***
Находится дома у Вельзевул было волнительно. Он разительно отличался от его собственного — и не только потому, что Вельзевул была демоном. Возможно, она и вправду считала это место домом. Здесь было уютно: ничто не кричало об опасности, и в воздухе будто витал тихий сон. Это было что-то сокровенное и очень дорогое Сути — о доме не знал никто, он не дышал частыми гостями и идеальной чистотой, не хранил воспоминания о чужих эмоциях и посторонних мыслях. Гавриил чувствовал безграничное доверие к себе — разве было оно уместно? Разве он не доверял ей так же? Ещё дом пах едой. Что-то мясное, кисло-сладкое и пряное… Ароматы смешивались, не давая почувствовать каждый в отдельности. Пахло лучше, чем пицца, и гораздо теплее. Гавриил не мог не признать, что понял, ради чего люди варились на Втором Круге. Вельзевул, возясь с посудой, выглядела искренне счастливой. Видел ли он её такой когда-нибудь — лёгкой, улыбающейся совершенно бесхитростно? Такой похожей на человека. И его приходу она радуется тоже искренне — будто это самая лучшая вещь, которая могла случиться. Такое поведение волновало до растерянности. Гавриил был более уверен в происходящем, когда они впервые поцеловались, когда с закрытыми глазами и ртом пришлось объяснять, что они оба хотят секса и ничего не имеют против него — понимать, не сомневаться, вести себя так, будто это нормально между ними. Но сейчас… — Садись, остолоп, — Вельзевул указала на стол посреди комнаты, прерывая мысли. Единственное сходство их квартир: они были тем, что люди называли студиями, и не имели стен, отделяющих привычные кухню, гостиную, спальню и коридор. Гавриил любил простор, а Вельзевул… Вместо стен она использовала стеллажи с, вероятно, не цветущими растениями, но помещение всё равно хорошо просматривалось. Возможно это было вопросом безопасности. Стол уже был сервирован на двоих, и Гавриил почувствовал на дне желудка смутную тревогу. Неужели он правда пришёл — просто так — и будет есть то, что приготовил демон? Вельзевул уже разложила по тарелкам плоскую и длинную пасту, и теперь заливала её ужасным красно-серым соусом. Мясной запах исходил именно от него. На столе Гавриил рассмотрел пиалу с маслинами, тёртым сыром, хлебными палочками и странными розовыми лоскутами, пряно пахнущими. Ещё была бутылка красного вина. — Только не говори, что ты пришёл для того, чтобы сказать «я не стану есть» ещё раз, — Вельзевул смотрела на него чрезвычайно строго, садясь напротив. Возможно, теперь, когда она приготовила еду сама, это стало очень важным. И Гавриил, повинуясь непонятному зову Сути, сел и придвинул к себе тарелку. Обижать Вельзевул ему не хотелось. На самом деле Гавриил уже и не помнил, почему не ел и не пил, но после стольких лет не имел сил изменять этому принципу. — Можешь посыпать сыром, — посоветовала она, перемешав соус с пастой, и сама загребла внушительную горсть сыра из пиалы, рассыпая его над своей тарелкой. — В таком количестве этого не делают по рецепту, но мне нравится. — И как это называется? — Тальятелле аля Болоньезе, если это важно, — потом она ткнула в лоскутки мяса, — это карпачо. Подумала, что стоит выдержать в одном стиле. Не то чтобы эти названия ему что-то говорили. Не то чтобы ему стало легче, даже если бы он разобрал каждое блюдо на атом. — А ты действительно озабочена этим. Вельзевул усмехнулась. — А как иначе-то? — но за лукавством слышалось раздражение. — Ешь уже. Гавриил уцепился за вино, разливая его в бокалы. Она кивнула, но смотрела всё ещё строго. — Давай, — она улыбнулась. Коварно. — За твой первый раз. Ему оставалось только вздохнуть и салютовать своим бокалом. Потом отпить — совсем немного, понаслышке зная, как алкоголь способен обжигать. Вино оказалось не тем, что Гавриил бы согласился пить просто так. Оно было кислым и не настолько горячим, как он представлял себе — и не мог понять, хорошо это было или плохо. Улыбка Вельзевул, наблюдавшей за его излишне сосредоточенным выражением лица, стала задорнее. Он вздохнул ещё раз, взял вилку и поддел