом смотреть в потолок — если бы Лёша не знал, что тот после трипа на втором году колледжа навсегда завязал с наркотой, решил бы, что он под чем-то. — Ир, что происходит? — Лучше говорить с Ирой, та кажется более вменяемой. — Вы что, спите вместе? Ира поворачивается к нему, так и не переодев блузку, ее острые от возбуждения соски топорщат тонкую ткань, губы покрасневшие и распухшие от поцелуев, волосы растрепаны — всё это видно даже в свете одинокого ночника. — Вроде того. — Она заправляет прядь волос за ухо, взгляд у нее потерянный, словно она только что вылезла из разбитой машины в массовой автокатастрофе и пока не пришла в себя. — Мне пора. Она берет со стула свой пиджак от формы, запихивает в нагрудный карман лифчик, который совершенно не влезает в него, и идет к выходу — но Лёша по-прежнему стоит у двери и не дает пройти. — Ир, давай поговорим. — Оставайтесь тут, — хрипит Серёжа, садясь на постели. — Я пойду прогуляюсь. Ира смотрит на него беспомощно, но кивает и молча наблюдает за тем, как тот встает, неспешно натягивает толстовку поверх футболки, берет со стола сигареты с зажигалкой и протискивается к двери мимо Лёши. Всё это кажется каким-то абсурдом, и Воробьёв теряется в догадках: как давно у них это длится, насколько серьезно, почему он не заметил, почему ему никто не сказал. Сергей с Ирой невзлюбили друг друга еще в школе, первое время вечно спорили и ругались, один раз чуть было не подрались — а потом между ними воцарился глухой нейтралитет. Когда и, главное, как он перешел в их непонятную связь, если какая-то связь вообще есть? Когда дверь захлопывается, Ира будто бы просыпается: переодевает блузку, не стесняясь Лёши, деловито поправляет волосы, стирает ладонью выступивший на лбу пот. — Так получилось, — объясняет она Лёше в ответ на его немой вопрос. — Еще на твоем дне рождения. Ты нажрался и уснул в кустах, а мы тащили тебя в квартиру, а потом… Не знаю, — она вздыхает и садится на кровать — тот заторможенно шлепается рядом, — как-то повело. Оба были пьяные, искра, буря, безумие, и вот мы уже трахаемся. — А потом? — Лёша не спрашивает, как им не стыдно было ебаться, пока он пьяный ловит вертолеты на соседней койке, потому что это и неважно. Он тогда так напился, что с трудом соображал, где находится — он бы и взлет ракеты под боком не заметил. — Это повторялось несколько раз, и мы это не обсуждали. Потрахались и потрахались, что в этом такого? — Она грустно улыбается, глядя на кровать, с которой, очевидно, ее связывает много воспоминаний. — Потом в конце июня мы разъехались и зачем-то начали переписываться. И вот. — Почему ты не рассказала мне ничего? — Лёша приобнимает ее рукой за плечи. — Я в шоке, если честно. Никогда бы не подумал, что вы вместе. — Мы не вместе. И нечего было рассказывать. А сейчас тем более нечего. — Ты его любишь? — А какая разница? — Она поднимает на него печальные, хотя и искрящиеся решимостью глаза. — Он выходит за Топалова, они истинные. Всё кончено, даже если ничего толком не начиналось. — И что, что они истинные? Это не гарант счастья. Поговорите нормально, вдруг вы что-то придумаете. — Серёжа не пойдет наперекор родителям, сам знаешь, что у него нет выбора. И Влад в него так влюблен, не хочу им мешать. Лёша обнимает ее и второй рукой, прижимает к себе так крепко, что, будь он посильнее, у нее бы кости затрещали. Они сидят в куче одежды, которую надо еще сложить в чемодан, вокруг по кровати разбросаны книги, тетрадки, мятые альбомы и заточенные резаком острые карандаши, как маленькие копья — но рядом с подругой комфортно и в таких условиях. — О чем вы говорили сейчас? — тихо спрашивает он. — Ни о чем, мы просто прощались. — Блин… Прости, — говорит Лёша виновато, — я пойду найду Лазарева и где-нибудь поболтаюсь, пока вы… общаетесь. Ладно? — Нет. — Ира выпутывается из его объятий и чересчур бодро встает, одергивает блузку, растягивает фальшивую улыбку, с которой обычно подлизывается к преподавателям — не для друзей это. — Это был знак, это всё лишь усложнило бы… А мне пора домой, столько вещей собрать надо, ты бы видел. — Давай я тебе помогу, — предлагает Лёша и тоже пытается встать, но Ира качает головой и давит ему на плечи, удерживая. — Нет, не надо. Я хочу побыть одна. — А я не хочу оставлять тебя одну. Если захочешь, посижу тихонько в углу, порублюсь в приставку. — Тихонько, — закатывает глаза Ира, — ты же пыхтишь, сопишь, крякаешь и причмокиваешь, когда играешь. Но пойдем, всё равно одной побыть не получится, там же Антон, наверное. — Крякать не буду, — обещает Лёша, всё-таки вставая, притягивает Иру к себе и звонко чмокает ее в лоб. — Не грусти, Ирка, прорвемся. А кстати вы с Шестом всё ещё вместе? Ты таки не сказала, что не любишь его? — Да прорвемся, конечно, — вздыхает она. — Антону ещё не сказала. *** Когда Лёша возвращается, время уже далеко за полночь, но он не шугается ходить по двору: в последнюю ночь не заметут. Все бегают друг к другу, дарят подарки, прощаются всеми известными способами коммуникации и желают счастливого Нового года — тоже всеми способами. Теперь, когда Лёша в курсе о происходящем между Ирой и Серым, он удивляется, как она так хорошо ладит с Владом — без ревности, агрессии и собственничества. Если бы он сам столкнулся с кем-то, кто так же влюблен в Славку, он бы бесился адово. А эти ничего, общаются как лучшие друзья. Втроем они довольно быстро собрали чемоданы Иры, а потом допили оставшееся в квартире бухло — самое дерьмовое, конечно, отложенное на черный день, который так и не наступил. Ушел Лёша лишь после того, как убедился: Ира пусть и не счастлива, как нашедший в мусоропроводе бутылку водки бомж, но и не разбита, как та же самая бутылка. Сергей еще не спит: лежит под одеялом, отвернутый лицом к стене, и создает ощущение спящего, но это наебка для уебка — во время сна он всегда сопит и посвистывает, а тут тише травы и ниже воды, или как там правильно. — Ты как? — как можно беспечнее интересуется Лёша, скидывая куртку на ближайший стул — шкаф у них в принципе нерабочая единица мебели. — Поговорить хочешь? Он даже не надеется на положительный ответ, потому что Лазарев вечно закрытый, как советский бальзам «Красная звезда» — если он кому-то и открывался, это было давно и неправда. Но тот почему-то не бухтит недовольное «Нет», а поворачивается на другой бок и говорит: — Ага. — В натуре? — Ага. Лёша болтает ногами, сбрасывая кроссовки, и прям в носках, без тапок, идет к нему, присаживается жопой на тумбу — обычно та захламлена всем подряд, от эскизов татуировок до наполовину ссосанных леденцов, а сейчас, перед отъездом, пустая. — Так как ты? — Хуево. Че мне делать, Лёх? Дай мне совет по-братски. — Я не знаю, — честно признается Лёша, понимая, что помощи от него, как с барсука молока. — Я никогда не был на твоем месте. Но если бы я любил кого-то, то наплевал бы на родителей и был с этим человеком. Лучше жить в халупе и работать где-нибудь в КФС, чем жить в куче бабла, но с кем-то нелюбимым. — Да причем тут это, — цокает Серый и садится, одеяло падает к ногам, открывая расписанный татуировками торс. — Если б всё было так легко, я бы хуи не мял. А так, блядь, — он проводит рукой по лицу, — Кузнецову я люблю, но и Топалов мне нравится. Еще и истинные мы с ним, еба. — Сложно, — вздыхает Лёха, потому