uh huh, honey

      — Ха… а-а , а, м-м-м…       — Снято, — вздохнул режиссёр, и Гию немедленно закрыл рот от потока стонов, которые он выдавливал из своего горла. — Пять минут перерыв. Давай, вытаскивай, Мурата.       Партнёр Гию — Мурата — кивнул и сделал именно это, медленно и осторожно, пытаясь уменьшить дискомфорт. Хотя Гию оценил внимание, это не помешало ему поморщиться, сжав губы.       Мурата снова сел на пятки, а затем отодвинулся, позволяя Гию сложить ноги вместе и подняться. Кожаное сиденье дивана неприятно пристало к коже, липкое от пота.       Режиссёру не нужно говорить ему, в чём проблема. Гию опустил руку на колени, чтобы обхватить свой член, полутвёрдо упирающийся в его бедро и слабеющий с каждой секундой. Пытаясь сохранить нейтральное выражение лица, Гию крепче сжал его и начал поглаживать.       Это третий раз, когда им пришлось прерваться сегодня. Всего несколько минут до проникновения, а основная часть сцены всё ещё маячит впереди.       Для актера-любителя это может прокатить. Для кого-то вроде Гию это неприемлемо. Учитывая, сколько ему платят за то, что он здесь, даже три склейки, чтобы восстановить ослабевающую эрекцию, немного чрезмерны.       Гию извинился бы, но его начинало тошнить от собственного слабого голоса.       — Томиока-сан, — сказал Мурата с большого расстояния, заставляя Гию отпустить свой член. — Простите, я могу чем-нибудь помочь? У меня такое чувство, что вы совсем не в моменте.       Сомневаясь в своем физическом состоянии, Гию пододвинул колени ближе к себе. Он абсолютно ничего не скрывал, но это лучшее, что мог сделать Гию, не держа руку над своим членом.       Он покачал головой.       — Нет, это не… Все в порядке. Я только…       — Всё в порядке! У всех нас есть плохие дни.       Это правда. Даже в расцвете карьеры Гию были дни, когда он просто не мог показать себя идеально, но у него была способность сводить эти инциденты к минимуму. В тех редких случаях, когда он терпел неудачу, это никогда не было концом света. Немного хлопот, щепотка раздражения, и жизнь Гию продолжалась.       Но это больше, чем просто плохой день. Гию выбыл из игры на несколько недель, приближаясь к целому месяцу несоответствия ожиданиям, жалея себя и приближаясь к бессилию с каждой съёмкой. Если Гию не исправит это в ближайшее время, он останется без работы. Единственное, что удерживало его сейчас, это его репутация, которая ухудшалась день ото дня, и Шинобу. Но некоторые вещи не в силах сделать даже она.       Дошло до того, что Гию не хватался за любую работу, которую ему предлагали. Он даже готов был ездить в студии как эта, расположенные вдвое дальше, чем обычно.       Директор посмотрел на часы, висящие на стене слева от них, и снова вздохнул.       Гию прикусил губу, смущение вспыхнуло на его щеках, и сосредоточился на том, чтобы вернуть себе полную твердость. Один из членов экипажа подошёл, чтобы вытереть диван за его спиной и передать Мурате полупустую бутылку со смазкой.       — Хорошо, давайте продолжим.       Вместо того, чтобы вернуться в прежнее положение, Гию было указано встать на колени на диване, лицом к его спинке, с руками, закинутыми вверх. Ему не говорят, почему, но со всем опытом, который у него за плечами, Гию может сделать разумный вывод: держать свой член, твердый или мягкий, вне поля зрения. Это крайняя мера, попытка снять большую часть действия до оргазма. Он всегда может изобразить несколько стонов, но с тем что ниже пояса вопрос стоит острее. Без каламбуров.       Гию должно быть стыдно. В основном он просто чувствовал облегчение. Если эта поза ускорит процесс съёмки и его быстрее отправят домой, у Гию не будет претензий, как бы унизительно это ни было.       Они начинают дубль. Когда Мурата снова начал толчки, облегчённые свежим слоем смазки, Гию так глубоко вонзил ногти в диван, что испугался прорвать кожаную обивку. По привычке он хныкал, закусывал губу и раскачивался туда и обратно. Периодически он опускал голову вниз, углублял изгиб позвоночника, открывая рот шире, чем обычно. Фальшиво, постановочно. Эту роль Гию знал наизусть, он был в этом шоу, как во второй коже, совершая механические движения, даже когда его член оставался мягким под ним.       Единственные звуки в комнате — это шлепки кожи о кожу, прерывистые стоны Гию и шорох ботинок всякий раз, когда оператор двигался. Обычно эти звуки совсем не беспокоили Гию, просачиваясь через одно ухо и вылетая через другое. Сегодня они стали пыткой, мучая его, пока руки Гию не начали дергаться от желания закрыть уши. Он мог только надеяться, что румянец на его лице сойдет за возбуждение, а не за смущение, а его стоны будут звучать как стоны удовольствия, а не обязанности.       Но со временем мысли Гию начинают дрейфовать. Назад, назад, уклоняясь от всех его попыток удержать их в реальности.       Гию не знал, почему он ещё пытался. Несмотря на всю вину и жесточайшую самодисциплину, он всегда оказывается на одном и том же месте.       Раньше такого не было. Раньше Гию гордился своей способностью сохранять здравомыслие во время съёмок, сохраняя респектабельную ясность вокруг себя даже в разгар секса. Он никогда не верил в возможность фантазировать о чем-то или о ком-то еще, чтобы спровоцировать возбуждение, вместо этого полагаясь на пыл момента, мастерство своего партнера и свою собственную компетентность для достижения результатов.       Затем его бросили на одну площадку с Санеми и все те привычки, которые он выработал за эти годы, сложились, как хрупкая карточная башня от малейшего дуновения воздуха.       С первого дня Гию понял, что в нём есть что-то другое. В них: явление, которое снова и снова сближало их, противоположные концы магнита. Они привлекали всеобщее внимание, и окружающие чувствовали напряжение между ними, как что-то осязаемое.       При всём своём невежестве Гию никогда не измерял степень того, насколько глубоко Санеми проник в его разум. Он был ослеплен самим собой, желая наслаждаться моментом, пока он длился, и никогда не слышащий звон колокольчиков в голове, пока не разразится катастрофа.       