пасту, цепляя соус. Вышло не очень, он взглянул на демона, и та покрутила вилкой. Намотав пасту между зубчиков, Гавриил сунул её в рот. Вот она была действительно горячей. Он раскусил ленты пасты медленно и пошевелил языком, улавливая вкус. Определённо приятный, пряный и чуть острый, чуть кислый, такой сложный… Он был тёплым, густым и так славно сочетался с мягкостью теста и рассыпчато тяжёлым мясом, которое едва попадало на зубы. Вкус смешивался с запахом, заполняя внутренности, и не будь он таким пряным, Гавриил бы назвал его уютным. Для удобства он смешал пасту и соус по примеру Вельзевул. Сыр?.. Смутно представляя, что из этого выйдет, Гавриил взял щепотку сыра на пробу, рассыпая над маленьким участком пасты. Пришлось зацепить вилкой новую порцию. Сыр почти не чувствовался, но можно было уловить его твёрдую горечь на фоне общей терпкости — он добавлял насыщенности. Гавриил отпил вина, наконец понимая, что с ним нужно делать. Ещё на столе оставались маслины, и ими он заменил сыр в следующий раз. Разобрать всё на мелкие составляющие, чтобы понять, стало слишком сложно. Он прожевал, теряясь в ощущениях, потом съел ещё пасты и сунул в рот маслину только после того, как проглотил остальное. Так определённо было лучше. Маслина не была похожа ни на что попробованное, занимала больше места и имела странный кисло-сладкий привкус, после которого паста казалась проще. На розовое карпачо Гавриил посмотрел с опаской, когда с третьей порцией, приправленной сыром, уже было покончено. Вельзевул не сдержала смешка. — Что? — Я должна была снять тебя, — проговорила она, прячась за бокалом. Она выглядела удивлённой, как будто растроганной и улыбалась слишком нежно. И сама ещё ничего не съела. — Ты наблюдала за тем, как я ем. Гавриил не знал, возмутиться этому или нет, учитывая то, что она ждала его реакции. — Это историческое событие, — воскликнула она, словно читая его мысли. — Так… тебе понравилось? Она и вправду была взволнована сильнее, чем он думал. А блюдо была съедобным и… вкусным. Ему хотелось съесть ещё. — Да. Не могу сравнить это с чем-либо, но я совершенно не жалею, что попробовал. — Я рада, — прошептала Вельзевул, не отрывая от него взгляда. И, вероятно, она была удивлена тому, что он продолжил есть, потому что не двигалась ещё какое-то время. К концу ужина он подумал, что всё-таки сожалел — о том, что не попробовал раньше. Хотя бы затем, чтобы увидеть Вельзевул такой. На тарелке больше не было ничего, кроме соуса с кусочками мяса. Мясо было в виде фарша, соус был из превращённых в пюре томатов и сельдерея. Ещё Вельзевул рассказала о сочетаемости продуктов, нарицательных названиях вкусов и как готовят карпачо, которое Гавриил, следуя условным правилам, предпочёл отделять от пасты вином. — Тарелка должна оставаться настолько грязной? — спросил он, рассматривая остатки соуса. — Если хочешь, можешь облизать. — Никогда не видел, чтобы это делали. — Это считается неприличным на людях, — Вельзевул фыркнула. — Но дома можно. Или используй хлеб. И она облизала свою тарелку, славно причмокивая, и только после закусила хлебными палочками с карпачо. Гавриил последовал её примеру, чувствуя какой-то подвох. В этом действии явно было что-то особенное, но Вельзевул не собиралась объяснять больше. Чистый соус имел особый вкус — более яркий, не замутнённый пастой, и ощущать его, растекающийся по языку и перемежающийся с фаршем и сыром, было приятно. Приятно было чувствовать томатное послевкусие, перебивать его вином и хлебом; приятно было разговаривать, ощущая полноту в желудке, молчать, что-то жуя, пока говорил другой, словно растягивая ужин и превращая его в нечто большее. Это было само Чревоугодие. Вельзевул лучилась, почти как ангел, но резко и тёмно, наблюдая за довольством Гавриила. Он улыбался её радости искренне и совсем не хотел, чтобы вечер заканчивался. Но Вельзевул встала, провозглашая таинственно-торжественно: — Теперь десерт. Она забрала пустые тарелки и включила чайник. На десерт ели сладости, и сладости ели с чаем — или кофе. Гавриил встал помочь ей. — Что на десерт? — Яблочный штрудель, не из Италии, но как по мне, он лучше их сливочного безумия, — говорила Вельзевул, доставая из духовки противень. Штруделем оказался толстый золотистый червь из теста, нестерпимо пахнущий печёным, яблоком и корицей. — Его вкусно есть с пломбиром. Он в морозилке на верхней полке. Гавриил достал мороженое, пока она нарезала выпечку. Специальной ложкой скатала несколько шариков пломбира, разложив его на маленькие блюдца, остальное Гавриил убрал обратно, потом носил молоко для чая. Приготовления навевали тёплое спокойствие, и Гавриил чувствовал, как внутри расцветала нежность — к Вельзевул, и желание скорее сесть и попробовать результат. Сладость оказалась уютной, как родные объятия — только внутри. Похрустывали и кислили яблоки, тесто отдавало теплом и мягкостью, смешавшись с корицей, чуть горчило легко острой сладостью на кончике языка; мороженое обволакивало гамму вкуса нежным холодом — до удивления, и таяло чем-то ванильно-сливочным. Терпкий чай возвращал тепло, но оставлял привкус молока, схожим с пломбирным. Гавриил разжёвывал медленно, растягивая ощущения на языке и вдыхал глубоко, стараясь продлить удовольствие. Он не был уверен, что хоть когда-нибудь раньше чувствовал нечто похожее — спокойное, до ужаса простое и необъяснимо радостное. Чувство пугающе было похоже на восторг. — Знаешь, — сказал он, улыбаясь, — если бы ты придумала штрудель в Начале, вы могли бы переманить на свою сторону больше ангелов. Вельзевул рассмеялась. И такого смеха он определённо не слышал раньше. — Я иногда представляю, что стало бы с людьми, узнай они, что любимое блюдо их божества это не девственницы, сердца врагов и сырые тушки куриц и быков, а обыкновенный яблочный штрудель. Или хотя бы запечённые яблоки. Их запекают, врезав сердцевину и полив мёдом, а после можно посыпать корицей и ещё сахаром… Голос сделался мечтательным. Вельзевул так трепетно относилась к еде, и не разу не получила то, чего хотела на самом деле и что не требовало больших усилий. В голове мелькнула безумная мысль о том, чтобы научиться готовить и испечь для неё этот штрудель. Или хотя бы яблоки. — Ты могла бы им сказать. — Репутация, дурень. Конечно. — Положишь ещё штруделя? Этого хватило, чтобы мигом стереть с её лица раздражение и усталость. Они продолжили есть в кровати, и Гавриилу пришлось снять пиджак и туфли, пока Вельзевул расставляла блюдца и чашки на подносе. На иссиня-чёрных простынях и мягком матраце тепла было как будто бы больше. Был сладкий запах штруделя, тишина подступающей ночи и близость Вельзевул. Он всё чаще смотрел в её глаза, оставляя прикосновения на потом. Она смотрела в ответ ровно также, понимая и разделяя, и им действительно не нужно было говорить о том, чего они хотели, даже если Сути не были открыты полностью. Гавриил невольно вспоминал их первые встречи, ещё лишённые всего этого. Озлобленные, холодные и приносящие лишь головную боль, ноющее от несправедливости сердце: неужели никак нельзя иначе? Ложка застряла в изрядно подтаявшем пломбире, стукнула о блюдце. Вельзевул пересела ближе, уже закончив со сладостью. Гавриил вздохнул, оставляя ложку, и сел прямо. — Я должен принести извинения, Вельзевул, — проговорил хрипло, на её приподнятую бровь. Вельзевул вздрогнула, а в расширившихся до невозможного глазах читалось слишком много вопросов. — Ты что?.. — Я должен попросить прощения, — повторил ещё раз, уже опасаясь своих слов. Это не то, что должен говорить ангел демону. — Прости меня за мою ненависть к тебе; она была необоснованна и неоправданна, — выдохнул он, наблюдая за глазами Вельзевул. — Мне точно нужно было накормить тебя раньше… Он не смог усмехнуться её шутке. — Я говорю серьёзно, Вельзевул, и надеюсь, что ты также серьёзно отнесёшься к моим словам. Мне искренне жаль, что все эти годы я считал тебя сосредоточением зла, бессмысленным и беспощадным, которое я должен пресечь, а ты… «Ты просто любишь сладости, уют и радуешься компании на обед». Она