* * *
Со стороны могло показаться, что жизнь у юной Серен верх Инир складывается всем на зависть. Благородный «римский» клан Плант-Монтови, глава семьи на важной должности при дворе диведского короля, роскошная вилла неподалеку от столичного Кер-Мирддина, а сама она – единственный ребенок в семье, богатая наследница... Однако счастливицей себя Серен уж точно не считала. Что толку в римском происхождении далекого предка, если твой дед был всего лишь зажиточным фермером? Много ли радости в том, что отец официально именуется королевским чиновником по плодородию почв, если и в народе, и даже в королевском дворце его по старинке называют «навозным чиновником», а то и вовсе «навозником»? Ну а что до единственной наследницы... Почтенный Инир ап Гармон с самой женитьбы страстно мечтал о сыне, но его супруга, произведя на свет дочь, так больше ни разу и не забеременела. Вот и росла Серен с малых лет любимицей матери и пустым местом для отца. Впрочем, справедливости ради, тот о дочери все-таки вспоминал, причем с каждым годом всё чаще, и со временем стал даже снисходить до коротких бесед с нею. А почувствовав наступающую старость, отец ни с того ни сего задумал нечто прежде трудновообразимое: передать Серен по наследству свою должность при диведском дворе. Впрочем, по трезвом размышлении замысел отца казался не таким уж безумным. Со времен прихода Немайн камбрийские женщины всё чаще брались за занятия, прежде считавшиеся исключительно мужскими: появились среди них и рыцари, и чиновницы самых высоких рангов. Конечно, пожаловать Серен придворную должность, тем более такую ответственную, мог только король, но Инир ап Гармон пользовался у того огромным доверием и имел все основания надеяться, что его просьба будет услышана. А если еще и дать девушке соответствующее образование... В общем, в плане старого чиновника был только один недостаток: мнением самой Серен на этот счет, как не раз уже бывало, никто не поинтересовался. Так и сменила Серен пригородную виллу на съемный дом в Кер-Сиди, а уютное коротание времени за вышиванием – на скучные лекции в Университете. С одногруппниками у нее поначалу не заладилось: единственной Монтови среди них оказалась дочь леди Хранительницы, к которой было боязно подступиться, а из остальных более или менее ровней Серен могла считаться только Санни, дочь мерсийского вельможи. Но Санни была саксонкой – представительницей презренного варварского племени, принесшего когда-то на Придайн огромную беду. А остальные одногруппники не были ни благородными, ни римлянами, ни даже настоящими бриттами: ирландец Маэл-Патрик, наполовину ирландка Медб и в придачу к ним Олаф – сын корабельного мастера из неведомых северных земель, и внешностью, и именем подозрительно походивший на сакса... Ну вот как можно было с такими общаться, а тем более дружить?! Со временем, конечно, Серен приноровилась к новой жизни. Как ни странно, помог ей в этом пример Танни, Неметониной дочери: та, даром что была сразу и Монтови, и сидой, приятельства с варварами не чуралась. К концу первого курса преодолела свою гордость и Серен – вроде бы научилась быть и приветливой, и дружелюбной. Впрочем, спохватилась она, видимо, слишком поздно. За год в группе сложилось настоящее студенческое братство – а Серен осталась от него настолько в стороне, что даже о самых важных новостях узнавала с огромным опозданием. Например, о том, что Маэл-Патрик и Санни ухитрились тайно пожениться, она услышала лишь после их похищения, когда избитый Олаф угодил в госпиталь, а Танни отправилась в Мерсию на поиски пропавших. Поначалу не заладилось у Серен в Университете и с учебой. Мэтр Кистениан, ее домашний учитель, хорошо разбирался в риторике и праве, великолепно владел шестью живыми и мертвыми языками, однако оказался откровенно слаб в естественной истории. Поступить в Университет Серен это не помешало: на факультет естествознания ее приняли по просьбе диведского короля без испытаний. Но первые же занятия обернулись для новоиспеченной студентки ужасом и позором. Ужасом – оттого, что ей пришлось иметь дело с