что и правда сложно. Он-то думал, что Лазарев любит Иру, а за Влада выходит вынужденно, а тут вон оно как. — А Влад знает? — Да знает, канеш, сам догадался давно еще. — Понятно, один Лёша такой тупой и слепой. — И я башкой въебываю, что нужно выходить за кроля этого белозубого и не рыпаться, вроде всё гладко идет у нас с ним, и родаки будут счастливы. Но без Иры… да блядь, без нее всё как-то теряет смысл. Лёша вспоминает хэллоуинскую ночь и то, как Серёга дважды подряд вытягивал карту «Влюбленные». Что если это не к Лёше на самом деле относится? Что если он эту карту себе вытащил на самом деле? — А сердце тебе что подсказывает? — уточняет Лёша, почесывая затылок — такой дурак со стороны, наверно. — Если мозг не помогает выбрать, ты сердце послушай. — Да ни хуя оно не говорит, — Серёга криво улыбается, — молчит эта падла. Но ведь так не бывает, чтоб сразу в двух крашнуться, че за хуйня. — Как не бывает, если у тебя так? — Лёша подключает все ресурсы своего мозга, но тот, видимо, размером с орех и болтается в черепной коробке, как металлический шарик в баллончике с краской. — Может, вам втроем это самое? — Че втроем? — Лазарев, до этого трущий лицо с таким усердием, что скоро татуировки сотрет, поднимает глаза. — Ты ебу дал? Бухой, что ли? — Немножко. Просто это все проблемы бы решило. Ты и с Ирой бы встречался, и с Владом, и они вроде норм общаются. — Ты ебнутый, Лёх. Нельзя так делать. — Кто сказал? Сергей впадает в задумчивость, явно сбитый с толку этим вопросом, а потом выдает безапелляционное: — Все. — Мне никто не говорил. А вообще ты просил совета, и я тебе его дал. Никто не обещал, что совет будет хорошим. — Сам себе совет свой посоветуй, — усмехается Серёжа, явно не впечатленный — но зато он уже не выглядит таким убитым, как в начале разговора. — Ну и пожалуйста, заберу себе и буду пользоваться. — Лёша показывает ему средний палец, машет им прямо перед лицом Серёжи, и тот звучно собирает во рту слюни, будто собирается харкнуть. — Э, суп харчо мне тут не вари. — Не буду, — фыркает Серёга с полным ртом слюней и только после сглатывает. — Знаешь, шо я понял? — Что я долбоеб? — Это факт, но я про другое. Я понял, шо даже если всё это пиздой обернется, то я хоть не один. Лю тебя, братан. — Заебись, пососемся? — Иди на хер, — ржет Серёжа и, нащупав подушку, замахивается ею ему по плечу, но Лёша не дурак и, спрыгнув с тумбочки, бежит к своей кровати — ему тоже нужно оружие. После боя подушками и долгого разговора по душам, на который Серый наконец разродился, они расходятся по кроватям. Дело близится к рассвету, у Лёши через два часа должен звонить будильник, но он всё равно открывает ноутбук и заходит в мессенджер. Слава онлайн: значит пока не спит (или уже не спит) и не против общения, так что Лёша быстро набирает ему: Лёша: Как думаешь, можно любить двух людей сразу? Слава: Будь любезен, уточни, к чему такие вопросы? Черт, он ведь может подумать, что Лёха про себя. У них только всё наладилось, а он тут со своими философскими темами сейчас всё испортит, дурак. Лёша: Мой друг влюблен в двух людей. И я думаю, может ли такое быть, или это значит, что он на самом деле никого из них не любит? Слава: Это не тот случай, как когда под постом про порно пишут «мой друг ссылку просит»? Если речь о тебе, можешь говорить открыто, я всё пойму. Лёша: Клянусь, это не про меня! Слава: Тогда полагаю, что всё зависит от конкретного случая. Мы можем любить двух родителей, двух друзей, двух братьев или сестер, это ведь тоже любовь, почему романтические чувства должны быть принципиально иными? Слава: Другой момент, что нельзя испытывать одинаковые чувства к двум людям. Чувства как снежинки, уникальные, поэтому кому-то будет доставаться чуть больше страсти, кому-то — доверия, и по интенсивности они будут различаться. Лёша думает о том, любит ли он родителей одинаково? Одинаково сильно — возможно, но любовь это всё равно разная, и если к маме он может прийти поплакаться по любому поводу, то к отцу испытывает максимум уважения, тот для него авторитет. Затем он размышляет о своих прошлых влюбленностях и сравнивает их с настоящей: нет, они не идут ни в какое сравнение. Павел Алексеевич заставлял его сердце гореть, в то время Лёша был слеп и вечно счастлив, как под наркотиками. С Колей было тепло и спокойно, но скучно — и совсем не было страсти. Но то, что он испытывает к Славе теперь, не описать словами. Он не только тянется к нему всем своим существом, всеми своими длинными костями и тощими мышцами, большим сердцем и крошечным мозгом — он хочет о нем заботиться, а такого он прежде не испытывал. И всё же ему любопытно: Лёша: А если бы я сказал, что речь на самом деле обо мне? Слава: Я бы спросил, будешь ли ты ходить ко мне на свидания в тюрьму, когда я зарежу своего конкурента канцелярским скальпелем. Слава: Шучу, конечно. Слава: Я бы взял нож побольше. Лёша: Не волнуйся, у меня никого другого нет, так что можешь не учиться прятать лезвие под языком. Слава: На самом деле я бы предложил тебе сделать выбор (и понял бы, если бы этот выбор был не в мою сторону). Я бы не смог с кем-то тебя делить, я очень ревнивый. Лёша: Я тоже! Так что шаг влево, шаг вправо — расстрел по причине бегства, прыжок приравнивается к попытке улететь. Слава: Я никуда не убегу и не улечу, можешь быть уверен. Ну, возможно только если меня убьют, а так... Лёша зевает — глаза слипаются, ведь он не спал почти сутки. Утро за окном окончательно и бесповоротно вступает в права, скоро станет совсем светло. Лёша: А ты чего не спишь? Слава: Я спал, но услышал звук уведомления и проснулся. Это ужасно мило: неважно, случайно или специально Слава оставил чат включенным, он не просто проснулся от писка программы, но и ответил Лёше. Наверняка он весь такой сонный и встрепанный лежит в кровати и смотрит в ноутбук, щурится от яркого света экрана. Хотя Лёше стыдно, что он так неловко его разбудил. Лёша: Тогда спи дальше, я тоже попробую. До завтра, уже пиздец скучаю! Слава: До сегодня. Целую, картофелинка. Лёша: Я не целая картофелинка, ты от меня кусочек уже откусил. Слава: Дурак. И резко выходит в оффлайн, чтобы Лёша не смог ответить — и кто из них тут еще дурак, вообще-то. Лёша гоняет вилкой по тарелке уже не холодец, а нечто, ставшее похожим на исполняющую танец живота медузу. Есть совсем не хочется, но не потому что нет аппетита: просто с утра он съел столько, что хватило бы накормить всю Москву — ну, на двор хватило бы точно. Вообще считается, что актёры едят мало, чисто листик салата пожуют — и всё, но Лёша явно какой-то неправильный актёр. А мама всё продолжает готовить, хотя холодильник ломится от еды, а до Нового года осталось каких-то жалких полтора часа. Отец зовет «Мать, иди за стол», а у мамы то курица в духовке, то торт глазурью не полит, то еще что-то. Лёша косит взгляд на ноутбук — Слава в Телеграме ничего не пишет, видимо, всё-таки сел в самолет. Из-за погодных условий его рейс переносили с самого утра, в итоге отмечать ему придется на высоте десять тысяч метров над землей. Обидно, конечно, но по-своему прикольно, хотя было бы прикольнее, если бы у Астрахани с Москвой разница была в обратную сторону, и Слава бы прилетел в прошлое. В воздухе витает запах запеченной курицы, шампанского и мандаринов, которых Лёха сожрал так