Trinitas

      В доме Наиля переругивающиеся омеги первым делом вдвоем отправились в купальню — смыть песок, пот и пережитый страх. Син и Рами увели Нура в помещение, приспособленное под кухню, чтобы привычный процесс приготовления ужина отвлек его и вернул душевное равновесие. Хайри и альфы, судя по всему, остались в главной зале обсуждать произошедшее в том колодце внутри необычайно глубокой воронки и ждать своей очереди посещения купальни.       Благодаря Рами, который изо всех сил стремился развеселить мужа, Нур внешне пришел в себя. Син тоже старался держаться решительно и уверенно, чтобы не вынуждать подчиненных волноваться — страх был недозволителен лидеру. Внутри же себя, занятый готовкой, он ждал момента, когда сможет уединится с Аскаром и наконец выпустить на волю себя настоящего.       После омег купальни посетили альфы и беты, а пока Исе с Наилем поручили приглядывать за едой над костром Син отправился искать по садам свежие фрукты. Вернувшись не только с фруктами, но ягодами и даже плодами батата, кочевник передал находки помывшимся Нуру и Рами, только после чего сам смог отправиться в купальню к ожидающему там Аскару.       Син легко нашел мозаичную дверь, привычно затерявшуюся на фоне стен, нащупал ручку, напоминающую очередной вычурный узор отделки, и отворил, спешно шагая внутрь помещения. Над водой поднимались невесомые завитки пара, а в воздухе ощущался запах подожженных на жаровне благоухающих трав. Под потолком, вокруг подвешенных ламп, кружили магические огоньки, бросая на поверхность бассейна золотистые блики, игриво скользящие на ряби прозрачной глади воды. Спиной ко входу, Аскар ожидал его на спрятанном под водой выступе. Акид обернулся только на звук босых шагов приближающегося Сина, стягивающего с себя одежду на ходу. Верхний халат, нижний, шальвары — они расстелились дорожкой от двери к краю бассейна, скинутые и неаккуратно оставленные за ненадобностью.       Погрузившись в воду, Син не устроился подле Аскара на выступе, а вместо этого оседлал его колени. Придвинулся ближе, закинул руки альфе на шею и поцеловал. Требовательно трогал полураскрытые от удивления губы Аскара своими, зализывал уголки языком и только насытившись легкими ласками толкнулся глубже. Грудина вплотную прижалась к грудине, в месте соприкосновения их бедер ощутилось шевеление и Аскар скользнул горящей раскрытой ладонью к спине Сина, огладил голую поясницу, вызывая приятные мурашки и срывая с губ томный стон.       Пришлось прервать поцелуй, чтобы альфа мог отдышаться. Он уже привык к этой наступательной манере своего беты, но все еще каждый раз реагировал так же обескуражено, как и в первый, и Сину это безумно нравилось. Слегка отстранившись, с довольством он любовался безупречным бронзовым телом, которое не портили никакие шрамы, и очаровательно краснеющей кожей, чувствительно отзывающейся на малейшие ласки.       — Ты такой напористый сегодня, — заметил Аскар, смаргивая легкую дымку тумана, что еще пару мгновений назад застилала его взор.       Син слегка приподнял уголок губ в изломанной улыбке, одной ладонью оглаживая затылок акида и зарываясь пальцами в жесткие короткостриженые волосы. Пальцы второй, выдавая легкую задумчивость Сина, выводили замысловатые узоры на задней стороне шеи, время от времени слегка оцарапывая кожу кончиками ногтей — Аскар легонько дрожал под ним каждый раз, когда это происходило. У них оставалось немного времени до ужина, и бета подумывал о том, чтобы урвать хоть полчасика и хорошенько обласкать милого сердцу альфу. Тем не менее, несмотря на неизменно тихо тлеющее, но неугасимое влечение где-то внутри, настроение было каким-то не таким. Хотелось близости душ, а не тел.       — На самом деле я жутко перепугался сегодня, — откровенно признался Син, сваливая камень со своих плеч и позволяя тому опуститься куда-то на дно этого бассейна под собственной тяжестью. — Вспоминаю о том месте — и пугаюсь снова. У меня поистине душа труса.       — Ты самый смелый человек среди всех, кого я знаю, — не согласился акид. — А я ведь знаком со многими храбрецами.       — Смелость не меняет того, что я трус, — улыбнулся Син. Удивительно, но стоило только признаться — и собственная слабость беспокоила уже чуть меньше, пока он находился здесь, в успокаивающих объятиях своего альфы. — Напротив, думаю, именно эта трусость и делает меня смелым.       Аскар открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Син настойчиво потянул его за волосы, вынуждая запрокинуть лицо. Пользуясь беспомощностью приоткрытых губ, бета запечатал его рот своим, собственнически проникая внутрь языком и не позволяя проронить ни слова. Син отчетливо и ярко вспомнил каждый из разов, когда напором овладевал этим ртом, прижимался к этим губам, ласкал этот язык. Реальность словно обрела наконец четкость прежде расплывчатых очертаний. Даже в самых смелых своих фантазиях Син бы не смог вообразить такого Аскара под собой, а значит все происходящее определенно было реальностью.       Когда дышать стало нечем, альфа впился пальцами в его бока и Син отпустил. Тихонько вздохнув, уткнулся лицом в тот мягкий подъем, где плечо переходит в шею. Оплел Аскара руками точно льнущая к опоре лоза, привалился к нему всем телом, да так и замер, не двигаясь.       — Син? — нерешительно позвал акид, наконец отдышавшись. Грубоватыми мозолистыми ладонями он гладил заплетенные в косички волосы, широкую спину, но не получал никакого отклика. — Ты как?       — Мне было безумно страшно, — шепнул Син. — Я опытный охотник, однако эти звери… они же не живые. Не представляю, как нам одолеть их и спуститься к месту, которое они охраняют.       — Но нам придется это сделать, верно? — вздохнул Аскар, обеими руками обхватывая бету за талию и притискивая к себе. — А значит придется найти решение. Мы сядем вместе и поразмыслим, что можем сделать. Уверен, что-нибудь придумаем. Ты же сам сказал Нуру, что все эти звери — просто механизмы и не более, так ведь?       Кочевник отстранился, заглядывая акиду в лицо. Улыбнулся невесело, замечая в его взгляде ту же уверенность в способностях Сина, что и в глазах всех остальных. Образ, который он создал, был точно непробиваемый доспех, не дающий никому усомниться в силах воинственного кочевника. Вот только порой он ощущал себя так, словно между пластинами этого доспеха просачивался поток песчинок, заполняя его, утяжеляя и утаскивая в глубины зыбучих песков.       Ему не в чем было винить Аскара, ведь и сам Син не знал, какое утешение желал от него получить. Акид говорил правильные вещи, вдобавок прозвучавшее «мы» приятно согревало изнутри. Но чего-то не хватило в этих словах, ободрения оказалось недостаточно. Может, самому вдруг захотелось, чтобы его просто пожалели?       Чувство неясной досады немного омрачило и без того запутавшегося в переживаниях Сина, но он не подал виду, сумев вновь улыбнуться своему альфе, пусть и немного вымученно. Прямо глядя в эти искренне обеспокоенные глаза, с упоением разглядывая только вблизи заметные теплые искры карего и точно мраморные светлые прожилки серого, Син сумел прогнать неприятные ощущения.       — Ты прав. Позже мы сможем подумать над проблемой, а сейчас мне просто необходимо немного отвлечься. Поможешь расплести косы и помыть волосы? — решил он сменить тему разговора. Аскар с радостью согласился.       Из-за непослушных волос кочевника пришлось задержаться в купальне и в итоге, когда они вышли к ужину, все уже давно собрались и ждали только их. И, судя по нарочито беззаботным выражениям лиц, все присутствующие не сговариваясь решили хотя бы на один вечер отложить свои переживания и беспокойства.       На расстеленных в главном зале коврах лежали блюда с кусками зажаренного на костре мяса, подслащенной фруктами кашей, мытыми ягодами и запеченными в углях бататами. Вдобавок из запасов вытащили бутыли сливового и персикового вина, а для непьющих заварили мятный чай. Все было подготовлено к ужину, который сегодня был немного более особенным, чем все предыдущие.       