Место у ног

Не кривя душой, для Эдварда отчего-то стало сюрпризом то, что он действительно мог умереть. Как его отец, как Джек, как сотни матросов, погибших в его рейдах, и как его собственный экипаж, чьей усыпальницей стала разбившаяся о скалы Месть Королевы Анны. Прежде этот момент казался чуждым и далёким, время тянулось нескончаемым потоком, затуманив начало и не позволяя разглядеть конца. Зачастую Тич, рассуждая о гибели, неизменно чувствовал, будто речь о ком-то другом. Смерть была не про него, она была уделом лишь тех несчастных душ, что находились вокруг. Но теперь Эдвард всё ближе и ближе подходил к осознанию, что и его могло не стать в любую секунду. Это даже не было теорией. С каждым новым стуком сердца Эд чувствовал ужасающе ясные опасения, что следующего уже не прозвучит. А потому он не смог не ощутить ликования, когда открыл глаза, растормошённый глухим шумом ливня и шквального ветра. Он ждал этой бури. Почувствовал её ещё утром, когда Бенджамин, отправившись следить за сменой вахтенных, оставил одно из окон в каюте открытым. С трудом повернув к нему свинцово тяжёлую голову, Тич не без упоения наблюдал за фиолетовым разливом зари на горизонте и низкими кучными облаками, отбрасывающими в небе далёкие косые тени. Когда Хорниголд вернулся, он обнаружил Эдварда на полу у стола, сидящего рядом с опрокинутой чернильницей и испачканным в туши пальцем выводящего прямо на досках «берегись отлива». Для Бенджамина это стало очевидным сигналом поторопиться. Памятуя о том, как Тич сам же загнал его на мель в Грейт Солт Понд, Хорниголд ожидал, что на нынешней стоянке в другом заливе теперь, когда Эдвард самолично напомнил ему об опасности, всё должно было пройти гладко. К собственному удовольствию поймав не только течение, но и ветер, Бенджамин на весь день скрылся на палубе, никак не ожидая, что муссон, наполнивший паруса Странника, был стоковым ветром зарождающейся бури. Теперь же, когда Хорниголд, похоже, был слишком занят авралом при штормовании, у Эдварда было немного времени на то, чтобы подвести черту собственному непрошенному пути. В дребезжащих стёклах окон каюты виднелся далёкий проблеск тусклого света, но Тич и без того знал, что сейчас уже начинало вечереть. Хотелось остаться в постели и уснуть вновь, так глубоко, как было возможно, но Эдвард не мог оставить свой план исполненным лишь наполовину. Он зашевелился, пытаясь заново прочувствовать собственное тело. Сперва сжал и разжал пальцы, затем, упёршись ладонями в матрас, медленно приподнялся и развернулся, кое-как поставив ступни на пол. Его мутило, но это было на удивление терпимо. На полу рядом с постелью стояла нетронутая миска с остывшим варёным картофелем и лежащим сверху ломтем ржаного хлеба. Еду Эду принесли ещё днём, но он не захотел даже смотреть на неё, чтобы лишний раз не дразнить собственное тело. Есть твёрдую пищу было больно, горячую — ещё больнее. Во рту который день стоял не сходящий отёк, а язык никак не мог зарубцеваться менее, чем за два дня. Хорниголд разрешил Эдварду есть, но, считая, что тот пересилит боль, когда достаточно проголодается, не отдавал приказа готовить для него отдельно, что-то, что можно было бы не жевать и проглатывать сразу. Поэтому коржи и апельсины с завтрака, обеденное солёное мясо и овощи оставались нетронутыми. Тич думал, что потеряет сознание от боли, едва почувствует специи и шершавую текстуру пищи на срезанном кончике языка. Корабль ощутимо шатался, это чувствовалось даже здесь, в капитанской каюте. Пол ходил ходуном, и Эдвард знал, что вставать ему не стоило. Ноги и без того едва ли могли удержать его достаточно долгое время, а сохранять иллюзию достоинства в пустующей комнате было не перед кем. Поэтому Тич, без лишних промедлений и попыток пересилить себя, разом соскользнул с постели на пол, ползком устремившись к столу. Чернильницы там уже не лежало, а разлитое чёрное пятно туши было старательно затёрто кем-то из матросов, смазав начертанную Эдвардом надпись до ёмкого «берегись». Он посмеялся бы над этим, если бы на сердце не было так тяжело, а в душе — так пусто. Мысли же полностью были сосредоточены на остатках плана, подгоняемые опасениями, что любой толк вот-вот мог выйти из Тича вместе с последним вздохом. Добравшись до отодвинутого на пару футов прочь стула, Эдвард сквозь усилие поднялся и сел, уже не найдя в себе воли на то, чтобы пододвинуться ближе к столу. Впервые в своей жизни он занял на Страннике капитанское место. Прежде, даже в самые юные годы, Тич мог позволить себе сесть сбоку от Бенджамина или даже прямиком на сам его стол, но правильным образом ему довелось устроиться впервые. Отсюда же стал заметен отодвинутый к щитку стола сундук с защёлкой, но, на удивление, совсем без замка. Эдвард поддел его мыском босой стопы и, пододвинув ближе к себе, нагнулся, чтобы поднять его на стол. Делом это оказалось непростым. Несмотря на то, что сундук был некрупный и относительно лёгкий, руки Тича едва ли слушались в том, чтобы поднимать что-то тяжелее утренней чернильницы. И всё же одним рывком Эдварду удалось поставить сундук перед собой. Без лишних промедлений отперев защёлку и опрокинув крышку, Тич заглянул внутрь, и в груди тут же поднялся тревожный трепет. Здесь были платки, перчатки, пустой мушкет, различные кольца разных размеров с разных рук, но самое главное, благодаря чему Эдвард смог в полной мере оценить содержимое сундука, поверх всего этого лежал строгий, практически любовно вычищенный и кропотливо наточенный кинжал, некогда принадлежавший Израэлю. Сундук был ничем иным, как складом трофеев, но, вероятно, лишь тех поверженных Хорниголдом моряков, победой над которыми прославленный капер