много, что назавтра у него наверняка вылезет сыпь. Эту смесь запахов он любит с детства, она ассоциируется с праздником, однако он так невозможно тоскует по травяному парфюму Славы, что никак не может перестать о нем думать — и о парфюме, и о Макарове. От воспоминаний о нем становится жарко, хотя Лёше в принципе жарко: течка скоро. — Лёш, да закрой ты ноутбук, в самом деле, — улыбается мама, вся такая красивая, в нарядном платье и с укладкой, в ушах сияют подаренные папой серьги. — Что у тебя там за важные переписки? — Да так, ничего. — Лёша закрывает ноутбук, чтобы мама не рассмотрела имя контакта. Из-за того, что он, как полный кретин, забыл телефон в квартире, приходится ходить по дому с компом. Раскладушка размера XXL, блин. — Посмотри на него, — по-доброму фыркает отец, вставая из-за стола, — сразу видно, что влюбился, вот и не вылезает из ноутбука. Пойду покурю. Лёша бы тоже с радостью побежал курить, особенно когда мама поворачивается к нему с таким любопытством в глазах, что аж в горле сохнет. Родители в курсе, что он курит, но у них правило: дома не курить. Отцу можно, на него правила не действуют. — Ты правда влюбился? — спрашивает мама, когда отец выходит на балкон. — Расскажешь нам, или это большой-большой секрет? Вообще-то, они со Славой договорились, что встретятся пятого числа и обсудят, как именно рассказывать родителям Лёши об их отношениях. Но сейчас момент кажется удобным, и отец в благодушном настроении, и мама такая спокойная и радостная, и Киркоров вон с телика что-то там поет в блестящем костюме… Хотя не испортит ли Лёша им всё? И отцу, и маме, и Киркорову. И будет, блин, у них травма на всю оставшуюся жизнь, как у Чендлера из «Друзей», который на День благодарения узнал, что его батя трансвестит и спит с садовником. — Ма-а-ам, — начинает он осторожно, — а вот ты бы очень сильно расстроилась, если бы я сказал… Если бы я начал встречаться с человеком младше себя? Он ожидает, что мама распахнет удивленно глаза, начнет расспрашивать: а кто, а где, а когда — но ничего такого не происходит. Она лишь вздыхает как-то обреченно, но нежно улыбаться не перестает, и уточняет негромко: — Слава? А вот Лёша распахивает глаза — прямо чувствует, как они по-рыбьи выпучиваются, и так же по-рыбьи беззвучно открывается и закрывается рот. — Этого следовало ожидать, — мягко объясняет мама. — Вы же друзья, так что это был вопрос времени. — Что? Чего? Как? Никогда, и поскольку, а зачем — его все вопросы. Он в таком шоке, что не получается сформулировать хоть одну мысль, да что там, у него и мыслей нет, в голове лишь огромное мигающее «А?». — Ты не знаешь? — Мама слегка хмурится. — Разве он тебе не сказал? Открывается балконная дверь, впуская в комнату сквозняк, и заходит отец с раскрасневшимися щеками: балкон застеклен, но курить приходится с окном нараспашку. — Лёш, пойдем, ты мне с курицей поможешь, — заговорщически говорит мама, вставая из-за стола, а Лёша тупо кивает и всё продолжает сидеть. Ему требуется несколько долгих секунд, чтобы очухаться и подняться со стула, а потом на негнущихся ногах пойти за мамой на кухню. Может ли быть, что они со Славой на самом деле истинные? Конечно, сука, может. Лёша самый настоящий удод, или нет, он скорее дельфин, ведь у дельфинов почти отсутствует обоняние. Хотя стоп, всё-таки удод, потому что причем тут обоняние: он прекрасно чувствовал исходящий от Славы аромат травы, но его грецко-ореховый мозг почему-то не додумался сопоставить это с истинностью. Лёша в принципе не рассматривал Славу в качестве возможного истинного, ведь они так давно знакомы, он бы понял раньше, давно понял бы! Так ему казалось, по крайней мере. Но какой там, он же удод, пора лететь на юг. — Он рассказал нам, еще когда вы только познакомились, — негромко рассказывает мама, прикрывая кухонную дверь. — Мы были в шоке, хотя он тоже, его прямо трясло, пришлось Корвалолом отпаивать. — Вы знали об этом всё это время? — Лёша даже не злится: он по-прежнему в таком ахуе, что способен только хлопать глазами. — Почему вы мне не сказали? Почему он мне не сказал? — Прости, милый, — вздыхает она. — Мы не видели причин вмешиваться, а Слава не хотел тебя испугать или, еще хуже, надавить на тебя, вы ведь… Он тебя с детства знает… В голосе мамы слышится не столько осуждение, сколько непонимание, как вообще могло так получиться. Но как человек, который познал истинность, она принимает — пусть и не понимает. — Охуеть, — брякает Лёша и тут же прикусывает язык. — Прости, мам, я просто в ахуе. Ой, то есть в шоке. — Понимаю. — Она подходит и гладит его по плечу, и Лёша чувствует себя крошкой, как в детстве, хотя и выше на две головы. — Мы много обсуждали это с папой. Думали, это случится немного позже, но ведь ты уже взрослый, так что… Сам понимаешь. — То есть вы не против? — Как мы можем быть против? Лёш, это твоя жизнь. И если ты думаешь, что Слава — это тот самый человек, то мы за тебя рады, пусть к этому и… — Она делает паузу, явно подбирая наименее негативную формулировку. — Пусть к этому и нужно привыкнуть. — Спасибо. — Лёша крепко обнимает ее, на мгновение поднимая в воздух, и целует в щеку — для этого приходится неслабо так нагнуться. — А ты уверена, что мы с ним истинные? Или это просто догадка? В смысле это точно прям? — Слава был уверен. Так что, между вами теперь… — и снова эта неловкая пауза, — отношения? — Да, — отвечает Лёша и быстро добавляет: — Но ничего такого не было, я клянусь, мы вообще сошлись вот буквально на днях, поэтому всё пока непонятно, а так я вам всё сначала хотел рассказать, честно. — Понятно всё с тобой, — смеется она и вдруг опять хмурится, будто вспомнив что-то: — Теперь ясно, почему он отказался ехать к нам. Я решила, что это из-за твоей к нему неприязни, ты ведь так ненавидел его раньше. — Да это не ненависть была, — закатывает Лёша глаза, — я потом объясню, там другое… А то есть отказался ехать? Ты его к нам звала? — Да, он Вове написал, что у него самолет отменили, так что он возвращается к себе. Я предложила приехать к нам, чтобы он в одиночку Новый год не отмечал, но он отказался. Сказал, что и так устал туда-сюда в аэропорт мотаться. — У него отменили самолет? — глупо переспрашивает Лёша. — Когда он это написал? — Где-то час назад. Он разве тебе не говорил? Слава, блядь, сука скрытная, ему ничего не говорил — последнее его сообщение было отправлено два часа назад: что его рейс задерживается, но ненадолго. Если Лёша удод, то Слава точно крыса, ух он ему устроит! Лёша кидает взгляд на часы: до полуночи остается час десять, а добираться до Славы на другой конец города около часа. — Мам, можешь вызвать мне такси? — просит он. — Пожалуйста, я поеду к нему, попытаюсь успеть до двенадцати. — Но… Лёш… — бормочет мама, а потом, видимо, что-то для себя решает и соглашается: — Хорошо, ты только позвони ему сначала, вдруг он к каким-то знакомым в гости пойдет! Это звучит вдогонку, потому что Лёша, уже не боясь реакции отца, вылетает с кухни и бежит в прихожую одеваться — и плевать, что у него на шее боа из мишуры. — Позвони ему сама, пожалуйста! — кричит он, уже обуваясь. — Скажи, чтобы никуда не уходил! Лёша достает из стоящего в коридоре чемодана портрет, бежать за тубусом времени нет, так что он просто сворачивает его в трубочку. Он не шнурует