Приподнимая наполненный вином кубок, Аскар заговорил на правах старшего родственника:       — Львенок, сегодня тебе исполнилось шестнадцать лет и мне немного жаль, что я, а не твой отец поздравляет тебя с этим днем. Но, хочу сказать, он бы гордился сыном, который за прошедший год возмужал и превратился в почти взрослого льва, — голос его был не приспособлен ни к какой торжественности, отчего тост прозвучал более обыденно, чем рассчитывал весь обратившийся во внимание Лейс, судя по слегка разочарованной мордашке.       Тост акида поддержали, и все отпили из своих кубков, принимаясь за еду и заведя разговоры.       — Ами, вот нет чтоб просто похвалить меня хотя бы в день рождения! Надо же даже сейчас впихнуть это «почти», — надулся именинник.       — Не «почти», а полностью взрослым ты станешь только через два года, так что не бурчи и поблагодари своего дядю за добрые слова, — мягко пожурил воспитанника Наиль, коротко переглядываясь с Аскаром.       — Спасибо, ами, за добрые слова, — повторил точь-в-точь Лейс, как хороший ученик, на что Аскар только качнул головой и усмехнулся, салютуя Наилю кубком.       Син тайком улыбался в платок, глядя на них, в этот момент настолько похожих на настоящую семью: Аскар был точно традиционный для Хибы глава семейства, Наиль — мудрый и ласковый амма, а Лейс — бойкий юнец, что рвался выбраться из-под родительской опеки. Но в то же время от этой картины отчего-то болезненно тянуло в груди, а одиночество отгораживало ото всех своей пеленой: казалось, что Сину, привычному к скитаниям, лишениям и грязной работе, было совсем не место рядом с ними, в кругу семьи и друзей. Реальность вновь показалась зыбкой, точно песок, и эфемерной, будто мираж в пустыне. Звуки отдалялись, заглушаемые тишиной, идущей из пустоты внутри него самого.       Погрузившись внутрь себя, Син пропустил часть ведущегося разговора и отреагировал только на громогласный голос Зейба, отвечающего на чей-то вопрос:       — Я ведь был беспризорником, так что жил почти на улице с толпой других бездомных ребятишек. Мы работали, где придется, чтобы хватало на пропитание, а о днях своего рождения многие не знали, так что какие уж тут празднования.       — О, а у меня большая семья и есть отчий дом, но все было ровно так же, — подхватил Муниф, — родители, а порой и мы сами, путали у кого когда день рождения, так что ничей не отмечали — больно много детей, на празднованиях разориться можно, а жили и без того небогато.       Наджи спрашивать смысла не было, поэтому, немного расстроившись таким ответам, Лейс обернулся к бетам и повторил вопрос, который Син ранее не услышал:       — А как вы проводили свой шестнадцатый день рождения?       Син понятия не имел, зачем юнцу нужно это знать, но, судя по всему, ему как обычно просто было любопытно. Кочевник уже давно понял, что поприставать к кому-нибудь с вопросами или разговорами — любимое занятие неугомонного болтливого мальчишки, что Син даже находил по-своему очаровательным, ведь этой своей чертой Лейс напоминал ему Ханина и Ханана — самых младших из братьев, родившихся прямо перед изгнанием семьи: они росли уже в оазисе, в доме Басима, не знали тягот кочевой жизни, голода, жажды и жестокости. Амма и баба, потерявшие мужа, находили утешение в малышах и оттого стали особенно ласковы с ними. В остальных, старших детях, это вызывало облегчение, зависть и грусть одновременно — крохи с самого начала получили все, чего когда-либо желали остальные, но им было не суждено узнать абу и быть воспитанными им.       — Я уже слишком стар и ничего не помню, — отмахнулся Хайри. Он постоянно называл себя старым, когда ему это было удобно, но при этом возмущался, когда подобным же образом о нем отзывался кто-то другой. Самый настоящий своенравный старик.       — А я не знаю, в какой месяц и день родился, но мы решили, что будем праздновать его в один день с Нуром, — Рами без стеснения прижался к мужу, оплетая одной рукой за талию, и пустился в повествование: — Ему исполнилось шестнадцать, когда мы много дней подстерегали гепарда, дравшего коз в одной деревне. То был сильный, кровожадный и хитрый зверь, и нам пришлось много времени потратить на охоту за ним — он всегда заранее чуял наше приближение и исчезал, точно злой дух. Чтобы его обдурить оставалось только зарыться в песок, как бади, и ждать. В итоге нам удалось его подстрелить, но зверюга знатно ободрала нас, пока добивали вблизи.       