Я пишу тебе письмо

У Алёны ком в горле и сердце стучит где-то в висках. От чувства полнейшей неожиданности, от страха, от всего хотелось сбежать в этот момент, но только перед этим узнать ответ на вопрос, который уже несколько секунд висит у нее в голове: — Что происходит? — Ты лучше у него спроси. — Алена впервые видит, как Аня злится. По-настоящему. Как резво бегают ее карие глаза по лицу Артура, как вниз искривляются губы, как видна каждая прожилка на щеках. И почему-то Алёне от этого вида не по себе. Она ещё раз оглядывает подругу сверху вниз. Что-то в ней изменилось, но она долго понять не может, что. И только когда взгляд останавливается на костюме, потом перемещается чуть выше — на плечи, ключицы, Алена понимает: у Ани больше нет длинных волос. Чуть выше плечей свисают кончики в прошлом длинных, шелковистых волос, которые иногда принимали волнообразный вид. Сейчас же каре — абсолютно прямое, «современное», и не сказать, что Алене не нравился ее новый вид, Ане шло все, просто все это выглядело очень… Непривычно. Каждая деталь. Черный облегающий костюм, не такой, какие обычно показывают в фильмах про паркур — обычный, где-то даже с заплатками, а в талии он сидел на Ане слегка великовато, все равно ей безумно зашёл. Как и большие ботинки, как и глянцевый шлем, как и эта яркая уверенность во всем: в движениях, во взгляде. Ане шли перемены. — Ты будешь за мной бегать постоянно? Куда я, туда и ты — примчишь сразу же? — за диалогом Артура и Ани Алена будто испаряется. Аня сначала долго смотрит в асфальт, потом дёргает щекой, и резко, порывисто идёт вперед, хватает Артура за крепкую руку, и они отходят на несколько метров. Алена выглядывает, пытается что-то подслушать, но ловит лишь укоризненный взгляд Ани, монотонный полушепот, и иногда, тихие крики: — Ты либо сматываешься, либо… — А что ты мне сделаешь? И ты вообще можешь сказать, откуда у тебя такая неприязнь ко мне? Из-за чего она возникла? Представь, друзей иногда приходится с кем-то дели… — Заткнись. — Алена отчётливо слышит, как шипит Аня. — Испарись, и чтобы больше тебя рядом с ней не было. Так понятно? Артур резко опускает голову вниз, достает из кармана брюк телефон, прикладывает его к уху, а потом, говоря что-то вроде «понял», шепчет: — Я ухожу не потому что тебя слушаю, а потому что меня зовут. А своего я добьюсь. Крепкая мужская фигура исчезает в центре, ее перекрывает движение машин, людей, и Алена видит темноволосую шевелюру только на противоположной улице. Идёт ещё так довольно, не торопясь никуда. А чувство тревоги не проходит. Алена подходит к Ане, делает несколько глубоких вдохов, но всё-таки не выдерживает и кричит: — Да что ёб твою мать происходит? — Ален, я скажу правду. — Аня подходит к своему мотоциклу, проводит по нему рукой, так бережно, словно он сделан из золота, достает из бардачка ещё один шлем, кидает его Алене, она неловко ловит его: — Надевай и садись. — Да куда вообще, блять?! Я никуда не поеду, пока ничего не узнаю! И мотоциклы, блять, это небезопасно, я в жизни, не… Щеки Алёны краснеют от ярости, она бегает на одном месте, словно одичавший зверёк: с приступами паники она итак справляется плохо, а здесь ещё и такие обстоятельства. — Я знаю, что у тебя слишком много вопросов, но пока задену вопросы насущные сейчас. Почему-то от сложных предложений Ани, которыми она говорила практически всегда, становится уютнее и спокойнее. Если вот такая мелочь сохранилась, значит все хорошо, все как прежде, просто… В другой обёртке. — …Нам нужно выехать куда-то за город, чтобы я смогла тебе все объяснить. Что касается безопасности… Катаюсь я хорошо, я занимаюсь мотоспортом ещё с конца осени. Ты меня несколько раз даже видела, но наверняка не поняла, что это я, особенно зимой, мало того, что не видно ничего, метель и все такое, так ещё и шлем с виньеткой. У меня было много преподавателей по мотоспорту, они и вывели на высокий уровень, я занималась этим каждый день после уроков, поэтому иногда и занятия пропускала. Так что все хорошо с этим, не переживай. Шлем удерживай за ремешки, потом переверни, и раздвинь резко. Алена, пытаясь переварить всю услышанную информацию, последовала «инструкции» Ани, и спустя минуты-две возни золотистая макушка всё-таки обрамилась шлемом. — Молодец. И садись. — Аня хлопает на сиденье рядом, располагаясь спереди. — Нажимаю через 3 секунды, будь готова. Алена затаивает дыхание. Вопросов: куда мы едем, почему-то даже в голове нет, Аня по доверию в ее жизни номер один, выше только Женя. Хотя все это рискованно и неправильно, и Алена это понимает. — 3…2…1… Мотоцикл, словно разъяренный зверь, сначала встаёт на дыбы, а потом резким порывом подаётся вперёд, тяжёлые колеса мощно проезжают