кроссовки, хватает с вешалки свою куртку, с тумбочки — шапку, бросает родителям «С наступающим, люблю вас!» и вываливается в подъезд. Он надеется, что ему повезет с таксистом, и тот не только приедет в ближайшие минуты, но и довезет в лучших традициях Шумахера — вроде лыжных трасс по пути не предвидится. *** Такси приезжает быстро, однако едет долго — а водитель, кажется, пьян, и всю дорогу жалуется на то, что ему в Новый год приходится работать. Лёша не знает, почему ему жизненно необходима эта информация и с каких пор он составляет график работы для таксистов, но всё равно улыбается и поддерживает разговор — а мысленно всё повторяет «Быстрее, блин, быстрее». Часть дорог из-за праздника оказывается перекрыта, так что Лёша вынужден выйти из машины метрах в двухстах от дома и идти пешком. На улице снег сыплет огромными хлопьями, ботинки увязают в мокром снегу, свернутый трубочкой рисунок тут же намокает, как бы Лёша ни пытался спрятать его за пазухой. Времени без трех минут полночь, а в таком снегопаде бежать не получается — хотя он пытается, конечно. Снег летит в лицо, талая вода попадает в нос и в глаза, а из-за ветра дышать и так тяжело, смотреть — еще сложнее. На улице темно, но вокруг полно людей, тут и там гремят фейерверки, на несколько мгновений освещая небо разноцветными огнями. По громким «С Новым годом!» и «С новым счастьем!» Лёша понимает, что опоздал. Когда он забегает под козырек подъезда, бессмысленно вытирает лицо мокрыми руками и смотрит на фитнес-браслет, который ему на хуй не нужен (и на руку тоже), время — пять минут первого. Рисунок за пазухой совсем смялся и местами отмок так, что вот-вот порвется, ну и черт с ним. Кое-как вспомнив номер квартиры, Лёша звонит в домофон и слышит спокойное: — Лёша? — Сова, открывай! Медведь пришел, — мрачно вещает Лёша в динамик. Час назад он злился и хотел выдать Славе мощнейшего пинка за то, что тот не сказал ему про истинность, а теперь это напускное, и никакой злости уже нет. Он просто счастлив, что над ним больше не висит гильотиной этот вопрос про родителей и что он скоро увидит Славу. Тот молча открывает дверь, и Лёша взбегает по лестнице, по пути отряхиваясь от снега, весь мокрый и встрепанный поднимается на нужный этаж. Слава стоит в дверях в футболке и трениках, его волосы влажные, а на шее — полотенце. — Ты зачем приехал? — спрашивает он вроде бы с наездом, но его умиленная улыбка сводит всю провокацию на нет. — Оставался бы дома. — Ага, щас, — не отдышавшись после быстрого подъема, выдыхает Лёша и впечатывается в Славу, целует его наверняка ледяными губами, обнимает, прижимаясь мокрой холодной курткой, забирается пальцами под футболку. Слава отвечает, затаскивая его в квартиру, и где-то с верхнего этажа раздается громкое «С Новым годом! Ура!». Не закрывая дверь, не разуваясь, не раздеваясь, не прерывая поцелуй, Лёша просто прижимает Славу к стене и целует, целует, целует. Он согревается мгновенно — наоборот, становится слишком тепло, потому что Слава в его объятиях жаркий и податливый, касается лица обжигающе горячими пальцами. Всё вокруг обволакивает чистым, не перебитым парфюмом, запахом свежей травы, запахом лета, и от этого тоже теплее. Они отрываются друг от друга, только когда губы начинают неметь, а сверху доносится очередное «С Новым годом!» — Слава отстраняется, чтобы закрыть дверь от наверняка любопытных соседей, но вторую руку по-прежнему прижимает к щеке Лёши. — Ты зачем приехал, дурачок? — ласково повторяет он свой вопрос. — И зачем родителям всё рассказал? — Это случайно вышло. — Лёша прикрывает глаза, ластясь о его руку, как вспоминает о самом важном и поднимает взгляд: — А хули ты не сказал, что мы истинные? — Давай ты сначала разденешься и пройдешь, — говорит Слава тоном, который не терпит пререканий, а затем снимает со своей шеи полотенце и вытирает Лёше лицо, как маленькому ребенку. — Ты весь мокрый и замерзший, простудишься же. — Да, папочка, — с сарказмом отвечает Лёша, но куртку всё-таки стягивает — рисунок смятой бумажной сосиской падает на пол. — Блин. — Это что такое? — Слава садится и поднимает его, рассматривает бумажную трубочку удивленно, но пока не разворачивает. — Видимо, мой портрет, который ты мне не хотел показывать? — Сам не знаю, зачем его притащил. — Щеки обдает жаром: Лёша действительно жалеет, что взял этот рисунок с собой, это вообще было какое-то машинальное действие. — Ты только рожи не корчи, я же тебе не художник. — Я там похож на Мистера Картофеля из «Истории игрушек»? — Слава мягко чмокает его в щеку. — Мне всё равно понравится, он же твой. Иди в душ, отогрейся. — Тебе пришлось отмечать Новый год одному, — произносит Лёша с сожалением, нижняя губа выпячивается сама собой. — Почему не сказал, что рейс отменили? — Потому что знал, что ты будешь переживать. А я не вижу в этом ничего ужасного, это обычный день. У меня уже были случаи, когда я встречал Новый год в одиночестве, и всё в порядке, как видишь. — Больше такого не будет, — хмурится Лёша. — А еще больше ты ни хуя от меня не скрываешь, понял? — Ах, какие мы серьезные, — Слава взмахивает рукой и отходит, шлепая тапочками по старому, поскрипывающему паркету, — ах, какие мы суровые. Наступая на пятки, Лёша стягивает промокшие насквозь кроссовки, и делает выпад в сторону Славы, щиплет его за бок так жестко, что тот чуть не роняет из рук рисунок. — Ай, — он отпрыгивает дальше, — это больно! — Мне тоже больно, — отрезает Лёша. — Слав, я серьезно, никаких больше этих твоих секретов. Я… Черт, до сих пор не могу поверить, что мы истинные. А я же чувствовал, что ты пахнешь по-особенному, но… Почему-то не подумал. — И чем я пахну? — Травой. Слава поднимает бровь — видимо, он ожидал чего угодно, но не этого. Лёша думает в отместку соврать, что это запах старой, залежавшейся в бардачке машины марихуаны, которую они как-то на пару раскурили с Ирой, но всё-таки поясняет: — Не травкой. Настоящей скошенной травы, такой… Свежий яркий запах, не знаю, как его описать. Но когда я его чувствую, мне становится так комфортно, будто сейчас лето, и я на этой траве лежу, и всё такое теплое. А я чем пахну? — Сначала иди в душ, потом всё расскажу. Полотенце я тебе подготовил зеленое в полоску, одежда висит на раковине. Сказав это, Слава грациозно уходит вглубь квартиры, словно выпил водочки для блатной походочки — хотя алкоголем от него не пахнет. Лёше ничего не остается, кроме как пойти в душ. Он наспех моется, хотя в общем и целом чист, воду включает похолоднее — ему не надо согреваться, ему и так жарко, потому что течка скоро начнется. Как и два года назад, в хэллоуинскую ночь, близость мужчины распаляет его, но теперь накатывающее возбуждение обосновано: теперь они с Макаровым вместе и уж наверняка займутся сексом, если только тот не начнет этот свой гундеж. Слава приготовил для него спортивки, слегка короткие, и футболку, которая ему как раз. Они свежие и ничем не пахнут, хотя в этой квартире всё пропитано запахом Славы, и это чувствуется даже сквозь горячий пар. Лёша как попало вытирает волосы, елозя по ним полотенцем, вешает то на крючок и идет в гостиную. В гостиной Славы не обнаруживается, зато обнаруживается его портрет, прикрепленный к мольберту канцелярскими прищепками — сушится и выравнивается. В общем и целом, выглядит не так