Всего лишь человек

Пятью днями ранее. Если и есть что-то в этом мире, что Цзя Куй ненавидит больше всего, так это ощущать собственную беспомощность. Долгие годы жестких тренировок и огромный боевой опыт совершенно бесполезны в ситуации, когда нет ни верха, ни низа, ни единой точки опоры, лишь жадная стихия, стремящаяся поглотить человека словно ничтожную букашку, предварительно вдоволь позабавившись. Сейчас его швыряет из стороны в сторону, вертит и норовит утянуть куда-то вниз и влево, а он способен лишь инстинктивно загребать правой рукой, сопротивляясь этой неумолимой силе и намертво вцепившись левой в жесткий ворот халата Ван Чжи. Инстинкт самосохранения вопит в полный голос, требуя разжать пальцы, но доминирующим над животными инстинктами рассудком Цзя Куй осознает, что сделав это, он уже никогда не отыщет своего подопечного в этом буйстве стихии. Чем отпустить, лучше уйти на дно вместе с ним, сохранив честь и достоинство. Очередной судорожный гребок, и пальцы его правой руки внезапно натыкаются на что-то твердое. Он тут же использует этот предмет как точку опоры, и спустя пару мучительных секунд заходится надрывным кашлем, навалившись грудью на толстую древесную ветвь, совершенно случайно, а может по воле Богов, проплывавшую мимо. Цзя Куй удерживает голову Ван Чжи над водой, но тот не кашляет и вообще не подает никаких признаков жизни, а торчащее из его тела древко стрелы не добавляет телохранителю оптимизма. Ему совершенно точно нельзя помочь, цепляясь за хлипкое бревно посередине реки, и Цзя Куй начинает усиленно работать ногами, потихоньку подталкивая бревно к правому берегу, который продолжает оставаться таким же пологим, как и в том месте, где они оба оказались в воде. А спустя пару минут он обессиленно валится навзничь, оказавшись на мелководье, хрипло и прерывисто дыша подтягивает к себе безжизненное тело человека, которого он поклялся защищать любой ценой. Закаленному воину негоже предаваться отчаянию, так что, оказавшись, наконец, на твердой земле, Цзя Куй внимательно осматривает своего подопечного. Едва глянув на расположение стрелы, торчащей из левого плеча под ключицей, тут же отмечает, что рана не смертельная, вот попадание на пол-ладони правее было бы фатальным… Но если раненый захлебнулся, это уже не имеет никакого значения. Выросший вблизи реки Цзя Куй вдруг вспоминает как в детстве едва не утонул его младший братишка – один из рыбаков вытащил малыша на берег и вернул его к жизни. Сейчас он пытается в точности повторить действия спасителя – ритмичными движениями массирует утопленнику грудную клетку, потом зажимает нос и вдыхает воздух в его рот, и так несколько раз, почти не надеясь на какой-либо результат. По прошествии некоторого времени, обессилев и совершенно потеряв надежду, замирает над телом командующего, только теперь ощущая боль в ушибленных ребрах, содранных костяшках пальцев и шум в совершенно опустевшей, лишенной мыслей голове. Какой-то сиплый шипящий звук выводит его из ступора; Ван Чжи внезапно с бульканьем выдавливает из легких воздух пополам с водой, а потом, инстинктивно перевернувшись на живот, судорожно выкашливает все что осталось. Цзя Куй аккуратно поддерживает его за плечи, стараясь не задеть древко стрелы, потом сажает, прислонив спиной к стволу склонившегося над водой полусгнившего дерева. Вернувшийся с того света утопленник сидит, запрокинув голову, шумно дышит, вперив невидящий взгляд в одну точку, а Цзя Куй торопливо проверяет свой арсенал, настороженно оглядываясь по сторонам. Перевязь с мечом лопнула и оружие сгинуло в реке, жаль – это был его любимый клинок. Но оба кинжала на месте. По-хорошему, надо хватать своего подопечного в охапку и поскорее убираться отсюда, убийцы наверняка еще рыщут вокруг. - Цзя Куй…, - сиплый прерывистый голос Ван Чжи, тем не менее, звучит твердо и ясно, - Доложи обстановку. - Стреляли с противоположного берега, я не успел разглядеть убийцу. Подозреваю, он был не один. Нас отнесло течением вниз по реке, сложно