по новому, идеально ровному шоссе, а само движение сопровождается характерными рычаниями. Алена не видит ничего, от страха только сильнее вцепляется в тонкую талию подруги, которая управляет рычагом давления так, будто гоняет не всего лишь полгода каких-то, а несколько лет. И сама она словно не девушка, только что окончившая школу, а та самая главная героиня из книг для подростков, умеющая в этой жизни абсолютно все. Проходит несколько минут, Алена постепенно привыкает к ветру, который так больно ударяет ее по лицу, но страх все равно не уходит: и она пытается пересилить себя, приоткрывает зажмуренный глаз совсем немного, и отрывает голову от спины Ани: и когда ее взору открывается вся красота утреннего Питера в движении, когда она каждой клеточкой тела ощущает, насколько по-особенному ощущается жизнь в риске, она распахивает оба глаза, и из приоткрытых губ вырывается только одно слабое: «Вау». Аня улыбается, по крайней мере, Алена так думает. За ветром и шумом не слышно практически ничего, вся картина мира моментально сужается только до дороги и мест, которые они объезжают, но Алена все равно слышит что-то вроде: «почти приехали». И ее слух ее не обманывает. Аня делает резкий поворот, от которого Алена вцепляется ей в талию пальцами ещё крепче, и Аня «выкидывает» их в сторону какого-то зеленоватого холма под наземным мостом, по которому разъезжают машины. Она ставит мотоцикл возле дерева. — А парковка?.. — Пока никто не видит, можно. — Аня снимает шлем, бросает его рядом же, Алена протягивает ей свой: — Начну с очевидного. Мне не нравится Артур. — Ну, удивила. — Алена фыркает, достает из кармана брюк зажигалку, и дрожащими от адреналина руками поджигает сигарету, которая сначала чуть не выпадает у нее из пальцев, а потом изо рта: — Кому он нравится вообще? Ходит, доебывается до меня постоянно, чмоня. Алена ложится на холм, подкладывая под голову руки, делая затяжку. — Ну я не совсем об этом. — Аня садится рядом, по привычке морщится, когда дым от сигарет задевает ее нос: — Просто я слышала то, что он говорил в школе иногда… Прости, что я не сказала об этом сразу, это огромная ошибка, просто знаешь, я думала, само рассосется. Алена рассматривает окурок. — Он один раз говорил типа, вон, с кем бы Алена не была, хоть со Станиславовичем, хоть ещё с кем, я ее все равно отобью любыми путями. Алена скептически поднимает одну бровь — Какие-то глупые запугивания подростков. Ну, пускай попробует, чё. — …Это ещё не всё. Он ещё говорил, что если вдруг представится такая возможность, типа подставить Станиславовича, что-то такое, он воспользуется. Вон, я даже цитату помню! «Если будет возможность подставы Станиславовича — ее не нужно упускать. Я могу и сам ее сделать, или что-то такое.» Он это Пете говорил, всем нашим… Они ещё сказали ему, что у него низкий уровень интеллекта. — Долбоебом назвали, то есть? — Ну да. — Аня прикусывает губу. — Ань, — Алена выбрасывает уже пятый окурок, топчет его ногой. — Я не понимаю, чего ты боишься. Это запугивания из серии блять, романов в средней школе нахуй, ну это даже звучит смешно, кто на такое поведется вообще? Я очень сильно люблю Женю, правда, мне этот говноед Артур нахуй не нужен, пускай хоть усрется там. Это знаешь как, обосрать кого-то, а штаны снять забыть. Ну больной он человек, и что с этого? — Я понимаю, что все звучит глупо. — Аня вздыхает. — Просто у меня какое-то предчувствие нехорошее, знаешь… — У тебя стресс. Послешкольный, он у меня прошел более менее, ибо Женя рядом был. — Алена вновь думает о том, как хочет уже… Домой? Как будто Женя уже действительно для нее домом стал, чем-то настолько родным и близким, что другого названия ему даже не дать. К нему хочется возвращаться и возвращаться, а чувство того, что «такое» в жизни Алёны — впервые, ещё больше дурманит. — Может. Но у меня ж никогда не было проблем с тревогой или чем-то таким. — Аня пожимает плечами. — Короче не знаю, просто на чеку будь, если чего. Алена смеётся. — Да это цирк ясельной группы просто! Все заебись будет. — потом немного думает, делает паузу. — Интересно, конечно, что он сегодня от меня хотел… У него ж хобби такое, подходить ко мне и про Женькины тараканы рассказывать. — И что говорит? — Да хуйню. Но иногда он так давит, что мне как-то… Ну, не по себе становится. Хотя и чушь полнейшая, но он постоянно такой: ебать, ты так со Станиславовичем изменилась, но не нужно никого нахуй идеализировать, или что-то такое. Как будто я идеализирую, блять! Мне когда Тутка про его наркопрошлое-учётное рассказала, я все приняла. И я понимаю, что да, есть тараканы, но я все равно его люблю, очень… И когда ещё против него настроить хотят, сделать все, чтобы возненавидела, эти