Всего лишь человек

Приподнявшись на локте, Ван Чжи окидывает долгим взглядом молодого магистрата и тех двоих, что вошли следом, отметив их военную выправку и ладно пригнанное качественное оружие. Лу Вэньхуа, определенно, подбирал помощников не среди шляющегося по большим дорогам отребья. Тот оглядывает его не менее пристально, буквально ласкает взором, и на красивом лице написано столь явное удовольствие, что Ван Чжи сложно удержаться от иронического комментария: - Магистрат Лу глядит на жалкого евнуха будто на юную прелестницу в борделе. Тот, нимало не смутившись, кивает. - Ни одной прелестнице не сравниться со зрелищем совершенно беспомощного командующего Западной Оградой, который выглядит как ничтожный отброс, что роется на помойке в поисках объедков. "Значит, все-таки Западная Ограда" - думает Ван Чжи. Что ж, это казалось ему наиболее логичным с самого начала. Он, разумеется, успел нажить немало врагов за короткий период и здесь, в Нанкине, но если собрать вместе всех, кому он успел перейти дорогу в столице, и кто охотно плюнул бы на его могилу, предварительно его туда уложив, получилась бы небольшая армия. - Рад доставить удовольствие уважаемому магистрату. Полагаю, когда с обменом светскими любезностями будет покончено, вы, прежде чем меня убить, расскажете отчего так настойчиво пытаетесь прервать мое земное существование? Лицо Лу Вэньхуа странно кривится, губы подергиваются, а взгляд будто затуманивается маслянистой пеленой. Ван Чжи думает - как так могло случиться? Человек не способен изменить свой цвет просто по желанию, или каким-то образом его замаскировать. Люди в принципе не умеют видеть цвета друг друга, и про такие вещи с ними лучше не заговаривать, иначе подумают, что ты одержим злыми духами и попытаются убить, как однажды случилось с ним в раннем детстве. Но этот юноша явное исключение из правил - словно хрупкого мотылька с золотисто-персиковыми крыльями невинности вдруг размазали по стеклу, превратив в грязное пятно тошнотворно-бурого цвета. - Рассказать вам... Я просто убил бы вас - медленно и мучительно, заставив корчиться в агонии, гадая, за какое прегрешение вас настигла кара. Но, полагаю, вы должны узнать. Тогда души дорогих мне людей упокоятся с миром. Имя Лу Цзина вам о чем-нибудь говорит? У Ван Чжи цепкая память, ему требуется секунд десять, чтобы вспомнить. Дело о задержке выплат жалования нескольким приграничным гарнизонам было одним из первых, которые расследовала Западная Ограда сразу после основания. Деньги, предназначенные для военных нужд, ссужали на короткие сроки через доверенных ростовщиков, а солидные проценты оседали в карманах тех, кто участвовал в этой схеме. Причастными оказались несколько чиновников казначейства, военного министерства и косвенно Восточная Ограда, где "по несчастливому стечению обстоятельств" потерялись несколько жалоб. Чтобы спасти свою шкуру, Шан Мин тогда свалил всю вину на одного из своих служащих по имени Лу Цзин. Тот, будучи уже в почтенных летах и при слабом здоровье, умер в застенках Западной Ограды от сердечного приступа. У Ван Чжи тогда имелись очень веские основания полагать, что если старика так легко сделали козлом отпущения, то скорее всего, никакой вины на нем не было. Но на тот момент он не мог напрямую вмешаться в дела Восточной Ограды, открыто бросив вызов Шан Мину. - Он был вашим отцом… Понятно. Лицо Лу Вэньхуа на какой-то миг меняется, превращаясь в лицо беззащитного мальчишки, которого внезапно настигло нечто страшное и неотвратимое. Но лишь на миг. - Мой отец был честным человеком с мягким характером. Всю свою жизнь он служил стране на скромной должности, не гоняясь за чинами и наградами. Он должен