Двадцать первая глава
Пребывание в мотеле скучным и удручающим Лоре более не казалось. Теперь, хоть она и была больна, и болезнь всячески проявлялась в ней, она не чувствовала себя взаперти. Одиночество более не душило её, свет она отыскивала даже там, где его, казалось, никогда и не было. И жизнь вроде бы даже начинала приобретать свои былые краски. Вдали от работы, тревог и печалей, с письмами доброго друга в руках, женщина всё больше расцветала. В жизни юных девушек наступает пора, когда они, насытившись соками детского беззаботного времени и новыми впечатлениями юношества, открываются совершенно иными, зрелыми красивыми созданиями, готовыми к главному чувству человеческого существования – к любви. Это мгновение должно было случиться однажды и с мисс Валентайн, но её чудесный расцвет был омрачён семейным горем – утратой родителей, а её невинное существо оказалось в руках человека, чувства к которому были лишь игрой необузданного тогда ещё желания и бесстыдного подросткового любопытства. Она так никогда и не испытала ощущение внутреннего оживления, взросления и счастья в теле уже настоящей женщины. Жизнь стала заключается в том, что было до смерти любимых родителей и что стало после. А никакого «после» в представлении Лоры не существовало, как не существовало счастья, довольства, спокойствия и любви. И всё же сейчас, когда она начала хорошо питаться, когда, вычёсывая тёмные волны густых волос, она напевала мелодию из своих снов и различала что-то замечательное в чертах своего лица, когда тело не ныло от усталости, а комнату заполнял тёплый свет лампочек и насыщенный запах цветов, она почувствовала эфемерное присутствие влюблённости. Влюблённости, само собой, в жизнь, в её мерное течение, в те сюрпризы, что она преподносит, в её красоту, хрупкую, но бессмертную, в каждый вдох и каждое движение воздуха. Приятно было сознавать в себе чувство, давно утерянное, приятно было найти гармонию с самой собой после стольких лет ненависти и тягости вины. Она не знала наверняка, что послужило такому преображению: нервное возбуждение ли, отдых, выздоровление бабушки, появление ли Коннора в её унылой хмурой жизни – кто знает? Но она никогда не решалась умалять роль андроида во всём этом. Какое бы влияние он на неё не имел, он стал толчком, первым и самым важным. Что же касается их самих... Тут всё просто. Лора с большим нетерпением ждала каждое новое письмо и читала его голодными внимательными глазами, что будто ласкали каждую строгую завитушку в почерке восьмисотого, задерживаясь на каком-нибудь примечательном выражении. И сегодняшний день был не исключением – Уитни вернулась из магазина и заодно забрала письмо Коннора с ресепшн. Валентайн взяла в руки конверт и не решилась открывать его сразу. От этих белоснежных конвертов всегда исходил приятный аромат свежести стирального порошка, будто конверт этот состоял из белья, вывешенного на мороз сушиться. Андроид носил конверты во внутреннем кармане пиджака, а пиджаки восьмисотого, как успела уже понять молодая женщина, безустанно подвергались стирке – восьмисотый не терпел даже пыли, что уж было говорить про грязь или, не дай Бог, кровь? Распечатала конверт – приятный шелест бумаги, бережно сложенное письмо, его аккуратный почерк на бумаге, это забавное обращение на «вы», хотя они знали друг друга уже больше месяца... Лора мягко улыбнулась – глаза блестели, щёки румянились. «Меня снова привлекли философские рассуждения. На этот раз я взялся за Шопенгауэра, мне его посоветовал очень доброжелательный человек из книжного магазина, куда я часто заглядываю за новыми книгами. Меня заинтересовало явление «нужды» и «скуки». Шопенгауэр пишет, что нужда и лишения ведут к страданию, обеспеченность же и изобилие – к скуке. Какое точное замечание. Однако, меня всегда удивляло, что обеспеченные люди отдаются скуке, затем впадают в