чувства ещё и множатся будто. Аня смотрит на подругу нежно, склонив голову. — …Вот блять, я не люблю такие сравнения блять, пафосные, но ты помнишь Тараса Бульбу? Сын Андрий там в польскую панночку влюбляется, помнишь? А потом он ради нее предает своего отца, и родину. И говорит ей: «ты моя отчизна». И умирает за нее. Вот Женя — моя отчизна. Аня молчит. — И всё-таки ты изменилась. — она улыбается, а Алена недоуеменно смотрит на нее, после этого удивлённого взгляда Аня моментально добавляет: — В хорошую сторону, ты не подумай! — А, ну тогда может. Я сама это ощущаю. Жизнь уже по-другому проживается будто. Не из будня в будни, будто все красками заиграло. — Алена мечтательно смотрит в небо. — Ты мне лучше вот что скажи, ты поэтому никуда поступать не захотела? Ради мотокроссинга? Аня молча кивает. — Да. — Не, ну ты даёшь нахуй, конечно. А я когда на тебе все эти синяки видела, стрёмно было пиздец… — Меня на занятиях отбрасывало иногда жесть! На несколько метров. — А преподы знают? А Димка, Сашка? — Нет. Только ты. — Аня пододвигается к Алёне ближе. — И ты это, блин, извини что я тебе всю неделю не звонила… Я возилась с вилли, занятия весь день почти, а потом отрубалась в 9. — Вилли это чё? — Езда на заднем колесе. — Ааа, ну я все равно нихуя не понимаю. — Алена прыскает, вопросов — тьма, их, кажется, настолько много, что они в голове не умещаются: — А жить то на что? — Мотокроссмены нормально зарабатывают. — Аня разминает шею. — Но сезонная штука, конечно. Там попробую с работами посовмещать, но я так рада, на самом деле, что выбрала то, что мне по душе. — А твой батя чё на это? — Ты думаешь он мечтал, чтобы его дочь в университет пошла? — Аня смеётся. — Ему вообще главное было, чтобы мне нравилось. Он ведь сам хотел мотокроссером стать, но потом получил травму, поэтому когда я ему рассказала, что хочу, он сначала испугался, но потом обрадовался: мол, по стопам пойду, только в этот раз удачно. — Представляю, батя Стас ещё и мотокроссер! — Алена усмехается. — А когда Димке и Сашке расскажешь? А я Жене могу? — Да без б. Расскажу… Не знаю, хоть на следующей неделе, я хочу добить трюки на заднем и на переднем колесе, и уже вместе с ними все наученное показывать. — Тоесть, ты хочешь выебываться? — Именно. — И новая прическа тебе заебись. — Алена улыбается, поглаживая волосы Ани, на что она слегка смущённо отвечает: — Гонять с длинными волосами всё-таки не очень. Мир останавливается, и в нем остаются только Алена с Аней. Со своими разговорами обо всем и ни о чем, и от этого так хорошо на душе, и тревоги уже нет. Наверное, именно так и ощущается свобода, когда ты с друзьями: все резко уходит на другой план, жить становится просто легче, когда с тобой разговаривают, и тебя, что самое главное, слышат.

***

— Я пришла! — Алена едва ли не вышибает дверь в дом и громкой походкой заходит в холл, сквозняк пронзает помещение сразу же. Уже вечер, причем глубокий, написав Жене короткое «я с Аней, приеду к десяти», Алена ещё долго каталась по ночному Питеру на мотоцикле подруги, все ещё держась за спину второй, но уже не закрывая глаза и рот от страха, а громко смеясь, и рассматривая все локации так, будто никогда в жизни этого города не видела. — Сейчас сквозняк залетит, — зашедший в холл Женя снимает лёгкую куртку с плеч Алёны и вешает ее сверху на свою. Закрывает дверь, такой же неторопливой походкой вновь оказывается рядом, и как-то необычно нежно целует ее в губы. — Я соскучился. А ещё там на кухне в Питерской кондитерской, которая под 3 номером, тебе клубнику в шоколаде купил, твою любимую. Это за долгое ожидание. — Нихуя… Ту самую, в молочном шоколаде и с кокосовой стружкой? — Да. И с ореховой посыпкой. Я все помню, что ты любишь. Алена краснеет, вот такого внимания ей точно никто никогда не уделял. — Бля, спасибо… Нажрусь потом. Женя целует ее в щеку, румянец Алёны поднимется до ушей. Так приятно все это, и внимание, и вообще все, и касания эти нежные! — Короч, Аня сейчас гоняет, прикинь? — Алена с таким же громким гулом усаживается на пуфик рядом с книжной полкой, расшнуровывает свои кеды. — Аня… Наша Аня… — Нихера себе, — Женины брови ползут вверх. — И как? Просто это ж опасно и все такое… — Да охуенно! Она блять все эти трюки умеет, хуюки, вилли, хуилли, вообще все… Но я просто именно от нее не ожидала такого! Алена тараторит, Женя ласково смотрит на нее, и только когда она заканчивает свою бурную речь, аккуратно поглаживает ее по макушке, и все также ласково говорит: — Вилли, блин… Пошли на террасе постоим, я как раз таки чай сделал. Из трав. — О, пошли. А чё тебе эти додики сказали? — Алёна вприпрыжку идёт за Женей на кухню, обхватывает горячий, стеклянный стакан руками, и следуя за