мог в полной мере гордиться. В своём роде это даже походило на комплимент. Нервно сглотнув проскрёбшую глотку сухость, Эдвард забрал кинжал своего старпома и захлопнул сундук. Оружие пришлось весьма кстати, но пора было заняться бумагами. Истинный интерес для Эдварда представляли не карты и даже не письма, педантично разложенные Бенджамином под простенькие мраморные пресс-папье. Нет, ему был нужен только бестолковый каперский договор, составленный Хорниголдом специально для него и благополучно заброшенный за наличием куда более стоящего плана. Отыскав в стопках бумаг нужный конверт, Эд небрежно вскрыл его и, выложив договор перед собой, не тратя времени на чтение, потянулся к перу. Стоящая рядом чернильница не была заполнена после произошедшего утром, но загустевших на воздухе каюты смолянистых капель, стёкших на её дно, оказалось вполне достаточно, чтобы поставить подпись. Тич вывел крест в правом нижнем углу и, оставив договор лежать аккурат по центру стола, отбросил перо куда-то в сторону остальных бумаг, уже не заботясь о дальнейшем. В каюте капитана он покончил со всем, что требовалось, и только теперь начиналась самая трудная часть. Спрятав кинжал в рукав и подвязав его за рукоять тесьмой на манжете, Эд на мгновение прикрыл глаза и выдохнул. Пора было выйти на палубу. Не оставалось ни малейшей надежды на то, что Эдварду удастся хоть минуту продержаться на ногах снаружи. Вновь соскользнув на пол, он сбивчиво и шатко подполз к двери в коридор, надеясь лишь на собственную удачу оказаться замеченным как можно раньше. Бенджамин, должно быть, был в ярости, и, из-за аврала на борту не имея возможности самолично пройти в капитанскую каюту, чтобы оторвать Эдварду голову, вряд ли упустил бы шанс сделать это, не отвлекаясь от своих непосредственных обязанностей. Тич думал, что, заведя Странник в эпицентр шторма, провинился достаточно, чтобы среди прочих проблем сохранять для Бенджамина определённый приоритет. Взявшись за дверную ручку, Эд с большим трудом, но всё же сумел подняться, и, открыв створку, на некрепких ногах скрылся в коридоре, обеими руками придерживаясь за стену. Идти было тяжело, но этого действительно стоило ожидать. Слабость во всём теле неизменно тянула Эдварда вниз, жар проступал на лбу, щеках и груди, а спутавшиеся волосы то и дело спадали на глаза, хотя раздражаться из-за этого уже не оставалось сил. Каждый раз продвигаясь на полфута вперёд, Эдвард говорил себе сделать ещё шаг прежде, чем сдаться и выпустить с трудом собранное сознание. Дверь, ведущая на палубу, постепенно приближалась, и шум бури становился всё более ясным и отчётливым, как и выкрики матросов, пытающихся завести Странник в безопасное лоно залива. Когда Тич протянул руку вперёд, на кончики его пальцев вдруг упал свет резкой вспышки молнии, прорвавшийся сквозь высеченные в дверях окошки. Эдвард сделал последний толчок вперёд, навалившись на створку всем телом, и, едва оказавшись за чертой подпалубных помещений, ощутил, как с неба его окатила плотная стена бушующего ливня. Завалившись вперёд, Эд рухнул на мокрую палубу вниз лицом, успев выставить перед собой руки, но не сумев удержаться на них. Вторым, что он услышал за гулом шторма, стало глухое, не предвещающее ровным счётом ничего доброго рычание: — Вот и ты, безродный змеёныш, — Тич давненько не слышал от Хорниголда столь прямых и незатейливых уничижительных слов. Но что он действительно ощутил впервые, так это торжество от того, что его ухватили и вздёрнули за шкирку просторной рубахи. Быть может, Эдвард был слишком занят смутным наслаждением — пока всё шло, как надо, — а может за минувшие дни попросту привык чувствовать себя униженным. В очередной вспышке молнии он разглядел исполненное непривычного гнева лицо Хорниголда. Гром прозвучал практически сразу за этим. — Ты знал, что будет шторм? Знал, Эдвард? Отвечай! — Не заставившая себя ждать пощёчина оказалась звонкой и тяжёлой. Голова Эда мотнулась в сторону, а отёкший рот мгновенно заполнила резкая вспышка боли. Тич приглушённо захныкал. Отощавшие за минувшие дни плечи судорожно затряслись. — Твоё счастье, мы едва добрались до нужного залива. В нём можно встать на якорь и укрыться, но неужели ты не мог предупредить о буре раньше? Что за мелкие шалости? Тебе ведь и глаз для этого не надо! Возмущения Бенджамина ожидаемо остались без ответа. Даже если бы Тич мог выдавить из себя хоть слово, оправдаться ему было нечем, да и особой нужды в этом он не видел. Хорниголд принадлежал к числу тех людей, которые едва ли в чём-то переубеждались, и, раз он решил обвинить в случившемся Эдварда, ситуацию оставалось разве что проглотить. Благо, капитан не знал, что это было только на руку его мятежному подопечному, ожидавшему гневной вспышки. Исключительно для вида Эдвард разик-другой попробовал упереться ногами в настил палубы, когда Бенджамин, суровый и собранный, поволок его к квартердеку. Во время отчаянных попыток Странника встать на якорь, штормуясь, место капитана, вне всяких сомнений, было на мостике. У Хорниголда не хватало ни рук, ни времени на то, чтобы, управляя кораблём, следить за Эдвардом, столь несвоевременно покинувшим каюту. Поэтому Бенджамин, поднявшись на полуют и затащив Тича с собой почти что волоком, бесцеремонно швырнул его к ограде, отделяющей балкон квартердека от спуска на шканцы. Эд послушно упал, врезавшись в перила плечом и свернувшись трясущимся клубком под ногами у снующих поблизости матросов. В полутора ярдах от него Хорниголд, согнав с места отчаявшегося справиться со штурвалом капера, принял управление сам. Он вглядывался в беспросветную стену ливня, пытаясь рассмотреть хотя бы смутные очертания берегового