жабами, пауками и прочими неприятными созданиями, да еще и тщательно рассматривать их, зарисовывать и даже вскрывать. Позором – потому что она не имела ни малейшего представления о многих вещах, прекрасно известных всей остальной группе. Серен не знала даже, что гусеницы превращаются со временем в бабочек, а головастики – в лягушек и жаб. Хуже того, даже в сельском хозяйстве она, дочь чиновника по плодородию почв, не разбиралась совершенно. Но и здесь Серен тоже не сдалась. Где усердием, где сообразительностью, а где благодаря помощи товарищей она стала наверстывать пробелы в знаниях и к середине второго курса более или менее нагнала остальную группу. Полюбить ботанику и зоологию она, по правде говоря, так и не смогла, зато занятия по медицине ее увлекли. Увы, лекарские знания давались ей тоже непросто. Серен запоминала с лету рассказы мэтрессы Брианы верх Эмрис о Гиппократе, Галене и других великих врачах прошлого, но ее же лекции об устройстве человеческого тела приходилось тщательно записывать, а потом вызубривать наизусть. Она самозабвенно слушала мэтрессу Анну Ивановну, когда та знакомила студентов с лечебными свойствами растений, – однако отличать одни травы от других у Серен получалось куда хуже, чем у того же Олафа. А между тем до́ма, в Диведе, от нее ждали успехов. Отцу было мало просто хороших оценок: он требовал, чтобы Серен была лучшей из лучших. И как бы прилежно ни училась она весь семестр, после каждой сессии до́ма ее ждал суровый нагоняй за нерадивость. Выслушивая отцовские упреки, Серен с трудом сдерживала слезы, а потом, закрывшись в своей комнате, рыдала целые ночи напролет. Возможно, тем же самым закончился бы и ее последний приезд, если бы не мать. Та, обычно подавленно-сдержанная, на этот раз вдруг сорвалась – и, оставшись с Серен наедине, выплеснула на нее всё наболевшее. Ну вот зачем самодуру-мужу это нужно – навязывать дочери жизнь, больше подходившую бы сыну? Нет бы найти ей богатого и покладистого жениха, лучше всего – с благородными римскими корнями, из гленских или диведских Монтови! Выслушав горестные материнские стенания, Серен крепко задумалась. Удачное замужество, особенно – при собственном главенстве в браке, ей и в самом деле показалось куда привлекательнее скучной службы на отцовской должности. Правда, простого Монтови она, дочь королевского чиновника, себе в женихи уж точно не желала! Зачем ей нужен какой-то бритт, если в африканских землях живут куда более правильные римляне, чем на Придайне, если там, как в былые времена, люди носят римские имена, чтут старые обычаи и разговаривают между собой на настоящей латыни? И тогда, поразмыслив, Серен стала действовать. Сначала она исподволь навела справки об африканских римлянах, осевших в Кер-Сиди. Увы, ничего вдохновляющего узнать не удалось: на целый город таких нашлось всего несколько. Сразу же пришлось отмести сэра Эмилия: прославленный на всю Камбрию гленский магистр оффиций мало того что оказался чудовищно дряхлым, так еще и был женат на сестре леди Хранительницы – сухорукой, сварливой и такой же старой. А оба его сына, как выяснилось, давным-давно покинули не только Кер-Сиди, но и вообще Глентуи: один служил где-то далеко на севере, другой же и вовсе перебрался на родину отца. Кроме того, отыскался некий купец-зерноторговец Аникий Скэва, но тот был немолод, женат и не имел взрослых сыновей. Еще нашлось двое священнослужителей, связанных монашескими обетами. Ну и, конечно, Серен давно знала преподавателя права мэтра Бонифация, занудного и вредного старикашку, ненавидимого, кажется, всей ее группой. В общем, надежда найти себе в окру́ге жениха-римлянина угасла у нее, едва родившись. Но остановиться Серен уже не могла. Потерпев неудачу в Кер-Сиди, она стала искать способ попасть в Африку. И, как ни странно, нашла его довольно быстро. Университет Кер-Сиди с самого основания был заведением, в котором учили не только книжной премудрости. Каждому обладателю диплома – изукрашенного прихотливыми узорами пергаментного свитка, подписанного ректором, – полагалось в совершенстве владеть умениями