ним оказывается на небольшой террасе, которая как раз таки оказывалась будто бы «на другой стороне» кухни. Изголовье, на которое можно было опираться, для террасы было относительно невысоким, по талию, как обычно, деревянное, с декоративным узором в виде резьбы и теплой, оранжевой подсветкой внутри. Вид открывался красивый и какой-то… По своему спокойный. Вдалеке только лес, а вокруг лишь стрекот кузнечиков с мотыльками, да запах речной глади. Небо темно-синее, чем позднее, тем больше исчезали из него любые голубые оттенки, и тем хаотичнее его заполняли звёзды. — Вот и я об этом. — Женя отпивает чай, а Алена стоит совсем рядом, также облокачиваясь на изголовье. Она слышит, как пульсирует сердце в венах Жени на руке, чувствует, какой он теплый. — Приняли окончательно. — Да ты ж мой! — Алена накидывается на него с объятиями, практически душит, когда обхватывает за шею, привстав на цыпочки. Женя смеётся, кряхтит, просит отпустить, после чего Алена обнимает его ещё крепче. В конце концов он не выдерживает такого напора, «сдается», и нежно обхватывает тонкую спину своими руками, целуя Алёну в макушку. — Спасибо… — Евгений Станиславович, Вы охуенный. — Алена с ухмылкой смотрит на него, а потом притягивает к себе за подбородок и целует. Едва ощутимо, в приоткрытые губы, держа его за щеку. Ведёт сама, а потом Женя отвечает на этот поцелуй, и жест близости затягивается на целую минуту. — У тебя чай остынет. — Женя смотрит на неё немного дерзко, прищурив глаза, когда Алена отрывается от его губ. Рядом с ним особенно слышно, что сегодня ночью мотыльки в разгуле. В его глазах отражается подсветка. Алена цокает языком, пихает его в плечо, пытаясь сдержать смех и еле удерживая стакан в руках, Женя пытается бережно перехватить ее руку, от чего получает укус на своем пальце, а потом Алена начинает его щекотать, Женя уворачивается, чуть не задыхается от смеха: — Все, понял, понял! — он не перестает смеяться, а Алена победоносно улыбается. — Вот так и надо. — И смотри, что мне дали. — Женя достает из барсетки, прикрепленной на талии, несколько бумажек, пробегается по ним глазами, а потом достает ту самую, заветную: — Сказали, задания для 6-классников придумать. Кроссворды, темы презентаций… — Бля, даже у тебя домашка есть. — Алена отпивает глоток чая, отбирает у него листок. — Ахуеть, презентация «в мире животных». Тебе и стараться не надо, все про наших педагогов в учительской напиши, которые в той школе остались. Вон бля, биография Железа на несколько слайдов… Женя хихикает. — Презентации ещё ладно. А кроссворды то зачем в 6 классе и дальше, никогда не понимал… Просто с интернета возьму, наверное. Не буду париться, как здесь. — Тоесть все кроссворды которые были у нас ты делал сам? — Алена в изумлении открывает рот. — Конечно! Хотелось же, мой первый практический год. Показать себя на высшем уровне, я даже доклады от руки писал, это ж все должно быть идеально, такой шанс… — Я в ахуе. Неожиданно ветер будто сместился и перешёл вдаль, чуть правее, туда, где росли кусты. Алёна ощутила это, ибо плечи моментально покрылись мурашками, когда он «переносился». Она из-за чувства подкатывающей паранойи сначала долго смотрела в темноту, не зная, что хочет там увидеть, она не освещалась ничем, кроме еле заметного оранжевого света, идущего от изголовья — а потом она увидела чью-то фигуру. Спустя секунды-две Алена поняла, что это был Артур, возвращающийся домой, видимо, через черный ход. — Бля, он всё ещё здесь? — в голосе Жени впервые за весь вечер проявились нотки раздражения. — А он говорил, что хочет уехать? — ответила вопросом на вопрос Алена, и только потом до нее дошло, что сам вопрос прозвучал не очень. — Нет… Просто не хотелось бы, чтобы он здесь до сентября проходил. — слегка смущённо признается Женя. Алена не знает, что на это ответить, просто молча наблюдает за тем, как черные кудри скрываются за бордовой дверью дома. А что говорить то? Женя от чего-то постоянно агрессирует, когда видит Артура, а Алена ко всему этому относится ну… Несерьёзно. Возможность какой-то глобальной ссоры, перелома из-за Даниеляна кажется невозможной, и даже по-детски глупой. Они молчат оба, и Алена ощущает, как мрачнеет вся картина. Даже этот теплый свет от подсветки уже не кажется каким-то родным и комфортным, он будто холодеет, следом за погодой. И звёзды — уже совсем не такие, на которые смотришь и хочется мечтать, а они будто смотрят на тебя там, свысока, и усмехаются. — Может укатим, а? — спустя долгой паузы выдает Женя, массируя переносицу подушечкой большого пальца. — Какой укатим, Жень, может накатим? Он дёргает щекой и отворачивается. А Алёну уже начинает раздражать такая реакция Жени, и спросить хочется, но