Вопреки его воле, его тело запомнило тело Санеми, наждачную бумагу его шрамов и неожиданную мягкость его волос. Неровное колебание его дыхания, тень его глаз там, где он открыл глаза Гию. Каждую линию и контур его лица, извивающиеся и поворачивающиеся в плоскости в такт его эмоциям. Пьеса, которую Гию смотрел, завороженный, не зная, что занавес вот-вот закроется.       И когда это произошло, разделив их по двум разным сторонам, Гию протестовал против разделения и забыл, что это он приказал это сделать.       Теперь это просто казалось неправильным. Думать о Санеми так — в сексуальном смысле, в желании. Как будто он нарушает какой-то кодекс, нарушая право, от которого он отказался в тот момент, когда решил сбежать.       Это неправильно, но в любом случае это не мешало Гию думать о нём. Эти три раза они трахались, дважды под бдительным объективом камеры и один раз в частной обстановке квартиры Санеми. Спешка, жар, взаимное отчаяние. Лучшее, что у него когда-либо было. Кратковременное удовольствие, острое и сладкое, настолько невероятно хорошее, что Гию может воссоздать его точное ощущение даже по сей день. Низкий скрип его голоса, дыхание его стона за ухом Гию, отпечаток его пальцев на бедрах, талии, вокруг сердца Гию.       При толчке более сильном, чем остальные, Гию почувствовал, как его член коснулся дивана, и, к своему ужасу, понял, что возбужден.       Логика подсказывала Гию, что это хорошо, но он знал лучше. Он, должно быть, мазохист, поскольку мысли о Санеми в этом контексте — улица с односторонним движением, ведущая к размышлениям о том, чем всё это закончилось.       (Глубина в его голосе, когда он сказал, что они не знают друг друга. Прерывистое дыхание, когда он смотрел, как Гию уходит. Отпечаток его боли выбит татуировкой на сердце Гию).       Они снова остановились, как надеялся Гию, в последний раз, чтобы Гию мог лечь на спину. Мурата вновь вдавил его в диван, никак не комментируя то, как тело Гию напряглось. Следуя сценарию, он наклонился, минуя рот Гию, чтобы поцеловать его в шею. Гию запрокинул голову ещё дальше, позволив своим глазам закрыться и тихо простонал сквозь губы. Следуя сценарию, он сделал вид, что ему нравится, как горячий влажный рот Мураты прижимался к его шее.       Впервые Гию пожалел, что не подставил губы вместо этого.       Он снова видел Санеми. Чувствовал его. Однако не так, как прежде: чувство, которое он так старался забыть, жалило и трогало его. Напоминание о том, что за одну короткую ночь он почти получил то, что хотел.       Это болезненное напоминание, переполняющее своей горечью, и Гию снова почувствовал, что обмяк.       Блядь. Говно. Если это продолжится, они будут здесь до утра.       Директор не возражал, когда Гию схватился за свой член, покрутил его между трясущимися пальцами и начал дрочить в такт толчкам Мураты. Они были достаточно близки к концу, так что это не имело большого значения, и к этому моменту все хотели покончить с этим.       Гию посмотрел в потолок, направив взгляд чуть выше плеча Мураты. Ноги свело судорогой там, где они были прижаты к груди, Шею покалывало там, где Мурата оставил поцелуи. Считая секунды в голове, Гию терпел все это.       — …Когда будешь готов, Гию.       Гию почувствовал, как зубы вонзаются глубже в нижнюю губу, пот выступил на лбу, когда он ускорил движение рукой, заставляя себя подняться до пика, когда все, чего он хочет, это позволить себе опуститься обратно.       Его оргазм разочаровывал. Не было чувства удовлетворения, тумана в глазах, хотя Гию всё ещё выгибался дугой в сторону от сиденья и пытался сделать так, чтобы это выглядело так, как будто это самый сильный оргазм в его жизни. Пока Гию дрожал, продолжая сжимать свой член, Мурата вытянулся, чтобы кончить на его грудь.       Тяжело дыша, Гию повернул голову к стене и подавил желание вытереться. Это отвратительно. Холодный, грязный, полосы презрения к себе и обиды разъедали его кожу.       Режиссёр сказал «снято», но Гию мало утешал тот факт, что все закончилось. Он закутался в один из брошенных им халатов, встал на ослабевшие ноги и быстро пошел в направлении своей гримерки. Игнорируя Мурату, который начал что-то говорить, прежде чем встать, и любопытные взгляды съемочной группы, которая молча расступилась перед ним.       Как только запер дверь, Гию прислонился к ней спиной и посмотрел на кафельный пол. Прислушался к собственному дыханию, резкому и тяжелому в тишине. Медленно Гию развязал халат и повесил на крючок позади себя.       Сегодня болезненность в его мышцах и боль в теле была больше, чем обычно. Простое вращение вентиля смесителя, кажется, высасывало силы прямо из его костей.       В ожидании, когда вода согреется, Гию отошёл, чтобы завязать волосы сзади. Он отбросил их с плеч и в то же время увидел себя в зеркале, перпендикулярном душу, себя, свою слишком бледную кожу и запавшие глаза.       Коснувшись собственного отражения, Гию задержался на чистом полотне своей шеи. Чистом, чётком, белом. Как и ожидалось. Мурата целовал, а не кусал, а следы, которые он носил после той ночи, давно исчезли. Тем не менее, Гию поднял руку, чтобы прижать пальцы к тем местам, где его кожа раньше была в темных оттенках пурпурного, красного и синего, фреской необузданного желания и ошеломляющего разрушения. В одиночестве в своей спальне и душевых гримерок он проследил их край за краем, пока не запомнил путь, которым они петляли по его шее. Даже сейчас, если бы он закрыл глаза, он мог бы пересчитать их все до единого, перерисовать созвездие, которое он украл с неба и оплакивал, когда ему пришлось его отпустить.       Прошла неделя, прежде чем он смог вернуться к работе. Еще одна, чтобы полностью сошли синяки. В течение этих двух недель Гию ненавидел их вслух и любил втайне, внебрачного ребенка, которому он желал, чтобы он никогда не родился, и всё ещё лелеял его всем сердцем.       