странную меланхолию, прибегают к запрещённым веществам и заканчивают жизнь самоубийством. Как это выходит? Неужели блага, к которым стремится большая часть человечества, приводят к несчастью и добровольной смерти? Разве это не значит, что блага эти ошибочны и бесполезны? С другой стороны, обеспеченность порождает свободу всем человеческим желаниям, и наверное, всё дело в умеренности и довольстве имеющимся богатством. Возможно, алчность отнимает у человека способность испытывать искреннее счастье, потому что не даёт наслаждаться всем тем, что человек уже имеет. Значит, и в этом должна быть определённая граница. И я нахожу всё больше подобных границ для человеческой жизни, и они уже не кажутся мне такими губительными для личности и индивидуальности. Может, я заражаюсь духом консерватизма? Что касается нужды, то здесь дело обстоит сложнее. Как стало понятно из моих слов выше, у богатства должна быть определённая мера, иначе человек потеряет вкус к жизни. Что, если нужда заставляет человека двигаться, а движение обеспечивает то самое желание жить? Видимо, чтобы человек был счастлив, он всегда должен пребывать в состоянии малой нужды, чтобы всегда стремиться к чему-то, и во время стремления – жить. Я замечал раньше, что люди испытывают большее удовольствие, пока мечтают о каком-то предмете. Как только они его получают, их радость сводится к недолгому блаженству, а затем равнодушию к тому предмету, о котором они так долго мечтали. Не значит ли это, что нужно мечтать о чём-то недосягаемом? Я доволен тем, что моё существо не испытывает подобных трудностей. Это к вашему вопросу о желании быть человеком», — дочитала Лора и снова улыбнулась необычайному простодушию этого существа. Он и правда напоминал наивного ребёнка, что только начинал познавать мир, и тем не менее, она знала, что за этим познающим ребёнком скрывается чудная ясность ума и большой потенциал. Наверное, его простоту и любознательность нельзя было не полюбить? И она полюбила. Очень интересным ей казалось изучение «его» мира, особенного мира машины. Он приоткрывал ей завесу тайны, указывал путь между двумя мирами – её миром чувств и его миром чисел. Жизнь женщины стала заключаться в блаженном ожидании нового письма, и, когда она получала это письмо, она по-настоящему оживала, мысль её светлела, словно она вновь гуляла с восьмисотым по парку, беседуя с ним обо всём, что их обоих теперь волновало.* * *
Клариссе Файнс всё же удалось заманить брезгливого к театру девятисотого на комическую пьесу «Всё из-за Агаты», некогда популярную в Штатах, а ныне редко разыгрываемую в маленьких театрах на окраине города. Было тепло, и Кларисса надела серебристое платье, которое одолжила у подруги, потому что у неё самой не было одежды, подходящей для театра, и которое очень шло её фигуре. Ричард избавился на время от диода и поверх чёрной рубашки накинул тёмно-серый жилет, что подчёркивал его стройность. Театр из себя представлял довольно простенькое помещение с малым количеством рядов, без всяких вычурных элементов, без красивых люстр и бра, без дорогих лож и амфитеатра. Это был самый обычный зал с самыми обычными креслами, и с небольшой деревянной сценой, по обеим сторонам которой свисали классические красные шторы. Актёры играли хорошо, с чувством, с увлечением, в какие-то моменты Ричард даже начинал им верить; сценки были действительно забавными – Кларисса смеялась своим тихим сиповатым смехом, а на глазах у неё выступали незаметные слёзы. «Тоскует» – подумал андроид и продолжил смотреть пьесу. Во время антракта они вышли к буфету, девятисотый заказал девушке чашечку кофе, они стали у маленького круглого столика на высокой глянцевой ножке. Файнс говорила андроиду о каком-то престарелом театрале, вроде бы о её бывшем преподавателе, но имени он запомнить не пытался, ему это мало было интересно. Но затем тема её