Нур поморщился от воспоминаний, потирая руки, где под тканью рукавов на всю жизнь остались длинные шрамы от когтей.       — Шкуру мы ему попортили знатно, пришлось продать задешево, — досадливо вздохнул Нур, дополняя рассказ Рами новыми деталями. — Мясо никто брать не захотел, поэтому еще неделю кое-как доедали сами — хищники на вкус такая гадость.       Джанах в ответ на вопросительный взгляд Лейса лишь пожал плечами, мол, не о чем рассказывать, день как день. Иса был того же мнения, поэтому промолчал. Гайс в свою очередь улыбнулся снова надувшемуся юноше и заговорил ласково, поглядывая на Наиля с теплотой:       — Свое шестнадцатилетние я отмечал в Доме Мудрости вдвоем с учителем. Помнится, он подготовил ароматный чай и мои любимые сладости. Это был один из счастливейших дней в моей жизни.       — Вот как, — отозвался Лейс со спокойной улыбкой, взирая на Наиля с благодарностью. — А ты, учитель?       — А я провел со своим дядей ровно такой же день, какой впоследствии организовал Гайсу, только не в Доме Мудрости, а в саду дядиного дома: мы пили чай, ели сладости и хорошо проводили время вдвоем.        С Наиля взор Лейса переместился уже на собственного дядю. Под пытливым взглядом юноши, обращенным на него, Аскар хохотнул и спрятал улыбку за кубком.       — Мне тоже не о чем тебе поведать, Львенок. Как и каждый год, с утра первым делом я поблагодарил отцов за то, что дали мне жизнь, после чего отправился на тренировку. Это единственное, чем мой день рождения отличался от всех прочих дней в году.       Син смотрел на своего альфу с сожалением: зная, какие отношения связывали его с отцами, бета предполагал, что такая благодарность давалась Аскару с трудом.       — А что насчет тебя, Синан? — юнец глядел на него с неподдельным любопытством, наверняка ожидая услышать какую-нибудь захватывающую историю об охоте на опасного зверя или как минимум узнать об очередной занимательной традиции кочевников. Однако, даже не желая расстраивать Лейса, Сину совершенно не хотелось вспоминать, а уж тем более рассказывать о том годе своей жизни. Поэтому он ограничился коротким:       — Свой шестнадцатый год я встретил в пути.       Явно неудовлетворенный таким ответом, Лейс принялся допытываться:       — А откуда ты шел?       — Откуда-то со стороны Манахиля, — держал лаконичный ответ Син.       — В Хибу? — предположил Лейс.       — В Хибу, — с едва слышным вздохом подтвердил кочевник, одновременно с тем поймав на себе сразу два обеспокоенных взгляда и один недоумевающий: первые принадлежали Исе и Аскару, а последний Наилю.       — А с кем ты шел? С племенем, наверное? — не сдавался Львенок.       — Нет, я шел один, — был вынужден ответить Син, невольно напрягаясь. Иса метнул на юнца раздраженный взгляд, но кочевник легонько тронул кончиками пальцев его ладонь, беззвучно останавливая.       — Ты в свои шестнадцать лет один пересекал пустыню? Но почему? — наивно удивлялся Лейс, совсем не замечая изменившейся атмосферы.       — Прекрати дознаваться, Лейс, ты ведь не кади, — не выдержав осадил Аскар.       Не понимающий в чем его вина, юнец обиженно глянул на акида. Хотел было что-то возразить, но ладонь более чуткого к ситуации Гайса легла ему на колено, вынуждая позабыть все мысли, что были в голове мгновение назад, и смущенно растеряться.       Не упуская возможности, Син плавно поднялся со своего места и улыбнулся присутствующим одними только глазами:       — В доме сегодня на редкость душно, я к такому не привык. Выйду ненадолго проветриться, продолжайте без меня, — тон его голоса оставался по обыкновению ровным и доброжелательным. Перехватив вопросительный взгляд Исы, который был готов выйти с ним, Син слегка качнул головой, останавливая. В ответ же на беспокойство в разноцветных глазах своего альфы он шепнул, на секунду наклонившись к уху Аскара: — Все в порядке, оставайся здесь. Я скоро вернусь.       