был умереть также как жил – тихо угаснуть от глубокой старости в окружении детей и внуков. А он умер в пыточном застенке в луже собственной мочи. – Лицо молодого человека до неузнаваемости искажает гримаса горя и ненависти, превращая правильные черты в уродливую маску. – Вы убили его. Просто убили, хотя на нем не было никакой вины. И вы убили не только его. После смерти отца, жених моей сестры отказался брать ее в жены, хотя они были помолвлены с самого детства. И она, не вынеся позора и разочарования, наложила на себя руки. А матушка умерла от горя неделю спустя. Вы уничтожили всю мою семью одним махом, просто так, походя. Вы чудовище, недостойное ходить по земле и дышать этим воздухом. Ван Чжи опускает голову. Ему доверили защищать интересы императора и он защищал их как мог, верша правосудие по собственному разумению, руководствуясь исключительно интересами династии Мин и соображениями целесообразности, но никак не эмоциями. Наверное, он и вправду чудовище. Не потому что совершал ошибки, а потому что никогда глубоко не задумывался о том, что наряду с виновными, в жернова вершимого им правосудия попадают и невинные. Он полагал этих людей всего лишь неизбежным сопутствующим ущербом. - Ну так что – вам нечего сказать в свое оправдание, Ваше Превосходительство? Губернаторский титул звучит в устах молодого магистрата как ругательство; Ван Чжи лишь пожимает здоровым плечом. - Полагаю, вы здесь, чтобы убить меня, а не привлечь к суду. Так о каких оправданиях может идти речь? Лу Вэньхуа не успевает ответить – дверь хижины распахивается, и еще один из его наемников вталкивает внутрь Хань Юна. Ван Чжи на миг прикрывает глаза и прерывисто выдыхает – он сильно надеялся, что знахарь в ближайшее время не вернется из соседнего селения, куда его позвали принимать роды. - Ну вот, - молодой магистрат морщится будто от зубной боли. – Это совершенно излишне. Хотя…, - осененный некой идеей, он поворачивается к Ван Чжи. – А что бы сделал на моем месте доблестный командующий Ван? Оставил бы в живых опасного свидетеля? Или убил бы без колебаний? Этот человек помогал вам, фактически, вы обязаны ему жизнью. Предпримете попытку спасти его? Или вам наплевать, и вы будете просто смотреть как его убивают? Ван Чжи молчит несколько секунд, не двигаясь с места. Потом медленно, с трудом поднимается на ноги, цепляясь за стену, делает два шага и, приблизившись, опускается на колени перед своим врагом. Шансы достучаться до того порывистого невинного мальчика из прошлого, увлеченного поэзией, каллиграфией и игрой в вэйци, невелики, но нельзя хотя бы не попробовать. - Вы правы. Я настоящее чудовище. Но, убив этого человека, вы превратитесь в еще худшее чудовище. Каждый день Хань Юн спасает жизни людей, которым больше не на кого рассчитывать. Вы убьете не только его – вы убьете всех, кому он мог бы помочь, но уже не поможет. Так, или иначе, ваша вина в моей гибели станет известна, и вам придется спасаться бегством. Убийство свидетеля мало что изменит в этом раскладе. Лу Вэньхуа замирает подобно статуе, каменеет лицом, стоит так около минуты. Потом его губы, дрогнув, сжимаются, превращаясь в жесткую складку, и он делает знак одному из наемников. Тот толкает старика на колени, поставив лицом к лицу с пленником, оттягивает его голову назад и четким профессиональным движением перерезает ему горло. Ощутив на своем лице теплые брызги, Ван Чжи невольно зажмуривается, но лишь на долю секунды, а после неотрывно глядит в расширившиеся глаза на изрезанном морщинами лице, до тех пор пока в них теплится искорка сознания. Лу Вэньхуа судорожно дергает ворот своего плаща, на его заметно побледневшем лице появляется гримаса, будто