боится задеть. Всё-таки он, несмотря ни на что, человек очень ранимый и Алена это знает, одно неверное слово, и она потом будет жалеть. Да и не хочется его расстраивать совсем. — Жень, — Алена заговаривает шепотом, аккуратно касается пальцем его руки. — Жень, ну… Ты можешь мне хотя бы объяснить, почему ты так боишься, чего реагируешь-то так? — Потому что у многих других людей отсутствует всякое понятие морали. Им отбить кого-то, увести — ничего не стоит. Алена сначала молчит, потом мотает головой, зажмурившись, и когда приходит в себя, спрашивает: — Подожди, так ты просто ревнуешь, что-ли? — Да не в этом дело, я… — Женя, да не повторится история, которая с Машей твоей была! Что тебе изменили. Я — никогда, ты ведь знаешь, я люблю только тебя, да я… — Алена задыхается от возмущения, и не успевает подбирать слова: — Да даже если я и говорила Артуру, что все, между нами мир, то это только потому что мы взрослые люди, нет смысла, блять, воевать, как дети малые! Но он все ещё урод, я это понимаю. — Так вы в мире? — спрашивает Женя с непонятной интонацией, и Алена закатывает глаза: — А ты хочешь, чтобы мы как те самые бывшие до сих пор через инстаграм войны вели или что? — Нет. Просто это было неожиданно. — Женя стыдливо отводит взгляд. — Извини. Алена кладет ему голову на плечо. — У меня бывают, заскоки… Просто иногда кажется что вот, все хорошо, хорошо, а потом в какой-то день я проснусь, и узнаю, что меня и не любили никогда, я это сам придумал. Что нашли лучше, кого можно именно любить, а не терпеть. — Я тебя и не терплю, я тебя люблю. Я не знаю, сколько ещё раз мне нужно это сказать, но если это потребуется, я буду говорить об этом хоть каждый день. — она целует Женю в щеку, а сердце почему-то разрывается от тоски. — Мне завтра опять ехать надо. — неожиданно вспоминает Женя. Взгляд ещё стыдливый, а интонация голоса такая, словно за этот вечер он наговорил лишнего на года три вперёд. — На корпоратив. Закрытый. — А кто там будет? — интересуется Алёна, подкладывая руки под свой подбородок. — Если честно, я сам не знаю. Сказали только дату, время, и что обязательно. Но видимо это эдакое мероприятие для всех учителей, которых взяли на работу… Не люблю такое, но придется. — А опять с другими нельзя? — Это ж частный, нет. Так бы я тебя с удовольствием взял, поставила вон бы там всех, по струнке. — он нежно смеётся, глядя на Алёну, а она «с допросом» не успокаивается: — А приедешь когда? — Как можно раньше, надеюсь. К вечеру сто процентов дома буду. — Опять скучать весь день. — грустно подытоживает Алёна. Женя грустно усмехается, и зевает во весь рот: — Пойдем спать, а. Поздно уже. — он допивает чай одним глотком. — Кружки помою. Перед тем, как Аленины глаза сомкнулись, они ещё долго смотрели тик ток с одного телефона и под одним одеялом. Алена заснула удивительно быстро, летом ей это удавалось достаточно редко, видимо, этому послужила длительная прогулка на мотоцикле и успокаивающий чай. Она проснулась ночью от странного сна. Он не был страшным, не был из таких, после которых хотелось выпить всю пожизненную дозу валерианки и больше в этой жизни не просыпаться впринципе, но от него появлялось такое бешеное чувство тревоги, что дышать становилось трудно. Алёну, бледную, с закрытыми глазами, до жути холодную, будто бы ее вытащили из ледяного озера, с повязанными руками тянули за волосы назад тысячи человеческих рук, она пыталась во сне кричать, но и рот не открывался. На какую-то секунду ей всё-таки удалось открыть глаза, и перед ней был кабинет Жени, в котором он преподавал все то время, пока был для нее именно «Евгением Станиславовичем». Она проснулась. Алена встаёт с кровати, настолько аккуратно, насколько это возможно, пытается не разбудить сопящего Женю, который даже в жару, по привычке, с головой спит накрытый одеялом, идёт на кухню, чтобы выпить стакан воды, от чувства какого-то шока она даже забывает попросить Женю его принести, топает на кухню одна, не включая свет, босиком, по деревянному полу. В лунном свете замечает устроившегося в уголке кухни Шурика, грустно поедающего сосиску на полу. Выпивает стакан воды, не хочет, чтобы Женя за ней вставал и шел на кухню — он итак в полудрёме, а здесь встань, ляг, и так по новой. Пускай полежит в спокойствии. — Ты чего? — полусонно пробормотал Женя, и Алена только сейчас поняла, что все это время она вцеплялась в его руку ногтями, здесь, при лунном свете, были видны красные следы, идущие от локтя до самой кисти его руки. — Опять кошмар? Ален… Женя тянется к тумбочке, включает свет, полуживая лампа от этого чуть ли не откидывает коньки. — Да не, дурость какая-то. — она махает головой, убирает свою руку. — Прости… Бля, у тебя вся рука. — Ничего