настоящего гленского колдуна – врачевателя, учителя, юриста, инженера, рудознатца или еще какого-нибудь специалиста. Поэтому кроме лекций и семинаров у студентов были и лабораторные занятия, и полевые практики. «Естественников», в том числе и Серен, в конце последнего курса ожидала самая долгая практика – исследовательская. А проходить ее следовало на одной из учебных баз, которых за три с лишним десятка лет Университет успел создать немало: Абераннас в Алт Клуите, Кер-Морхен в Думнонии, Трегенег в Арморике... Были среди этих баз и такие, что располагались совсем далеко от бриттских земель: например, в египетской Александрии и в африканской Утике. Вот Серен и объявила декану, что хотела бы проходить исследовательскую практику в Африке. Тот ее просьбе удивился, однако не отказал: желающих ехать в такие далекие края много не бывало никогда. Конечно, Серен пришлось позаботиться еще много о чем. Для начала она, удивив всю группу, уговорила доброго и рассеянного мэтра Рори Мак-Артура подобрать ей тему полевого исследования. Потом она на пару дней съездила в Дивед – на переговоры с родителями. Отца Серен попросту обманула: убедила его, что поездка в Африку обязательна для всех студентов. С матерью же она решилась быть откровенной. Та, поплакав, с ее замыслом в итоге согласилась и даже благословила дочь на дорогу. Вернувшись в Кер-Сиди, Серен несколько недель прожила в томительном ожидании. И только увидев свое имя в «африканском» списке, после Олафа Эгильссона и Этайн Плант-Монтови, запоздало ужаснулась содеянному. Однако отступать ей было уже некуда.* * *
В каюту Серен вошла осторожно, крадучись. Вдруг Танни по своему сидовскому обыкновению улеглась спать посреди бела дня? А ну как проснется и всё ей припомнит! Но Танни не спала – стояла посреди каюты спиной к двери, застыв бледным призраком чуть в стороне от занавешенного окна. В сумраке она казалась совсем бесплотной. Ну так мудрено ли? Фэйри – они ведь такие: вроде бы из плоти и крови, а все равно существа не из этого мира. И от того, что Танни была сидой лишь наполовину, ничего не менялось: волшебная материнская кровь явно взяла в ней верх. Как ни старалась Серен двигаться бесшумно, Танни ее все-таки заметила. Вздрогнув, она стремительно обернулась – тоже не по-человечески: не всем телом, а лишь повернув голову. Пробившийся сквозь приоткрытую дверь свет фонаря упал на ее иссиня-белое лицо, огромные глаза тут же вспыхнули красными угольками. Не сдержавшись, Серен испуганно ойкнула – а ведь вроде бы совсем привыкла к сиде за столько лет! Некоторое время они стояли и молча смотрели друг на друга. В полутьме Серен толком не могла разглядеть выражение лица Танни, но отчетливо видела тлеющие угольки ее глаз. Потом те вдруг уменьшились – видимо, у Танни сузились зрачки. И тогда Серен немного перевела дух. При гневе зрачкам полагается быть широкими – по крайней мере, у людей дело обстоит именно так. – Танни, ты не подумай... – запинаясь, робко пролепетала она. – Я не нарочно... не знаю, что на меня и нашло... – Я тоже не нарочно, – спокойно отозвалась сида. – Просто имбирь был очень жгучий, а ты меня даже не дослушала. В ответ Серен мрачно кивнула. Сказать ей было нечего. – Я ведь себе тоже рот обожгла, – продолжила Танни, а потом вдруг тихо, но отчетливо вымолвила: – Спасибо тебе за честность, Серен. – Но... – начала было Серен, однако на всякий случай оборвала фразу. За что Танни ее поблагодарила, она так и не поняла, но перечить побоялась. И опять воцарилось молчание. Серен по-прежнему опасалась сказать что-нибудь неудачное, хотя от сердца у нее все-таки капельку отлегло. Явно не стремилась продолжать разговор и Танни. Та, постояв еще немного, вновь повернулась к окну, а затем тихонько подошла к своей кровати и осторожно уселась на нее, задумчиво подперев голову обеими руками. А Серен по-прежнему стояла в растерянности возле двери и не знала, что предпринять дальше. Так-то говоря, возле кровати в плетеном коробе ее ждали пяльцы и учебник латыни – но сейчас ей явно было и не до вышивания, и не до изучения языка. Ссоры вроде