его вот-вот стошнит. - Эта смерть тоже на вашей совести. – Отрывисто роняет он. – Но вам повезло - теперь я убью вас быстро. А потом Ван Чжи поднимают на ноги и выталкивают наружу. Мир за пределами хижины, где он пробыл чересчур долго, кажется ему невероятно огромным и светлым, несмотря на лес вокруг и всего лишь крошечный клочок укрытого свинцовыми тучами неба в просвете между кронами деревьев. Снег укрыл землю и все вокруг плотным покрывалом, спрятав слежавшийся мох, птичий помет и уродливые наросты на древесных стволах, сделал пейзаж романтично-красивым. Ван Чжи почти не ощущает холода, с каким-то детским изумлением наблюдая, как его босые ноги оставляют следы на девственно-чистом покрывале; он дышит полной грудью, радуясь, что мучительный назойливый кашель на время отступил и можно сполна насладиться последними минутами своей жизни. Посреди поляны перед хижиной его толкают на колени; за своей спиной он слышит шорох вынимаемого из ножен клинка и почти лишенный эмоций голос своего врага: - Дай мне. Я сам. Судя по реакции молодого магистрата на убийство старика, убивать ему раньше не приходилось. А значит, нанести удар так, чтобы убить сразу, он не сможет, что довольно скверно. Но даже об этом Ван Чжи думает как-то отстраненно. Невольно мелькает в памяти, как он в детстве радовался снегу и ловил снежинки языком, а еще прочие мирные и радостные картины, в которых, пожалуй, чересчур много обитателей дома Суй. Он думает, что это слишком жестоко по отношению к Дин Жуну - заставить хоронить его в очередной раз, и что ему не хотелось бы опечалить Благородную Наложницу Ван, он и так с детства доставлял ей хлопот. Мир застывает словно насекомое в капле древесной смолы; услыхав сзади сдавленный хрип, Ван Чжи оборачивается и видит, как Лу Вэньхуа роняет одолженный у наемника меч и хватается обеими руками за горло, в котором торчит рукоять метательного ножа. Застывший мир приходит в движение – Цзя Куй, Суй Чжоу и Дин Жун, появившиеся из-за деревьев внезапно и бесшумно будто призраки, атакуют пятерых наемников, которые пока еще не понимают, что у них нет ни малейшего шанса уйти живыми. Зорко оглядев поле боя, Ван Чжи замечает на некотором отдалении привязанных лошадей и Тан Фаня, который пытается спешиться со свойственной ему неловкостью, застревает ногой в стремени, смешно подпрыгивает, хватается руками за щиколотку и, наконец, высвобождается. А потом ловит взгляд Ван Чжи и, просияв, бегом устремляется вперед, не обращая внимания на кипящую вокруг схватку. Суй Чжоу, который явно никогда не упускает непутевого сыщика из виду, выталкивает с его пути своего противника, перемещая эпицентр боя чуть правее. Добежав, Тан Фань падает на колени, прерывисто дыша, и осторожно прижимает Ван Чжи к себе, уткнув носом в ткань своего плаща, что пахнет конским потом и какими-то травами. Наощупь он теплый, костлявый, с заполошно колотящимся сердцем. - Боги, как же я рад, что ты жив! Ван Чжи делает нечто, что потом можно будет списать на физическую слабость и лихорадку – кладет здоровую руку промеж острых, выпирающих под одеждой лопаток и бормочет: - Мне ужасно тебя не хватало… Бой заканчивается очень быстро и с предсказуемым результатом – прежде девственно чистый снежный покров на поляне усеян следами ног и забрызган кровью, пять неподвижных тел вытянулись на нем в разных позах; Суй Чжоу и Цзя Куй деловито вытирают свои клинки, а Дин Жун и Тан Фань осторожно поднимают Ван Чжи на ноги, удерживая с обеих сторон. Встретившись глазами со своим бывшим личным помощником, Ван Чжи думает, что он, подобно глупому скопидому, что зарится на чужое богатство, владея величайшим сокровищем, часто с завистью ловил