хотела его подколоть, но только прерывисто вздохнула, опуская взгляд на поднос. — Ты рассудительная, осторожная и внимательная; ты интересный собеседник и личность; у тебя есть свои цели, принципы и даже понятие о чести, у тебя есть мечты, и на самом деле они не связаны с уничтожением всего доброго или страданиями. Ты хороший… человек. Он должен был понять это раньше. Что все они люди в куда большей степени, чем им хотелось. Что в этом нет ничего оскорбительного и, наверное, всё так и задумывалось. Но Она не пожелала избавить их от сомнений, всё объяснив, а полупрозрачных намёков никто не понимал, глотая каждое Её слово не глядя. — Должна я что-то сказать в ответ? Вельзевул запрокинула голову, словно смеясь, но голос её дрожал. — Не обязательно. — Хорошо, — она сглотнула, возвращая взгляд на Гавриила. — Тогда я просто поцелую тебя. Это было слишком личным жестом. У них было не больше, чем секс, и выражение признательности, понимания и любви через поцелуи выходило далеко за его границы. Гавриил зажмурился, не в силах осознать всё сразу: а Вельзевул даже не пыталась скрыть свои чувства. Целовала отчаянно и крепко, словно это был последний раз, не отпускала из кольца рук и на каждое движение губами прижималась к груди сильнее. Реальность рассыпалась за пределами — от невозможного вкуса её рта, смешанного с тёплыми отголосками коричных яблок, сливок и любви. Хотелось выпить её, и Гавриил нежно вылизывал нёбо Вельзевул и мягкий язык, втягивал щёки впуская её в свой рот, и ласкал кожу щёк и шеи пальцами, чувствуя растущие внутри стоны. Поднос с недоеденным штруделем и растаявшим мороженым неловко чудеснули на стол. Нежности было больше, чем когда-либо; медленных, но таких настойчивых прикосновений к выученным местам. Длинный путь от линии её челюсти до мизинца ноги, пересчитывая рёбра по памяти и оглаживая бедро, широкое поле его спины с напряжёнными мышцами и покатыми углами лопаток, сплетения рук и ног, не спрятанные чувства и оголённая Суть. До зажмуренных глаз и щемящего сердца, до желания укрыться в друг друге и будто бы нечаянно распустить крылья. Гавриил вздрогнул, прижимая Вельзевул к себе сильнее, она прикусила кожу на плече, отпуская стон, и обняла крепче. После она привычно легла на Гавриила, будто бы в шутку пытаясь удержать свои руки и ноги на его, балансируя косточками колен, плеч и бёдер. Он переплёл их пальцы. Должен ли он был что-то сказать? Или десятков поцелуев этой ночи хватило, чтобы ответить? Или сегодня откровений уже достаточно? — Ты ведь понимаешь, — тихо начала она первой, — что если ради покоя человечество сгинет, то я не просто буду не против, но и поспособствую? — Я понимаю это. То, что я сказал, не противоречит тому, что ты можешь сделать. Я знаю, что ты можешь быть жесткой, беспощадной и нетерпеливой, даже безумной, что твои идеалы далеки от моих, и мы давно идём разными дорогами, — он обнял её, сомкнув ладони под лопатками. — Но я… Гавриил запнулся, не умея сложить свои разрозненные мысли в слова. Чувства как будто не поддавались логике и осмыслению. — Будешь договаривать? Он не помнил, когда они успели стать настолько близкими. Тысячу лет назад он и взглянуть на неё не мог без раздражения, сейчас казалось, что в Сути нет ничего, кроме любви… — Я думаю, что иногда ужасные вещи не являются препятствием для принятия, особенно, когда есть много других, хороших вещей. И я на самом деле рад, что могу проводить с тобой время. Вельзевул шевельнулась, опираясь ладонями о плечи Гавриила и целуя его в ключицы, уткнулась носом в ярёмную впадинку. Гарь её волос смешалась с пряностями и корицей, и запах теплом тёк внутрь Гавриила. — Я не хорошая, я демон, — прошептала она. Вздохнула, чтобы сказать что-то ещё, но не решилась, спрятав слова в новом поцелуе.***