крюка, но за пару десятков ярдов от корабля линия моря сливалась воедино со шквальным ветром, образуя сплошной рябящий туман. Видно было лишь тянущийся поблизости силуэт пляжной косы, и, что ж, вкупе со знанием о том, что Странник подходил к заливу с Юга, Эдварду, в отличие от Хорниголда, было достаточно даже этого. Подняв глаза, чтобы вовремя выцепить взглядом расходящееся устье переполненного дождём ручья, Тич заметил поодаль едва различимый свет жёлтого огонька и тут же понял, что должен был незамедлительно действовать. Казалось, всё произошло за несколько мгновений. Собрав для последнего рывка все оставшиеся силы, Эдвард выдернул кинжал из рукава и бросился вперёд. Хорниголд отшатнулся прочь, ожидая ещё одной отчаянной атаки, вот только на этот раз целью был вовсе не он. Вцепившись в переборки рулевого колеса, Тич налёг на него всем весом, заложив поворот в галфвинд и, почувствовав, как корабль резко накренился, встретив бортом очередную волну, одним взмахом перерезал штуртрос. Тот взвизгнул, проскользнув над лебёдкой полный оборот, и застрял хвостом где-то под основанием рулевой стойки. Хаос и раздрай на корабле, похоже, в один миг многократно преумножились. Большинство из матросов в заносе не сумели удержаться на ногах. Один из тех, кто был послан на мачты снимать паруса, пока не стало слишком поздно, рухнул с рея марселя. Дождь заглушил омерзительный хруст его позвоночника, но не смог перебить беспокойные крики каперского экипажа. Эдвард сидел на коленях, цепляясь руками за бесполезный теперь штурвал и, уставившись на Бенджамина снизу вверх, убедился, что ловит на себе ответный взгляд, прежде чем… Улыбнуться. Губы его растянулись ясно и торжествующе. Теперь ход истории было не изменить, он победил. Униженный, затравленный, едва живой и навсегда искалеченный, он нашёл способ заткнуть Хорниголда за пояс независимо от того, что непредсказуемый рок сулил самому Эдварду. В самом деле, сейчас он был бы совсем не против умереть, ведь никогда прежде не ощущал он в себе торжества столь же великого и глубокого, столь опустошающего и жестокого, и вместе с этим абсолютно прекрасного. Эдвард ужаснулся бы собственному неуместному счастью, если бы к нынешнему моменту в нём осталась ещё хоть одна капля страха. — Это конец моему терпению, Эдвард. И конец тебе. Голос Бенджамина прозвучал почти неслышно, и для Тича все прочие звуки вдруг слились в один сплошной гулкий шелест. Он сделал вдох и моргнул, закрыв глаза будто бы всего на один миг, но, когда зрение вновь прояснилось под стекающими с ресниц каплями дождя, Хорниголд вдруг оказался непозволительно близко. Его рука была воздета в пронизанный иглами ливня воздух, и уже на глазах у Эдварда рванулась вперёд. Что ж, боль, пронзившая вцепившуюся в рулевое колесо правую кисть, едва ли умаляла зубами вырванный триумф, и всё же Тич закричал, вскинувшись и затрепыхавшись. Ему не следовало выпускать из рук кинжал после того, как был перерезан штуртрос, не следовало даже на мгновение терять Хорниголда из виду, но он был так устал и замучен, что совершенно не думал о том, что будет дальше, и без промедлений поплатился за это. Кинжал, прибивший его ладонь к штурвалу, не был тупым дешёвым мусором. Нет, это был кинжал Хэндса. До последних пор любимый, верный, регулярно чистящийся и непогрешимо затачивающийся. Иные люди не берегли так собственных детей, как Хэндс берёг своё оружие. И сейчас этот самый безукоризненный клинок за руку пришпилил Эдварда к испорченному им же штурвалу. Бенджамину даже думать долго не пришлось, чтобы сделать один единственный рывок вперёд, а за ним — меткий выпад. Идеальная кара объявилась сама: возмездие за возмездие. И, словно отвечая ему, подводя последнюю, самую значимую черту, воздух вокруг Странника вдруг наполнился сбивчивым грохотом. Корабль содрогнулся, вновь всколыхнувшись и дёрнувшись. В очередной раз его занесло в неестественный поворот, вот только нестись за волнами он перестал, замедлившись и, скрипя, уйдя носом в скаты наполняющего бухту прибоя. Странник жалобно заныл, затрещал. Не убранные паруса отчаянно наполнялись ветром, но не двигали корабль с места ни на ярд, и всё же палуба дрожала и шаталась в штормовой качке. Сжав зубы и цедя воздух сквозь них, лишь бы не потерять сознание, Эдвард неотрывно наблюдал за тем, как изменилось в каскаде эмоций лицо Хорниголда. Сдерживать на себе изысканную маску отстранённости он больше не мог. Сперва настороженность, напряжение, будто в ожидании выстрела со спины, затем — смутное осознание и ярость. Мотнув головой, он сплюнул в сторону скопившуюся на губах дождевую воду и вздыбился, угрожающе задрав размашистые плечи. Вот так, наверное, и выглядела смерть, которую Эдвард наивно не ждал увидеть. Пустая и внушительная, безумная, хладнокровная, окутанная дымкой ливня и подсвеченная редкими вспышками рассекающих штормовой небосвод молний. Странник было уже не спасти. Его нельзя было снять с пробоя, поймав ветер и прибрежное течение, чтобы судно отнесло на берег — штурвал был безнадёжно сломан. Его не было смысла латать — Эдвард знал, что впившиеся в его днище мачты двух затонувших в заливе кораблей, чьи очертания благополучно скрыл сумрак бури, разнесли корпус под самую ватерлинию, не оставив доски на доске, и, как надеялся Тич, взрезав ставший ему ненавистным трюм. А черпать воду из застывшего в море решета попросту не было смысла. Даже по беспокойной линии четырёхъярдовых волн, накатывающих вечерний прилив в котёл бухты, удавалось рассмотреть, как Странник плавно клонился носом к воде, заваливаясь на правый борт. Бенджамин, сам того не ожидая, напророчил им с Эдвардом общую судьбу. Это действительно был