обращенные друг на друга взгляды Тан Фаня и Суй Чжоу, в то время как рядом постоянно находился человек глядевший на него так, словно он был для него целым миром. Его укутывают в плащ и ведут к лошадям; Дин Жун виновато произносит: - Простите, мы спешили и не позаботились о повозке. Я посажу вас на свою лошадь спереди и не дам вам упасть. Ван Чжи отчего-то хочется рассмеяться, но он лишь иронически хмыкает. - Да, не дать мне упасть было бы неплохо. Кажется, наездник из меня нынче никудышний. Он хватается здоровой рукой за луку седла, просовывает ногу в стремя и, на мгновение ощутив на своей талии руки Дин Жуна, внезапно оказывается в седле. Тот садится сзади, и когда Ван Чжи прижимается спиной к его груди, на него только в этот момент накатывает невероятной силы облегчение, только теперь он осознает, что ему суждено умереть не сегодня. Облака рассеялись, и на стремительно потемневшем небе одна за другой зажигаются звезды. Лошади идут шагом, но даже при таком щадящем аллюре, каждое движение конского крупа отдается болью в раненом плече, а сознание потихоньку заполняется горячечным туманом. Он обессиленно запрокидывает голову на плечо своего спутника и глядит на раскинувшееся куполом звездное небо – там наверняка пусто, холодно и совсем не страшно и не больно, но тревожный шепот над ухом не дает ему окончательно уплыть в эту холодную пустоту: - Потерпите, уже совсем скоро. Командующий, вам не стоит засыпать..., - ладонь на его лбу ощущается ледяной, будто рука мертвеца, - Ван Чжи! Останься со мной...!

***

Это пробуждение совершенно не похоже на предыдущие - он выныривает из мягкого обволакивающего сумрака легко, совершенно без усилий. Первым возвращается слух - откуда-то сбоку слышится шорох и похрустывание, но оно даже отдаленно не напоминает шелест коготков Тьмы и голоса Ее детей, в нем нечто совершенно иное - уютное, домашнее. Ван Чжи поворачивает голову, моргает, пытаясь сфокусироваться. Дун-эр пристроилась у его кровати, по своему обыкновению, с книгой в одной руке и сладкой кунжутной палочкой в другой. Ему приходится слегка напрячь зрение, чтобы разглядеть что именно она читает - "Канон внутреннего", один из известных трактатов по медицине. А выражение лица такое, будто дорвалась до очередного любовного романа Тан Фаня, и теперь смакует особо пикантную сцену. Девочка сильно изменилась с тех пор как он видел ее в последний раз - черты лица частично утратили детскую округлость, линия шеи удлинилась, сделавшись изящнее, на прежде плоской груди явственно проступили небольшие выпуклости. - Ты так выросла..., - произносит он удивленно, и собственный голос нынче хоть и сипловатый, но звучит уже почти как прежде. - Ой...! - От неожиданности она роняет книгу на пол, но не кунжутную палочку - ее она тут же машинально сует обратно в коробку. - Сейчас! Метнувшись в сторону, Дун-эр приносит чашку с чем-то горячим и пахнущим лечебными травами. Запах похож на тот отвар от кашля, что готовил старый знахарь, он пробуждает чересчур болезненные воспоминания, и Ван Чжи морщится и отворачивается, но девочка, умело приподняв его голову, вливает в него лекарство почти насильно. - Вот! - Произносит она удовлетворенно. - Дин-дагэ сказал дать вам это сразу как проснетесь, и я справилась. - Она торжествующе улыбается. - Я с самого начала знала, что вы живы. А все сомневались. - Дай угадаю. - Ван Чжи чуть приподнимает уголки губ. - Вонтоны готовила? - Братец Суй готовил. Странно..., - она совсем по-детски теребит нижнюю губу, - Я в точности запоминаю то, что он делает, но у него все равно получается вкуснее. Не понимаю... - Знаешь, в приготовлении еды важно не только запомнить все действия. Есть еще