Ведь это единственное, что у него осталось. Доказательство того, что в другом мире и при других условиях у них могло что-то получиться. Он и Санеми, обречённые с самого начала, путь, по которому они оба шли, даже когда Гию знал, что он закончится на крутом краю обрыва.       Осторожно Гию поднял колено, чтобы облегчить себе мытье. Вода ударила его слишком жарко, и Гию отшатнулся от неё, протянув руку под брызги, чтобы отрегулировать температуру.       Честно говоря, Гию мало что помнил с той ночи. Все, что он знал, это то, что они переспали, а потом буквально спали вместе — в одной постели, в одну и ту же ночь и в одно и то же утро. И в процессе Гию нарушил сотню правил, пересек тысячу границ и разбил две половинки одного сердца.       Ему так хотелось остаться — снова лечь, натянуть одеяло и погрузиться в гавань этой проклятой кровати так надолго, как только он сможет. Потому что, когда Гию открыл глаза и увидел, что Санеми посмотрел на него, вся его шероховатость сгладилась после сна, он почувствовал себя счастливым. На своём месте.       Однажды Гию посмотрел в лицо другому мальчику и почувствовал то же самое. Теперь под его ребрами лежала полая чаша и в ней, как в барабан, билось сожаление.       Так что Гию не остался. Он не мог. Не тогда, когда всё начало закручиваться, и история повторилась прямо у него на глазах. Единственным разумным вариантом было уйти, назвать это ошибкой и провести остаток дня, пытаясь в это поверить.       Гию взял тюбик с гелем для душа, стоявший в углу душевой стойки. Он выдавил немного на ладонь и распределил по обеим ладоням.       Поверить в то, что это была ошибка — было легче сказать, чем сделать. Преследуемому пустым выражением лица Санеми, который сидел в своей постели и смотрел, как Гию с трудом надевает свою одежду, это было невозможно.       Когда дело доходило до деталей, Гию знал, что он был движущей силой их падения — преследовал Санеми, инициировал первый поцелуй, говорил ему не останавливаться . После боя он воспротивился самой идее такого общения с Санеми, ирония в этом невероятна. Гию с трудом мог поверить, что он настолько идиот, чтобы совершить такую ошибку, но в то же время неудивительно было, что он сдался. Добавьте к уравнению алкоголь, и у него не было никаких шансов.       В воскресенье вечером Гию, наконец, набрался смелости, чтобы позвонить Шинобу и сообщить ей, что он не будет работать в течение нескольких дней. Она приняла это, сказала, что сделает всё возможное, чтобы перенести его следующий фильм, и спросила его, почему.       Прежде чем Гию успел сформулировать ответ, она прямо сказала ему, что видела, как он уходил с Санеми в прошлую пятницу вечером. Она не хотела знать, что они делали в ванной или что случилось после того, как они вышли из бара — только если это имело отношение к тому, почему Гию утверждал, что не подходит для камеры.       Гию коснулся своей шеи и ничего не сказал.       Шинобу достаточно быстро получила ответ. Когда они снова встретились неделю спустя, на той перенесённой съёмке, она бросила один взгляд на него и на эти тёмные пятна на его шее, которые ещё не зажили, и вздохнула так громко, что содрогнулся пол, на котором они стояли. Но она видела и выражение его лица, видела, что он уже наказал себя за то, что сделал, и таким образом избавила его от её мнения об этом деле. Она хранила молчание, её поза указывала на своеобразную смесь беспокойства и неодобрения, и так она смотрела, как Гию показал худший отыгрыш за последние шесть месяцев.       Это было не так плохо, как сегодня, но все же достаточно неприятно, чтобы оставить кислый привкус во рту. Последующие съёмки дали аналогичный результат, и вскоре Гию начал входить в каждый кадр, опасаясь, что в этот день он развалится на куски.       Продюсеры, настроенные оптимистично после просмотра его фильмов с Санеми и стремящиеся повторить такой успех, были быстро разочарованы. Не то чтобы он был неудачником как таковым, просто… ужасно посредственным. Никто никогда не говорил ему этого в лицо, но Гию, как бы плохо он ни читал социальные сигналы, всё равно чувствовал разочарование, которое пронизывало воздух после каждого кадра.       Со временем, удачей и огромными усилиями Гию удалось встать на путь выздоровления. С черепашьей скоростью он выбрался из ямы, но не настолько, чтобы вернуться на высоту, на которой он стоял до всего этого.       Всё было зря. Как только Гию начал думать, что, может быть, он сможет справиться с этим, спасти ту карьеру, которую он оставил, Санеми на долю секунды вернулся в его жизнь и сумел уничтожить весь достигнутый им прогресс. На этот раз навсегда.       И Танджиро со всеми своими благими намерениями спросил, знают ли они друг друга. И Санеми, глядя прямо на Гию, сказал нет. И Гию почувствовал, как его грудь сжалась под этим жалким словечком длиной всего в один слог, подтверждением того, что то, что он сделал, было непростительно — что Санеми ненавидел его за это и никогда больше не хотел его видеть. И за это Гию даже не мог винить его.       Вяло, без всякого интереса, Гию намыливал свое тело. Начал с рук и спускался вниз, уделив больше времени своему торсу, чтобы смыть всю засохшую сперму, прежде чем двигаться дальше.       Гию был тем, кто снова сделал их незнакомцами. Он заслужил это — всё это — и не мог понять мук, возникших внутри него, когда Санеми отклонил предположение, что между ними что-то когда-либо существовало.       Они знали друг друга. Гию хотел, чтобы они узнали друг друга. Он хотел так многого, когда мог удержать так мало, сжимая свои ладони, пока они не переполнились.       Пока Танджиро рассказывал о школе, своих занятиях и учителях, которые у него были в этом году, которые обучали Гию, брат Санеми — Генья, как только что узнал Гию, — мягко прервал его речь, чтобы сообщить ему, что возникла чрезвычайная ситуация, и Санеми пришлось уехать. Гию прочитал ложь, зная, что настоящей причиной ухода Санеми был он сам, и прикусил внутреннюю часть щеки достаточно сильно, чтобы причинить себе боль.       