конец. — Скалы? — только и спросил Хорниголд так, словно ему не было никакого дела ни до корабля, ни до экипажа. Он хотел знать только то, как Эдварду удалось победить. Но в ответ тот лишь хмыкнул сквозь боль и привалился боком к штурвалу, уже не надеясь отогнать поплывшие перед глазами пятна мрака. Не к чести каперского экипажа, им понадобилось несколько ошеломляюще долгих минут на то, чтобы понять, что происходит. Кто-то выбежал из-под палубы, прокричав, что балластный отсек во мгновение ока наполнился водой, и то же самое теперь происходит в кубрике. Потом был момент затишья. Матросы, растерянные и не понимающие, что делать, обратили к Хорниголду десятки беспокойных взглядов, ожидая приказов. Но приказов не было. Уже не обращая внимания ни на собственный корабль, ни на собственных людей, Бенджамин сделал размеренный, ровный вдох, а затем неспешно подогнул ноги, усевшись на пол напротив прибитого к штурвалу Эдварда. В серых глазах старого капера плескались сотни беспутных мыслей, которые попросту не удавалось разобрать, придав им хоть какой-то строй. Излом губ Тича, несмотря на болезненный трепет, был своенравным и дерзким. Держась из последних сил, Эд краем глаза следил за тем, как постепенно увеличивалось, становясь ярче, мерцающее сквозь баррикаду ливня пятно света. Он знал, что Странник, без сомнения, со стороны выглядел точно так же, и не ждал пушечных залпов — разглядеть силуэт корабля в такую погоду даже с нескольких десятков ярдов едва ли удавалось, о его названии нечего было и говорить. И всё же сердце Эдварда наполнялось смутным, едва ли подкреплённым предчувствием. Упор он мог делать разве что на затуманенное болью воспоминание о Мести, уходящей к горизонту вдоль рифа Ларго. В этот залив едва ли была надобность заходить торговым и флотским судам, впрочем, это уже не играло особой роли. Кому-то, Стиду ли, или иному случайному капитану, сегодня должно было повезти наткнуться на пойманный в капкан каперский корабль. К тому же, судя по нынешнему ходу дел, практически пустой: стоило только первому матросу, увидевшему затопление в подпалубных помещениях, броситься за борт, как его примеру неизбежно последовали остальные. Люди, рассеянно озираясь, забивались по углам палубы и прыгали в воду, надеясь не уйти в пучину залива вместе с постепенно оседающим на руины двух других кораблей Странником. Всего пару мгновений назад корсаров от более спешного побега останавливало лишь краткое сомнение в том, боялись они больше гибели или, всё же, собственного капитана. Что ж, Эдвард не стал бы соглашаться с их конечным решением однозначно, но всё же уважал чужое умеренное безрассудство. Ему и самому приходилось свершать подобный выбор минуту за минутой все последние дни, и, сколь бы уверенно Эдвард не клонился к наиболее приятному обществу смерти, под напором всех прежних решений и лежащих на его плечах судеб, выбирать приходилось Хорниголда. Кто знает, что имели на весах решившиеся разом сбежать матросы? Тех, кому не достало духу покинуть корабль сразу, сделать это убедило неожиданное безразличие Бенджамина. На трусливый побег своих людей он даже ухом не повёл, только неподвижно сидел на месте, глядя, казалось бы, Эдварду прямо в лицо, но в то же время будто насквозь. Палуба стремительно пустела, гул голосов становился всё слабее и малочисленнее. — Не могу сказать, что совсем уж не ожидал этого, — признался Хорниголд, и в серых глазах его наконец вспыхнул проблеск ясности. — Разумеется, таким, как мы с тобой, нет смысла рассчитывать умереть своей смертью. И я не раз предполагал, что один из нас, в конечном итоге, погубит другого… Но что мы оба разом друг друга прикончим, ха? Что за славная шутка! — Он рассмеялся, тихо и хрипло, склонив голову вперёд так, что на глаза упало несколько намокших, пепельно-белых прядей. Несмотря на очевидное приближение весьма своевременно обозначенной Бенджамином смерти, Эдвард оставался спокоен. Силы духа ему прибавляло твёрдое знание, что погибнут они, действительно, вдвоём. Ведь Хорниголд, физически абсолютно свободный, был прикован к Страннику куда более надёжно, чем прибитый кинжалом за ладонь Эдвард. Несмотря на все свои безумства, невыносимый нрав и хищнические повадки, Бенджамин, стоило признать, обладал не только старомодными взглядами, но и старомодной честью. Он был из тех капитанов, доблесть которых диктовала им идти на дно вместе с кораблём. Так убеждения, прежде неизменно подпитывающие власть и силу Хорниголда, стали его погибелью. — Но это только лишний раз доказывает, что я не ошибался в тебе, сынок, — вздохнул Хорниголд. — Я всегда… Всегда был прав. Вслед за этими словами воздух разрезал пробившийся сквозь шум бури, оглушительный свист и пустивший рябь по гулу волн всплеск. Эдвард дёрнулся, но настороженно, а не испуганно, и лишь теперь смог рассмотреть вблизи смутные, покрытые туманным мороком очертания Мести. Она, юркая и крохотная, нависла над склонившимся, медленно идущим под воду Странником, и предупредительный выстрел, несомненно, намеренно пролетевший мимо, был пущен именно с её полубака. Только-только задрав голову, чтобы запоздало проследить дугу, по которой ядро пронеслось над палубой, Тич вдруг понял, что остался один. Или, во всяком случае, со стороны всё выглядело именно так. Хорниголда поблизости больше не было, он словно растворился в дожде, осев на настил квартердека призрачным пеплом. Благо, Эдвард знал, что всё не могло быть так просто. Он принялся с остервенением мотать головой, пытаясь отыскать поблизости хотя бы силуэт капитана, но без возможности сдвинуться с места любые усилия были тщетны. Тогда Тич воспрял и свободной рукой ухватился за рукоять кинжала. Она