уж и плохо, хотя Слава изображен скорее в мультяшном стиле, как какой-нибудь черно-белый супергерой из комиксов, и лишь глаза светятся коричневым огнем, как живые. Карандаш от снега не потек, но вот бумага местами пошла волнами, плюс под курткой всё смялось, но и в этом что-то есть. Не Бэнкси, конечно, но тоже современное искусство. С кухни доносится шипение, и Лёша идет туда — Слава стоит у тумбы и нарезает соломкой очищенную картошку, а в сковороде на плите в облаке пара шкворчат какие-то грибы. — О, картошечка! — радостно восклицает Лёша, подходя ближе и обнимая Славы со спины, кладет подбородок ему на плечо — самая уютная подставка. — Еды особо нет, я же уезжать планировал. — Тот поворачивает голову и чмокает его в ухо, а затем прижимается носом и глубоко вдыхает. — Так ты для меня пахнешь, — потираясь о его шею кончиком носа, выдыхает он, а потом возвращается к своему занятию и объясняет: — Жареной картошкой. — Жареной картошкой? Почему? — Не знаю, наверно, потому что я ее очень люблю… Хотя этот запах меня с ума сводил одно время, от него даже открытые окна не помогают! А ещё я тебя начал называть "картофелинкой" именно из-за твоего запаха. — Так вот почему ты постоянно открывал окна в тех местах, где мы сидели вместе, — догадывается Лёша. — А я думал, что тебе жарко постоянно. — Я действительно очень горяч, — насмешливо хмыкает Слава. — Но дело в запахе. Я почувствовал его летом перед нашей ссорой. Помнишь, я тогда заехал к вам за аккумулятором для машины? Владимира дома не было, и со мной в гараж пошел ты. А я шел рядом, и мне было плевать на аккумулятор, на машину, на то, какой сейчас месяц и год, я просто не мог поверить. — И ты сразу понял? Но почему до меня тогда не дошло? — Потому что я уже тогда пользовался парфюмом. Я ведь «star», работал постоянно. Думал, вдруг моим истинным окажется кто-то из людей на работе? Лучше ему об этом не знать, слишком провокационная информация для них, ведь я был ещё ребёнком. — А почему ты не рассказал мне? — Лёша не обижается, вот совсем не обижается, он всё понимает, хотя в голосе всё равно почему-то сквозит обида. — Я же не какой-то левый чел. — Потому что, — Слава заканчивает с первой картофелиной и приступает ко второй, — ты всё равно был моим другом. И у меня в голове не укладывалось, что это именно ты, я поначалу не верил. Не представлял, что у нас что-нибудь может быть. — Даже когда я стану старше? — Лёша мягко целует его в шею и выразительно толкается членом между ягодицами — Слава ерзает на месте. — Ни одной мысли? — Совсем никакой. Я об этом много думал, но не мог представить тебя в качестве партнера, а когда думал о нас в постели, — по голосу слышится, как Слава морщится, — меня тошнило, это казалось ужасно аморальным. Я тебя видел другом, даже когда ты перестал им быть. — А теперь? — Лёша трется о него начинающим твердеть членом, пальцами лезет под футболку и оглаживает гладкую и горячую кожу живота — некоторые родинки чуть выпуклые: Слава самая невероятная книга, и Лёша счастлив был бы ее читать, даже будучи слепым. Его руки потеют от волнения, но он не останавливается, он не может остановиться, он так долго этого хотел — всю жизнь, если подумать. — Лёша-а-а-а, — недовольно тянет Арсений, — я же готовлю. — А ты хочешь есть? — шепчет Лёша ему в шею, ведет по ней носом, вдыхая травяной запах, ладонями оглаживает ребра. — Я не голоден. Слава не отвечает, но его сердце начинает биться быстрее — Лёша чувствует это ладонью. Он очерчивает подушечками пальцев соски, легонько щиплет, не переставая прижиматься к нему пахом. На кухне полумрак, свет только от вытяжки и от огня на плите, и это настраивает на романтический лад — хотя Лёшу сейчас всё настраивает на романтический лад. — Я так скучал, — бормочет Воробьёв, покрывая короткими поцелуями его шею. — Когда позавчера вышел к автобусу, а ты там стоишь вместе с остальными коллегами, я еле сдержался, чтобы тебя не засосать. Слава кладет нож на столешницу тумбы и, дотянувшись, выключает газ под плавающими в жиже грибами — потом вместе с Лёшей, как с повисшей на дереве коалой, двигается к раковине и споласкивает руки. — Лёша, отпусти, — посмеивается он. Но Лёша вместо того, чтобы отпустить, лишь опускает руки, заползая пальцами под резинку треников, проводит уже по резинке трусов — и тут же убирает. — Каким ты стал смелым. На самом деле Воробьёв не смелый: у него сердце колотится в груди, руки влажные, а ноги слабеют — но последнее из-за течки. Его едва не трясет от волнения, но предвкушения в нем больше. Он хочет сказать об этом, но не успевает, потому что Слава поворачивается и целует его — жгуче и глубоко, как недавно в актовом зале, мокрые руки запускает под футболку и оглаживает поясницу, заставляя вздрогнуть от холодной воды на горячей коже. Слава кусает его за губы, за подбородок, чередой мелких укусов продвигается по линии челюсти к шее — Лёша запрокидывает голову и прикрывает глаза. Его целовал Коля, когда они встречались, целовала Ира на спор, целовал Серёжа по приколу, целовали всякие кто попало на пьянках — но так его не целовал никто. Слава целует, обнимает, касается его с такой страстью, будто не может оторваться, не может насытиться. Словно до этого он еще держался, а теперь ему окончательно срывает крышу, и лишь из-за этого осознания нужности Лёша течет. Лёша снова робко сует пальцы ему под резинку треников, но Слава идет дальше — он скользит ладонями ему в штаны, мнет его ягодицы, прижимая к себе так крепко, что через столько слоев ткани чувствуется его стояк. С рвущимся наружу от волнения сердцем Лёша просовывает руку между их телами и накрывает ладонью член Славы поверх белья — и он действительно очень большой. И очень горячий. Слава отлипает от его шеи и поднимает голову: дышит он тяжело и шумно через рот, глаза у него совсем хмельные, хотя он точно не пил, а губы припухшие и покрасневшие — Лёша наклоняется и коротко лижет их кончиком языка, а пальцами некрепко обхватывает член. — Лёша-а-а-а, — стонет Слава, толкаясь в его руку, облизывает губы. — Ты хочешь сейчас? Лёша выразительно опускает взгляд на свой член, оттягивающий спортивки в паху. Слава продолжает мять его ягодицы, одним пальцем скользит по ложбинке — кажется, там уже так влажно, что трусы промокли насквозь. — Хочу… Я быстро возбуждаюсь, — мямлит Лёша как-то виновато. — У меня просто течка скоро. Возможно, дело вовсе и не в течке, а в том, что он сейчас рядом с мужчиной, и этот мужик — его истинный. Лёша лишь теперь осознает, почему его так крыло на Хэллоуин: его тело не понимало, какого черта оно не может получить своего истинного, когда тот так близко. Слава плавно убирает руки, затем мягко, но настойчиво убирает и руку Лёши из своих штанов, подносит ее к лицу и чмокает костяшки пальцев. Колец на них больше нет, Лёша почти перестал носить: конспирация теперь не нужна. — Точно хочешь? — уточняет Слава, хотя вид у него возбужденный донельзя — видно, что он еле сдерживается, чтобы не продолжить. — Нам необязательно спешить, тем более если у тебя течка. — Я же не схожу с ума, я просто возбужден. Это миф, что во время течки люди превращаются в недотраханных чудовищ и кидаются на всех подряд, ничего не соображая. Это же не наркота, просто жопа течет. — Хорошо, я тебе верю. Ты таблетки какие-нибудь