Хотя Танджиро был очень встревожен, он достаточно быстро отвлекся, чтобы представить их двоих друг другу. Гию избегал смотреть Генье в глаза, беспокоясь, что тот знал о нём или у него такой же характер, как у его брата, но он вежливо поздоровался с Гию и даже несколько раз разговаривал с ним в течение вечера. Хороший ребёнок, как и говорил Санеми, вопреки тому, что можно было предположить по глубоким шрамам на его лице.       С помощью вежливости Геньи и общего тепла дома Гию пытался отвлечься. Он действительно почти смог. Прошло слишком много времени с тех пор, как он в последний раз навещал Танджиро и его семью, за что Гию постоянно чувствовал вину, но они приняли его с таким же гостеприимством, как и всегда. Он воссоединился с людьми, с которыми не разговаривал годами, с людьми, от которых дистанцировался по вине их связи со временем, которое Гию презирал. В теории, это должно было помочь.       Но появление Санеми задало настроение оставшейся ночи. Гию сделал всё, что было в его силах, чтобы стряхнуть его, но все было напрасно, и с того дня те немногие актерские навыки, которые у него остались, были спущены в унитаз. Всякая возможность выздоровления ускользнула, погрузив его в водоворот кругового осуждения и оглушающего отчаяния. Когда он думал о Санеми каждый раз, когда кто-то прикасался к нему, тепло и горе сливались в одну смесь, которая поглощала его заживо.       Онемевший, с мокрым кончиком хвоста на затылке, Гию выключил воду. Она стекала вниз по его руке, капая с кончиков пальцев, капля за каплей ударяясь о пол душа. Гию наблюдал, как пена исчезает в сливе, маленькая и прозрачная, как лужи тумана в его глазах.                       Гию вышел из своей гримерки одновременно с Муратой.       — О, привет…       — Ты живёшь где-то здесь, да? — спросил Гию.       Мурата моргнул, потом кивает.       — Не знаешь, где тут есть какое-нибудь заведение? Желательно поближе.       — Типа… бар? Или же…       — Кофе, — уточнил Гию. Дорога домой будет долгой, и последнее, что ему нужно, это проспать свою остановку.       — А, — снова кивнул Мурата, — да. Конечно. Через дорогу есть хорошее место.       Впереди Мурата указал на то самое место через стеклянное окно, причудливое маленькое кафе, куда он часто заглядывает, когда снимается на этой студии. Оно спрятано между двумя крупными универмагами, его легко осмотреть, приветливый персонал и скромные цены.       Затем Мурата сказал, что пошёл бы сейчас с ним, но, поскольку он опаздывает на встречу — здесь Гию съёжился, понимая, что он виноват — ему придётся пойти туда одному сегодня вечером.       Гию ещё некоторое время оценивал внешний вид кафе. Приняв решение, он оставил Мурату, быстро его поблагодарив, и вышел из здания, чтобы перейти улицу.       Когда Гию пробрался внутрь, он мельком увидел табличку над дверью. «Кафе Сагири» , — было сказано на ней.       Пара посетителей стоит в очереди перед ним, но кроме них внутри пусто. Стоя в очереди, Гию направил взгляд на меню сверху на стене, и просмотрел позиции. Снаружи пронеслась машина, потом еще одна. Группа подростков прошла мимо по улице, смеясь достаточно громко, чтобы Гию мог слышать их сквозь стены. Гию никогда не любил путешествовать по новым местам, предпочитая знакомый пейзаж. Он не мог дождаться, чтобы пойти домой и закончить свой день. Может быть, последний. Это тоже было бы хорошо.       — Привет, — сказал кассир, И тембр его голоса был достаточно знаком, чтобы пробудить далекое воспоминание, когда Гию медленно приблизился к прилавку. Молодая женщина отошла со своим напитком, и из-за неё показались персиковые волосы и бронзовые глаза. — Что бы вы хотели…       И они оба резко застыли. Гию подумал бы, что кто-то просто пропустил по воздуху электрический ток, но два других человека в магазине всё ещё двигались, тихо разговаривая на пути к выходу.       Прошли годы, но Гию до сих пор знал этот оттенок бледно-розового как свои пять пальцев.       — Гию?       — Сабито…—Сабито — посмотрел на него с таким же удивлением, какое Гию чувствовал на своем лице. Сабито, его лучший друг со школы, пока тем летом все не наёбнулось. Хотя его волосы больше не доходили до плеч, коротко подстриженные в более традиционном стиле, их характерный цвет и шрам справа от рта выдали его. Мальчик, который даже не дал ему достаточно времени, чтобы выразить свои чувства к нему, прежде чем исчезнуть из его мира. Оставив его ужасно неподготовленным к этому отрезку его жизни, когда он всё ещё не мог распутать петли в своей груди и дать имя тому, что он чувствовал к нему. Этот мальчик, который теперь был мужчиной, и всё же выглядел так болезненно похожим на себя старого, которого в нём видел Гию так, будто все это было вчера.       Но Гию хорошо знал. Прошло так много времени, в непреодолимой дистанции между ними закрепилась уверенность.       — Гм, — сказал Сабито, цепляясь за мысли за пределами его досягаемости. Продолжая смотреть в эти стальные глаза, в эти глаза, которые становятся фиолетовыми, если смотреть в них слишком долго, смотрел, даже когда между ушами начала пульсировать головная боль. Это не слишком отличалось от того, чтобы смотреть прямо на солнце, зная, что ослепнешь.       — Я… мне жаль. Извиняюсь.       Он двинулся, собираясь уйти, но Сабито почувствовал его намерение прежде, чем он успел куда-то добраться. Гию едва повернул плечо, когда Сабито остановил его, взявшись за его руку, перегнувшись через стойку, чтобы добраться до него.       — Подожди, — сказал он и мгновенно отпустил руку Гию, когда заметил его реакцию на прикосновение. — Извини, но не мог бы ты…       Зашел ещё один посетитель, скрип дверных петель заставил Гию вздрогнуть. Сабито бросил взгляд на вход, разочарованно нахмурив брови. Когда он снова столкнулся с Гию, искренность в его глазах достаточно шокировала, чтобы Гию не сбежал.       — Присаживайся, Гию. Хорошо?       Гию поджал руку ближе к телу.       — Зачем?       — Зачем? Ты шутишь — мы не виделись целую вечность, — сказал Сабито, понизив голос. Гию захотелось напомнить причину, по которой они не виделись целую вечность, но он воздержался.       — Ну, давай же. Мы всё равно скоро закроемся. Если не сложно, не мог бы ты подождать? Я принесу тебе что-нибудь. Возьмёшь с собой.       Гию посмотрел на него.       — Пожалуйста, Гию, — Сабито никогда никого ни о чем не умолял. — Присаживайся.              Гию застыл на какое-то время. Другая покупательница, теперь стоявшая позади него, прочистила горло и, наконец, побудила Гию к действию. Он отошёл в сторону от стойки, к залу. Оглянулся на дверь.       Следующей мыслью Гию было развернуться и сделать ноги. Что сделает Сабито? Перепрыгнет через прилавок и схватит его? Ага, как же.       Гию мог развернуться и уйти. Он мог закончить это прямо здесь. У него есть на это силы, как были на то, что он сделал с…       Как были у Сабито на то, что он сделал с ним три года назад. Что он сам сделал с Санеми на следующее утро.       Он мог бы, но, насколько ему известно, никогда не выходило ничего хорошего из того, чтобы оставлять незавершённые концы такими, какие они есть — длинными и грязными, чтобы споткнуться о них в следующий раз. Есть вещи, которые, по мнению Гию, непоправимы, слишком много узлов и перепутанных нитей, чтобы их можно было спасти. Это одна из них.       И эта боль. В мускулах, плоти, мозге костей. Тащит его вниз, вниз, вниз на дно. Каждый шаг увеличивал давление на его ноги, на ступни, пока он не начал сомневаться, сможет ли он сделать следующий.       Середина пола между столиком на двоих и входной дверью, — это место, где Гию колебался. Он посмотрел на улицу через стеклянную дверь и вспоминал, как серьезен был Сабито, когда просил его подождать, и сокрушался от усталой боли в каждом уголке своих конечностей.       Гию сел.       Как бы ему ни хотелось сказать, что это потому, что он, наконец, решил быть храбрым, Гию знал, что это просто потому, что он больше не мог стоять. Он напуган, встревожен, обнажён до костей и уязвим до такой степени, что сжимались внутренности.       Во время ожидания Гию вытащил свой телефон. Он листал приложение за приложением, чтобы занять себя, пока Сабито обслуживал последнего клиента. Эти несколько минут казались вечностью, они ползли так мучительно медленно, что Гию мог бы поклясться, что провёл в ожидании всю ночь.       Он слушал, как Сабито закрывал кассу, затем шёл через комнату к передним окнам, где перевернул табличку с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО». Выключив несколько ламп, оставив те, что сзади, гореть, он присоединился к Гию за выбранным им столиком.       Услышав глухой стук поставленного перед ним стаканчика, Гию поднял глаза. Он закрыл свой телефон и убрал его, но не прикоснулся к напитку.       — Эй, — это то, с чего Сабито решил начать. — Спасибо за ожидание. Вот твой напиток, как я и обещал.       Гию не ответил, сидя на стуле с напряженной спиной. Он не делал Сабито никакого заказа.       — Как дела?       Вопрос едва прозвучал, прежде чем Гию выпалил:       — Почему ты решил со мной поговорить?       Сабито моргнул. Он медленно ответил:       — Потому что… мы друзья?       Гию почти расхохотался.       — Раньше были, — поправил он. — До того как…       И не смог заставить себя сказать это, горло сжалось так сильно, что он задохнулся.       Глаза Сабито расширились, но ненадолго.       — Не знаю, помнишь ли ты, — продолжил Гию с сарказмом, — но…       — Конечно, помню, — сказал Сабито. И остановился. Он посмотрел на свои руки, лежащие на столе, и сложил одну поверх другой. Сжался на мгновение, глубоко вдыхая через нос.       Гию позволил ему, потому что тишина казалась безопаснее звука.       — Мне очень жаль, — сказал он. — Я знаю, что это, вероятно, пустой звук для тебя, но мне очень жаль. За всё это… за то, что оставил тебя одного. Без объяснения причин.       Сабито прав: для него это ничего не значит. Он мог бы извиниться за все и даже больше, и это все равно не стёрло бы последние три года. Через что он прошёл. Через что он заставил других пройти.       — Я до сих пор переживаю из-за этого, но я был молод. И глуп. Такой глупый и такой нервный. Я не пытаюсь оправдываться — я знаю, что облажался. Я знаю, что это, должно быть, было ужасно для тебя, и мне очень жаль.       Отчаянно пытаясь что-то сделать, Гию прибегал к своему неизвестному напитку, опуская руку на дно и поднося её к губам.       Это оказался не кофе, а чай. Чёрный чай, подслащенный сахаром, отбрасывал его на три, четыре, пять лет назад, когда всё ещё было хорошо и когда он смеялся так сильно, что чувствовал этот чай в носу. Когда они вдвоём шли со своими рюкзаками по улице в ближайшее кафе сразу после уроков, и Гию каждый раз заказывал черный чай, потому что это был самый дешевый вариант. Когда они открывали учебники над столом и рылись в списках вопросов конспектах, потому что ни один из них никогда не понимал, что нужно делать. Четверг за четвергом они сидели за предпоследним столиком у левой стены: Гию потягивал свой чёрный чай, Сабито бросал в него подсластитель, Гию ворчал на него за это, но обнаруживал, что так ему больше нравится.       Воспоминания не мелькали перед его глазами и не проигрывались перед глазами, как старый фильм. Они просто возвращались, заполняя яму пустоты на том месте, где он выцарапал их много лет назад. Как эффект домино, другие воспоминания того времени восставали из пепла и вставали на свои места, как потерянные кусочки головоломки, не собранной до конца.       Как он ходил в больницу через день только для того, чтобы наблюдать, как его сестре становится все хуже, хуже и хуже. Как он пришел домой в два часа ночи после того, как её сердце остановилось на самые страшные тридцать секунд в его жизни, как его собственное сердце застыло, когда её сердце снова начало биться, и он в глубоком отчаяния понял, что он ничего не может сделать. Как он срывался на Сабито по телефону, разглагольствовал сквозь слезы и смеялся, когда Сабито отпустил какую-то странную шутку о съемках в порно. Подумав об этом позже, рассудив, что это, возможно, стоит проверить, и взять на себя обязательства при поддержке Сабито. Увидев верную выгоду в их возрасте и внешности, первая же студия, к которой они подошли, сразу их приняла.       