страшного, Шурик и не такое вытворяет. — Алена даже сейчас видит, что Женя улыбается. — Так что приснилось? И почему-то в этот раз Алена ответить не может. Или не хочет. — Ладно, не хочешь, не говори. — после ее молчания Женя просто притягивает ее к себе ещё ближе, так, что Алена оказывается «в коконе» сильных рук. — Валерианные капли, валидол, что-то ещё легкое на тумбочке, могу сейчас принес… — Все хорошо, не надо. — Алена мотает головой. Впервые после кошмара ей не было физически плохо, просто морально не очень. Может, это всё ещё из-за того диалога на веранде? Она выдыхает ему в шею и обнимает его покрепче, жмурясь. Хочется смыть с себя этот сон, прогнать. Она сворачивается в клубок в его объятиях, сердце бьётся громко-громко, и Женя вновь тянется к лампе, стоящей на тумбочке, и выключает ее. Целует Алёну в лоб, шепчет на ухо «я берегу твой сон», и именно после этого ночь выдаётся спокойной. Женя уехал рано утром, но в этот раз с Алёной «попрощаться» удалось. Он очень долго спрашивал у нее, как она себя чувствует после столь тревожной ночи, и только после того, как ей удалось заверить, что все хорошо, все прошло, и только когда Женя поставил на стол перед ней все лечебные средства от панических атак, так, «на всякий случай», он всё-таки выехал из дома. Ну и перед этим, конечно, было множество поцелуев и долгих-долгих объятий. Опустошенная Алена плюхается на диван. Уже было 20:56. Весь день прошел скучно и незаметно, а Жени нет до сих пор, на сообщения не отвечает, но перед этим пояснил, почему — телефоны на корпоративе у всех должны быть выключены. Она долго ворочается в постели, которая без «кого-то» рядом кажется неудобной. Ерзает на ней так, что неаккуратно торчащая пружинка чуть не упирается ей в пятую точку, когда Алена вновь переворачивается на правый бок. За этот день она успела переговорить по телефону со всеми: с Аней, Димой, Сашей… Последним, кстати, особенно повезло, ибо сейчас они находились в Барселоне. Не повезло только Алене, которой сняли 300 рублей с телефона. Странное ощущение внизу живота давало сильную головную боль и чувство паники. И почему оно происходило, непонятно… Он сказал, что к вечеру, подумаешь задержится, и в конце концов 9 все ещё вечер, хоть и поздний, может у Жени вечер вообще — 10 или 11. Алена пытается прочитать книгу «Вивальди», но забрасывает ее ещё на первой странице, некоторое время смотрит в потолок, а потом не выдерживает и вновь берет телефон в руки. Заходит в инстаграм, решает провести «мини-расследование». Заходит во все подписки Жени, и ищет там новых учителей, которых он наверняка кинул в подписки после того, как ему сказали, что его окончательно взяли. Ищет сторис хоть у кого-то, в основном это мужчины и женщины старше его, а когда заходит на страницы тех, кто помоложе, кому с виду, по аватарке, тоже лет 22 на вид, пытается найти хоть кого-то со сторис. Все это делает, разумеется, сидя с фейка. Спустя минуты поиска, она наконец-таки находит какую-то Анжелу 21 фром Питер, чья иконка аватарки обрамлена розово-желтым ободком, и тыкает на него. В сторис, как обычно, какая-то тусовка, много фонарей, алкоголя, все при неоновом свете, шумная музыка… Все бы ничего, если бы не следующая сторис с надписью «Весёлый у нас корпоратив!», и Женя, сидящий с бокалом вина один, а на соседнем кресле — несколько девушек. Алена моментально встаёт с кровати, пытается унять бешеное сердцебиение. Дышит то глубоко, то не очень, и кажется, что сейчас ее ярость не знает границ. Подходит к тумбочке, на которой он оставил эти клятые лекарства, берет одну таблетку валидола и вылетает из дома, даже забывая накинуть на себя хотя бы лёгкую куртку. Ветер дует в плечи так сильно, будто издеваясь. Она обхватывает локти руками, глаза слезятся. И почему он там… Да, сидит отдельно, но что это меняет? — Блять. — думает Алена, а тем временем ее нос с каждой секундой становится все краснее, прическа — все более лохматой, и от переизбытка эмоций и чувств ей кажется ещё немного, и она упадет куда-нибудь. Прямо здесь. Что это? Ревность? Ярость? — Но он ведь там ни с кем ни того, — пытается думать Алена, пока бродит по участку вокруг дома. — Хотя, я многого не знаю… Она поднимает глаза в небо, толком не видит звёзд, ибо пелена слез застилает всё: она служит некой пеленой в ночном царстве, но от которой хочется побыстрее избавиться. — Не знал. Не знал, наверное, что так будет. — Алена злится и потому, что в состоянии злости она становится очень уязвимой. Как маленький ребенок, сначала, ярость, боль и непонимание, а потом поиск оправданий, желание рационально мыслить, и все это все равно проваливается, ибо душа болит. Она шмыгает носом, лоб уже горячий. Пытается как-то