понять насколько далеко, но не думаю, что мы в безопасности. Я не сумел предотвратить покушение на вас, командующий, за это мне нет прощения. Но я сделаю все, чтобы доставить вас в безопасное место. - Это абсолютно точно не твоя вина. Я совершил непростительную ошибку и теперь столкнулся с ее последствиями. Вопрос лишь в том, придется ли мне заплатить за нее жизнью. – Его бледное до синевы лицо напряжено от боли, а пальцы, коснувшиеся торчащей из плеча стрелы явственно дрожат, но голос не теряет твердости. – Можешь вытащить эту штуку? Мотнув головой, Цзя Куй решительно перехватывает его руку. - Нельзя этого делать ни в коем случае. Если задет крупный сосуд, вы рискуете очень быстро истечь кровью. Но нужно обломить древко. Потерпите пожалуйста. Резким движением он ломает пополам стрелу с рыжеватым оперением; Ван Чжи закусывает губу и запрокидывает голову, но не издает ни звука, а темное пятно крови на его одежде становится заметно шире. - Ну вот. Теперь нужно убираться отсюда. – Цзя Куй втягивает ноздрями насыщенный влагой воздух. – Чую запах дыма с севера, наверняка там какое-то поселение где можно получить помощь. Я понесу вас. - Нет. – Тон Ван Чжи все также тверд и непреклонен. - Если враги еще рыщут вокруг, то ты должен быть готов к бою. Я сам дойду. Но сперва помоги мне снять халат и кинь его в воду. Возможно это убедит их что я утонул и даст нам дополнительный шанс. Цзя Куй помогает своему подопечному избавиться от верхнего одеяния из тяжелого шелка, левый рукав приходится разрезать кинжалом, чтобы не потревожить рану, и швыряет его в реку с тем расчетом, чтобы этот приметный предмет туалета прибило к берегу чуть ниже по течению. Оставшись в штанах и рубахе, утративших свою изначальную белизну, с мокрыми растрепавшимися волосами, бывший грозный начальник Западной Ограды теряет последнюю толику внешнего лоска, становясь похожим на какого-то бродяжку. Его телохранителю, впрочем, не привыкать к подобным метаморфозам, он тревожно наблюдает как Ван Чжи с перекошенным лицом и закушенной губой медленно поднимается на ноги, цепляясь здоровой рукой за шершавый древесный ствол и делает первый шаг. Когда два года назад он поступил на службу к командующему Западной Ограды, рассудив, что служить жалкому евнуху все же лучше, чем гнить в тюрьме, многое изменилось. Прежде всего, его обычное для военных презрение к евнухам, постепенно сменилось глубоким уважением и симпатией к отдельно взятому представителю этой касты, чувствами, которых он совершенно точно от себя не ожидал. Как телохранителю скучать ему не приходилось – убить его нового хозяина пытались довольно часто. Но при этом, Ван Чжи существенно облегчал ему задачу по своей защите благодаря острому чутью на потенциальную угрозу, не уступающему инстинктам опытного воина, а также абсолютной собранности и хладнокровию в минуты опасности. А еще ни одно из поручений, которые давал ему командующий Ван, помимо обязанностей телохранителя, не только не роняли воинской чести Цзя Куя, но напротив, как он неоднократно убеждался, всегда и во всем служили благу страны и защите династии Мин. А слухи о жестокости и пренебрежению к жизням подчиненных, каковые приписывали Ван Чжи, на поверку оказались сильно преувеличенными – тот в итоге дал возможность своему телохранителю перевезти семью поближе к столице, чтобы видеть как растет его сын. И вот теперь Цзя Куй с каким-то странным болезненным чувством внутри наблюдает, как изнеженный дворцовый евнух демонстрирует стойкость и силу воли, сделавшие бы честь закаленному в боях ветерану. Путь до источника запаха дыма оказывается длиннее, чем можно было ожидать; они петляют между деревьев, периодически останавливаясь, чтобы дать раненому передышку. Проходит около часа, а искомого селения по-прежнему не видать; Цзя Куй ощущает нешуточную усталость, кроме того он продрог до костей и боится даже предположить какой ценой дался этот путь его подопечному. Он помогает Ван Чжи опуститься на землю у одного из деревьев, тихо, успокаивающе