проскальзывала, залитая смесью дождевой воды и свежей крови, а пальцы едва ли слушались. Когда Эд потянул клинок наружу, пытаясь вытащить из крепкой древесины штурвала, тот не сдвинулся ни на толику дюйма, мертвенно впившись в распухшую от влаги древесину. Сил уже не оставалось, нервы были на пределе. Эдвард забился, взволнованный и суетливый, завопил, трясясь и цепляясь за рукоять кинжала. Всё было тщетно. Его усилия не стоили ломанного гроша, а Странник, тем временем, содрогнулся вновь, когда Месть протащилась бортом по его релингу. За спиной Эдварда, с основного массива палубы, донёсся шум. Матросы с Мести, не без удовольствия отсчитав барахтающихся в заливе корсаров, перемахивали с борта на борт без особого страха. Кто-то вскрикнул — Джим воткнули кинжал в глаз штурману, набравшемуся решимости защищать свой корабль до конца. Уже в следующий миг он полетел к товарищам, прямиком в кипящий неистовыми волнами залив. Но, к полному ужасу Тича, Хорниголд никак не желал объявляться вновь. Он был на корабле, вне всяких сомнений. Шевелением на задней части шеи Эдвард ощущал его рассеянное присутствие, но не мог понять точно, откуда на него смотрели два холодных серых глаза. А по палубе уже вовсю расхаживала не встретившая какого-либо значимого сопротивления, опасно осмелевшая пиратская команда. Кто-то из них набирался духу, чтобы заглянуть в наполнившийся водой трюм. Кто-то шарился вдоль палубы, суясь в каждый уголок между снастями и выкаченными наружу бочками с пресной водой. Вот только Эдвард не желал показываться теперь. Упустив Хорниголда из виду, он самым нелепым образом превратился в жестокую ловушку. Приманку в удушающих силках. И если не все, то, как минимум, первый, кому не посчастливилось бы подойти к нему, был обречён на мгновенную смерть. Тич забился за массив штурвала, стараясь сжаться, сделать своё тело меньше, скрыться в тени и совсем пропасть у собственного экипажа из виду, лишь бы никто из них даже ненароком не сунулся на квартердек. Оставалась всего лишь одна проблема… — Эдвард! — Иззи всегда совался на квартердек первым делом. Это была, разумеется, исключительно старпомская привычка. Старший помощник в быту был тенью капитана, а место капитана, несомненно, было на квартердеке, там, где находился штурвал и удавалось разглядеть весь корабль с одной позиции. Не то, чтобы Эдвард подпитывал этот миф. Особенно в последние годы, он всё чаще предпочитал проводить время в каюте, но тогда Хэндсу, как его заместителю, приходилось выходить на платформу полуюта уже самому. Хотя Иззи, конечно, не был глуп. Разыскивая на мостике Тича, он, судя по вынесенному чуть вперёд правому плечу и кисти, лежащей на эфесе, ждал увидеть и его пленителя. Глубокие карие глаза пристально скользили по пространству вокруг, пока, наконец, не наткнулись на трясущийся клубок из агонии и смятения, в котором Хэндс с неверием и ужасом, но всё же практически мгновенно признал своего капитана. — Гос… Господь милостивый, — лицо Иззи вытянулось, грудь от сбившегося в шоке дыхания заходила ходуном. — М-мх… Умх-а-ы, — нечленораздельно выдавил Тич, едва ли рассчитывая остаться понятым. Он заёрзал, задёргался, мотая головой и беспорядочно подаваясь в разные стороны, пытаясь хотя бы показать, что Израэлю стоит осмотреться получше, но тот ни на миг не мог отвести взгляд прочь, захваченный представшим ему страшным, предельно омерзительным зрелищем. Несмотря на очевидную прострацию, Хэндс не потерял привычного самообладания. Напротив, он вдруг задвигался твёрдо и уверенно, разве что продолжая глубоко, хрипло дышать. Спешным шагом приблизился к Эдварду и, опустившись перед ним на одно колено, склонился вперёд, всматриваясь в досконально знакомую рукоять кинжала. Вероятно, именно это было последней границей оскорбительной подлости, которую сумел пересечь Бенджамин: оружие Иззи не должно было подниматься против его капитана, только за него. Хэндс, ещё неспособный в полной мере принять всё произошедшее, вдруг ощутил горькую обиду и непонятно откуда взявшуюся вину. Он пристроил ладонь в перчатке поверх кисти Эдварда, покрепче прижав его руку к колесу штурвала, и взялся за рукоять кинжала, собираясь потянуть его на себя, чтобы, наконец, вместе с капитаном убраться от этого корабля подальше и впредь никогда о нём не вспоминать. Только Тич вдруг вскрикнул и, взбрыкнув, ударил Хэндса ногой под голень, заставив его потерять равновесие и с колена завалиться на палубу плечом. Что ж, как оказалось, это было вовсе не из-за шока или боли. В суматохе подняв взгляд, Израэль ясно и чётко увидел остриё шпаги, вошедшее в переборку штурвала, аккурат на той линии, где только что находилось его собственное горло. Эдвард оттолкнул его прочь из-под смертельного удара, нанесённого Хорниголдом со спины. Иззи, конечно, не мог заметить его вовремя — шум ливня скрыл звук шагов и шелест намокшего сюртука. Но вот Тич, всё это время глядящий своему старпому за плечо, заметил, как Бенджамин, до сих пор скрывающийся за рулевым парусом, спрыгнул с гика и, слегка пригнувшись, с обнажённой шпагой кинулся на Хэндса. На то, чтобы выхватить собственное оружие и, развернувшись, вскочить, у Израэля не ушло даже доли секунды. А всё же следующий удар ему пришлось неловко и смазано принять на гарду. Шпаги скрестились, и на один краткий, ужасающий миг Хэндс ощутил на себе давление чужой силы. Хорниголд, и без того набиравший добрых семь футов ростом, вероятно, без особых усилий мог одним ударом швырнуть Иззи к противоположному борту, или, сбив с ног, совершенно спокойно придавить его к палубе. Попасться ему в руки значило бы неизбежно проиграть схватку, а потому Иззи, обыкновенно привыкший напирать на