* * *
Он знал, что несмотря на возраст, несмотря на знание людей, знание жизни и внешнюю суровость, мисс Валентайн была необыкновенно чувствительна. Ей нравилось романтизировать самые обычные вещи, так она влюблялась в них с ещё большим упоением, так она делала мир вокруг себя лучше. Она находила некую прозаичность во всём и восхищалась красотой прошлых веков, говорила об их необыкновенной эстетической таинственности, об их романтике. И однажды им довелось говорить о письмах. Самых обычных письмах, что люди писали друг другу от руки, вкладывая в это действо все свои чувства, делясь своими мыслями с далеким собеседником, до которого это письмо дойдёт, быть может, только спустя недели. И всё это время написавший письмо ждёт, ждёт, когда друг его сердца ответит, когда также сядет за стол и при свече напишет своё письмо, и выразит в нём всё, что испытал за время разлуки. И Коннор понял, что письма — идеальный для них способ общения. Молодой женщине он покажется прозаичным, она не заскучает дома, будет читать и размышлять над ответом, а Коннор сможет скрыть их общение от «Киберлайф», ведь обычную электронную переписку они легко могут заметить и прочесть, а вот письма — никоим образом. Так он и решил. Он будет писать по одному письму вечером и заносить его своей дорогой подруге утром. Оставалось лишь придумать, через кого он будет эти письма передавать. Тут-то он как раз и вспомнил о юной соседке Валентайн, некоей Уитни Портер, которую пару раз упоминала сама мисс Валентайн. Он знал, что Уитни обязана соседке, ведь мисс Валентайн помогла её молодому человеку найти неплохую работу в книжном магазине. В том самом книжном, куда восьмисотый так часто приходил за новыми произведениями. После рабочего дня Коннор навёл справки, узнал, что молодого человека зовут Тео, свиделся с ним в книжном магазине Грэхема. Тео проявил живейшее участие и сразу же согласился помочь с передачей писем. Вечером Коннор сел за свой рабочий стол, на плечи ему как обычно прыгнул Дизель и там устроился поудобнее, как шаль растянувшись на плечах хозяина. Восьмисотый взял ручку, бумагу, приготовил конверт и начал писать. Писал он быстро, ибо в голове его уже долго томились разные мысли, которыми он как можно скорее хотел поделиться с объектом своей первой любви. Он силился подобрать самые красивые выражения, он думал о четкости своих изъяснений, вспоминал то, что за эти пару дней успел услышать в старом амфитеатре, куда не перестал ходить, ради самой мисс Валентайн. Наконец, письмо было закончено, он свернул его аккуратно и вложил в конверт, подписав: «Для Nova Stella» — это была анаграмма из имени и фамилии его дорогой подруги и с латыни значило «Новая звезда». Он хорошо помнил, что её очень интересовала латынь, и ему до безумия нравилась эта необычная игра, этот странный, совершенно чуждый ему романтизм, что всё более захватывал его. Утром он передал письмо Тео.* * *
Лора лежала в постели почти всё время, жар сводил её с ума, головные боли не прекращались даже ночью, и она засыпала лишь благодаря обезболивающим и снотворному, всё тело ломило, было душно. Её глаза постоянно слезились, оттого опухли и покраснели, да и на лице появился свойственный отёк, мешки под глазами и больной цвет кожи — бледно-зелёный, порой переходящий в отталкивающую желтизну. Главным же её мучением была душевная болезнь. Её разбили слабость и отчаяние, она не чувствовала надежды, не чувствовала никого рядом. Будущее как будто схлопнулось в один несчастный миг. Она вновь и вновь возвращалась к прошлому — чувство вины разрушало всякий душевный покой. Если же она решалась укрыться от прошлого в нынешних своих днях, то и тут её ждало разочарование — впечатление о ней в департаменте было безвозвратно испорчено. Авторитет подорван, среди сотрудников обсуждались самые страшные обстоятельства её жизни в Англии, было много вранья, самого отвратительного, жестокого вранья, клеветы на её покойных любимых. Всё это безжалостно терзало её и без того больной разум. Она довольно часто думала о том, что может быть склонна к умственному помешательству, как её слабая матушка, и очень боялась, что однажды не выдержит какого-нибудь потрясения и потеряет рассудок. Ничего