произносит: - Передохните пару минут, мы почти на месте. Думает про себя – хорошо бы его слова оказались правдой. Машинально делает пару шагов в сторону, по-прежнему настороженно прислушиваясь и зорко скользя взглядом по зарослям кустарника, окаймляющим маленькую поляну, и внезапно взгляд его натыкается на крошечную, построенную из бамбука, хижину, так плотно оплетенную зелеными побегами, что она кажется неотъемлемой частью лесного пейзажа. Обнаружившийся внутри дряхлый старик, помешивающий какое-то пахнущее травами варево в котелке, что висит над очагом, оборачивается на звук открывшейся двери и глядит на вломившегося в его дом дюжего молодца, самого что ни на есть разбойничьего вида, безо всякого страха или удивления. Его лицо настолько изборождено морщинами, что черты едва угадываются, а глаза похожи на щелочки в провалах глазниц. - Добро пожаловать в мой дом, путник, - произносит старик дребезжащим голосом. – Вне зависимости от того, что ты здесь ищешь. Окинув беглым взглядом обстановку и не найдя ни малейших признаков потенциальной угрозы, Цзя Куй облегченно выдыхает. - Мне нужна помощь. Мой… друг ранен. Спустя чуть более получаса Ван Чжи лежит в углу хижины на сваленных в кучу звериных шкурах и отстраненно наблюдает как его телохранитель тщательно накаливает на огне нож. Цзя Куй отмечает, что отвар из трав, приготовленный старым Хань Юном, по счастью, оказавшимся кем-то вроде деревенского знахаря, действует – взгляд его подопечного сделался мутным и рассеянным, но отвар все же куда слабее настойки опия. При таком раскладе вытаскивать стрелу опаснее, но медлить нельзя, иначе может начаться заражение. Вся операция занимает чуть более минуты – Цзя Куй резко выдергивает стрелу, мысленно поблагодарив Богов за то, что наконечник оказался гладким, а не зазубренным, а старик мгновенно сыпет в рану кровоостанавливающий порошок и прижигает раскаленным железом. Пациент, обмякший, с запрокинутой головой, не подает признаков жизни; Цзя Куй осторожно вынимает у него изо рта кусочек дерева с отчетливыми следами зубов и обтирает смоченной в холодной воде ветошью мокрое от слез лицо с обиженно оттопыренной нижней губой, которое сейчас кажется совсем детским. Несмотря на все принятые меры, наложенная на рану повязка тут же пропитывается кровью, но с этим уже ничего не поделаешь. Сняв с подопечного мокрую одежду, Цзя Куй укутывает его в одну из шкур, раздевается сам, с благодарностью приняв от старика ветхие, но по крайней мере сухие штаны и рубаху, и кое-как пристраивает их вещи сушиться над очагом. Садится подле раненого, прислонившись к стене хижины и пристроив рядом оба кинжала, расслабленно выдыхает. Сейчас настал тот момент, когда остается лишь ждать. Он сделал все что было в его силах, дальнейшее не в его власти. Даже если рана не смертельна, лихорадка способна свести в могилу любого здорового телом и духом закаленного воина, можно лишь уповать на милость Богов. Ван Чжи учащенно дышит, беспокойно мечется в забытье, глазные яблоки активно двигаются под опущенными веками, как бывает во время тревожного сна. Эпизод из прошлого невольно всплывает в памяти Цзя Куя – вот также метался на подстилке из соломы его бывший сослуживец, совсем молодой, почти мальчишка, только вступивший в армию. Сам Цзя Куй был тогда немногим старше, но куда опытнее, они подружились, и он охотно наставлял новичка. В первом же бою ойратская стрела угодила парню в живот; умирал он долго, почти трое суток. Цзя Куй сидел рядом все это время, то меняя компрессы на лбу умирающего, то поднося к пересохшим губам чашку с водой. На предложения сослуживцев прекратить страдания бедолаги отвечал таким мрачным взглядом, что от него шарахались. Телохранитель зябко поводит плечами, отгоняя непрошенные воспоминания, поплотнее укутывает подопечного в шкуру. Услышав невнятное бормотание, склоняется ниже, прислушиваясь. Разлепив пересохшие губы, Ван Чжи скорее выдыхает, чем произносит одно-единственное слово, кажется имя: - Лу Вэньхуа…