А потом — «тренироваться» в уединении в спальне Сабито, когда в доме было темно и тихо, где они забрали друг у друга девственность, по очереди, не предвидя, как скоро всё сломается. Как они снимались в их первой сцене, Гию бесился из-за камер и людей, наблюдавших за ними, Сабито был также взволнован, но держал их обоих достаточно собранными, чтобы дойти до конца. Как однажды, глядя в лицо Сабито, когда их снимали, приложив руку к его щеке, Гию подумал: «Ох».       Момент трепещущей надежды и рокового откровения, тот самый, который изгнал Сабито и впустил ужасное одиночество.       Он вспоминал, как тяжело было потом, когда они перестали разговаривать и Сабито не смотрел на него. Потом он вообще перестал появляться на работе, будто исчез с лица земли, не попрощавшись даже малейшим «до свидания», и в конце концов Гию потерял надежду на то, что он когда-нибудь вернется. Как ненавидел себя и свои глупые, безрассудные эмоции, пока он не построил вокруг себя стену, кирпичик за кирпичиком, и поклялся никогда не повторять одну и ту же ошибку дважды.       И всё равно провалился, потому что, видимо, он шлюха для парней со шрамами, слишком упрямых и слишком наглых, чтобы быть счастливыми.       Гию поставил стаканчик.       — Мы были, — продолжил Сабито, но замолк, колеблясь, его взгляд скользнул куда-то в сторону. Он вздохнул, затем продолжил. — …Происходили и другие вещи, о которых я не мог тебе рассказать. Потому что…       Я тебе нравился, а ты мне не нравился, и мы были молодыми и глупыми и…       — Это было неподходящее время, это точно. Но мне нужно, чтобы ты знал, что я ушел не из-за тебя.       Гию сжал кулаки с силой, достаточной, чтобы свернуть шею Сабито. Он чуть не раздавил бумажный стаканчик в своей руке.       — Мои родители узнали, чем я занимаюсь, — сказал Сабито твёрдо, как бы говоря Гию, что он его вынудил. Что если он расслабится, слова будут дрожать. — И ты знаешь, как они относятся к такого рода вещам. Я думаю, что они были больше расстроены жанром порно, в котором я снимался, а не самим порно.       Гию хотел ответить, но расстояние между ними не позволяло ему говорить.       — В то время я всё ещё жил с ними, и мне пришлось худо. Действительно плохо. Я бы не хотел… говорить об этом слишком много, но в конце концов я начал чувствовать себя небезопасно. Я должен был уехать. Когда я смог это сделать, я сбежал. Пропал с радаров. В конце концов я разыскал родственницу в этой части города; с тех пор живу с ней.       Улицы снаружи были пусты. Ни машин, ни людей. Только они, сидящие вместе в этой закрытой кофейне и латающие дыры в прошлом, которое они разделяли.       — Мне просто жаль, что я никогда не говорил об этом ни тебе, ни кому-либо еще, — сказал Сабито. — Я убедил себя, что у меня нет возможности, но я знаю, что мог бы, если бы попытался.       — Я просто… я не хотел разбираться с этим. И я не хотел, чтобы то, что происходило со мной, повлияло на тебя, потому что я знал, как сильно ты нуждаешься в деньгах. Если бы ты ушёл за мной, это было бы эгоистично с моей стороны. Я не мог сделать этого с тобой.       Первым побуждением Гию было запротестовать. Сказать: «нет, я бы не бросил. Я бы помог тебе по-другому».       Потом он вспомнил — невинную свежесть лица, покалывание первой любви, и понял, что Сабито был прав. В то время он, возможно, бросил бы всё, хотя бы для того, чтобы сделать ему немного лучше. Даже если бы Сабито сказал ему не делать этого. Сейчас трудно представить, что можно вести себя так небрежно, а тогда?       — Ещё я не хотел причинять тебе боль, зная, как ты ко мне относишься, поэтому я просто. Я убежал, надеясь, что твои чувства исчезнут, если я это сделаю.       Это не так.       — Очевидно, что нет, — сказал Сабито, вторя мыслям Гию, тихо и безболезненно, насколько возможно. — Так что извини.       — Не… — Гию остановился, когда его голос сорвался от долгого молчания и чего-то ещё. Он развалился на стуле, прочистил горло и продолжил. — Прекрати говорить это. Это произошло. Как ты сказал, это было неудачное время. И всё.       — Не делай вид, что это мелочь, — сказал Сабито, ужесточая тон ровно настолько, чтобы показать твёрдое упрямство, которое Гию слишком хорошо помнил.       — Я не говорю, что это было мелочью, просто это в прошлом. Мы можем оставить его там.       — Нет, если это влияет на тебя в настоящем.       Гию отворачивается. Либо Сабито всё ещё может читать его даже после стольких лет, либо он более прозрачен, чем он думал. Гию почувствовал, что это первое.       — Так и есть, верно?       Гию молчал, но это само по себе является ответом.       Ему еще нужно кое-что спросить. Вопрос, возникший в связи с опровержением его веры в то, что Сабито ушёл из-за него.       — А ты, — начал Гию. — Тогда. Ты чувствовал что-нибудь похожее?       Сабито потребовалось некоторое время, чтобы ответить. Он сцепил пальцы вместе, потер большим пальцем костяшки.       — Нет, — сказал он. — Я не знал.       Вот и всё. Гию готовится к волне боли, накопившейся к отказу, которого он ждал годами.       Только их не приходит. Ничего — ни боли, ни унижения, ни разочарования. Только он и эта пустая чаша под его ребрами, полная ничего и лишённая всего.       Сам того не зная, он пошёл дальше. Теперь внутри него растет пустота не из-за безответной любви, а из-за замкнутости, которую он сам там посеял.       И снова Сабито сказал: «Извини», хотя Гию говорил ему не делать этого.       Он никогда не слушал ничего, что говорил Гию.       — Не извиняйся за это. Ты не можешь контролировать свои чувства.       Сабито кивнул, хотя и неохотно.       — Я просто хотел бы справиться с этим лучше, понимаешь.       