и вдохновение. - Хм... Я подумаю над этим. Ван Чжи не сомневается, что она подумает и, вероятно, попытается разложить вдохновение на составляющие и тщательно изучить. Родись она мужчиной, каких высот она могла бы достигнуть. Боги, даже подумать страшно. - Дин Жун..., - произносит он, кашлянув. - Где он? Он в порядке? - Братец Суй выгнал его отдыхать. Дин-дагэ не отходил от вас четверо суток, совсем с ног сбился. Братец Суй сказал ему, что если он заболеет от усталости, то вас придется отдать на попечение одного из городских лекарей. Только тогда Дин-дагэ согласился поспать. Разбудить его? - Ни в коем случае. Пусть отдыхает. Ты ведь справишься без него? - Еще бы. Я в последнее время часто помогала доктору Пею, пациентов у него прибавилось, а сестрица Юй ждет ребенка и ей нельзя напрягаться, так что... А Дин-дагэ очень умный, он знает столько разных вещей. И про болезни все знает, прямо как доктор Пей. Ой! - Она всплескивает руками. - Совсем забыла! Дун-эр вновь исчезает из поля зрения и появляется спустя пару минут с еще одной чашкой чего-то дымящегося, но пахнущего куда более аппетитно. Умело подсовывает пациенту под спину пару подушек, переведя его в полусидячее положение, сует ему под нос ложку с бульоном. Ван Чжи думает, что это уже чересчур и пытается перехватить инициативу, но попытка жестко пресекается. Первую ложку бульона он проглатывает почти машинально, а потом его вкусовые рецепторы оживают, и за следующей порцией он тянется сам. Спустя довольно короткое время, вожделенную миску у него отбирают и укладывают в прежнее положение. - После болезни сразу много нельзя, это вредно, - Авторитетно заявляет девочка. - Позже еще принесу. Он с изумлением отмечает, насколько сильные и уверенные у нее руки, и ростом она повыше, теперь, когда она стоит это заметно. - Ты совсем взрослая. Впору называть тебя "барышня Дун". Зарумянившись, она опускает глаза совершенно по-женски. - Сяо Лю меня так называет. Ван Чжи приподнимает бровь. - Это еще кто такой? - Он ученик аптекаря. Когда я прихожу за лекарствами для доктора Пэя, мне часто приходится ждать. И тогда мы с ним немножко болтаем, и он угощает меня сладостями. - Ого. Тан Фаню и Суй Чжоу стоит получше за тобой присматривать. - Ну уж, нет! - Еще гуще покраснев, Дун-эр топает ногой. - Им точно не следует об этом знать! - Хм. Мое молчание дорого стоит. - Вы... просто невыносимый! Лучше уж вам поспать. Ему и вправду лучше поспать - усталость накатывает волной, веки тяжелеют. При его следующем пробуждении рядом обнаруживается Дин Жун, что держит двумя пальцами его запястье, считая пульс. Ван Чжи немного непривычно видеть своего бывшего помощника в домашней одежде с непокрытой головой; лицо у него осунувшееся, сосредоточенное, с темными кругами под глазами. - Ну вот, - удовлетворенно произносит тот, - Теперь я точно могу сказать, что вы скоро поправитесь. Ван Чжи не дает ему отстраниться - удерживает его ладонь, подносит к лицу, пристально рассматривает. Пальцы у Дин Жуна длинные и тонкие, на подушечке среднего пальца белесое пятно, похожее на ожог от какого-то химиката, а на ладони шероховатые бугорки мозолей. Он касается губами каждого бугорка, переходит на тыльную сторону, и Дин Жун забывает как дышать. - Что вы... Зачем? - Кажется, мне есть за что просить прощение. Я снова заставил тебя пройти через это. Дин Жун улыбается одними глазами. - На сей раз, вы ни в чем не виноваты. А вот я виноват - я должен был следить за Шан Мином, согласно вашему плану, но я не справился с этой задачей и заслуживаю наказания. - Ничего. - Ван Чжи расслабленно выдыхает, укладываясь поудобнее. - Пока мы живы, можно придумать новый план. Главное быть живым.