После неАрмагеддона и выяснения всех тонкостей нового бытия поводов для встреч стало пугающе мало. Демоны, воодушевлённые представлением больше, чем напуганные, разбежались по Земле и Вельзевул даже не думала им мешать, проследив лишь только за тем, чтобы бумажную работу было кому делать. И потом ей осталось только вдохнуть, выдохнуть и предложить Гавриилу посмотреть какой-нибудь забавный фильм, или прогуляться в тишине карантинных парков. В прошлый раз встреча без работы прошла ведь прекрасно — почти что свидание. Он согласился с огромным энтузиазмом, решив сделать и то, и другое. — Надеюсь, ты не решила провести меня по ступеням Семи Грехов? — улыбался хитро, так, что сразу становилось понятно — он не серьёзно. — Похоть, Чревоугодие, я уверен, где-то между этим уже была Лень и, возможно, Гордыня, а до в самом начале — Гнев. На каждый Грех он загибал палец одной руки, пальцы другой переплетал с её всё сильнее. Вельзевул перестала считать людские парочки, тесно прижавшиеся друг к другу с глупо блаженными лицами, идиотскими. К тому же, апрель выдался прохладным. — Заметь, это ты сам говоришь, — она усмехнулась и сжала его руку. Потом посмотрела на него задумчиво: — Я ещё могу попытаться в Зависть, но с Алчностью точно не справлюсь. — Неужели? Разве тебя не призывали ради богатств? Я помню, что это была самая распространённая просьба. Вельзевул фыркнула на дотошность — для приличия, потому что уже перестала раздражаться. — Когда ты заведуешь чином Ложных богов и неформально руководишь всем Адом, ты должен уметь подстраиваться. Но на тебя моих навыков не хватит. Хотя знаешь? Я думала, что не соблазню тебя ни на что, — она понизила голос до томного шёпота. — А с Гневом и Гордыней ты справлялся превосходно и сам. — Ты уже не отрицаешь, что соблазняла меня. Гавриил выглядел слишком самодовольным для ангела, поддавшегося на искушение демона так сильно, часто и самозабвенно. Но Вельзевул не ответила ничего. Это никогда не было соблазнением, но теперь перестало быть и развлечением, и говорить вслух одно, подразумевая другое, на что смелости не хватает, уже не хотелось. Дойдя до дома, Вельзевул решила, что лучше приготовить к фильму кофе и достать испечённые заранее имбирные пряники, чем поп-корн. Гавриилу мысль о выпечке тоже понравилась больше — и она не сдерживала улыбку, понимая, что он видит это — и старается сделать так, чтобы она была довольна. Поступал ли он так, вспомнив, что такое быть ангелом, или именно из-за неё, Вельзевул не знала и не была уверена, что хотела знать. В конце концов, они прекрасно проводили время, сидя в её кровати, обсуждая тринадцатого апостола и мерно потягивая сладкий кофе. — Я слышал, что люди называют кофе горьким. — Когда в нём нет такого количества сливок и сахара. Если хочешь, потом я сделаю тебе эспрессо, американо или любую другую горькую дрянь, но пугать тебя первой кружкой не хотелось. Она опиралась спиной о его грудь и не могла видеть — но чувствовала — его напряжённо думающее лицо. — А пряники должны быть такими острыми? — она кивнула. — Мне нравится. Язык забавно колет. Не было большего наслаждения, чем мешать корично-имбирный вкус с кофейно-сливочным в поцелуе, прикусывая губы и утопая в объятиях. Вельзевул ещё чувствовала извечный озон и смутные лилии в его дыхании, но больше они не казались бесчувственно холодными. Теперь у Гавриила были тёплые руки и по-особенному ласковые прикосновения. Возбуждение не спускалось книзу, но нежностью растекалось в груди, заставляя прижиматься ближе и улыбаться с придыханием. — Но я тоже тебя люблю. Он закрыл глаза, судорожно вздыхая. Сказанное вслух, признанное, оно проникало также глубоко и цепляло сильнее. И пусть она могла солгать, но теперь он не мог сделать вид, будто ему показалось. — Я думал, демоны не могут любить, — также прошептал он, поглаживая спину Вельзевул. — Я думал, что для тебя это всё просто веселье. — Я тоже так думала. А ещё я думала, что ангел вроде тебя никогда не станет трахаться, позволять кому-то богохульничать и смеяться над этим, есть предложенное демоном Чревоугодия и потом извиняться за свою ненависть. И ещё мне трудно понять, что именно ты чувствуешь — в тебе любви слишком много, даже несмотря на то, какой ты мудак. — Я не мудак. И я люблю тебя.