вытереть слезы рукавом черного, длинного топа с большим горлом, но руки дрожат настолько, что она просто размазывает свой черный карандаш на глазах. — Ты нормальная? — Блять, этого ещё не хватало. — думает Алёна, ибо этот голос уже звучит, как триггер. Она оборачивается. Артур стоит на дистанции, смотрит странно: то ли с сочувствием, то ли с издёвкой, но тон голоса серьезный. — А ты, блять? — огрызается она. — Это самый холодный день, который был за все лето, а ты стоишь на ветру, ночью, без куртки, и ревешь. Здоровья не жалко, своих соседей пожалей, хотя бы. — А ты вроде и не спал. — она язвит, не зная, что ещё сказать. Артур действительно не выглядел как человек, готовящийся ко сну: в костюме и в туфлях, что особенно странно. На фоне него, плачущая, красная Алена с расмазанным макияжем выглядит контрастирующе. Видела бы ее сейчас Тетеря, прописала бы все что только можно, и нельзя. Вот о чем о чем, а о внешнем виде своих учеников, тем более лучших, она заботилась больше всех. — Так я и не про себя. Ребенок в ещё одном соседнем доме, после всхлипов твоих, проснулся и орет, свет ещё зажгли. Что у тебя случилось? — Не твое дело. — Алена остаётся непоколебимой. — Ну, как хочешь. — он пожимает плечами, уже хочет уйти, но Алена начинает плакать ещё сильнее, ей становится в этот момент так стыдно, как никогда прежде, и хочется просто убежать. Артур подходит к ней ближе. — Слушай, у меня есть знакомый психолог… — Не надо мне никого! — Алена вырывается, ее плечи дрожат. — Артур… — Для начала, если хочешь поговорить, то давай в нормальном месте. — Я не пойду к тебе домой, долбоеб, пошел нахуй! — Я это предлагал разве? — Артур недоуменно поднимает одну бровь, указывает пальцем на стоящую вдалеке беседку: — Хотя бы там. Там ещё есть фонарик, который работает. — Слушай, я это делаю, блять, потому что здесь никого из знакомых больше нет, только ты! — Алена не перестает горлопанить, пока они идут в беседку. Артур ее перебивает: — А Станиславович где? Алена сжимает губы. — Понял. Эта беседка почему-то с самого приезда сюда казалась какой-то особенно неуютной. Хотя она выглядела намного красивее и современнее, чем большинство зданий здесь: однотонная, с толстыми стенами, интересным дизайном, в большом городе она моментально бы стала точкой интереса многих граждан, но явно не Алёны. Этот серый цвет, бетонный, казался грустным и каким-то странным, здесь все ещё было холодно, а когда заходит сюда, в нос вонзался неприятный запах краски. Да даже скамейки были неудобные, чего уж здесь говорить! — Ничего ты не понял. — моментально говорит Алена, пока Артур усаживается напротив. Она вытирает размазанный карандаш с глаза. — Да что ты. А чего ты плачешь тогда? — почему-то зайдя в эту беседку, а особенно после имени «Женя», и последующего молчания Алёны он повеселел. Смотрел на нее из-под своих длинных, черных ресниц, усмехался и будто бы чувствовал свое превосходство. Алена все ещё была очень уязвима. Хотелось выговориться, хоть кому-то, хоть даже тому, с кем они в школе были врагами. — Просто… А если бы… — и каждое слово, как один порез на сердце. — Вот если бы самый дорогой, близкий человек для тебя, уехал бы, на, допустим, мероприятие закрытое, а потом оказалось, что там почти что тусовка, алкоголь, женщины?.. Алёне хотелось убиться. Она наклонилась, подставляя кулак к своей голове и зажимая в ней прядь своих волос. Она ненавидела свою собственную эмоциональность, ненавидела, которая проявлялась вот в такие вот моменты, когда было плохо, больно. Ей не удалось отрефлексировать это ни в детстве, ни сейчас, в юности. — Ууу, Станиславович загулял. — а Артуру было потешно. — Алена, смотри. Я думаю, что не знать можно всё, но другой вопрос в том, что многое ты правда не знаешь, и вряд ли тебе расскажут. — Женя не такой! — Алена хочет выйти из беседки, сразу же после этих слов. Она почувствовала хоть какое-то облегчение после того, как все рассказала, но сейчас, когда Артур снова говорит, вот так, у нее начинает болеть голова, на душе становится тяжело. — А он тебе написал хоть раз? — он склоняет голову набок. — Там телефоны запрещены. Пользоваться нельзя. — А как тогда кто-то его пронес и заснял сие мероприятие? — речь Артура в этот момент сладка как мёд, а Алёне становится все тяжелее и тяжелее. — Я не знаю… Может, нелегально, может, она вообще чья-то дочь… И в конце концов, там ничего не было, подумаешь, выпивка, он там один сидел, все женщины, девушки, далеко! — Алена переходит на крик, и от себя с каждой секундой становится все более тошно. Слабый ребенок. — Ах, какой Станиславович молодец, вспомнил, что у него есть девушка и сел на другое кресло. Теперь можно ему все простить. — Артур не перестает