монолога перешла к живописи, и девушка стала восторгаться художниками прошлого, не забывая и о талантливых иллюстраторах нынешнего века. Тут-то Ричард и превратился целиком в слух. — Вот, знаешь, Айвазовский... Прекрасно писал море, я всегда восхищалась. Это так удивительно, словно он способен остановить бушующие волны, замедлить время, заставить окаменеть густые тёмные тучи во время шторма, чтобы всё это перенести на холст. Чудно! — заметила она и провела механическим белоснежным пальчиком по ободку чашки. — А тебе нравится живопись? Андроид неловко улыбнулся – рисунок раньше был неотъемлемой его частью, рисунок был его чувствами, его мыслями, мечтами, всем. Теперь он боялся вспоминать о тех временах, но Кларисса... её взгляд, её голос, они вытягивали из девятисотого правду, словно имели магнитные свойства. — Я увлекался этим раньше, — тихо признался он и осмотрелся, будто кто-то мог услышать и высмеять его любовь к рисунку. — Изображал разные сюжеты... Я очень люблю океан и море, хотя и не видел их вживую. Девушка впервые услышала от него «люблю»; она знала, что не всё ещё потеряно, что в нём есть тонкая нить чувственности, быть может, даже какой-то романтики. — Хотела бы я посмотреть на это. Наверное, очень занимательно, — сказала она, подняв глаза к андроиду. — Ты нарисуешь мне что-нибудь? Ричард замешкался и буркнул, не подумав: — Почему бы и нет, — и тут же пожалел о сказанном – ему почему-то стало стыдно, но он чувства скрыл и тяжело вздохнул. — Но вообще-то я забросил это... — Почему же? — Это было связано с одной девушкой... — девятисотый зажмурился, внутри разразилась самая настоящая буря чувств – впервые он заговорил с Клариссой о Рейчел так открыто. — У меня вся жизнь с ней была связана, а потом... В общем, у нас было не самое приятное расставание, кроме того, оно было внезапным, во всяком случае, для меня, — Ричард постарался принять важный и в то же время равнодушный вид, но Файнс опустила глаза к полу и заметила, как нервно он постукивает носком туфлей о лакированный пол. — Нужно было порвать с этим прошлым, так как... Я хочу забыть, да, забыть и... — он начинал путаться в словах, и без того бледная кожа окрасилась в бледно-голубой на щеках. — Не стоит из-за прерванной любви забывать о своём любимом деле и о себе настоящем. В прошлом остаются отношения, а не ты. Себя оставь, в тебе целое множество замечательных качеств, только ты отчего-то их совсем не замечаешь, — Кларисса прислушалась к звонку – это был первый. Андроид смотрел на неё своими изумлёнными и тронутыми до глубины несуществующей души глазами и молчал. — В прошлом ты, наверное, был очень ранимым? — девушка улыбнулась. — Я всегда считала это качество очень важным. Ранимые чувствуют гораздо больше, хотя и живётся им порой труднее, много печали от стольких волнений. Я надеюсь, что ещё наступит время, когда живопись будет для тебя счастливым воспоминанием, потому что искусство – это прекрасно, ты знаешь? Оно тоже открывает много тайного. Прозвенел второй звонок, и девятисотый вышел из своего замешательства. — Но я должен был забыть о себе старом. Именно тот «я» был раздавлен событиями... Как можно вернуться к тому, что было, если именно оно сделало меня несчастным? — Понять, что дело было в обстоятельствах, а не в тебе? — Кларисса улыбнулась и помяла в руках маленькую сумочку, которую она одолжила у тёти Тусси. — Всё это только воля случая, Ричард, а не твои чувства и живопись. Пойдём смотреть пьесу? Ричард только кивнул, они вновь заняли свои места. С этого самого мгновения андроид заразился желанием творить и писать. Писать так, как он никогда не писал – в красках, с чувством, с нежностью, которую так давно не испытывал, с трепетом художника. Представление было окончено, актёры поклонились, кто-то пронёс через весь зал несколько букетов цветов и подарил выступающим актрисам, прозвучали