бы удалось избежать, но до конца успокоиться все равно не получалось. Больше всего хотелось услышать сейчас от Танни какие-нибудь мирные, обыденные слова. Но та молчала и вообще не шевелилась. Было похоже, что она находилась сейчас мысленно где-то очень далеко и от Серен, и от каюты, и от корабля. А где – да кто их, сидов, разберет! Выждав еще некоторое время, Серен развернулась и шагнула к выходу. Не то чтобы ей хотелось выбраться на свежий воздух: там наверняка было ветрено и холодно, к тому же опять начинала, пока еще едва ощутимо, напоминать о себе морская болезнь. Нет, Серен просто пыталась сбежать – то ли от Танни, то ли от себя. Но едва она дотронулась до дверной ручки, как снаружи осторожно постучали. – Эй, Танни! – послышался из-за двери голос Олафа. – Ты здесь? – Здесь она, – не задумываясь откликнулась Серен и почему-то опять испугалась. – Выгляните наружу, – безмятежно продолжил Олаф. – Там думнонский берег показался. Красота! И тут Серен облегченно вздохнула. Сейчас она выскочит вроде как полюбоваться на красивый вид – а занятая неведомыми сидовскими мыслями Танни, конечно же, никуда идти не захочет. И всё это будет выглядеть совсем не как позорное бегство! – Подожди, я сейчас, – торопливо откликнулась она. А потом обернулась – и опешила. От задумчивой отстраненности Танни не осталось и следа. Та всё еще сидела на кровати, но теперь выпрямилась как струна, и глаза ее снова сверкали красным огнем. Потом, вдруг встрепенувшись, Танни запустила руку себе за ворот и вытащила оттуда за тесемку непонятный продолговатый предмет размером с гусиное яйцо. – Я сейчас! – воскликнула Танни взволнованно, а затем вскочила на ноги и, прижимая странную штуковину к груди, тоже устремилась к двери.* * *
На палубе в самом деле оказалось холодно и ветрено. Но отступать Серен уже не могла: сама ведь напросилась! И теперь она тенью следовала за Танни и Олафом, недоумевая от происходящего. Олаф, похоже, был удивлен не меньше ее. А Танни, всё так же держа у груди загадочный предмет, уверенно шагала к краю палубы. Возле борта Танни остановилась. Порыв ветра разметал ее волосы, высвободив длинное заостренное ухо, но она, казалось, ничего не замечала. Опершись на борт, Танни сощурилась и замерла, устремив взгляд вдаль, туда, где едва виднелась сквозь дымку темная полоска берега. – Смотрите, где-то вон там, – вдруг вдохновенно воскликнула она, показав рукой на далекий берег, – над темными скалами стоят высокие серые стены Тинтагеля. Их, правда, еще не видно, но... – Танни запнулась, потом сбивчиво, возбужденно зачастила: – А еще дальше – за Ланнустом, возле развалин Кер-Брана – среди терновых зарослей прячется маленький домик Робина Доброго Малого. В нем теперь живут мои друзья – славный господин Эрк, его жена Гвен... Я знаю, это глупо, нелепо, но... Милый Робин, ты завещал мне эту дудочку, я научилась на ней играть, и теперь... Вот, послушай! И она поднесла к губам тот самый предмет, оказавшийся глиняной птичкой-свистулькой. А в следующий миг, перебивая шум волн, над «Дон» разнеслась весенняя песня зарянки: радостная, звонкая, переливчатая – совсем как настоящая! Серен слушала ее и недоумевала – до того неуместным казался голос лесной пичуги здесь, на корабле, посреди моря! Недоумевала – и все равно слушала, поневоле поддавшись сидовскому волшебству. Опомнилась Серен оттого, что сзади на нее вдруг упала тень. Вздрогнув от неожиданности, она обернулась. Позади нее стоял незнакомец с курраха и неотрывно, с выражением изумления на заросшем густой рыжей щетиной лице смотрел на Танни. – Ой! – вырвалось у Серен. Свистулька смолкла, Танни обернулась. Щеки сиды внезапно полиловели – так бывало всякий раз, когда она волновалась. А человек с курраха вдруг заговорил. Запинаясь, он произнес с ужасным думнонским выговором: – Эй, добрая соседка, послушай... Откуда у тебя это? Всё такой же небритый, всё в той же мешковатой, явно с чужого плеча, рясе, пахнущий чудовищной смесью пота, рыбы, овечьего жира и ладана, он навис над плечом Серен, вперив пронзительный взгляд ярко-синих глаз в Танни. Еще