Аристотель карандашом Данте

Ночами Данте слышал голоса. Они рассказывали ему о птицах, о нищих мексиканских районах, о том, почему у собак всегда грустные глаза. А еще так до боли часто говорили об Ари. Рассказывали о его злобном характере, но доброй улыбке, о его вьющихся волосах и о том, что тот в свои гордые пятнадцать лет не умеет плавать. Данте видел этого несносного мальчишку почти каждую чёртову ночь. Просыпался с горящей кожей (или щеками), глупо и долго смотрел в стену — прямо перед собой, пытаясь запечатлеть черты его лица. А на утро в потрепанном блокноте выводил линии подбородка Аристотеля. Но рисунки выходили кривыми, неточными, карикатурными. Данте злился. Злился на себя, на карандаш, на шероховатую бумагу, на память, которая стирала такие важные детали его снов. В голове не оставалось картин — только голоса и отзвук сердцебиения. Очередная ночь играла с ним кошмарами. Сегодня Данте стоял на берегу разгневанного океана. Он не боялся бурлящей воды, хоть та и кусала его белой пеной за лодыжки. Но боялся за мальчика, что заглядывал в пучину в паре десятков метров на самом краю хлипкой деревянной пристани. Молния рассекла небо точно пополам. Первые холодные капли сделали пару хлестких ударов по лицу и плечам. Море готовилось сожрать Аристотеля. — Беги ко мне! — пытался крикнуть Данте, выталкивая из лёгких сдавленный хрип. Он рванул, утапливая ноги в мокром песке, в сторону пристани, волн и Ари. Но мальчик не обернулся. Даже не дёрнулся, когда огромная стена соленой воды рывком потянула его в океан. Он был похож на красивую тряпичную куклу, которую так бесчестно отобрали у Данте. Глаза щипало. От слёз ли, ветра или соли — он толком не понимал. Потребовалось несколько минут, чтобы зрение восстановилось и открыло простую и знакомую картину захламленной комнаты, книжного шкафа и стены с плакатами. Море, утопленный паренёк и дождь таяли вместе с остатками сна. Таяло всё кроме эмоций. Данте не стал дожидаться рассветных лучей, которые отнимут у него последние крохи воспоминаний. Карандаш уже обустроился в его тонких подростковых пальцах, а белый лист покрывался грифельными царапинами. Когда проклятое солнце всё же залезло посмотреть, как там поживает Данте, оно увидело на столе законченный рисунок — на нём подтянутая спина, курчавый затылок и ноги, сунутые в хлорированную воду бассейна. Данте думал, что правильно начать с этого — он не мог изобразить лица, но мог спасти Ари, хотя бы на своих набросках, дав ему возможность научиться плавать. В бассейне он не утонет. Данте не позволит ему пойти на дно. *** Лето было таким любимым и нелюбимым временем года. Данте нравилось, что всё вокруг старалось быть зелёным, что в магазине появлялось больше сортов мороженого и что животным не приходилось искать укромную лачугу от непогоды. Но не нравилась испепеляющая жара, плавящая асфальт, крыши, голову. В такие душные дни сложно было всё — читать, рисовать, даже лежать на взмокшей кровати. Единственным спасением оставался городской бассейн с шестью дорожками для плаванья. И это, пожалуй, был еще один аргумент в пользу лета — ведь плавать Данте любил. «Наверняка, в прошлой жизни я был рыбой, — иногда думал он, — А если не был в прошлой, то обязательно стану в будущей». А может все люди были рыбами. Бассейн напоминал ему аквариум. Дети, похожие на мальков, плескались в огороженном «лягушатнике», взрослые медленно, словно скаты или касатки, туда-сюдакали вдоль дорожек. А подростки напоминали дельфинов — ныряли, били покатыми плавниками по воде, разбрызгивая её во все стороны, и громко гоготали. Из этой картины выбивался один мальчик. Данте сначала мельком заметил его осунувшийся силуэт. Но когда сердце пропустило примерно два удара — глаза вновь зацепились за него — за смуглую спину, шоколадный нимб волос и две прекрасных ноги, хлюпающих по водной глади. «Всё не может быть таким, — не доверяя картинке, прошептал под нос Данте, — Наверное, я тебя придумал». Его рисунок сейчас сидел с опущенной головой и расслабленными плечами. Думал о чем-то своём и злыми глазами проходился по присутствующим. Его рисунок. Его Аристотель. Его мальчик из кошмаров, который будто по зову пришёл учиться у Данте плавать, чтобы большая вода отныне не покушалась на него. Все мысли, а их у Данте обычно бывало с полтонны, разом покинули голову. Он шел к материализовавшемуся карандашному наброску, чтобы сделать уверенное и задуманное: — Я могу научить тебя плавать, — слова слетели с губ поломанным голосом. Прямо как во сне. Но в этот раз парень явно его услышал, потому что недовольно поморщился и уставился. — Если хочешь, я могу научить тебя плавать, — поправил сам себя Данте. В эту секунду в душе неприятно защекотали сомнения. Вдруг это не он? И вдруг плавать этот недовольный хмырь давно умеет? Вдруг… — Ты забавно разговариваешь, — прервал череду множества «вдруг» мальчишка. Сказал он это мягко и даже как-то уютно. И всё же заявление смутило. Голос у него и правда хрипел и ломался, как у большинства сверстников, но все по обоюдному негласному правилу замалчивали это явление. А он, видимо, о правиле не знал. — Аллергия, — брякнул Данте и пожалел. — На что у тебя аллергия? — На воздух, — улыбнулся он, смиряясь со всем сюром ситуации. Паренёк прищурился и звонко рассмеялся. Смех у него был красивым. А улыбка добрая, как и рассказывали голоса в его снах. «Я сошел с ума, точно сошел с ума, — лепетало в голове, — Как Пигмалион со своей Галатеей». — Меня зовут Данте, — волной разнеслось по бассейну. Он надеялся, что недопловец назовет свое имя в ответ и, либо подтвердит диагноз, либо развеет сверхъестественную дымку сегодняшнего дня. Но парень вновь залился смехом, перебивая его кашляющим «Извини». Этого стоило ожидать. Жидкие смешки казались ему собственной фамилией, потому как неизменно сопровождали имя. И наконец что-то в этом мире вновь стало «нормальным». Его реакция оказалась вполне привычной, такой человеческой. — Все в порядке, — расслабился Данте, — Люди часто смеются над моим именем. — Нет, нет. Просто меня зовут Аристотель. Сердце ухнуло. Глаза загорелись вместе с ушами, а руки, кажется, похолодели до температуры морозильной камеры. Из десятков тысяч всех имён на планете его зовут Аристотелем. Теперь пальцы Данте загудели. Они хотели схватить карандаш и нарисовать целое лето. Нарисовать совместное чтение комиксов, прогулки по парку, ночные вылазки с телескопом и теплым пледом. Сделать набросок длиною в жизнь, чтобы эта его Галатея никуда не исчезла. — Окей, — поднимаясь на ноги произнес Ари, — Теперь научи меня плавать.