аплодисменты, люди стали подниматься со своих мест, холл наполнился стуком каблуков – мужских и женских, стоял небольшой шум. Ричард ловко провёл Файнс через толпу и вывел на улицу. Очень хотелось занять чем-то руки, теперь андроид понимал большую любовь Рида к курению. — Как тебе? Понравилось? — спросила девушка, и у них завязалась беседа, пока они шли до машины. — Что-то в этом всё-таки есть, — наконец заключил девятисотый, когда они сели в салон. — Рада, что тебе не было скучно, кстати, — её глаза изменились в лукавом прищуре, — я записалась на пробы, будут в конце недели, придёшь? — Конечно, — Ричард был доволен тем, что у неё получилось и что он сможет увидеть её на сцене. Машина его как обычно аккуратно заняла место на парковке перед домом Файнс. Опять небольшое замешательство, молчание, не хочется расставаться, но того требуют обстоятельства – у андроида смена, у девушки тоже. Кларисса улыбнулась своей странной улыбкой – уголки рта врезались в выпирающие щёчки. — До свидания, Ричард, — сказала она и наклонилась, чтобы губами коснуться его щеки на прощание. Ричард, на удивление, сделал тоже, губы его чуть притронулись к женской щеке и тут же отстранились. Лицо девушки вспыхнуло – он вызывал в ней много сильных чувств, глаза засияли блеском. Так забавно было видеть, как она, скромное и добродушное создание, от прикосновения к нему загорается страстью. — До свидания, Кларисса, — андроид подумал вдруг, что им непременно надо съездить к большой воде, потому что чувства от впервые увиденной необузданной стихии он желает разделить именно с этой девушкой. Он был удивлён, но в его голове спокойно укладывалась мысль, что в поездку эту даже можно будет взять племянников Файнс. Они расстались, Ричард поехал домой, а Кларисса, проводив его взглядом, поднялась в свою тесную квартирку и предалась мечтаниям о том, кто был недосягаем, как бы сильно она не любила. И впервые она допустила мысль о любви с тем, кто, казалось, любить не мог.* * *
На четвёртый день болезни к Валентайн приходил доктор, чтобы обследовать её и сделать заключение о состоянии организма. Новости были отличные: она шла на поправку с большим успехом. Да и сама Лора ощущала резкое поднятие духа и прилив сил в себе и, признавшись в этом доктору, она получила справку – через два денька можно было выходить на работу. Первая же мысль о работе была самым тесным образом связана с Коннором – наконец она его увидит, поговорит с ним. Тем же утром Уитни принесла письмо, и впервые за долгие годы Лора поблагодарила её от чистого сердца за заботу и даже обняла. Девушка чуть не расплакалась от такой неожиданности и постаралась как можно скорее оставить счастливую Валентайн наедине с письмом. Письмо было привычного содержания: «По вашему совету я прочёл «Морского волка», что же... Жутко осознавать, что сравнение людей и медуз, которое себе позволил Волк Ларсен, оказалось чрезвычайно метким, если рассматривать этих двух существ с точки зрения смысла их движения. Двигаться, чтобы есть и есть, чтобы совершать движения. А потом остановка. Но для чего? Не для чего двигались люди или медузы сами по себе, а зачем они вообще двигались? Для какой цели? Неужели всё вращается вокруг одних только потребностей и их удовлетворения? Неужели жизнь, что всегда казалась мне безмерно сложной и непостижимой, в действительности всё это время блуждала вокруг простейшей формулы? Но ведь есть же что-то ещё, что-то помимо движения и еды. Есть стремления, стремления к гораздо более высшим целям – к совершенствованию. Впрочем... зачем? Чтобы больше есть и больше двигаться? «Есть душа, есть мечты», – сказал я себе поначалу, но и тут мой довод вдребезги разбился об очередное высказывание Волка Ларсена. «Мечтают о жратве». Я, конечно, понимаю, что под «жратвой» подразумевается не только пища, но и всяческие блага, но легче от этого