врага, тесня его и загоняя в угол, был вынужден метаться из стороны в сторону и уворачиваться, блокируя атаку за атакой. Со стороны всё это, вероятно, больше походило на метания мыши, крутящейся у лап разъярённого кота. Хорниголд едва ли тратил силы на то, чтобы поспевать за своим противником. Он наносил удар, клинок ко клинку встречающий шпагу Израэля, прижимал его, вынуждая бросаться в сторону, делал следом шаг или два, а затем всё повторялось. Загнать уже давно немолодого Хэндса таким образом не составило бы проблем, как и вынудить самого Бенджамина запыхаться в процессе преследования. Вот только Иззи не решался отойти от штурвала больше, чем на пару ярдов, что существенно сужало ему пространство для манёвров. Разумеется, он не был точно уверен, что могло взбрести Хорниголду в его больную башку, но в том, что он предпочтёт своей целью Эдварда, сомневаться не приходилось. Хэндс ждал, что, открой он путь к своему капитану хоть на миг, Тича в банальное назидание прикончат у него на глазах, и вряд ли при этом Бенджамин побоится получить следующий удар уже себе в спину. Старый капер явно не боялся умереть, но, судя по едкому блеску в его глазах, был не прочь напоследок увести с собой так и не покорившегося ему подопечного. Это стало внезапно очевидным и в то же время ужасающим приоритетом. — Опусти оружие, сукин ты сын, если хочешь подохнуть с честью, — проглотив сбивчивый вдох, на очередном парировании рыкнул Хэндс. — Я лучший фехтовальщик. От Лондона и до Карибов. Лучший. — Разве что для пса, — насмешливо отозвался Бенджамин. Заметивший драку, завязавшуюся на квартердеке, экипаж Мести принялся подтягиваться к юту, но корабль, кренясь, внезапно соскользнул носом в очередную волну и, ухнув, рывком окунулся ниже в подводные обломки, отбросив моряков к релингу. Им едва удалось удержаться от того, чтобы вывалиться за борт, когда Хэндс, потеряв равновесие, поскользнулся на мокрых досках и отлетел к балюстраде, разделяющей квартердек и основной массив палубы. Врезавшись в перила поясницей, Иззи почувствовал резкую вспышку боли и, не удержавшись, в один миг свалился с ног. Всё закончилось практически через одну секунду, первый позыв тела обозначить травму сразу сошёл на нет, оставив за собой лишь отдалённый гул в теле, и Хэндс вскочил, собираясь вновь броситься на Хорниголда, вот только было уже слишком поздно. Каперский клинок завис в дюйме над глазницей сидящего под штурвалом Эдварда. Тот не моргал, не двигался, старался будто бы не дышать даже, глядя вперёд, на силуэт, тенью замерший за расплывшимися чертами шпаги. Тич не был уверен, собирались его убить, или, всё же, сызнова покалечить, но искушать судьбу не хотел, да и не мог, бессильно оцепеневший. Он, право, уже не надеялся выжить. Ждал, что команда, если и появится на борту тонущего Странника, в лучшем случае застанет его остывающее тело, так что Эдвард, по сути, ничего не терял. И всё же погибнуть сейчас, когда спасение было так близко, отчего-то казалось несправедливой и обидной превратностью жизни. — Не надо, — на выдохе прошептал Хэндс. Даже сквозь окружающий шум Эду удалось разобрать в чужом глухом тоне непривычную, жалостливую интонацию. Иззи оказался за его спиной, отброшенный прочь, и застыл, не решаясь приблизиться, а потому его голос остался всем, что было доступно Тичу для успокоения. Он приготовился, разомкнул губы, чтобы сделать последний вдох, когда Хорниголд вынес левую ногу чуть вперёд, предупреждая удар клинком, и следующим звуком, разнёсшимся между ними, стало короткое, омерзительное хлюпанье нанизанной на шпагу плоти. Бенджамин застыл. Его рот ошеломлённо раскрылся, но глаза оставались ясными, а между бровями залегла суровая складочка. Содрогнувшись, он попытался проглотить немного воздуха, но в горле словно застрял горький ком. Опустив взгляд, Хорниголд без особого удивления коснулся пальцами конца лезвия, вышедшего из-под его рёбер. Никто из оказавшихся на квартердеке не заметил, как Стид, не растерявший ловкости после дней, непрерывно проведённых на накренённом корабле, пробрался к юту под откос палубы и оказался у Бенджамина за спиной. Никто из них, тем более, не ожидал, что именно Стид станет тем, кто нанесёт ему смертельный удар. Но времени на раздумья не было. Увидев, как отчаянно мечется Хэндс в попытках защитить своего капитана, он кинулся на помощь так быстро, как мог, но к тому моменту, как ему удалось взобраться наверх по скользким, накренённым против подъёма ступеням, помощь требоваться перестала. Вместо неё возникла острая нужда в немедленном спасении — Эдвард мог погибнуть. А теперь он, израненный и запуганный, сидел на месте, пусто следя за тем, как Хорниголд, опустив собственную шпагу, двумя шаткими шагами отпрянул прочь, лишь бы не потерять равновесия до самого последнего момента. Увернувшись от его приближения, Стид проскользнул к штурвалу и замер к Эдварду спиной, вскинув руки в защитном жесте. — Ты думаешь…? — хрипло выдавил Бенджамин, а затем прерывисто кашлянул. Изо рта сорвалась струя тёмной крови, и тут же губы искривились в надменной ухмылке. Серые глаза были направлены строго Стиду в лицо. — Думаешь, теперь он простит тебя? Вопрос не нуждался в ответе. С ужасом пронаблюдав за тем, как крупное тело, внезапно обмякнув, словно по щелчку, завалилось на спину, придавив рукоять и вогнав шпагу глубже, до самого основания, Стид едва ли мог рассуждать о том, что только что услышал. Он убил человека. Убил его сам, своими собственными руками, и, более того, сделал это абсолютно намеренно. Возвращаясь в первый закоулок пока ещё катастрофически свежей памяти, если бы Боннету был дан второй шанс прожить случившееся, он бы повторил всё в точности