страшнее чем это для неё не существовало. И вот теперь она почти полностью потеряла способность ясно рассуждать: мысли путались, образы в голове смешивались в мутные и жуткие фракталы, звучали какие-то голоса из прошлого, такие знакомые, такие родные… Волосы у её лба взмокли от холодного пота, закрутились в пружины, губы чуть приоткрывались, то ли в желании произнести что-то, то ли в попытке захватить глоток спасительного воздуха. Казалось, что стены предательски темнеют, сдвигаются, сдавливают её… Сумасшествие, страшное сумасшествие, которого она так панически боялась, теперь было ближе всего, яснее всякого другого чувства, всякой другой мысли, оно тут, внутри неё, внутри её разума, оно проникает, разливается по всему телу, захватывает её… В дверь постучали. Этот стук казался невообразимо громким, пугающим. В ушах молодой женщины он превратился в грозную нескончаемую мелодию, он прерывался и возникал вновь, заставляя всё её тело дрожать. В её глазах почему-то застыл образ её покойного мужа, словно бы он мог выбраться из того сгоревшего дома и отомстить ей хотя бы за то, что она жива, что она дышит, чувствует… Она еле-еле приподнялась на руках и выбралась из кровати-капсулы. Маленькими степенными шагами добралась до двери и со слабостью во всём теле коснулась сенсорной панели. Дверь заскрежетала своим старым проржавевшим механизмом. Перед Валентайн стояла Уитни Портер, её молодая соседка, всегда вызывавшая в Валентайн приступы зависти. У неё были прекрасные золотистые волосы, совсем светлые, тонкие, а её глаза захватывали красотой, чистые и открытые. Кожа свежая, с нежным румянцем на щеках, и ни одной морщинки, ни одного изъяна. Она жила с молодым человеком, их ласковые обращения к друг другу и постоянную нежность было отлично слышно сквозь тонкие стенки контейнера. Поэтому Лора не любила её. Она напоминала ей о ранней беспечной молодости, в которую женщина больше не могла вернуться, которую она потеряла бесследно и деталями которой не могла похвастаться теперь. Тем не менее, когда Уитни обратилась к ней за помощью в поиске работы для своего молодого человека, Лора не отказала ей и приложила все усилия для поиска не очень тяжёлой, но достаточно оплачиваемой работы. Наверное… ей хотелось, чтобы хоть кто-то был счастлив, в глубине души ей этого очень хотелось. Уитни сочувствующие смотрела на неё. Эта милая девушка иногда заносила соседке обед и ужин и справлялась о её здоровье, так как была очень заботливой и считала себя должницей. Однако в этот раз, кроме подноса с ужином в её тонких руках был белый конверт. Лора ужаснулась — неужели опять счета (из-за её возбужденного состояния она совсем не подумала, что счета всегда присылают электронным письмом)? Опять деньги, опять долги, опять… — Мисс Валентайн, у меня для вас есть письмо, — тут же начала Уитни, прошла через прихожую в номер, поставила поднос с ужином на кухонную столешницу, а письмо всучила самой Валентайн. Лора взволнованно смотрела на этот нежданный белый конверт. — От кого оно? — дрогнувшим голосом спрашивала женщина — Уитни зачем-то мило улыбалась и краснела, что смешного было в этом письме? — Вы поймёте, наверное, когда прочитаете, там все объяснения есть, как меня уверил Тео… — Ничего не понимаю, — решительно сказала Лора, немного успокаиваясь – раз с этим письмом связан Тео, значит, речь не о счетах. — Не буду вам мешать, читайте пожалуйста, — девушка растворилась на месте. Сотрудница ФБР осталась одна, наедине со своим замешательством. Она опустилась на стул за письменным столиком, зажгла настольную лампу, аккуратно подцепила краешек конверта и достала письмо. Немного потеребив сложенную в три раза бумажку в руках, она её развернула и изумилась необыкновенной красоте почерка. Идеального с точки зрения каллиграфии, просто идеального: размеренный темп, одинаковый межстрочный интервал, ровные, но по-мужски строгие завитки и линии, в них чувствовалось что-то математически правильное, что-то от геометрических форм. В письме было следующее: «Два дня назад я узнал о вашей внезапной болезни, меня взяла решимость, я стал искать способ связаться с вами так, чтобы это осталось только между нами. Я вспомнил, с каким восхищением вы мне