Напоследок мазнув тыльной стороной ладони по щеке акида, кочевник выскользнул из зала, углубляясь в неосвещенные коридоры дома. Даже без помощи разума ноги сами вывели Сина во внутренний дворик — излюбленное место Аскара и Лейса, где они часто проводили тренировки. Именно здесь повзрослевший сегодня Львенок однажды ранил своего ами в спарринге. Правда, с тех пор повторить это чудо Лейс так и не смог — почуяв потенциально серьезного противника акид больше не уступал.       Син занял место в густой тени под аркой, откуда хорошо просматривалась вся площадка, залитая лунный светом. Привалившись спиной к резной колонне, он скрестил руки на груди и запрокинул голову, утыкаясь затылком в холодный камень. Медленно выдохнул, выталкивая напряжение из тела вместе с воздухом, и прикрыл глаза, погружая себя в полную темноту. И что на него нашло? Какой-то он больно чувствительный и растерянный в последние дни, непременно нужно взять себя в руки.       И без того острый слух, особенно обострившийся при закрытых глазах, уловил легкие тихие шаги, принадлежность которых Син безошибочно распознал — Наиль. Поэтому для кочевника не стал неожиданностью раздавшийся поблизости голос:       — Син, ты где? А, это я, не пугайся.       — Я и не испугался, — улыбнулся в платок кочевник, открывая глаза и выступая из темноты, внезапно появляясь в пятне лунного света прямо подле Наиля. Омега даже вздрогнул от неожиданности. — А вот тебя напугал, прости.       Прижимая ладонь к груди, тот шумно выдохнул:       — Ты так внезапно появился, будто из ниоткуда. Я просто не ожидал, не извиняйся, — луна была почти полной, а свет достаточно ярким, чтобы они могли хорошо видеть друг друга. — Вообще-то, думаю это я должен извиняться за то, что недостаточно хорошо воспитал Лейса. Его слова чем-то задели тебя?       Ясно видя волнение учителя, кочевник поспешил успокоить.       — Вовсе нет, Лейс ничем не обидел меня. Просто я вспомнил что-то не очень приятное и не захотел об этом рассказывать, только и всего. Тебе незачем извиняться, и Лейсу тоже.       — Он такой бестактный… — покачал головой Наиль, но, как и хотел Син, извиняться не стал. Помолчал немного, усиленно вглядываясь в глаза напротив, будто желая что-то понять. Не сумел, и потому спросил напрямую: — Я, наверное, тоже веду себя ужасно бестактно, и ты можешь не отвечать если не хочешь, но… Что-то ужасное произошло на твой шестнадцатый день рождения?       Син усмехнулся: каков учитель, таков и ученик — именно в Наиля Львенок такой любопытный. Но, на удивление, в этот раз бета не почувствовал того же нежелания отвечать и отторжения. Может быть потому, что спросил небезразличный омега. А может дело просто в обстановке, ведь сейчас на него не давят взгляды многих пар глаз. Как бы то ни было, Наилю он ответил, не сводя взгляда с малахитовых на солнце, а сейчас кажущихся холодно-изумрудными глаз:       — В шестнадцать я пересекал пустыню один, потому что такова традиция кочевников — в этом возрасте племя оставляет нас позади, чтобы мы продемонстрировали свои навыки самостоятельного выживания, догнали их и доказали, что имеем право называться взрослыми и признаваться равными. Таков наш своеобразный обряд инициации. Мой прошел лучше, чем у тех, кто сгинул в песках, был ограблен, убит или сожран, но не прошел без неприятностей — встреча со стаей сиранисов оставила глубокие шрамы и изуродовала мое лицо. Но это не самое страшное, — Син сглотнул внезапный комок в горле, переборол себя и продолжил откровение: — Когда я догнал свое племя меня ждали ужасные известия — мой аба погиб на чужой войне, амма не родил ни одного альфы, за что семья была изгнана. Празднование моего взросления происходило наутро после того, как я узнал об этих новостях. При таких обстоятельствах я получил свой синий платок.       