улыбаться. — Да откуда в тебе злости то к нему только? — не выдерживает Алена, ее гневный взгляд обращается к Артуру прямо, смело. — Блять, можно подумать, ты меня до сих пор любишь, у нас не отношения, а хуйня детская была! А ты его с самого начала, как пришел, ненавидишь, я понимаю блять, может и есть ревность какая-то, но всему предел есть! — Есть, и этот предел твой любимый Евгений Станиславович перешёл ещё в 2017 году! — рявкает Артур, и Алена впервые слышит, как он повышает голос. Он аж привстает со скамейки, смотрит на нее яростно, глаза совсем черные, глубоко дышит, и опускается. — Что, прости? — Алена ничего не понимает. — Июнь 2017 года. Прошло уже 9 лет, я никогда этого не забуду, никогда. Моя семья, живущая в нищете, и я, которого отправляли ежедневно на заработок, чтобы прокормить хоть как-то, сестру, брата… Я расклеивал ебаные, блять, листовки, показывал их нахуй всему району, лишь бы заработать эти сраные 400 рублей в день! И практически каждый день, проходящий мимо старшеклассник, старше меня на 5 лет, вырывал у меня их, топтал их, называл мою мать — больной сукой, которой мои деньги уже не помогут, и избивал меня, на глазах своих ебанутых дружков, которые только просили продолжение шоу. Когда я приходил после таких дней в синяках, с губами в крови, и боялся сказать маме, кто со мной это делает, ибо ей и так тяжело. Когда он душил меня, когда наступал на горло ногой, а потом, блять, после всего, после всей причиненной боли его все равно кто-то взял в школу. Я никогда этого не прощу, никогда! Артур кричал куда-то в пустоту, а Алёне сейчас казалось, что из ее груди вырвали сердце и заставили так жить. С полной, зияющей пустотой, которую не закрыть ничем. — Он все знал… Все знал… — Артур наклоняется, чтобы перевести дыхание. Впервые вышедший из себя, он будто бы содрал маску. — Знал, что у меня проблемы в семье, знал, и все равно всегда издевался. Именно поэтому. Каждый день приходил, говорил, готовь лицо на следующий, просто так тебя не оставлю… Ненавижу… Ненавижу… — Артур… — у Алёны осип голос. А что говорить в таких ситуациях? — Я хотел отомстить тебе только потому что ты с ним связалась. — Почему ты мне не говорил об этом, когда мы встречались? — Алена переходит на шепот, слезы на лице засохли, из эмоций остался только шок. Она никогда не идеализировала Женю, понимала абсолютно все, знала все, как ей казалось, но она не думала, что там настолько было всё… Запущено. Или все сейчас ощущалось намного больнее просто потому что Артур не чужой для нее человек, хоть и в прошлом? Хотелось уйти в себя и больше никогда не возвращаться. Настолько сейчас было больно. — Ты ж была влюблена в него, я видел, думал, не достучаться. Я, по началу, его даже не узнал, как имя не сказали. А потом сказали, это мерзкое блять, Евгений, и все, флэшбеки с детства. — Мне очень жаль. Очень. — Алена опускает голову, и ощущает себя так, будто все произошедшее только ее вина. — Долбоеба своего пожалей. — Артур огрызается, но Алена не в силах что-то ответить: он имеет право злиться. — Это сейчас он, великий гуманист, нахуй, Цоя слушает, все идеально должно быть, школьницам помогает, с ними ещё и мутит, а раньше… — Я знаю, что мои слова сейчас ничего не изменят, но люди имеют свойство меняться. — Твои слова сейчас ничего не изменят. — резко отвечает Артур, и Алена замолкает, продаёт голос только через секунду: — Он не извинился? Никак? — Я не принимал и не приму извинений. Никаких. Пускай оплатит мне все походы в больницы, которые случались после таких «встреч». — он медлит. — Ты иногда замечала, как я смотрел на него, на уроках, так это не потому, что к тебе ревновал. Хотя и это в том числе тоже. Я ебало этого наркомана рассматривал, а он действительно блять изменился, был худым, как кощей, с синяками под глазами, красными глазами, прокуренным голосом, сейчас ебаное мачо со смазливым ебалом и мечта любой старшеклассницы. Я все это время молчал только потому что искать поддержки негде. Все им очарованы, ты блять, вообще, влюбленная дура. — Со словами поосторожнее. — отвечает Алена, но он вновь ее пресекает: — Мне плевать. Мне не хотелось ходить на уроки этого урода, он узнал меня, извинялся, я послал его нахуй. — Поэтому Женя так хочет отсюда уехать, ибо ты наш ближайший сосед. И всё-таки, помимо ревности, есть и другая причина, почему он даже… Побаивается, когда видит тебя. — Правильно делает. — Артур усмехается. — Пускай бежит хоть в другую страну, ему спокойного места не будет, блять. Они молчат несколько минут. — Пойду я. Поэтому я тебе говорю, что не надо ни на кого под призмой образа смотреть. Артур уходит из беседки, а Алена поднимает взор в сторону их с Женей дома: там зажёгся свет.