пьешь? — Ну-у… — Лёша хмурится. — Витамины в шипучках раньше пил, но от них моча была цвета джедайского меча, и я перестал. А что? — Да нет же, — Слава смеется, — гормональные таблетки, противозачаточные. — А, — у Лёши и так горят щеки, а теперь он, наверное, краснее быть не может физически, — понял. Нет, ничего такого, я же не трахался. Боишься, что я залечу? У нас же пока циклы не подстроились, у тебя не гон, так что вряд ли. — Лучше всё-таки надеть резинку. — Если я залечу, значит судьба. — Лёха пожимает плечами. — Вдруг мое предназначение — это рожать борщи и варить детишек? — Заводить детей из-за лени — это ты здорово придумал, — фыркает Слава, но всё-таки нежно чмокает его в губы. — Даже не думай. — Ла-а-адно, — тянет Лёша, беря лицо Славы в свои руки, ласково проводит большими пальцами по мешкам под глазами, разглаживая их на мгновение. — А ты точно хочешь? — Я так сильно тебя хочу, что в моих мыслях мы уже занимаемся любовью на кухонном столе, — говорит Слава с улыбкой, но таким низким голосом, что Лёша буквально чувствует, как из него течет смазка. — Но для начала лучше в кровати. — Ага, — немногословно соглашается он, потому что теперь уже в его мыслях они ебутся на столе. Стоит лишь представить, как Слава раскладывает его на столе, закидывает его ноги себе на плечи и… А, может, его так пробирает не из-за этого, а из-за брошенного так легко «занимаемся любовью». Любовью. Кошмар, Лёша превратился во влюбленную омегу из сериалов, которая становится лужей от пары слов своего возлюбленного. — Тогда иди в спальню. — Слава напоследок крепко сжимает его ягодицу и тут же шлепает по ней. — Я сейчас откопаю презервативы и приду к тебе, хорошо? Лёша заторможенно кивает и на дрожащих из-за течки ногах плетется через гостиную в спальню, надеясь, что он протек не так сильно, чтобы на штанах сзади было мокрое пятно. Впрочем, даже если так — ну и ладно, чего стесняться, все свои. У Славы в спальне стоит огромный шкаф с зеркальной дверцей — Лёша включает торшер и поворачивается, рассматривая себя. Пятна нет, но когда он сует в трусы руку и ведет пальцами по ложбинке, понимает, что до этого осталось недолго. Лицо у него всё красное, румянец утекает за ворот футболки, глаза блестят. На шее никаких засосов нет, так что давние обещания Славы были пиздежом — но еще не вечер. То есть не утро. Футболка болтается, как на вешалке, штаны держатся лишь благодаря завязкам. Он мнет пальцами соски через ткань, и так болезненно чувствительные из-за течки, облизывает губы и думает, стоит ли ему раздеться или дать возможность Славе его раздеть. Собственное тело по-прежнему кажется непривлекательным, но Слава сам сказал, что хочет его, значит волноваться не о чем. И сверху, и снизу из квартир доносится музыка, на улице кто-то орет, взрываются фейерверки — новогодняя ночь в самом разгаре, время получать подарки. Лёша ложится поверх одеяла, то в одну позу, то в другую, но уныло представляет, как глупо это выглядит. Макаров заходит спустя несколько минут после того, как Лёша решает тупо лечь на спину в позу звезды, и в нем ничего не изменилось: тот же горящий от возбуждения взгляд, стояк всё так же оттягивает треники, а подсохшие без фена волосы забавно топорщатся. — Я в сексе полный ноль, — предупреждает Лёша так, будто оправдывается. Хотя это не оправдание, это предупреждение на случай, если что-то пойдет не так. Хотя это же секс, максимум он пукнет или упадет с кровати — не страшно. — Не переживай, я в сексе восемь лет, — улыбается Слава, подходя к нему. — На самом деле сильно дольше. — Во сколько у тебя был первый раз? — В шестнадцать. У меня ничего не получалось, я никак не мог надеть презерватив, и моя девушка смеялась до слез. — Он забирается на кровать и нависает над ним, — Я тогда решил, что никогда больше не буду заниматься сексом. — А вы до сих пор общаетесь? — спрашивает Лёша ревниво. — Ну что ты, мы давно расстались. — Слава наклоняется и нежно целует его в щеку, ведет губами до уха и легонько кусает за мочку. — Почему? — Потому что, — Слава снова поднимается на руках, смотрит в лицо, — она нашла своего истинного, а я оказался за бортом на этом корабле счастливых отношений. — Ты расстроился? — Да, я был влюблен. Такое со мной несколько раз случалось, и я долго не мог понять, почему людей так тянет к истинным… Теперь понимаю. — Мне… Мне повезло, что я тебя встретил. — Нет, это мне повезло. — Слава чмокает его в кончик носа. — Волнуешься? — Волнуюсь, — не скрывает Лёша, всё продолжая лежать в той же позе, — но не особо. Не боюсь, если ты об этом. Боюсь только кончить очень быстро. — Нашел повод для волнения, — посмеивается Слава. — Кончишь не раз, я об этом позабочусь. В его голосе столько уверенности, что Лёша лишь медленно моргает, как бы имитируя кивок, и раздвигает ноги шире. Для Славы это служит сигналом, и тот тут же срывается на поцелуи: он осыпает ими нос, губы, уши, оттягивает ворот футболки, чтобы поцеловать ключицы. Если бы его губы были люминофорными, Лёша бы светился в ультрафиолете, как новогодняя елка — очень празднично. Слава задирает его футболку и лижет между ребер, до соска, мягко обхватывает тот губами и посасывает, покусывает — Лёша шумно глотает воздух и цепляется пальцами за покрывало. Это лучше, чем в игре, чем в любом фанфике, чем в фантазии — это в принципе лучшее, что с ним происходило. Какой же ты красивый, — жарко шепчет Слава в кожу, согревая те места, которые от слюны холодит сквозняком. — Как же я тебя хочу. Лёша хочет ответить что-нибудь вроде «Возьми» или «Я весь твой», такое он обычно пишет в игре — но сказать это в жизни язык не поворачивается, это кажется таким нелепым. Слава лижет его сосок, другой теребит пальцами, зажимает между подушечками и слегка оттягивает — и Лёша выгибается, как управляемая марионетка. А Слава спускается губами к животу, целует едва ли не каждый миллиметр его тела по пути, и в местах поцелуев кожу обжигает. Лёша закрывает горящее лицо предплечьем — ему так хорошо, но почему-то стыдно, особенно когда он видит сквозь опущенные ресницы, как Слава поднимает взгляд и смотрит ему в глаза. — Ты в порядке? — почти мурлычет тот и высовывает язык, проводит им от пояса спортивок до пупка, а потом прикусывает тонкую кожу. — Очень в порядке, — выдыхает Лёша, — просто жарко, я весь вспотел уже и… ну, теку. — Я вижу, — Слава приподнимается, чтобы Лёша увидел влажное пятно на своих штанах там, где головка члена оттягивает ткань, — тебя это смущает? — Ну, типа немного. Слава садится, отцепляет руку Воробьёва от покрывала и кладет ему же на грудь, щиплет его пальцами соски, как бы показывая, что надо делать. Лёша, одурманенный запахом, собственной течкой и вообще всем происходящим, не сразу его понимает, хотя и на автомате двигает пальцами. — Поласкай себя, — скорее приказывает, чем просит Слава — и Лёша вспоминает, что Слава может быть таким. — Это отвлечет тебя от дурацких мыслей. Даже легкое прикосновение к соскам пускает по телу искры, а когда Лёша сжимает их, его будто огнем обдает — он чувствует, как сокращаются мышцы, выделяя всё больше смазки. Лёша недолго наблюдает за ним, а затем берется за пояс его штанов и вопросительно поднимает бровь — и, когда Лёша кивает, стягивает их вместе с трусами. Член со смущающим звуком ударяется о