На протяжении всего рассказа Наиль завороженно смотрел в глаза напротив, а лицо его становилось все печальнее: брови были мученически подняты и изогнуты будто от боли, в глазах плескалась грусть, а губы оставались упрямо сжатыми, словно он сдерживал за ними какие-то рвущиеся наружу слова.       — Конечно я знаю, что кочевники считаются совершеннолетними уже в шестнадцать, — медленно заговорил Наиль, точно с осторожностью подбирая каждое слово, — и понимаю, что с самого рождения вы подвергаете себя множеству опасностей. Я осознаю, что таковы традиции, которые вы чтите, и возможно мои слова оскорбят их, но все же… Все же это так… жестоко.       Син и сам считал, что все происходящее с маленькими бади крайне жестоко, пусть и необходимо для их закалки, а потому и не подумал оскорбиться. Он нежно улыбался чуткому и ранимому омеге, стоящему перед ним в сиянии лунного света и переживающему из-за давней боли, которую причинили Сину. Повинуясь некоему порыву, кочевник нарочито неторопливо протянул к учителю руку и деликатно обхватил за запястье острожными пальцами. Наиль и не думал останавливать его, а потому Син продолжил осуществлять задуманное: чуть увереннее перехватил хрупкое запястье и завел под свой платок — почти невесомо коснулся пальцев губами, отчего глаза омеги широко распахнулись, а щеки раскрасил румянец, заметный даже под холодным светом луны. Выждав пару мгновений, чтобы насладиться этим мигом и при том собраться с духом, Син закончил начатое, прижав открытую ладонь учителя к шраму на своей щеке.       Ресницы Наиля трепетали, пока он взирал на Сина широко раскрытыми глазами. Пальцы его вжимались в поврежденную кожу, ощупывали контуры шрама и терялись, натыкаясь на губы.       — Он… странный наощупь, — признался Наиль. Он не стремился отдернуть руку, а в открытом взгляде Син не читал испуга или отвращения. Напряжение, владевшее им эти пару минут, наконец отпустило.       — Там следы от когтей и раскаленного металла — одному в пустыне нечем было остановить кровотечение, так что пришлось прижигать, — объяснил кочевник с некоторой неохотой. Отчего-то ему стало немного стыдно, будто он внезапно осознал, что совсем обнажен. Хотя он, разумеется, был полностью одет и не находилось причин стыдиться наготы.       Губы Наиля дрогнули и с них сорвалось то, нежеланное:       — Мой бедный Син…       Бета вздрогнул, почти отшатнувшись. Пальцы омеги, будто он сам испугался произнесенного, тоже дрогнули, но руки Наиль не отнял. Вместо этого он соскользнул ладонью ниже, выпростал ее из-под платка, подался ближе и уже обеими руками обнял Сина, повисая на нем из-за разницы в росте. Забормотал торопливо ему куда-то в ключицу:       — Прости пожалуйста, я вовсе не хотел оскорблять тебя своей жалостью. Я просто… не знаю, что на меня нашло. Мне не следовало так говорить, прости… Не злись, пожалуйста.       Син же чувствовал себя… странно. Иначе и не сказать. Но, что вгоняло в недоумение, совсем не плохо: уж точно не оскорбленным, разозленным или что-то еще в этом роде. Напротив, было пусть и непривычно, но даже как-то… хорошо? Приятно? Нет, скорее… утешительно, что ли. Наиль так это сказал, как будто плачущего ребенка по голове погладил. Каким-то таким плачущим ребенком Син себя сейчас и ощущал, пускай слез давно не было.       Даже попытайся он вспомнить хоть одно схожее утешение — не смог бы. Может такое и было, но в столь раннем детстве, что Син уже и не помнил.       «Мой бедный Син…»       Три простых слова, одно короткое предложение, но сколь много сложных чувств оно вызывало. Разобраться во всех прямо сейчас кочевник не мог, но однозначно понимал одно: Наиль, пожалевший его столь бездумно, тронул Сина до глубины души. Поэтому, желая успокоить своего нежного и сострадательного омегу, бета сжал его в ласковых, но крепких объятиях, произнося со всей благодарностью:       — Ни в коем случае не извиняйся. И спасибо тебе. Думаю, мне очень не хватало того, кто сказал бы мне такие слова.       — Правда? — недоверчиво вопросил Наиль, слегка отстраняясь и заглядывая Сину в глаза. Тот отозвался со всей нежностью:       — Правда, я’амар.