не становится. Мечтает ли кто-то из людей о помощи близкому? О самой искренней помощи, за которой не последовало бы ни наград, ни почестей, ни одобрения? Нет. Мечтает ли кто-то из людей посвятить всего себя жизни других? Нет. Мечтает ли кто-то творить и создавать не только исходя из собственных желаний и собственного стремления, но и из побуждения подарить человечеству прекрасное? Нет. Выходит, всё и всегда вращается вокруг своего «Я». Выходит... У людей всё строится на эгоизме? Вы вновь и вновь возвращаетесь к своей персоне, как электроны, крутящиеся вокруг ядра атома. Ваше ядро – вы сами. Каким-то безысходным мне кажется факт, что все люди движутся по заранее начертанной орбите и что все вы не способны от этой орбиты отойти. Мне хочется верить в то, что существуют люди, способные бороться со своей природой, люди гораздо более сильные, чем эта невидимая сила, которая удерживает вас в неосязаемых рамках. Да, вы не ошиблись. «Хочется верить». Почему хочется? Потому что это совершенно безнадёжное желание? Потому что всё, что остаётся людям, когда они теряют надежду, это верить, верить в то, что произойдёт чудо. И я угодил в этот бессмысленный круговорот... Ведь чудо произойти не может, ибо чудес не бывает, а если их не бывает, то и вся вера бессмысленна. А если весь смысл жизни в движении и в жратве, то и жизнь в равной степени с верой не имеет никакого значения. Тогда жизнь и вера происходят из одного общего, из полной безнадёжности и однообразности движения тел. Это только мысли, которые во мне возникли при чтении, я совсем не хочу показаться вам отчаявшимся и унылым. Я знаю, что существуют сильные люди, в чём-то схожие с андроидами: они умеют ставить других выше себя и жертвовать собой ради других. Такие люди меня восхищают, и никакой человек не разуверит меня в этом убеждении. И я искренне верю в то, что у человека есть душа, верю в то, что сама по себе душа ценнее жизни. Расценивайте это положение, как вам угодно, я не хочу больше таить от вас подобные убеждения, даже если они ставят под сомнение мою приверженность материализму. P.S. Надеюсь, что с моей стороны не будет нелепостью преподнести вам скромный подарок по выздоровлению; он вас непременно порадует! И я также надеюсь, что ваше самочувствие улучшилось и головные боли больше не мучают вас, ибо когда я думал об этом, мне становилось не по себе. С уважением и надеждой в скором времени увидеть вас, Коннор». Лора ещё раз перечитала постскриптум и тепло улыбнулась (если бы Коннор мог видеть эту улыбку, его сердце непременно бы заполнилось нежностью) – он думал о ней и о её здоровье всё это время. Значит, он не просто развлекал себя этой односторонней перепиской, он делал это и для неё, может быть, даже ради неё. Это было трогательно, а в богатом воображении молодой женщины обрисовалось самым романтичным образом, хотя она никогда не думала о восьмисотом, как о мужчине. В этом, наверное, и заключалась его ценность – что бы он не делал, она никогда не расценивала это как знак внимания. Ведь он был машиной, занимающейся исследованием её мира, и тревоги рядом с ним не возникало, ибо Лора могла быть с ним совершенно откровенна. Она могла говорить о чувствах и о своих страхах, о слабости и одиночестве, не беспокоясь о том, что он воспользуется всем этим в своих целях. Он был безукоризненным другом, самым преданным и внимательным из тех, кого она когда-либо знала.* * *