рассказывали о способах переписки в прошлых веках, и я нашёл в подобной переписке пользу и для себя. Мне кажется, Киберлайф не были бы довольны, если бы я писал вам электронные письма. Да и их содержание было бы известно куратору, чего, я, конечно, очень хочу избежать. Я пишу оттого, что мне не хватает вашего общества рядом. Я уже скучаю по нашим прогулкам и беседам, мне совершенно не с кем поделиться своими мыслями о том, что я узнал из тех книг, которые вы мне советовали, о том, что я надумал за этот короткий срок. Пишу вам и для того, чтобы немного развлечь вас, разнообразить ваше временное пребывание дома. Лейтенант Андерсон бы назвал это «иллюзией деятельности», но я думаю, что сейчас могу позволить себе подобную шалость, не правда ли? Надеюсь, мои письма вам не наскучат, а если наскучат, то оставьте как-нибудь ответное письмо, дайте мне понять, что докучать вам перепиской нет никакого смысла. А пока вы этого не сделали, я буду приносить на ресепшн по одному письму в день. Итак, надеюсь, вас не обидит вольность, которую я себе позволил в ваше отсутствие. Вчера я вновь наблюдал беседу городских философов в старом амфитеатре. Не могу описать, как сильно меня занимают их разговоры, а вернее темы, которые они затрагивают. Я попробую передать вам содержание разговора, и может, это немного развлечет вас. В этот раз они говорили о бедности, всё больше поглощающей Детройт. Идальго, как я понял, он потомок коренных индейцев, выглядел особенно обеспокоенным этой проблемой. Видимо, он как никто другой знает, до чего доводит подобная бедность и нищета. Он сказал, что виной тому увеличение разновидностей андроидов и их скорое внедрение в разные сферы деятельности человека. Он прав. Иногда я нахожу своё существование губительным. Я говорил об этом лейтенанту, но не говорил вам: меня не покидает ощущение, что я украл целую человеческую жизнь. Разве это может не огорчить? Представьте, что на моём месте мог быть детектив, талантливый и трудолюбивый. Его бы ждала прекрасная жизнь, потому что ему бы довелось познакомиться с самыми прекрасными людьми, которых сейчас знаю я. У него мог быть свой дом или хорошая квартира, как у детектива Рида и Рейчел, например. А вместо этого, этот несчастный проживает последние свои дни где-то на улице, в холоде и с непокидающим чувством голода. Идальго прав, это хуже, чем просто ужасно, это невообразимо. Хэйс говорит об этом с философской точки зрения, или, по крайней мере, мне так кажется. Он говорит, что течение времени неизменно и судьбы людей зависят не от обстоятельств, а от «сценария», предписанного человеку ещё до его рождения. Он сказал, что людям требуется употреблять все свои способности в развитие духовных ценностей и развивать навыки в искусстве: в живописи (в чём, естественно, получил одобрение от Донсона), в музыке, поэзии, архитектуре. Не знаю, согласен ли я с ним или нет. Мне странно представлять человека без его умственной свободы. Не все же люди чувствуют интерес к творческому труду. А как же науки? Конечно, Киберлайф выпускают всё более совершенные модели андроидов-химиков, физиков и математиков, но пока только в роли помощников. Эти науки всё ещё нуждаются в людях, но только в силу временной ограниченности способности машин. А что потом? P.S. Надеюсь, что в скором времени вы почувствуете себя лучше». Лора глядела на аккуратно выведенные буквы с необыкновенным трепетом. Должно быть, даже она, при всём своём красноречии, не смогла бы передать словами, каким обожанием она прониклась к написавшему это письмо существу. Он вновь вырвал её из цепких когтей отчаяния, вновь помог переступить через страх. Он словно луч солнца пронзил темноту её измученного болезнью и переживаниями разума, развеяв глупые предубеждения, уничтожив последнюю мысль о сумасшествии. Он, самый близкий её друг, поразительно преданное и чуткое создание, сейчас представлялся настоящим героем детских грёз. Он был олицетворением веры и надежды. В одно мгновение всё обернулось необычайным счастьем, всё стало таким лёгким, таким воздушным, таким нежным. Она прижала письмо к груди, вернулась на кровать и перечитала ещё раз, с упоением шепча его имя. Так она и заснула с письмом, прижатым к груди.