недавно Серен искренне беспокоилась об этом человеке – измученном долгими скитаниями по волнам, беспомощном, нуждающемся в ее заботе. А теперь ей сделалось страшно – до мурашек, до дрожи в коленях. Пуга́ло всё – и его облик, и голос, и запах, и внезапное появление за спиной. Ох, заговори он сейчас не с Танни, а с Серен – она, наверное, не смогла бы в ответ проронить и слова! Но Танни, похоже, не испугалась. Смутилась – да. Оробела – может быть. Но в ужас не пришла точно. Ответила почти сразу: – Это подарок Робина Доброго Малого. И оба – и Танни, и человек с курраха – замерли, напряженно вглядываясь в лица друг друга. Серен смотрела на них сразу и с опаской, и с любопытством. Она решительно ничего не понимала. А потом Танни нарушила молчание – заговорила сразу и робко, и взволнованно: – Простите, пожалуйста... Вас, случайно, не Родри зовут? Человек с курраха вздрогнул, напрягся. – Может, и так, добрая соседка, – вымолвил он наконец. – Только носить это имя мне осталось совсем недолго. Я уже третий год смиренно готовлюсь к постригу. Услышав это, Серен перевела дух. Сошлось наконец всё – и основательно изношенная монашеская одежда, и невыбритый лоб, и то, что этот человек нашелся не где-нибудь, а неподалеку от острова, населенного монахами. Послушник – это было понятно и безопасно. Теперь сросшиеся брови и многодневная щетина Родри – вот, значит, как его звали! – уже не казались ей такими страшными. Что-то, впрочем, все-таки продолжало ее настораживать, но что именно – Серен никак не могла понять. Оказалось, до чего-то похожего додумалась и Танни. Задумчиво посмотрев на Родри и полиловев еще больше, она вдруг произнесла со странным сожалением в голосе: – Так вы с Инис-Вайра? Как же я не сообразила... Надо сказать капитану, вам помогут вернуться. Мгновение Родри смотрел на нее с замешательством, даже с испугом. Потом помотал головой: – Нет, добрая соседка. Я подвизаюсь в обители святого Карантока, что возле Тевинблюстри... – и поспешно пояснил: – Отец келарь отправил меня наловить рыбы для монастырской кухни, а я, нерадивый, заснул и упустил вёсла... Хвала Господу нашему Иисусу Христу – тут Родри торопливо перекрестился – и святому Эльму Формийскому за то, что они смилостивились надо мной, прислав ваш корабль мне во спасение! И тут Серен наконец осенило. Вот же что так упорно настораживало ее, не давало успокоиться до конца! Да ведь этот Родри удивился встрече с сидой куда меньше, чем какой-то свистульке! А Родри вдруг охнул, тревожно посмотрел на Танни и обеспокоенно проговорил: – Я тебя не обидел, добрая соседка? И снова Серен удивленно уставилась на него. Что значит «обидел»? Он же вроде ничего дурного не сказал и не сделал! Однако всё быстро разъяснилось. Танни, в отличие от Серен, поняла сказанное с полуслова. – Чем? Крестным знамением? – горячо воскликнула она. – Что вы, господин Родри, – я ведь крещеная! И... Простите, господин Родри, я не назвала себя – совсем позабыла! Я Этайн, дочь сэра Тристана и леди Немайн. Ваш отец когда-то очень мне помог. Серен, едва оправившаяся от недавнего удивления, теперь и вовсе остолбенела. Выходит, отец этого Родри когда-то очень помог Танни – но когда и чем? Может быть, что-то случилось в ее безумном путешествии по Мерсии и Думнонии? Но о тех давних событиях, произошедших без малого четыре года назад, Серен почти ничего не знала. Слухов о них ходило много, но что там было на самом деле, участники особо не рассказывали. И еще на один вопрос не находилось ответа. Как Танни сумела узнать этого Родри, которого явно никогда не видела прежде? Неужели она, вопреки всем своим уверениям, все-таки владеет сидовским волшебством? Тем временем Родри сделал шаг назад, пристально посмотрел на Танни, а потом тихо вымолвил: – Простите, леди, за вопрос... Что тогда случилось с ним и с матерью? Танни замерла, чуть опустила голову. Глаза ее вдруг повлажнели, выбившееся из-под волос ухо грустно поникло. Затем, едва заметно кивнув, она негромко, но твердо произнесла: – Я расскажу вам всё, что знаю. Только, господин Родри... Дайте мне немного собраться.