В конце рабочего дня девятисотый попросил напарника спуститься в кабинет. Они, встретившись в кафетерии, спустились и прошли внутрь, вентилятор тут же включился и стал вяло передвигать своими лопастями, напоминающими ласты морской черепахи. Ричард закрыл дверь на замок. — Если ты кого-то прибил и решил повесить труп на меня, так и скажи, нечего закрываться, а то как школьники какие-то, — развлекался Рид, усаживаясь в кресло напарника за рабочий стол и крутясь в нём по-хозяйски. Ричард прошёлся от стены до стены, обдумывая будущие свои слова. Он серьёзно взглянул на детектива. — Послушай, Гэвин... — Мне уже не нравится, ты почти как моя весёлая мамаша, перед тем, как свалила из семьи, — Рид жмякнул на кнопочку маленького устройства, заиграла песня «Led Zeppellin», он стал тянуть первые ноты вслед за солистом. Девятисотый бросил холодный взгляд к проигрывателю – тот выключился. — Ба! Какие мы злые, чего опять случилось? — он вновь прокрутился на кресле. — Я больше не могу заниматься твоим лечением, тебе надо обратиться к врачу и пройти полный курс восстановления. Рид чуть не свалился с кресла и выпученными глазами уставился на напарника. — Сбрендил? Ага, а Фаулер меня по головке погладит и в отпуск отправит, конечно! — он сначала хрипло и наигранно рассмеялся и тут же нахмурился. — Не шути так, чёрт бы тебя побрал. — Гэвин, пойми, что так будет гораздо лучше. Ты будешь наблюдаться у настоящего врача, сдавать анализы, с тобой будет работать психолог, — начал девятисотый, но Рид вновь прервал его. — Да что ты привязался? Я соблюдаю твои диеты, не пью, не гуляю, я даже курить бросил! — Гэвин положил локти на стол. — Я чувствую себя превосходно, да, превосходно. Вообще, беспокоиться не о чем, Рич, всё в полном... — Нет, ты решительно меня не понимаешь. Если ты запьёшь или увлечёшься своей синтетической дрянью снова – у тебя печень откажет. Ты умрешь, Гэвин, умрешь. Я не могу допустить этого. Детектив замотал головой и поднялся с места, следуя за андроидом, шагающим от стены к стене. — Ну хватит ломать эту дешевую драму! Это всё такие пустяки, — он выдавил из себя смешок. — Послушай, у меня все отлично. Я соблюдаю все, что ты мне прописал, у меня все хо-ро-шо, я чувствую себя замечательно. Мы с Мэри живем в полной гармонии... — Извини меня, Гэвин, но я вынужден сообщить капитану Фаулеру о необходимости лечения, сегодня же я поговорю с ним и попрошу выделить тебе время на... Рид схватил его за шиворот и прижал к стене. — Послушай, Ричард, я тебе по-хорошему говорю – оставь меня в покое. Отвали от меня со своими нравоучениями. У меня все хорошо, ясно? — у стены андроида он держал уверенно, но руки его заметно дрожали – Ричард быстро заметил это. — У тебя руки трясутся... — глаза андроида впились во взгляд серо-зелёных глаз, и девятисотый различил в них испуг. Хватка напарника ослабла, он отпустил андроида и попытался отойти, но тот удержал его и, как самый настоящий врач, абсолютно бесцеремонно раскрыл его глаза и посмотрел зрачки. — Ты что... — голос андроида стал неимоверно суровым. — Опять подсел? Рид выскользнул из рук андроида и побыстрее забежал за его стол, рухнул в кресло. — Чёрт тебя дери! Это вышло случайно! То есть... то есть, у меня был стресс, я хотел немного расслабиться, но сигарет не хватало, я просто потянул косячок, что в этом такого? Это всего один раз и такого больше не будет, правда! — Гэвин почесал затылок и виновато посмотрел на друга. — «Правда»? Ты понимаешь, что все, что я говорил, все оказывается действительностью? И тебя просто необходимо отправить к врачу. Ты должен пройти... не реабилитацию, конечно, но поработать с врачом и психологом, тебе должны прописать рецепт. Ты должен принимать лекарства по расписанию... И там за тобой должны следить, чтобы ты не употреблял ни при каких обстоятельствах. Неужели ты не понимаешь, насколько это важно? — Ричард застыл перед ним, вперевшись глазами в его виноватое и усталое лицо, глядя на него с упрёком, но всё же с дружеским. Гэвин уронил голову на руки и промычал что-то невнятно. — Ты не понимаешь... не понимаешь, что случилось — страдальчески протянул он и снова уронил лицо в ладони. Ричард закатил глаза и скрестил руки на груди. — И что же случилось? — в его голосе звучал скепсис. — Она заговорила со мной о детях, — ещё более