живот, оставляя мокрый след, от которого до головки тянется смазка. Слава берет его под коленями и двигает к себе ближе, наклоняется и целует внутреннюю сторону бедра — сначала едва ощутимо, но распаляясь с каждым поцелуем. Он хмыкает, обводя кончиком языка буквы «Отсосу за колбасу» — все обвести не успевает, потому что Лёша фыркает и закрывает ладонью татуировку, так что Слава напоследок лижет костяшки. Когда он начинает лизать, посасывать и покусывать кожу ближе к паху, Лёша не выдерживает и скулит, дергая тазом — но Слава держит крепко. У него волосы прилипли ко лбу, и Лёша с трудом приподнимается на локте, чтобы поправить их. — Спасибо, — невнятно благодарит Слава, продолжая вылизывать его бедро, только теперь он смотрит в глаза. По члену стекает смазка, и Лёша тянется размазать ее рукой по стволу, но Слава медленно качает головой и хрипло говорит: — Я сам. И он проводит по стволу расслабленными губами, смазка собирается капелькой на нижней, а потом вязко течет на подбородок — Лёша едва не задыхается, наблюдая за этим. Он опять сжимает пальцами покрывало и подавляет желание поерзать, потому что под ним уже ощутимо мокро. Яйца поджимаются, член пульсирует в такт басам какой-то песни, просачивающейся через потолок. — Я сейчас кончу, — севшим от стыда голосом произносит Лёша. — Кончай, — выдыхает Слава. — Боже, касаться тебя — лучшее, что я испытывал. — Я не шучу, я реально сейчас кончу, — сдавленно бормочет Лёша. — Слав, ну правда. — Картофелинка, — умиленно зовет тот, привлекая внимание, а потом совершенно не мило, а пиздец как развратно лижет его член от основания до головки, целует в уздечку, а потом сходу берет в рот — и сразу глубоко. Лёша протяжно стонет, но быстро срывается на писк и еле удерживает себя, чтобы не толкнуться глубже. Слава плавно насаживается ртом, плотно обхватывая губами, но и эта скорость уже чересчур — и Лёша кончает почти сразу же, даже не успев предупредить. Слава отстраняется и кашляет, сперма стекает по его губам и капает Лёше на бедра, но он быстро вытирает ее тыльной стороной ладони и снова наклоняется, чтобы слизать оставшиеся капли. Лёшу так сильно прошибло оргазмом, что дрожат руки — и он валится обратно спиной на кровать, слушая бешеный стук собственного сердца. Ему всё еще хорошо, но Слава не делает паузу — он за ноги притягивает его к себе и складывает чуть ли не пополам. — Обхвати себя под коленями, — командует он, и Лёша на автомате выполняет приказ и лишь потом бормочет «А что…», но тот уже опускает голову и ведет языком по мокрой от смазки ложбинке. — О боже, — только и говорит он, прижимая к лицу ладонь свободной руки — но между растопыренных пальцев он ловит взгляд, от которого его аж встряхивает от возбуждения, несмотря на недавний оргазм. — Я так давно этого хотел, — шепчет Макаров прямо в кожу, и от его горячего дыхания опадающий член опять начинает наливаться кровью — Лёше не нужно много времени на передышку, как Славе. — Сядешь мне на лицо? — Не могу, у меня ноги как вареные сосиски. — И отлично, потому что Лёша и так чересчур смущен: кто бы подумал, что после всех этих откровенных фантазий и фанфиков( которые Лёша естественно читал, но не потому что он сумасшедший, а потому что ему было интересно посмотреть на Славу в разных ролях) в жизни это всё окажется по-другому. — Ну ладно, — совсем не расстраивается Слава и вдруг так резко шлепает его ладонью по ягодице, что Лёша аж вскрикивает от неожиданности. — Прости, просто когда шлепаешь, мышцы расслабляются, и смазка течет сильнее. Не больно? Тебе ведь нравятся шлепки? — Не больно, я прихуел просто. Еще раз так сделай? Слава сначала размазывает пальцами смазку и затем снова шлепает — и Лёша даже не вскрикивает, а просто стонет. Кожа от удара горит, но и всё остальное тело горит от новой волны возбуждения, так что разницы почти нет. Вместо нового шлепка Слава наклоняется и ласково целует пострадавшую кожу, опять спускается поцелуями к ложбинке и водит по ней губами. После он собирает слюну, сплевывает, будто естественной смазки мало, и растирает всё пальцами, надавливает подушечками — и плавно вставляет сразу два. Он медленно прокручивает их, нащупывая простату, массирует, и Лёша всё-таки дергается ему навстречу, поскуливая от удовольствия. Макаров, весь раскрасневшийся, смотрит то на свои пальцы, которыми уже откровенно трахает его, то ему в лицо — проверяет реакцию. Хотя реакцию и на слух легко определить, потому что на каждом движении Воробьёв постанывает. С него льется пот, волосы прилипли ко лбу, сердцебиение вообще запредельное, член снова стоит, браслет на руке вибрирует, футболка перекрутилась и душит — но когда он смотрит на Славу, то всё отходит на второй план. Тот чмокает его в местечко под мошонкой, а затем вынимает пальцы и пошло облизывает их, чтобы после сунуть руку в карман треников и достать презервативную пачку — не новую, распечатанную. — Когда у тебя последний раз был секс? — спрашивает Лёша, убирая руку из-под колен и выпрямляя ноги — затекли, а так уже просто сводит от напряжения. — Несколько месяцев назад, — спокойно отвечает Слава, вытаскивая из пачки презерватив. — Не спрашивай, с кем, я не помню имени. Подцепил его в баре. — У тебя часто был случайный секс? Слава качает головой, крутит в пальцах фольгированный квадратик. — Редко. В основном не ради секса, скорее от одиночества. — Иди сюда, — Лёша протягивает руки, — больше никакого одиночества, на хуй одиночество. И меня на хуй, но в прямом смысле. Макаров смешливо фыркает и ложится на него сверху, опираясь на локоть, мягко целует — и Лёша чувствует вкус собственной смазки. — Стой, — тормозит вдруг Лёша, — покажи, я хочу посмотреть. — Что посмотреть? — хмурится Слава, а затем понимающе улыбается и встает на колени, спускает треники ниже. — Смотри. Он не соврал, и Лёша был прав: его член действительно большой, толстый, очень похож на здоровенное дилдо — только красивее. Лёша сглатывает, думая о том, что скоро тот окажется в нем. — Можно я попробую... — Он не договаривает, но Слава всё понимает без слов: да и как тут не понять. Тот кивает и опускает одну ногу на пол для устойчивости, а Лёша неудобно сворачивается на кровати и приближается лицом к члену — случайно дергается и тыкается в него носом, после чего слышит смешок. — Прости, — извиняется Слава, но у Лёши всё в паху тянет от одного этого низкого, с хрипотцой, голоса — плевать на извинения. Лёша, чувствуя колотящееся где-то в кадыке сердце, аккуратно касается губами головки, и сверху раздается судорожный выдох. Это приободряет, так что Воробьёв весь подтягивается ближе и, придерживая пальцами член, обхватывает головку губами. Ее жар печет губы, но гораздо сильнее распаляет то, как Макаров задерживает дыхание — а затем касается кончиками пальцев его щеки. — Ты не представляешь, сколько раз я себе это представлял... — хрипит Слава, облизывая губы, пока Лёга ласкает губами и языком головку. — Было очень сложно, но ты подрочил? — сопровождая каждое слово короткими поцелуями по всей длине ствола, спрашивает Лёша. — Блин, он такой горячий на самом деле... Он прижимается к члену щекой, глядя на Славу, трется губами и носом, а Слава всё продолжает смотреть на него этим своим разрывающим аорту взглядом и ласково гладить его по щеке. Лёша лижет ствол от