так, как только что было. Образ Бенджамина, запомнившийся ему за время путешествия до Порт-Ройала, никоим образом не вязался с тем, что некогда описывал и чего искренне боялся Эдвард. Хорниголд, представившийся Стиду, был добродушным, мягкосердечным человеком без корысти и злобы, а Эд никогда не находил в себе сил описывать его так. Но ведь это совершенно точно ложное впечатление теперь не шло и к тому, что Боннет видел собственными глазами. Его любовь, его бесценное сокровище, его милый, отважный, сильный Эдвард, которому море было по колено, сжавшись клубочком и едва не рыдая, трясся, за ладонь прибитый к штурвалу, словно мученик на заклании. И именно Бенджамин был палачом. Нет, Стид не жалел, что прикончил его. Стид сделал бы это снова сотни, тысячи раз, если бы потребовалось. И всё же глотку сжимала предательская тошнота, а конечности изнутри пробирало едким волнением. — Ты его… Ты его прикончил. То есть… Совсем, — сощурившись, резюмировал Хэндс. Несколько секунд они со Стидом не решались отвести глаз от лежащего ничком тела, словно ожидая, что Хорниголд вот-вот поднимется и нападёт вновь. Воистину, страх перед этим человеком, приобретённый, по большей части, всего несколько минут назад, был велик и всепоглощающ. Из прострации их обоих вырвало только надрывное, отчаянное хныканье Эдварда, вновь приникшего к штурвалу и с испугом рвущего рукоять кинжала пальцами свободной руки. Он не хотел оставаться здесь. Любой ценой он хотел покинуть Странник. А умерев или выбравшись — значения уже не имело. Вот только раскидистый эфес на основании клинка надёжно прибил к рулевому колесу его руку. — Эдвард! — опомнившись, вскинулся Хэндс. Тич и моргнуть не успел, как, следом за звуком собственного имени, он вдруг оказался окружён беспокойством и суетой. Его мутило, и Стид, прижав его к себе, пристроил ладонь под затянутым кровавой коркой затылком, вынуждая Тича перестать дёргаться. — Вижу, ты нашёл мой кинжал, а, капитан? — мрачно усмехнулся Израэль. — Всё хорошо, всё в порядке, — зароптал Боннет, когда Иззи, нависнув над ними, взялся за рукоять некогда отнятого у него клинка. Вторая ладонь Стида легла Эдварду на глаза, закрывая предстоящее кровавое зрелище, пускай даже его самого крупно трясло от всего увиденного. Тич едва слышно подвывал. — Тихо, тихо, милый, тш-ш-ш, всё уже закончилось. Никто больше не сделает тебе больно. Мы заберём тебя отсюда прямо сейчас. Мы вот-вот покинем этот корабль. Я обещаю тебе, с минуты на минуту. Только потерпи ещё совсем немножечко. — Болтовнёй погоды не сделаешь, Боннет, — шикнул Хэндс. Глухой звук вырвавшегося из намокшей древесины клинка стал акцентом его слов. Эдвард завопил, в конвульсии попытавшись сжать пальцы на правой руке, но двум из них, среднему и безымянному, будто что-то помешало. Благо, кисть почти сразу онемела и отнялась, заглушив свежий поток агонии. Стид притянул Тича ближе к себе, размеренно покачиваясь из стороны в сторону, словно пытаясь убаюкать, пока тот шумно глотал ртом холодный, влажный воздух. Только лицо Иззи, собранное и суровое, вдруг изменилось, когда он, опустив глаза, впервые вгляделся в изуродованные черты Эдварда. Хладнокровный настрой развеялся пеплом: в распахнутом на резких вдохах рту капитана даже в бледном сумраке можно было разглядеть отёкший обрубок языка. — Эд… Эдв-вард? — шаг назад, прочь от невыносимой картины. В нервном припадке Израэль прижал к губам костяшки левой руки. — Скажи… Скажи что-нибудь. Что-нибудь, Эд… Капитан? — Хэндс с трудом сглотнул. — Прошу. Но ответа не последовало. Всё, что смог вернуть Тич на краткую, глухую мольбу, это подавленный в смятении возглас. И в этот миг Стид заметил тоже. То ли выхватив в поволоке сумрака невнятные, и всё же очевидно неправильные очертания, то ли банально догадавшись по просьбе Хэндса и звукам, с трудом издаваемым Эдвардом, он всё же понял, как далеко в своих притязаниях и планах зашёл Хорниголд. Только теперь та самая часть Стида, глубокая и дикая, зарождённая, должно быть, ещё в раннем детстве, но пробудившаяся совсем недавно, на периферии заставила его пожалеть о том, что Бенджамин уже был мёртв. Боннет осмелился бы предположить, что это была одна из тех редких мыслей, которые ему удавалось разделить со столь отличным от него человеком, как Израэль Хэндс. Хорниголду досталась незаслуженно лёгкая смерть, в то время как Эдварда, пускай даже живого, вряд ли можно было назвать счастливо спасённым. Стид видел бесчисленное множество ран и гематом на его теле, мертвенную бледность, тени, залёгшие под глазами, и ужасающую, противоестественную худобу некогда сильного тела. А ведь это было лишь то, что удалось выхватить поверхностно, сразу, не всматриваясь. Наверняка под намокшей одеждой дела обстояли не лучше, но Боннет и не думал узнавать об этом прямо сейчас. В первую очередь Эдварда следовало доставить на корабль, в безопасное, сухое и тёплое место. Перевязать его раны, осмотреть ушибы, дать поесть и выспаться. Глубоко вдохнув через нос, Стид склонился ещё немного вперёд и перенёс руки с головы Эдварда ниже, одну пристроив у него под лопатками, а другую под сгибом колен. Пару месяцев назад Боннет не стал бы даже пытаться поднять его. В конце концов, Эдвард был немал, а Стид был немолод. Но сейчас Тич едва ли мог идти сам, и, к тому же, сквозь налипшую на тело мокрую рубаху пугающе отчётливо просматривались межрёберные колеи. Пока он слабел и погибал, сперва на износ загоняя самого себя, а затем попав в плен к бессердечному монстру в теле человека, Боннет становился более сильным и ловким. Пока Эдвард гас, он переживал самый яркий в своей жизни рассвет. — Просто дыши, хорошо? — попросил Стид, стараясь