жалобно простонал детектив. У девятисотого вырвался изумлённый смешок. — Что? — переспросил он в исступлении. — Мэри заговорила со мной о семье. Спросила, не хочу ли я детей и... не планирую ли стать отцом в ближайшем будущем? Ричард прикрыл весёлую ухмылку ладонью в чёрной перчатке, но всё же не сдерживал подступающего смеха. — И что ты ей ответил? — Я? Предложил завести собаку... Но, судя по «у меня болит голова, давай не сегодня» и отсутствию вкусного завтрака на следующее утро, она это предложение не оценила, — через силу выдавил из себя Рид, растягивая пальцами собственное лицо. — Ну почему, когда находишь себе клевую девчонку, начинается какая-то херня типа детей или тёщи? Вот на кой чёрт нам эти дети? Ни тебе сна, ни нормальной жрачки, ни свободной спальни, а этот зверёныш ещё и по утрам приходить будет, как будто всю свою жизнь я прожил для того, чтобы вытирать его обдристанную задницу. Тут уж андроид не сдержался, и по кабинету прошло необычное звучание его сухого прерывистого смеха, немного хриплого в окончаниях. Успокоив себя, он, пошатавшись по своей ненаглядной японской циновке, уселся на кушетку и взглянул на напарника. — Уверен, что не хочешь детей? Гэвин бросил на него испытующий взгляд исподлобья. Ричард ещё больше расхохотался. — Ой, Ричард, иди ты к чёрту! Поехали уже! — он оттолкнул кресло и подскочил к двери. — Ну, ну, усмири пыл, папаша... Рид злобно пихнул его в плечо, пока андроид открывал дверь, это только больше позабавило его. — А из-за чего стресс-то был? — нахмурившись, вдруг спросил Ричард. — Из-за завтрака. Без хорошей жрачки я становлюсь злым. — А я думал, что клин клином выбивают, — андроид избавился от улыбки и придержал напарника за плечо, взглянув совсем серьёзно. — На днях я поговорю с Фаулером и постараюсь сделать так, чтобы твоя карьера сохранилась, но мне нужно, чтобы ты был ответственней, понял? Рид закатил глаза. — Ричард, я как будто еду не к Мэри домой, а к тебе, пора бы тебе обзавестись подружкой, а то ты мне все мозги проешь, — он усмехнулся, но в мыслях своих решил, что девятисотому нужно помешать. Что бы там ни было, на кону стояло звание лейтенанта, возможность утереть Хэнку нос, а отцу доказать полную свою состоятельность. Он не готов был жертвовать этим ради какого-то там здоровья, до которого ему отродясь не было дела.* * *
В доме на Копленд всегда было особенно темно. Неизвестно было, по какой причине хозяин дома обзавёлся только двумя окнами, выходящими на восток, но из-за этого свет проникал в помещение лишь на рассвете. Джейс уже как третий час пытался выпутать руки из туго стянутых верёвок, которыми его примотали к стулу. Он не помнил ничего, кроме сияния красных глаз и резкой боли, пронзившей всё тело. Он даже не знал имени того, кто настиг его стремительно и избивал с ожесточением, пока кровь не пошла горлом. А кроме того, было неясно, сколько дней прошло со дня нападения. Джейс уже попадал в разного рода переделки вместе со своими товарищами по банде, но так страшно ему не было никогда. Он ясно сознавал, что в моменты редкого пробуждения, когда сухие глаза слипались, сломанные рёбра тянули из него жизнь, а мышцы предательски ныли, в окружающем мраке слышались чьи-то шаги. Этот неизвестный кто-то бродил вокруг него кругами и невнятно перешептывался с ещё несколькими голосами, что разительно отличались. Вместе с тем, он не слышал дыхания и движений остальных, только одно существо находилось вместе с ним в комнате. Это селило в нём ещё больший ужас, ужас, что пробирал до мозга костей и заставлял всё тело коченеть. Кем бы ни был тот сумасшедший, что притащил его сюда, он наверняка расправится с ним самым жестоким образом, а перед тем изрядно позабавит себя пытками. — Ты боишься за свою жизнь, Джейс? — спросил голос из темноты. — Мммм... — жалобно протянул Джейс, его рот был намертво заклеен лентой. —