Гию крутил чашку между пальцами. Он говорил через каждое вращение — я знаю.       И — мне тоже жаль.       Они оба виновны в ошибках, которые хотели бы исправить. Единственная разница в том, что ошибкам Сабито три года, а ошибки Гию свежи, как рассвет.       — Но теперь я здесь, — сказал Сабито после некоторого молчания. Когда Гию осмелился поднять взгляд, он обнаружил, что Сабито посмотрел куда-то вправо, может быть, в окно. — Устроился на неполный рабочий день сюда. Пишу диплом на онлайн-курсы.       — Что за курсы?       Сабито пожал плечами.       — Бизнес.       Гию снова опустил взгляд на чашку, медленно поворачиваясь к изгибу ладони.       — Когда ты был маленьким, — сказал он, — я помню… ты говорил, что хочешь стать космонавтом.       Сабито фыркает.       — Круто. Ты говорил, что хочешь быть детективом.       Сам того не замечая, Гию улыбнулся.       — Подожди, ты?       — Что?       — Типа, я не знаю, чем ты сейчас занимаешься. Ты всё ещё?..       — О, — сказал Гию, сдувшись. — Да. Я. Всё ещё делаю это.       Сабито сочувственно замычал.       — Ты в порядке?       Гию подумал об этом. Работа, которую он выбрал, отнюдь не легка, но ему посчастливилось найти уважаемую компанию и агента, который искренне о нём заботится.       — Ага, — решил он. — Очевидно, что есть взлеты и падения, но это нормально. Я в порядке.       — Повезло тебе.       Гию почувствовал но. Он прав.       — Если это правда, почему ты выглядишь так, будто не спал несколько дней?       — Спасибо, — пробормотал Гию.       — О, не надо мне этого, — Сабито цокнул языком, — я тебя знаю.       Если бы это было в любое другое время, Гию придерживался бы своих привычек и ничего не сказал. Увёл бы разговор в сторону, отвлёк его от себя и своих проблем. Он ещё даже не рассказал Шинобу всю историю, хотя готов поспорить, что она уже сама во всем разобралась. Чем меньшему количеству людей он рассказывает, тем менее реальным это кажется, поэтому Гию держит всё взаперти.       Но теперь он этого не сделал.       — Сабито, — сказал Гию, — я облажался.       — Случается с лучшими из нас.       — Нет, я… — нахмурившись, Гию отпускает чашку и снова садится на свое место. — Я облажался. Это действительно пиздец.       Сабито приподнял бровь, но ничего не спросил, давая Гию возможность либо отступить, либо заполнить брешь.       Он не сказал ничего сознательного. В один момент он сидел на стуле, слова застревали в горле и щипали губы, а в следующий он выпустил их на открытый воздух, говоря так быстро, что задохнулся от одного предложения.       Гию говорил дольше, чем за всю свою жизнь, каскадом запутанных мыслей, переведённых в бессвязную речь, льющуюся прямо из сердца, как кровь из носа. Даже для своих собственных ушей он казался бессвязным, истеричным, но Сабито наклонился вперед за столом и прислушивался к каждому бессвязному слову.       Гию плёл историю с самого начала: с момента, когда он впервые встретил Санеми, их немедленной искры на съёмочной площадке, как он был поражен во время и после; как увидел его в пиццерии; затем вторая съемка в парке, где они разговаривали у озера, и он дал Санеми свой номер и, сожалея об этом, потому что видел опасность, чувствовал, как она пинает его по пятам, всё же написал ему; ответил на его звонок и они вместе посмотрели видео; потом отказ и его собственная попытка исправить это, которая была почти успешной, если бы не эта глупая, глупая вечеринка, где он выпил слишком много и сделал ошибку и сказал Санеми отвести его домой, хотя он всё ещё не был уверен, чего хотел сам; проснувшись на следующее утро и увидев его лицо, он убежал, потому что всё, что он чувствовал, были страх, паника и желание, такое глубокое и такое знакомое, что он почти чувствовал, как это закончится.       И, наконец, последствия. Всё, от того, как его съемки провалились, до их столкновения в доме Танджиро, где Санеми сказал, что они не знакомы. Прорыв дамбы десятилетней давности, расколотой посередине трещинами, такими же, как те, что были в стене, которую он построил вокруг себя, в стене, через которую Санеми пробился.       И пока он говорил, проживая историю от начала до конца, Гию пришёл к пониманию фундаментального факта. Сути истории, того, чего ему не хватало всё это время. Медленно, кусочек за кусочком, появлялась нечёткая фигура, на которую Гию щурился сквозь болото своих слов.       Когда поток иссяк и он перестал рассказывать, треснувший и ободранный до нитки, наступившая тишина звучала громче его голоса.       — Дерьмо, — сказал Сабито. — Бедный парень.       — Я же говорил тебе, — стонет Гию. — Я облажался.       — Это плохо, что я чувствую себя виноватым?       — Это не… — вздохнул Гию, качая головой. — Нет. Это не ты. Даже если бы ты ушёл из-за меня, я не должен был позволять этому преследовать меня всю оставшуюся жизнь.              Теперь он полностью осознал последствия своей ошибки: он обидел не только Санеми, но и самого себя. Упустив свой второй шанс на счастье, захлопнув дверь перед вновь обретённой надеждой и тем самым человеком, который стучал в неё сам.       — Я слишком боялся повторения чего-то вроде нас, чтобы заметить то, что было прямо передо мной, — продолжал Гию. Как это было по-другому. — Я пытался избавиться от него, но ничего не получалось. Я просто продолжал соглашаться с этим, даже когда знал, что это плохая идея. У меня никогда не было такой проблемы ни с кем другим, поэтому я не знаю, почему… почему…       — Разве ты только что не сказал мне: «Ты не можешь контролировать свои чувства»?» — Сабито слегка улыбался кисло-сладкой улыбкой. — Это относится и к тебе. И именно поэтому это не сработало.       Точно так же Сабито отшлифовал центральную часть истории — очень простую причину, по которой он продолжал возвращаться в объятия Санеми — и плюхнул её ему на колени.       — Гию, — сказал Сабито. — Могу я быть с тобой откровенен?       Гию кивнул.       — Этот чувак? Без ума от тебя. Должен быть, иначе он бы сдался в самом начале. И я думаю, что ты не слишком далёко от того, где он сейчас.       