мошонки до головки, от чего Слава шумно втягивает воздух через зубы и до шуршания сжимает фольгу презерватива в свободной руке. А затем Лёша плавно берет в рот и насаживается как можно глубже, хотя выходит совсем неглубоко — и тут же слышит шипение: — Тише-тише, зубы. — Блин, — виновато выдыхает он, отстранившись, — прости. Это сложнее, чем я думал. — Ничего. — Слава наклоняется и тепло целует его в губы, на мгновение скользя в рот языком. — Научишься. А затем он наваливается на него сверху, укладывая на постель, попутно утешающе чмокает в щеку: как бы говоря, что получится в следующий раз. Лёша немного расстроен, что не показал всё, на что способен, но по тяжелому дыханию и жару тела Славы понимает, что тот возбужден слишком сильно — он уже не может терпеть, и сейчас ему нужен совсем не минет. — Ты правда можешь всю ночь? — уточняет Лёша скорее для проформы, потому что не сомневается, и раздвигает ноги шире, обхватывая его за талию — но Слава хихикает ему в губы: — Нет, конечно, я выпендривался. — Реально? — У Лёши аж брови подскакивают: как же его легко наебать. — Зачем тебе всю ночь, хочешь мозоли? — Слава на секунду отстраняется, приподнимаясь на руке, разрывает зубами фольгу и опускает руку с презервативом, чтобы надеть, хотя и продолжает смотреть на Лёгу. — Картофелинка, не переживай, кончить ты успеешь. — Я просто не люблю пиздеж, — бубнит Лёша. — «Ведущие могут всю ночь», бла-бла-бла. — Ты тоже ведущий, так что логически можешь вычислить, что это ложь: ты же всю ночь не можешь. — Но я не такой ведущий как ты. — Ведущий. Ты ведёшь мой мир. Слава выдает это серьезно и пылко, а еще напряженно — но это потому что надевает резинку одной рукой. Лёша старается держать лицо целых секунд пять, но не выдерживает и взрывается хохотом, и Слава тоже смеется, утыкаясь ему в плечо. — Слав, ну какой же ты пафосный. — Я не думал, что так выйдет, — фыркает тот ему в шею, затем целует и снова приподнимается. — Прости, буду говорить, как ты: ну это самое, типа того, туда, вот тут. — Не говорю я так, — закатывает Лёша глаза и нетерпеливо ерзает: — Но давай уже типа того туда, у меня весь живот мокрый, потому что с хуя натекло. Слава без лишних слов забрасывает его ногу себе на пояс и, помогая себе рукой, входит одним упругим толчком — и Лёша стонет просто от ощущения большого толстого члена в себе. Он столько об этом думал, столько мечтал, но это лучше всяких мечт — не физически, конечно, эмоционально. Или не только физически, но и эмоционально — неважно, он просто прикрывает глаза и наслаждается. Лёша поднимает глаза и видит в обращенном на него взгляде такое сочетание бешеной нежности с таким же бешеным возбуждением, что этой смесью можно согревать в мороз — хотя сейчас Лёша и так горит, несмотря на минус за окном. Эта зима будет очень теплой. — Слава двигается тягуче медленно, но прижимается так плотно, что член Лёши на каждом толчке трется о его живот. Но прекраснее всего не это, а то, что Слава забывается и от эмоций начинает шептать на ухо о том, какой Лёша красивый, горячий, самый лучший, восхитительный, замечательный, смешной, яркий и солнечный — и еще что-то совсем неразборчивое, возможно, «Я люблю тебя». От этого всего Лёшу плавит, как пластилин на батарее, всё тело кажется наэлектризованным, и Лёша выгибается, ловя электрические заряды один за другим. Они ему пригодятся, если сердце остановится, потому что, по ощущениям, оно точно замрет в следующую секунду. Пот течет в глаза, но Слава сцеловывает эти капли, целует после солеными губами — и на очередном поцелуе Лёшу встряхивает оргазмом. Это происходит так резко и внезапно, что Слава не сразу это осознает и всё продолжает так же плавно двигаться — а Лёша ловит отголоски оргазма и чувствует, что его скоро накроет опять. — Картофелинка закипает очень быстро, — со смешком говорит Слава, когда всё понимает, и останавливается. — Ты как? — Пиздец, какой стыд. — Лёша притягивает к себе подушку и утыкается в нее лицом, добавляет глухо: — Быть пассивом отстой. — Скажешь мне это, когда кончишь снова, — посмеивается Слава и оттаскивает от него подушку. — Я пока даже не устал. *** Слава действительно может долго — но когда он всё-таки кончает, то валится на кровать и пытается отдышаться минут пять, а Лёша после четвертого оргазма чувствует себя вполне ничего. Измотанно, но удовлетворенно, словно его хорошо оттрахали. Чёрт, его ведь и так хорошо оттрахали. Он откатывается от Славы на кровати и потягивается, звучно похрустывая всем телом. Каждую мышцу приятно тянет, но пить хочется адово — он так сильно тек и столько потел, что в его организме, наверно, вообще не осталось воды. Он говорит об этом Славе, и тот, несмотря на одышку, встает и голый шлепает за водой — он до сих пор потный, а еще в следах спермы, хотя это всё сперма Лёши, конечно. Воробьёв поворачивается на живот и, коря себя за сентиментальность, глубоко вдыхает запах с кровати — запах секса и Славы, такой приятный и успокаивающий. — Ты что, нюхаешь постельное белье? — раздается сзади, и Лёша мычит в простынь: какой позор. — Я тебе и так скажу: оно воняет, надо сменить. Лёша садится на кровати и принимает из рук Макарова кружку с водой, жадно пьет до дна и ставит на тумбу. Слава тем временем ложится рядом и чмокает его в бедро — на нем с внутренней стороны бледно-красноватый след укуса, который непонятно в какой момент был оставлен. Браслет на руке опять вибрирует — окончательно садится зарядка. Лёша заряжает его от силы раз в месяц, потому что ему в принципе не нужен фитнес-трекер: его мама подарила в надежде, что хоть так поможет сыну заинтересоваться спортом. Не тут-то было, он и футболом занимался разве что от скуки. — Сколько времени? — уточняет Лёша, оглядываясь в поисках часов. Судя по тому, что за окном по-прежнему темно, хотя через плотные шторы свету было бы трудно пробиться, еще глубокая ночь. — Блин, я же маме забыл отзвониться. — Я позвонил, пока ты был в душе. — Слава подносит наручные часы к глазам и щурится. — Начало третьего. — «Я могу всю ночь», — дразнится Лёша. — У вас крайне неправильное понимание ночи, Вячеслав Николаевич. Ночь — это не час с копейками. — Молчи, — Слава шлепает его по бедру, — я сказал, что менты могут всю ночь. Я же не сказал, что абсолютно все менты. Какие-то по-любому могут. Лёша смеется, потому что в этом есть своя логика, и запускает руку Славе в волосы, перебирает влажные от пота пряди — зря только голову мыл. В квартире снизу соседи уже успокоились, а сверху всё еще звучит музыка, хотя и тише: что-то медленное и явно романтичное, медляк какой-то, хотя слов Лёша не разбирает. — Как мы будем встречаться? — спрашивает он, боясь, как бы не приходилось терпеть всю неделю, чтобы повторять подобное только на выходных. — Поговорю с руководством, получу пиздюлей. И, думаю, выдадим тебе пропуск в МВД, чтобы ты ходил свободно. — А после конца года? Лёша знает, что супруги живут вместе. Не то чтобы он мечтает о таком же, но это явно лучше, чем видеть Славу лишь по выходным. Ездить каждый день туда-обратно — не вариант, это слишком долго и муторно. — Подумаем. У меня есть один вариант, но это не точно, так что пока не буду рассказывать. — Боишься сглазить? Ну ты дед. — Лёша прикусывает язык: какое же он нетактичное хамло. — Я не в том смысле.