игнорировать навернувшиеся на глазах слёзы. Всё равно они, соскальзывая по щекам, терялись в череде дождевых капель. Он потянул Эдварда вверх, собираясь встать, но, едва оторвав его от палубы, почувствовал, как в грудь бессильно упёрлись чужие руки. Левая — ладонью, и правая — тыльной стороной кисти. По сырой до нитки ткани белой сорочки Стида мгновенно расползлось тёплое алое пятно, а Эдвард, отвернув голову, замычал, потянувшись прочь, словно стараясь выскользнуть из сжимающей его хватки. — Что? Что такое? Тебе больно? — засуетился Стид. Тич зажмурился и, сжав левую руку в кулак, содрогнулся, а затем ударил его в грудь. Практически неощутимо. Прежде Боннету доводилось получать более значительные удары от Луиса во время игр, даже когда тому было всего года четыре. И всё же намерение Эдварда было однозначным и ясным. — Это же… Это я, Эдвард. Я не стану вредить тебе. Просто отнесу на Месть, — в растерянности пророптал Стид, но тычки и невесомые удары вдруг последовали один за другим. Эд рвался прочь, отпихивая Боннета запястьем проткнутой руки. Благо, от его стараний практически не было толку. Стиду казалось, он не спустил бы Эдварда с собственных рук, даже если бы ему сию же секунду напрочь снесли голову. — Эй, он не хочет, чтобы ты его трогал! — машинально взвился Иззи, но, сделав один резкий шаг вперёд, замер и притих, запоздало оценив происходящее. Инстинкт беречь капитана зачастую был самым непростым, с чем Хэндсу доводилось сталкиваться на море. В основном потому, что желания Эдварда практически никогда не совпадали с наиболее логичными, безопасными и разумными планами по сохранению его здоровья и жизни. Совершенно очевидным образом Тич противился прикосновениям Стида, но других вариантов попросту не было. Иззи ни за что не смог бы донести его в одиночку, а Айвену, Фэнгу и Джону на откосой мокрой палубе он не доверил бы даже мешок с картошкой. Как бы ни было прискорбно признавать это, ещё с момента схватки на Страннике Хэндс помнил, сколь ловок Стид был в подобных непростых условиях, когда палуба выходила из-под ног. В то же время его самого чудом не мутило до обморока — вероятно, до предела взведённые нервы на этот раз пересилили острый этап морской болезни. Так что Иззи, едва поймав на себе взгляд растерянных золотистых глаз Стида, поджал губы и сокрушённо кивнул. — Плевать. Нужно забрать его отсюда, пока корабль ещё не ушёл ко дну. Не обращай внимания, он скоро устанет и успокоится, — голос Хэндса прозвучал изломанной сталью. Стиду не нужно было слышать больше. Крепче прижав Эдварда к себе и мгновенно вырвав из него то ли болезненный, то ли протестующий визг, Боннет поднялся на ноги и, лишь раз легонько пошатнувшись, твёрдым, спешным шагом поторопился к спуску с Квартердека. По накренившимся ступеням пройтись пришлось с непозволительной расторопностью. В руках у Стида Тич дрожал и трепыхался, как придавленный сапогом уж, но, к чести Израэля, усталость и впрямь практически мгновенно охватила искалеченное тело. К тому моменту, как Боннет добрался до перекинутой через фальшборт Странника сходни, Эдвард притих, бросив все оставшиеся силы исключительно на то, чтобы дышать как можно более глубоко и ровно. Его конечности застыли в оцепенении, зрачки расширились, а взгляд опустел. Проблеск сознания сквозь туман отстранённости вновь прорвался лишь тогда, когда Стид, поднявшись на трап, сделал первый шаг на палубу Мести, где уже столпились все матросы, кроме Израэля — тот вернулся последним, совершенно беспочвенно, но всё же объяснимо пожелав прикрывать капитанам спину до возвращения назад. Пускай на Страннике не осталось никого, кто был бы способен навредить им, со стороны бездыханного тела Бенджамина Хэндс продолжал ощущать странный, колючий зуд даже тогда, когда единственную спущенную сходню затянули назад на борт. Умом он понимал, что бояться было нечего, и всё же общая картина не прибавляла ни единой капли спокойствия. Матросы сгрудились на палубе, широким полукругом обступив бойницу трапа. При виде Стида никто из них и слова не проронил, но все в одно мгновение зримо помрачнели. Френчи сощурился и сорвался с места, кинувшись прочь — его начало тошнить. Люциус, ахнув, закрыл ладонями рот и, поджав плечи, прибился к Питу, уткнувшись носом ему в шею. Тот, в свою очередь, попросту не двигался с места и даже не моргал, растерянно и бессмысленно впившись взглядом в представшее команде зрелище. Джим безголосо, одними губами то ли бранились, то ли читали молитву. Фэнг морщил нос, словно на острый, едкий запах свежего пепла. А Эдвард под их взглядами вдруг опомнился и, растерянно всхлипнув, сжался у Стида на руках, стараясь спрятать лицо. Ему вдруг стало стыдно и неудобно. Даже перед этими людьми, до сих пор ставшими единственным экипажем, принявшим не только его достоинства, но и слабости, Эдвард ощутил себя беззащитным и отвратительным. В тот же миг ему захотелось исчезнуть, раствориться в расплывчатом мареве дождя. Каким-то чудом практически мгновенно заметив это, Стид прижал его ближе к себе, помогая закрыться и, резко развернувшись, без лишних слов ринулся к каюте. Он хотел унести Эдварда как можно дальше от Странника и всего, что осталось на его борту. Вглубь Мести, в безопасность и тепло, в… В их каюту. Подперев плечом дверь в подпалубный отсек, уже за своей спиной Стид услышал, как Хэндс, растерявшись всего на миг, первым сдвинулся с места и хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание команды. Вместо Стида он отдал приказ забирать стыковочные тросы. Выходить из залива в такой шторм было категорически нельзя. И всё же все, кто был на борту Мести, предпочли бы больше никогда в жизни не видеть Странник.