Отводя глаза, Гию почувствовал тепло на лице.       — У тебя что-то было.       Гию знал. Теперь, столкнувшись с этим по-настоящему, он знал лучше, чем когда-либо.       Шёпотом он спросил:       — Я потерял его?       — Это не мне судить.       Приняв это, Гию наконец подвел итог. Он почувствовал слабость от всей новой информации, забитой в его череп, которая угрожала обрушиться на него.       Итак, снова глядя на Сабито и пытаясь найти, что ещё сказать, он заметил:       — Ты отстриг волосы.       — Ах, да, — Сабито потянулся, чтобы коснуться затылка, а затем кивнул Гию. — А ты сохранил свои.       — Ага.       Как странно снова разговаривать — тем более, когда речь идет о нормальных вещах, — но они все равно это делали. Натыкаясь на несколько безопасных тем, догоняя, неловко и всё же немного осторожно. Сабито спрашивал о Танджиро и горстке их старых друзей, сказал, что скучал по ним всем. Рассказал Гию о своём родственнике, двоюродном брате по имени Макомо, а Гию в ответ рассказал ему о Шинобу и людях, которыми он сейчас себя окружает.       В конце концов, разговор затих, и Сабито сказал, что, вероятно, ему действительно следует закрыть кофейню. Гию кивнул, вставая со стула, и у входа они разошлись.       Снаружи, освещённый фонарными столбами, Гию дрожал под ветреным ночным небом. Ему предстояла долгая дорога домой.                       Гию вернулся в свою квартиру таким же холодным и одиноким, как и эта ночь.       Сразу после того, как он запер за собой дверь, он направился прямо к дивану, нащупывая дорогу в темноте. Когда его колено ударилось о край, Гию упал на подушки, чуть потяжелевший телефон лежал в его кармане, на нём номер Сабито и обещание поговорить еще раз.       Но прежде чем он сможет хотя бы начать восстанавливать эти отношения, Гию должен исправить ещё одну часть своей жизни. Или, по крайней мере, — если уже слишком поздно что-то исправлять — добиться некоторого завершения.       Он откинул голову назад и закрыл глаза. Изнеможение цеплялось за каждую фибру его существа, лишая его возможности пошевелить даже кончиком пальца, но сон всё равно не брал его.       Гию был измучен, но чувствовал себя легче, чем когда-либо. Бремя, которое он носил с собой дольше, чем он себя помнит, громоздилось на его плечах, пока оно не влилось ему под кожу, исчезло от утешения, что то, что произошло все это время назад, никогда не было его проблемой. Ни он, ни его поступки, ни его эмоции. Просто что-то совершенно вне его контроля, куча недоразумений, которые заставили его усомниться в себе и своем неотъемлемом праве чувствовать.       Его чувства к Сабито. Отсутствие у Сабито чувств к нему. И теперь, в этой кульминации событий, его чувства к…       К Санеми.       Он сам сказал это: пытаться контролировать это было бесполезно. Безнадёжное дело с того самого момента, когда Санеми вытянул из него что-то, чего никто другой не мог. Пожар, который начался с маленькой искры на его заднем дворе, тот, который он потушил несколькими линиями, прочерченными в грязи, и похлопал себя по спине за проделанную работу. Абсолютно бесполезную, но всё же для него стало неожиданностью, когда этот огонь вспыхнул за установленные им границы, хлеща тем быстрее и яростнее, чем больше он пытался его потушить.       Потому что вполне возможно, что сейчас он почувствовал к Санеми то же, что думал, что чувствовал к Сабито, когда ему было всего восемнадцать лет. Любовь, увлечение, посягательство на что-то ужасно реальное.       Какая разница? Подавление желания, борьба с самим собой, отталкивание Санеми — что хорошего в этом?       Он всё ещё потерял Санеми. Потерял их. Срезал стебель, потому что он думал, что на нём растет сорняк, что-то, что заразит его изнутри. Никогда бы он не подумал о цветке, о чем-то прекрасном, заслуживающем внимания.       Но он обрезал его. От страха обрезал. В качестве меры предосторожности он отрезал его, так уверенный, что сделал правильный выбор. Чтобы в итоге меньше болело.       И посмотрите, где они оказались вместо этого. Больно так сильно, что Гию задавался вопросом, не было бы в конце концов менее болезненным оставить стебель как есть, даже с риском сорняков.       Гию открыл глаза. Ничего не менялось. В комнате было так же темно, как было у него за веками.       Хотя ему больно это признавать, Гию, возможно, придётся смириться с тем фактом, что он потерял свой шанс. К такому выводу он пришел слишком поздно, после того, как ущерб уже был нанесен и мост уже сгорел. Больше нет пути назад. Никакой надежды на примирение.       Даже если Гию захочет возродить то, что у них было, было бы несправедливо с его стороны ожидать, что Санеми почувствовал то же самое. Санеми имеет полное право считать его ответственным за хаос, который он навлёк на их жизнь, и Гию, возможно, придется отпустить его.       Когда Гию проверил свой телефон, его сердце остановилось.       Шинобу [1 пропущенный звонок]       Шинобу [21:47]: Гию, пожалуйста, перезвони мне при первой же возможности. Это важно.       Гию сел, упираясь локтями в колени, и держал перед собой телефон. Он перезвонил ей. Она взяла трубку после третьего гудка.       — Гию?       — Да, — сказал Гию. Голос у него был слишком тихий, слишком тонкий.       Шинобу видела — или слышала — сквозь него:       — Тогда я не буду утруждать себя пустыми разговорами.       — Хорошо, — сказал Гию уже шёпотом. Он почувствовал, как распадается на части, почувствовал дрожь, которая начиналась в глубине его живота и распространялась оттуда наружу по всему телу.       — Ранее сегодня вечером мне позвонил Узуй.       Всё это время Гию ждал, пока на него обрушится Дамоклов меч. Ждал, и ждал, и ждал, обманывая себя, думая, что этого никогда не произойдет.       — Он попросил тебя сняться ещё раз с Шинадзугавой-саном.       И когда меч обрушился, падая на половицы с оглушительным грохотом, Гию онемел из-за дыры, которую он пробил в его груди.